Образ Москвы в прозе старшего поколения первой эмиграции.

Худ.наследие русской литер.эмиграции первой волны убеждает: ощущая свое предназначение в вынужденном изгнании как посланническое, писатели стремились прежде все- го запечатлеть Россию ушедшую. Во многих худ.произведениях, ставших шедеврами русской прозы ХХ столетия, в талантливой публицистике ощутимо присутствие мифологемы «утраченного рая», весьма многогранно проявляющейся: это характерное свойство прозы Ив. Бунина, Ив. Шмелева, Б. Зайцева, Л. Зурова, В. Набокова и др. Вместе с тем, заметно и то, насколько проникновенным было стремление писателей показать драматизм произошедшего в стране тектонического разлома.

Образ Москвы не раз возникает на страницах дневниковых записей И.Бунина, по-разному интонированный– Бунин, как известно, был по преимуществу московский житель.

Говоря непосредственно о восприятии автором Москвы в этот период, а также о том образе города, который предстает перед читателями «Окаянных дней», стоит отметить, что образ этот не вполне однозначен и, в некотором роде, странен. На протяжении всех московских записей Москва предстает перед нами как несуразное сочетание старого – то, что так внезапно и бессмысленно для автора закончилось, и нового – что так бесцеремонно вторглось и разрушило прежнюю жизнь.

В начале московских записей Бунин в описании Москвы еще, можно сказать осторожен, поскольку он сам еще не вполне осознал произошедшее: «На Красной площади слепит низкое солнце, зеркальный наезженный снег…Около артиллеристского склада скрепит валенками солдат в тулупе, с лицом, точно вырубленном из дерева. Какой ненужной кажется теперь эта стража! ». Бунин говорит не только о внешних изменениях в городе, в частности, на Красной площади, но подчеркивает саму суть происходящего – нелепость охраны в сложившейся ситуации, а также отмечает несуразность самого охранника.

Далее, на протяжении всей московской части формулировки Бунина значительно меняются, становясь более жесткими и нетерпимыми. При этом, изменение тона записей относится к самым различным темам, в них затронутых, в том числе, и теме изменения самого города. Вместе с тем, стоит отметить, что записи эти никак нельзя назвать резкими – в них сквозит, скорее, недоумение, растерянность и раздражение от невозможности что-либо изменить, а также от нелепости и абсурдности происходящего.

Читая «О.Д.» становится понятно, как с течение времени постепенно накапливалось в писателе чувство неизбежного, но он еще до конца не осознавал происходящего и в полной мере не понимал последствий его. Уже приняв решение о необходимости выезда из Москвы, он пишет: « «Вон из Москвы! »А жалко. Днем она теперь удивительно мерзка. Погода мокрая, все мокро, грязно, на тротуарах и мостовых ямы, ухабистый лед, про толпу же и говорить нечего. А вечером, ночью, пусто, небо от редких фонарей чернеет тускло и угрюмо. Но вот тихий переулок, совсем темный, идешь – и вдруг видишь открытые ворота, за ними, в глубине двора, прекрасный силуэт старинного дома, мягко темнеющий на ночном небе, которое тут совсем другое, чем над улицей, а перед домом столетнее дерево, черный узор его громадного раскидистого шатра».

Т.обр., грусть и робкая надежа на возвращение былых времен в полной мере выразилась в описании Москвы. В «Окаянных днях» город предстает перед нами напуганным, недоумевающим. На протяжении текста записей мы видим, как сначала Москва еще была собой – старой Москвой, когда на фоне ее древнего великолепия «новый элемент» выглядел нелепо, неуместно. К концу же московской части старая Москва становится, скорее исключением, чем правилом – исподволь напоминая о себе через всю грязь и отталкивающую действительность происходящего.

М.Осоргин «Сивцев Вражек» (1928). Простр-во романа организуют топосы Дома и Москвы. Москва находится одновременно и внутри временного и временного и вне него. Традиционная природная парадигма Москвы в " Сивцевом Вражке" раздваивается. Природный комплекс оказывается внутренне осложненным, конфликтным, что приводит к крушению исконных московских оснований, ее домашности. Возможность возврата к истокам, возможность нового укоренения, едва намеченная в романе, связана у М. Осоргина не столько с мифом о вечном возвращении в его древнем, почти хтоническом звучании, сколько с просветлением разума, способного вернуть людей к вечному через познание его законов. Это познание сопряжено с утратой красоты, с разрушением тела города, но и с обретением мудрости: " В тот год ушла красота и пришла мудрость. Нет с тех пор мудрее русского человека". В этом смысле Москва у М. Осоргина жертвенный город, город-жертва, искупающий грехи людские, что и определяет сквозной характер пасхальных мотивов, с ней связанных.

Ремизов «Взвихренная Русь». Москва в романе предстает как символ прошлой пушкинской России: «Слышите! Нет ничего, ни Кремля, ни России — ровь и гладь». Это на уровне лирической интонации. Однако язык изобразительной хроники Москвы времени революции не так однозначен. Да, Москва — символ кладбища России, символ горемычности, униженности Руси, «обреченной родины», и одновременно — «Богом покаранной — Богом посещенной», что остается тайной для понимания человека.

5. Тема эмиграции в прозе старшего поколения первой эмиграции.

Общее горе эмиграции стало для каждого изгнанника глубоко личной трагедией, вызвало у многих растерянность, переживания от бытовых тягот и горьких воспоминаний, апатию и творческий спад.

Одной из важнейших черт литературы русского зарубежья стала ее политизированность. Стремление осознать происшедшее, определить его причины и следствия, понять свое новое историческое место и предназначение в русской культуре явились причинами того, что широкое развитие получила публицистика: «Окаянные дни» И.А.Бунина, «Черная книжка» З.Н.Гиппиус, «Очерки» П.Н.Краснова, «Петроград» А.В.Амфитеатрова. Политика вторгалась и в художественное слово, размывая грань между «изящной словесностью» и обвинительным документом: «Шестое Чувство», «Купол Святого Исаакия Далматского» А.И.Куприна, «Про одну старуху», «На пеньках», «Поле Куликово», «Каменный век», «Солнце мертвых» И.С.Шмелева, «Взвихренная Русь» А.М.Ремизова.

В русской эмиграции много говорилось об «умирании искусства», «кризисе романа», когда творец утрачивает способность к вымыслу, приближая свое произведение к документу.Для художественно-документальной прозы, которую условно можно назвать «Словом о погибели Земли Русской» (А.М.Ремизов), характерны эстетический консерватизм, сознательное ограничение проблематики творчества, остротрагический характер произведений. Симптоматично, что произведения такого накала в основном были написаны в первое десятилетие изгнания, когда эмигрантов неотступно преследовали воспоминания о пережитом. К концу 1920-х годов появляется и иная – романная – форма постижения и отображения российской судьбы в годы революции и гражданской войны, отразившая отказ от всеобъемлющей ненависти и поиск жизненных опор, гуманистических ориентиров. Тема России, русской судьбы, русского человека, русского слова, русской идеи, русского духа была центральной темой, душой, нервом в литературе русского зарубежья.[Вынужденный разрыв с родиной неизбежно привносит мотив ностальгической памяти об утраченной России, «культ русской березки» (Ф.Степун), особенно актуальный в поэзии (вдруг спросит про поэзию)].

Стремление постичь природу русской души, определить константные черты русского национального характера обусловило приобщение к истокам национального мироощущения – русскому фольклору. Связь с духовными и нравственными ориентирами и ценностями народного характера ощутима в поздних произведениях И.С. Шмелева, А.М. Ремизова, Б.К. Зайцева и многих других.

Одной из общих тенденций в творчестве писателей старшего поколения стало стремление запечатлеть в слове утраченный космос русской жизни. Причем возникает новое понимание соотношения литературы и памяти: задача памяти – не реконструкция, а сочинение прошлого. Это приводит к широкому распространению жанра художественной биографии, «вымышленной автобиографии», биографии «третьего лица»: «Жизнь Арсеньева» И.А. Бунина, «Лето Господне», «Богомолье» И.С. Шмелева, «Юнкера» А.И. Куприна, «Путешествие Глеба» Б.К. Зайцева, «Детство Никиты» А.Н. Толстого и т.д. Попытка художественного исследования процесса формирования личности, постижения окружающей жизни, роста души, творческого мировидения перерастает в окрашенное лирическим чувством повествование о жизни дореволюционной России. Пафосом познания смысла и тайны человеческого существования, времени, переосмысливания и преображения прошлого пронизаны не только книги воспоминаний, автобиографические повествования, но и историческая романистика первой волны эмиграции: произведения М.А. Алданова, П.Н. Краснова, М.Д. Каратеева. С одной стороны, писатели ведут последовательный поиск примет и причин грядущей революции в общественно-политической жизни второй половины ХIХ века.С другой – озабочены обнаружением в российском прошлом жизнеутверждающих моментов, позволяющих верить в неистребимость духа и торжество грядущей справедливой России.Интересно, что быт и жизнь эмиграции практически не находят отражения в литературе русского зарубежья. Исключение составляют сатира (Тэффи, А.Т. Аверченко, Дон Аминадо, Саша Черный) и немногочисленные «серьезные» произведения (например, «Колесо времени», «Жанетта» А.И. Куприна). В литературе конца 1920 – 1930-х годов настойчиво утверждается значимость любви, религии и культуры как основ человеческого общежития, смысла и оправдания человеческого бытия. Ощущение кризиса породило духовное брожение среди эмигрантов, опыт революции и гражданской войны сказался на общем сдвиге литературы первой волны эмиграции «вправо» - к православно-монархическим ценностям. Роль церкви в жизни эмиграции становится ведущей: именно вокруг церковных приходов сосредоточиваются русские беженцы. Нарастание религиозного начала выражается и в попытке соединения православия и католицизма, развитии идей В. Соловьева, поиске нового Христа. В этих условиях литература была призвана утолить «духовный голод», отсюда обращение писателей к традиции жанров житий святых и хождений: «Старый Валаам», «Пути небесные» И.С. Шмелева, «Афон», «Валаам», «Преподобный Сергий Радонежский», «Алексей, Божий чело- век» Б.К. Зайцева, «Жатва духа» матери Марии. Особенность литературы Китайской диаспоры обусловлена отсутствием острого переживания оторванности от России, снятием антитезы родина – чужбина.

ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ БУНИН (1870, Воронеж – 1953, Париж). Неприятие революции как идеи, дискредитированной человеческими жертвами, и по эстетическим причинам (как пика вульгарности и дурного тона), невозможность сотрудничества с новой властью, т.к. задача художника – сохранять образ красоты. В эмиграции с 1920 года. Начало 1920-х годов – публицистика, потребность в самовыражении, стирание грани между прозой и поэзией. «Окаянные дни» (1925). Опора на дневниковые записи 1918 – 1919 годов (Москва, Одесса, Константинополь), сохранение внешних признаков дневниковой формы: точная датировка, бытовые подробности, реальные лица и события. Широкие пространственные и социальные рамки повествования: обилие типажей, многоголосие улиц, площадей, гостиных. Соединение конкретно-исторического фона и лирического восприятия происходящего. Значимость образа рассказчика – очевидца, стремление к нейтральности и объективности: позиция человека – щепки в водовороте событий как наиболее правдивого и справедливого впечатления от «страшных дней». Искренность и предельная полемичность оценки происходящего: революция как национальная трагедия апокалипсического масштаба. Боль и тревога за судьбу родины, пессимизм в отношении будущего России как государственно-национального целого. Функции пейзажных зарисовок: естественный фон для неестественного «балагана», отражение необратимых изменений в человеческой психологии. Поиск философского смысла происходящего: исторические параллели (Великая французская революция), реминисцентность как актуализация нравственной традиции в культуре, функции библейских цитат. Двойственность отношения к народу: народ как спящие азиатские разрушительные силы и понимание народного гнева. Образы революционеров как безрассудных слепых пленников ложной идеи. Меткость внешней изобразительности; функции иронии, сарказма, карикатуры, шаржа. Тенденциозность вымысла. «Косцы» (1921), «Митина любовь» (1925), «Солнечный удар» (1928). Мозаичная картина старой Руси. Исследование русского национального характера, его выражения в любви. Ощущение бренности и обреченности всего сущего. Преодоление традиций реализма, сближение с модернизмом: изобразительное совершенство, пластика языка, виртуозная образность. «Жизнь Арсеньева» (1927-1938). Уход от привычных литературных форм: роман - поэма, «вымышленная автобиография» и монолог о судьбе России. Болезненная восприимчивость к текучести времени, его необратимости, мотив безнадежности, роковой предопределенности. Образ несвершившейся любви как символ зыбкости мироздания. Распад русского усадебного барства, прощание с Россией, непонимание ее исторического пути. Попытка преодоления времени: смешение временных пластов, поток сознания, «путешествие вспять». Логика припоминания как утверждение достоверности ушедшего мира, молодость героя как знак обостренной чуткости. Воспоминания как воплощение нового миропонимания: трансформация минувшего, его переосмысление с точки зрения взрослого человека. Внимание к вечным проявлениям души: пробуждение любви, ощущение прекрасного, торжество подлинного чувства над смертью. Присуждение Нобелевской премии (1933) «за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типично русский характер» как все- эмигрантский праздник: символическое признание людей без отечества. «Освобождение Толстого» (1937) – «памятник» любимому писателю, исследование его духовных исканий. Вторая мировая война – усиление ощущения обреченности. Цикл «Темные аллеи» (1937 –1944). 38 новелл – воспоминания о молодости и родине. Разнообразие женских типов, статичность и неразработанность мужских характеров. Лирико-философская тема: красота и богатство человеческого чувства, драма человека, познавшего подлинную любовь, трагическая значительность и цельность переживания. Своеобразие философской концепции любви: святость любви как взлета души, части гармоничного мира; любовь как прекрасный и мимолетный гость, разлука как отражение общей катастрофичности бытия, смерть как разрешение про- тиворечий и источник абсолютной очищающей силы. Влияние художественно-философской концепции любви И.С.Тургенева и Л.Н.Толстого. Своеобразие воплощения темы любви: поэтизация «прозаических» подробностей, сплав откровенно чувствен- ного и идеального, романтики ощущений и «осторожного натурализма»; сюжетная непредсказуемость как выражение мучительного душевного перелома. «Воспоминания» (1950). Соизмерение современников с Л.Н.Толстым и А.П.Чеховым, высокая требовательность к таланту. Резкость оценок, субъективизм, ироничность.

ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ШМЕЛЕВ (1873, Москва – 1950, Бюссиан-От) Прозаик. Раннее творчество – слава писателя радикально-демократического толка, защитника обиженных и угнетенных, «разгребателя грязи». Восторженное восприятие Февральской революции как возможности освобождения дремлющих сил народа, неверие в скорые и радикальные преобразования. Отход от общественной деятельности после Октябрьской революции, неприятие гражданской войны как массового психоза. 1918 – 1922 годы – жизнь в Крыму, «коллекционирование» свидетельств жестокости новой власти. 1920 – расстрел сына, взаимопроникновение чувств осиротевшего отца и общественных взглядов. 1922 – эмиграция. «Неупиваемая чаша» (1918). Контрастное разделение людей на носителей света и тьмы. Стремление выявить истинный лик человека. Импрессионистическая манера повествования. «Солнце мертвых» (1923). Синтетизм жанра: автобиографический рассказ, размышления, воспоминания, лирический монолог. Стремление постичь смысл послереволюционных изменений в России – эпопейность произведения: «плач о России» и трагический эпос о гражданской войне. Неприятие всеобщего озверения, расхождения желаемого и действительного, воинствующего безбожия. Логика развития сюжета – умирание всего живого, схождение в ад; символический образ петли времени. Создание образа обезумевшего мира при помощи гротеска и сюрреалистических приемов. Антитеза «пещерного существования» людей, истощенности чувств, душевных сил и бесстрастной красоты крымской природы. Сдержанная элегическая интонация. Гуманистический пафос: вопрос о ценности личности в эпоху великих социальных катастроф, вера в воскресение родины (образы праведников, расцвет весенней природы). Повести-памфлеты «Каменный век» (1924), «На пеньках» (1925), «Про одну старуху» (1925). Трагическое чувство обреченности. «Богомолье» (1931), «Родное» (1931), «Старый Валаам» (1936) – акафист святой душе России. Вера в неисчерпаемые силы русского человека, воспевание национальной архаики. Православие как миростроительная идея. Форма свобод- ного эпоса: быль, бытовые зарисовки, психологические подробности, лиризм. Сближение с фольклорными формами: сказания, миф, явь-сказка. «Лето Господне» (1927 – 1944). Литературный памятник русскому дореволюционному быту, русской душе. Автобиографизм, воспоминания о детских годах, проведенных в Замоскворечье. Не реконструкция прошлого, а вторичное переживание в полноте и цельности. Логика движения от радостей к скорбям. Доминирование детского восприятия: открытость духовным истинам, восприимчивость к светлым впечатлениям, значимость второстепенного, обнаружение в реальности сказочных черт. Ретроспективность: слияние нескольких временных пластов, прапамять о древности. Традиционалистское мироощущение: сюжет – годовой календарный цикл русской жизни (жизненный цикл природы, год церковного календаря и вся жизнь под господом, от рождения до смерти), радости праведной жизни, вера как благодать. Эстетика отражений: рефлексы духовного мира в обыденном, одухотворение плоти. Форма сказа, словесная живопись, красочная языковая стихия. «Няня из Москвы» (1936). Неорганичность эмиграции: чуждость народному сознанию реалий западной жизни, апокалипсичность в восприятии реальности. Исследование феномена христианского сознания, многозначность категорий нищеты и богатства. Функции реминисценций. Разговорный стиль как способ пере- дачи живой эмоциональности.

БОРИС КОНСТАНТИНОВИЧ ЗАЙЦЕВ (1881, Орел – 1972, Париж) Прозаик, очеркист, мемуарист, переводчик. Первые послереволюционные годы: личные потери, арест за членство во Всесоюзном Комитете помощи голодающим, тяжелая болезнь. 1922 – выезд в Берлин для поправки здоровья. Отсутствие озлобленности на большевиков, чувство неизбежности свершившегося, всеобщего греха, ответственности за содеянное. Восприятие всех людей как эмигрантов, странников на земле, а страданий и потрясений как источника религиозного подъема. Проза о пореволюционной России: «Улица святого Николая» (1921), «Белый свет» (1921). Взгляд на революцию сквозь призму столетий. Обращение к житийным сюжетам как напоминание о вечных заповедях в эпоху их разрушения: «Алексей, человек Божий» (1925), «Преподобный Сергий Радонежский» (1925), «Сердце Авраамия» (1927). Утверждение «софийности» мира, апология человека, созданного по образу и подобию Божьему. «Преподобный Сергий Радонежский» (1925) – новое открытие святого. Создание беллетризованной биографии на основе канонических житий (Епифания, Пахомия) и исследований проф. Голубицкого. Использование преданий и легенд как способ передать народное восприятие святого. Актуальность обращения к образу Сергия: исторические параллели «века татарщины» и века революционных перемен. Сочетание в одном образе «рассеянных русских черт»: твердость и непримиримость в кротости, смирении, скромности, утверждении ценностей духовных, «чистое делание» как «плотничество духа». Скромность подвижничества: противопоставление брату Стефану, Франциску Ассизскому, Феодосию Печерскому, Серафиму Саровскому. Стилистическая «смиренность», уход от поэтической изысканности как отражение смиренности Сергия. Познание жизни героя как самопознание автора. Лиризм, пейзаж как отражение вечной России, тихого света любви к родине. «Повести смертей»: «Странное путешествие» (1926), «Авдотья-смерть» (1927), «Анна» (1929). Образ России трагической, мрачность колорита, стихия со- страдания и человечности. «Авдотья-смерть» - взгляд на современность сквозь призму женской судьбы. Сложность авторского познания народных духовных истоков, многоликость и противоречивость души, трагедия ломки народного сознания. Авдотья и Лиза как два лика судьбы России: смерть и всепобеждающая любовь. Жанр антижития, обращение к языческим мифам и русским сказкам. Магический круговой характер про- странственно-временной модели произведения. Поездки в Италию, Афон, Валаам: очерковые книги о святых местах. Культура Италии как источник духовного здоровья, исцеления от декадентских веяний, неверия и пессимизма. Импрессионистический тип письма, форма бессюжетного рассказа-поэмы. «Афон» (1928), «Валаам» (1936). Актуализация жанра хождений. Задача – показать внутреннюю, духовную сторону монастырей – хранителей русской духовности и культуры, передать христианское мирочувствование. Повествование с точки зрения светского человека и художника: внимание к красоте, торжественности, величию происходящего. «Путешествие Глеба» (1937 – 1954). Герой как «второе Я» автора (семантика имени). Сюжетообразующая роль мотива путешествия – реального, жизненного, духовного. Любовь и истинное искусство как утверждение гармонии. Летописность повествования: главный герой – Россия и ее люди. Значимость «второго зрения»: сочетание детских и юношеских впечатлений и печального умиления повествова- теля, мотив обреченности. Серия беллетризованных биографий: «Жуковский» (1951), «Жизнь Тургенева» (1932), «Чехов» (1954). Спорность трактовок, убедительность образов, импрессионистическая манера повествования, метод «вчувствования». Поиск отражения духовной жизни в художественных творениях. Тенденция к стилизации. Художественная биография как новая форма самовыражения, создание автопортрета.

МАРК АЛЕКСАНДРОВИЧ АЛДАНОВ (ЛАНДАУ) (1886, Киев – 1957, Ницца) Прозаик, публицист, эссеист, ученый-химик. Промежуточное место между старшим и младшим поколениями. Научная карьера, интерес к проблемам литературы, истории, философии, социально- политической жизни. 1919 год – выезд за пределы России. Эссе «Толстой и Ролан» (1915) как выражение эстетических и нравственно–философских ориентиров писателя: толстовский принцип изобразительности и «кабинетность» Ролана, преклонение перед Толстым-художником и спор с Толстым-мыслителем. «Армагеддон» (1918), «Ленин» (1919), «Две революции» (1920) – философская публицистика о войне и революции. Серии исторических романов о жизни России и Европы с 1762 по 1948 – выражение историософской концепции на материале прошлого, рефлексия по поводу возможностей постижения реальности, анализ механизма памяти об исторических событиях, проблема смысла и бессмысленности истории. Переоценка исторических и философских понятий, мифологизированных в сознании человека: прогресс, революция, гуманизм. Свободная форма романа: сочетание прозы, поэзии, драмы, публицистики, философских размышлений. Сюжет – движение мысли и становление идей. Блестящая форма, увлекательный сюжет, ироническое 30 отстранение, обращение к деталям, снижающим повествование. Актуализация жанра детектива. «Ключ» (1929), «Бегство» (1931), «Пещера» (1935). Органическая связь исторического и вымышленного пластов повествования. Стремление передать атмосферу времени, символический, обобщенный характер событий. Исследование нравственно-философской сущности революции, ее роли в истории человечества и судьбе личности. Связующее звено – судьба молодого человека, личность которого формируется в жестокое время; ироническое переосмысление толстовской темы духовных исканий. Подчинение повествования кругозору заурядного человека как способ демонстрации субъективного характера и неизбежной не- полноты исторических знаний, полифоничности истины. Вопрос о причинах слепоты русской интеллигенции ХХ века. Неэстетичность смерти как выражение всеобщего равенства перед бездной небытия. «Истоки» (1945). Исторический пессимизм: беззащитность людей перед по- воротами истории, ее непредсказуемость, философия случая. Сюжетная диалектика категорий вины и беды, роковая обреченность России на революцию. Революция как грандиозный спектакль, тяготеющий к ярким театральным эффектам, ощущение всеобщего лицедейства на пороге гибели. Изучение типа личности революционера: догматизм цели. Интеллектуальная свобода как высшая обязанность интеллигенции.

ТЭФФИ(НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА ЛОХВИЦКАЯ, в замужестве БУЧИНСКАЯ) (1872, имение в Волынской губернии – 1952, Париж) Поэтесса, прозаик, переводчик, драматург. 1919 – «случайная эмиграция». Широта жанрового диапазона творчества: миниатюры, повести и роман, лирическая поэзия, романсы, шутливые песни и скетчи, наброски киносценария, опыты создания оперетты, описание путешествий, рецензии, эссе, мемуары. Разнообразие сатирических жанров: сценка, этюд, рассказ-трактат. Особенности образа повествователя: вдумчивый писатель-наблюдатель, чувство меры и такта, сочетание горького смеха и сострадания к человеку, боли за него. Продолжение чеховской традиции: лаконичная характеристика внутреннего мира человека и внешней ситуации, неприятие неподвижности и самодовольства, острое чувство современности. Ранние сборники: «Так жили» (1921), «Рысь» (1923), «Вечерний день» (1924), «Городок» (1927) и другие. Воспоминания о родине: яркие зарисовки послереволюционного быта как выражение возмущения новым режимом и боль за Россию. Отсутствие иллюзий. Сатирическое изображение пошлости эмигрантских будней: жалкие поступки, нелепые попытки скрыть бедность, абсурдность потуг на европейский размах, трагикомические стороны быта. Комедийно-фантастические ситуации обобщенной мелочности и бессердечности обывателя, бездушия и эгоистичности высшего общества, остроумные размышления о природе глупости. Образы «бывших людей», «мальчиков-старичков». Контраст милого сердцу прошлого и пугающего, непростого настоящего. Сочетание сарказма и сентиментальности. Поиск жизнеутверждающих начал: образы простых людей как выражение доброты и отзывчивости; тема детства как времени неразрывной гармоничной связи с миром, веры в чудесное. Диссонирующее соседство детской фантазии и приземленной, бытовой рассудительности взрослых как способ создания комического эффекта. «Passiflora» (1923). Сопоставление категорий земного и вечного. Усиление религиозных настроений: земное бытие как мираж и подготовка к иной, вечной жизни. Сочетание православия и почти языческого отношения к жизни: по-детски восторженное восприятие мелочей, чувство слиянности с природой, одушевление предметного мира. «Воспоминания» (1931). Фантасмагорический путь русских беженцев. Мудрая терпимость к земному несовершенству, печаль от осознания невозможности изменить мир. Поздние сборники: «О нежности» (1938), «Все о любви» (1946), «Земная радуга» (1952) и другие. Доминирование убежденности в радостных началах жизни. Теория «мировой души» - родства людей, животных и растений.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: