Портрет деревни Андреевское в первые десятилетия после реформы 1861 года

Повседневность

 

" Первые десятилетия после освобождения, крестьянская жизнь в нашей местности была не особо красна[7]. Главным образом её тяготила крайняя скудность всего, что нужно для удовлетворения самых насущнейших потребностей. В нашей деревне, например, редко кто нарабатывал для себя хлеба... земля, нарезанная крестьянам при выпуске их на волю, была очень плохого качества, покосов было убавлено наполовину, держать в надлежащем количестве скота было нельзя, а поэтому и земледельческий труд вознаграждался крайне скудно. Рожь и овёс обыкновенно приходили сам-два[8]; сам-три считалось редким урожаем;

Других же хлебов не сеяли, да и трудно было сеять, так как по всей округе ничего такого (ничего особенного - К.П. ) не сеялось, не с кого было брать пример, а затевать что-нибудь самим не хватало ни знания, ни средств.

Всех обременяли тяжелые подати. Кроме выкупных, земских и государственных, тогда ещё собиралась подушная подать ( отменена в 1887 году - К.П. ). От земли открещивались, как от лихой напасти и её приходилось навязывать " силом" ".[9]

 

В селе Андреевское[10] Волоколамского уезда Московской губернии, где родился и жил Сергей Семёнов, было около тридцати дворов. Ревизские сказки насчитывали 102 податных души мужского пола. На каждую надельную душу приходилось около 15 рублей[11] подушного налога. В среднем со двора ежегодно взымалось около 50 рублей[12], если учитывать, что в семье проживает как минимум три человека мужского пола: дед, отец и сын, не считая членов семьи женского пола. Таким образом, до отмены подушной подати указом императора Александра III от 1 января 1887 года, деревня Андреевское за 30 дворов выплачивала в казну 1500 рублей[13] в год, не считая прочих податей и повседневных трат, что, конечно, не могло не сказаться на благосостоянии деревни и её моральном климате. По свидетельствам самого Семёнова, денег для своевременной оплаты всех податей достать было просто негде.[14]

Порядочные избы были только у тех домовладельцев, которые, по выражению Семёнова, во время крепостничества успели «заправиться»[15], то есть нажиться на людях, пользуясь общей неразберихой в деревне в период проведения реформы. Одним из таких «заправившихся» был бурмистр[16], который в год утверждения «Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» вместе с бывшим управляющим поместьем продал несколько сот четвертей ржи из сельского хлебного магазина, который выполнял роль крестьянского зернового банка, основанного на принципе взаимопомощи. За счёт этой операции, бурмистр и его семья были одними из немногих в деревне, кто мог позволить себе определенную роскошь: часы с гирями и лампу, которая по неясной причине женой бывшего старосты была прозвана «ланкой».

Семей, которые могли себе позволить самовар и часы, было не больше пяти. Вся остальная деревня, вопреки ожиданиям, находилась в куда более плачевном состоянии, как снаружи, так и внутри:

«… У остальных же ( избы – К.П. ) были кое-какия: из тонкого леса с крышами «под захмыл»[17]; характерные «коньки»[18], обшитые тёсом и украшенные различными вырезками, как это рисовалось на лубочных картинках, отходили в область преданий. Топились многия избы по «черному», т.-е. не имели труб, а вовремя топки печи отворялась дверь. Чистоты при этом, конечно, нельзя было требовать, так как мыть такия избы было нельзя.».[19]

Возможно, что в данном абзаце Семёнов начинает разворачивать полемику со сложившимися во многом за счёт городского wishful thinking[20] о крестьянском быте стереотипами, один из которых – судя по тому вниманию, которое было уделено автором «конькам», резьбе и пр. – был связан с приторным лубочным представлением деревни. Мы буквально смотрим на покосившуюся избёнку с соломенной крышей, держа в руках лубочное изображение пряничного домика русского крестьянина, и не понимаем, что происходит.

Эти избы в основном освещались не лампами, как было в немногочисленных состоятельных домохозяйствах, а простой лучиной – щепкой. Их обычно крестьяне воровали в соседнем барском лесу, потому что иначе взять их было неоткуда: «… На надельной земле у нас, кажется, не было ни одной березки.».

Лес был чуть ли не самым ценным ресурсом. На севере от села Андреевское проходит река Руза, которая через Рузское и Озернинское водохранилища впадает в реку Озерна, которая полукругом с севера на юг опоясывает Волоколамский уезд – это порядка сотни деревень и населенных пунктов в наши дни, возможно, раньше их было больше. Маршрут далеко не простой, тяжелая переправа волоком между двумя водохранилищами и между верховьями Волги и притоками Москва-реки, однако эта водная трасса обеспечивала многим деревням приличный заработок на зиму, так как лес был востребован всегда и везде, в столицах и сёлах:
«Лес покупали всюду, рубили его беспощадно и сплавляли по рекам в Москву. Некоторыя деревни имели в таких лесах по зимам заработок, но наша деревня стояла от этого в стороне, и разве кто-нибудь в одиночку ходил гонять плоты и то очень редко».[21]

 

В принципе, жизнь в деревне того времени не отличалась насыщенностью и разнообразием. Стороннего промысла у крестьян не было, следовательно не было сторонних заработков. Железная дорога была основана лишь в 1903 году[22] и до этого момента деревня Андреевское и её соседи в некотором смысле находились в изоляции. Помещики в основном покинули свои имения, так как денег на наем рабочей силы не было, а бесплатного крестьянского труда уже было не найти: в первые несколько лет после крестьянской реформы всё молодое, здоровое и способное население деревни отправилось на заработки в Москву, а те, кто остались, с разной степенью успеха обрабатывали свои земли и выплачивали свои налоги.

Девятнадцатый век – век масштабно развернувшихся имперских строек по всей Европе. Разумеется, чтобы соответствовать статусу Великой Державы, России было необходимо иметь возможность не только следовать тенденциям архитектурной моды, но и реализовывать их: ведь перед глазами, как на дрожжах, рос имперский Лондон. Сделать это, не переливая рабочие руки из деревень в города, было невозможно, вне зависимости от того, насколько страшным, непонятным и неестественным это казалось многим интеллектуалам и власть имущим, которые считали пост-крепостную общину – уникальной в своём роде базой для построения «социализма»[23], а отток населения в города и его последующую пролетаризацию – угрозой традиционному жизненному укладу. Поэтому многие крестьяне, как только получили физическую возможность, отправились на так называемые отхожие промыслы: кто шёл работать на фабрики, владельцы которых на тот момент не требовали практически никакой квалификации, но предоставляли соответствующие условия труда и проживания, кто в услужение няньками, кухарками, дворовыми и т.д. Начинал оживать малый частный промысел: извоз, разносная торговля (книги, продукты, товары первой необходимости).

Зачастую многие деревни специализировались на каком-то конкретном ремесле. Одними из самых удачливых в отхожем промысле среди крестьянских «гастарбайтеров» были Ярославцы, которые славились своей предприимчивостью и хваткой. Жители Ростовского уезда славились своей сельскохозяйственной продукцией, средь торговцев было много выходцев из Мышкина и Борисоглебска, город Данилов славился своими каменщиками, а в официанты столичных заведений охотно брали жителей Любима, так как последние обладали достаточно высокой репутацией в своём деле, а Пошехонье было известно своими портными. Данная система окончательно сложилось и утвердилась на российском рынке ближе к концу XIX, началу ХХ века, но само её наличие весьма показательно. [24]

Однако лишь малой части отправившихся на заработки в города крестьян удавалось достичь успеха и закрепиться на новом месте. Помимо очень жесткого отбора, длительного и сложного периода обучения и тяжелыми условиями жизни, крестьянам приходилось сталкиваться с чуждой, непонятной и враждебной в своей обезличенности городской культурой. После посёлка в несколько десятков семей крестьянин попадает в замкнутое пространство, впервые оказавшись в ситуации широкого взаимодействия (как минимум визуального и повседневного) с представителями других сословий. Не все справлялись со столь радикальной сменой привычной обстановки, хотя крестьяне в городах продолжали оставаться замкнутой, обособленной группой, которая не могла до конца интегрироваться, став горожанами в полном смысле этого слова.

Крестьянский рабочий – бауэрарбайтер – представлял из себя интересный социально-психологический сплав – оставаясь крестьянином, человек постепенно впитывал в себя городской образ жизни, речевые практики, моду и нравы; мог получить самые необходимые базовые знания грамоты. На праздники он возвращался в родную деревню. Многие, как Сергей Семёнов, возвращались в деревню каждую неделю, чтобы помочь родственникам в поле. Те люди, которые не выдерживали «испытание городом» возвращались обратно, принося за собой полученный на отходе уникальный жизненный опыт, который со временем начал трансформировать деревню изнутри. Несмотря на это, к таким людям относились с определенной долей презрения, например, покинувших Санкт-Петербург называли «питерскими браковками», подразумевая отсутствие у них сноровки и как бы обвиняя в ничём-непригодности.[25]

Семёнов вспоминает: «… В Москве не все-то хорошо устраивались: иным не выпадало счастия, а иным и выпадало, да они не умели им пользоваться. Но несмотря и на это, домашние про них говорили: «ну, да ладно: Дома хлеба не есть – и то слава Тебе Господи; а то здесь и совсем пришлось бы «по-миру» ходить»».

 

Достаточно узкий круг возможностей как внутреннего, так и внешнего развития не мог не стать причиной проблем с продовольствием и удовлетворением потребности в полноценном рационе, что отображено не только в самом тексте мемуаров, но и в местных пословицах и поговорках, на которые ссылается автор:

«… Остальные жили, как говорится, « часом с квасом, порой с водой ». Продовольствовались все кое-как, и на отсутствие, например, мяса и каши в обиходе говорили: « говядина наша в поле жир нагуливает, а кашный горшок в гостях гостит, как из гостей придёт, так и до каши черед дойдет ». На самом деле это были одни шутки (N.B! ). Иногда, действительно, теленок или ягнёнок гуляли в поле, но нагуливали жир для продажи, а горшок из-под каши загащивался постольку, что в иную избу по целому году не заглядывал».[26]

Данный абзац не только иллюстрирует проблемы, касающиеся рациона крестьян Московской губернии, но и отмечает любопытную черту этих людей иронизировать над самими собой в не самых благоприятных условиях.

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: