Народничество и Незаметные люди

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 8

Речь пойдет о том, что после отмены крепостного права сложилось достаточно сложная ситуация, которая влияет на нас до сих пор. В чём заключается эта ситуация?

В первую очередь хотелось бы обратить внимание читателя на социальную группу, которую я называю незаметные люди. Теперь: Кто это такие и для кого они являлись незаметными?

Незаметные люди – это представители первых поколений пореформенных крестьян. Сам термин был взят мною из названия некролога ранее упомянутого поэта-самоучки Алексея Ермиловича Разорёнова: «Памяти незаметного человека». Я посчитал, что это определение вполне могло быть некой опорной точкой в самоидентификации первых поколений крестьян-интеллектуалов как вышедших из деревни, так и оставшихся в ней после жизни в городе. По крайней мере оно может быть таковым, если посмотреть на ситуацию из настоящего и попытаться её объяснить.

Прежде чем объяснить, почему крестьяне являются незаметными людьми, необходимо прояснить один важный момент. Момент этот заключается в самих представлениях о русских крестьянах на протяжении 19 в., которые бытовали в среде интеллигенции и государственной власти.

В 1839 году Алексей Степанович Хомяков пишет статью, которая называлась «Старое и новое», в которой, помимо общей манифестации идей славянофильского толка, он проговаривает одну важную фразу, в которой он называет крепостное право «мерзостью законного рабства». Что это значит? Это значит, что представитель русской аристократии и интеллектуальной элиты своего времени, который воспитывался и становился под влиянием событий американской и французской революций, наблюдал движение аболиционистов в Британской Империи и пр., и который констатирует, что крепостной крестьянин суть раб, а само существование рабовладения в, пусть даже и внешне, европейской державе эпохи модерна – мерзостно. В такой же парадигме мыслили и представители западнического направления русской мысли.

Тем не менее славянофилы в лице А.С. Хомякова, К.С. и И.С. Аксаковых и И.В. Киреевского ядром своей философии видели «соборность» и крестьянскую общину. Несмотря на свои прогрессивные взгляды, касающиеся человеческой личности и её свободы, А.С. Хомяков был суровым помещиком, который считал, что «взыскание годовой уплаты по совершенным выкупам должно быть с миров и производимо с величайшей строгостью, посредством продажи имущества, скота и т. д., особенно же посредством жеребьевого рекрутствас продажею квитанций не с аукциона (ибо это унизительно для казны), но по положительной цене, с жеребьевым розыгрышем между покупщиками. В случае крайней неисправности должно допустить выселение целых деревень в Сибирь, с продажею их земляного надела; но таких случаев почти быть не может. В этом деле неумолимая и почти жестокая строгость есть истинное милосердие»[229].

Таким образом, своим непосредственным и активным участием в системе крепостных отношений, аристократия легитимизировала за крестьянскими общинами, которые составляли живое наполнение крепостного права, статус рабов. В виде компенсации, крестьянские сообщества в салонных дискурсах обсуждались как носители особых этических и эстетических элементов русской культуры. Лишенные своей собственной идентичности, сельское население страны стало ассоциироваться исключительно с системообразующим для его рабского положения атрибутом – с общиной.

После «открытия» русской сельскохозяйственной общины прусским бароном

Августом фон Гакстгаузеном, Александр Иванович Герцен углубил пропасть, наделив общину, помимо эстетической и этической важности, политическим, социальным и экономическим значением, которое, исходя из его теории об «общинном социализме», переоценить было едва ли возможно.

Выходит, что после публикации работы Гакстгаузена «Studien ü ber die innern Zustä nde, das Volksleben und insbesondere die lä ndlichen Einrichtungen Russlands»[230] в Ганновере, которая издавалась в двух томах в период 1847-1852 гг., общинное рабство стало достоянием интеллектуальной элиты Российской империи, причиной для гордости, основанием для веры в особый мессианский путь своей страны… Рабами в Российской империи оказались свои, те, которые не в состоянии были соответствовать ни материальному, ни духовному уровню представителей аристократии или разночинской интеллигенции.

Образ общины, выращенный и выпестованный славянофилами и народниками, предопределил социальную смерть русского крестьянства, так как за всеми положительными её чертами и особенностями, имеющими место в представлениях русского пасторально-романтического социализма, не было видно и слышно Человека. Его десоциализация и деперсонификация стали ценой поддержания культурной матрицы России второй половины XIX – начала ХХ вв.

Дабы дополнить общую картину рассуждения, стоит чуть подробнее рассмотреть комплекс философских воззрений народнической интеллигенции, о которой идёт речь.

Во-первых, автору данной работы кажется совершенно справедливым утверждение Николая Александровича Бердяева, которое определяет Виссариона Белинского как духовного предтечу революционной интеллигенции 60-70-х гг. [231] Он был одним из первых, кто включил революционную трактовку гегелевских идей в русскую социальную мысль, которая была заключена в форму литературного творчества и литературной критики.

Бердяев употребляет термин «тоталитарность», которым в своей работе он характеризует русское искание целостного миросозерцания[232], которое было также присуще В.Г. Белинскому. Важно отметить, что Н.А. Бердяев употребляет термин «тоталитарность» в том значении, в котором его впервые в европейской истории употребил идеолог итальянского фашизма Джованни Джентиле в своём эссе, написанном в совместно с Бенито Муссолини в 1932 году. Термин «тоталитарность» описывается следующим образом:

«E se la libertà dev'essere l'attributo dell'uomo reale, e non di quell'astratto fantoccio a cui pensava il liberalismo individualistico, il fascismo è per la libertà. È per la sola libertà che possa essere una cosa seria, la libertà dello Stato e dell'individuo nello Stato. Giacché, per il fascista, tutto è nello Stato, e nulla di umano o spirituale esiste, e tanto meno ha valore, fuori dello Stato. In tal senso il fascismo è totalitario, e lo Stato fascista, sintesi e unità di ogni valore, interpreta, sviluppa e potenzia tutta la vita del popolo»[233].

Н.А. Бердяев в том же ключе развивает мысль о тоталитарности, как смычке между Белинским и большевистской моралью:

«Белинский делается социалистом. Он есть замечательное свидетельство о морально-психологических истоках русского социализма. Бунт против общего во имя личности переходит у него в борьбу за новое общее, за человечество, за его социальную организацию. Белинский не замечает, что, отвергнув всё «общее», раньше давившее людей, он быстро подчиняет личность новому «общему». И ему представляется, что это новое «общее», которому он поклоняется – так как русский человек не может не поклоняться чему-либо – он утверждает во имя личности. Тоже самое будет происходить в 60-ые годы. «Социальность, социальность – или смерть! » – восклицает Белинский…

Из сострадания к людям Белинский готов проповедовать тиранство и жестокость. Кровь необходима. Для того, чтобы осчастливить большую часть человечества, можно снести голову хотя бы сотням тысяч. Белинский предшественник большевистской морали. Он говорит, что люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью. Белинский признается, что, будь он царем, он был бы тираном во имя справедливости. Он склонен к диктатуре. Он верит, что настанет время, когда не будет богатых, не будет и бедных»[234].

Герцен был знаком с Белинским, так же как и Достоевский. По началу, это всё люди одного круга. Стремление к концептуально завершенной, гладкой теории покровительства над существами во имя их собственного блага – это стремление, порожденное крепостническим сознанием мыслящих благодетелей. Непреодолённые ими дихотомии «безоговорочное «господство/подчинение», «рабовладелец/раб», «начальник/подчиненные»»[235] вошли в духовную основу их интеллектуального творчества, которое в последствии стало каноном народнического движения во второй половине XIX века.

Если принять на веру то, что говорил Михаил Сперанский Александру I:

«Я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов»[236],

То можно сделать вывод, в котором образ пореформенной русской интеллигенции предстает в виде вооруженного идеями Руссо, Гегеля и Бакунина закрытого монашеского ордена в подполье, который находится в состоянии перманентной внутренней и внешней войны. Внутренняя война – это Чернышевский и его подразумевающийся ответ на вопрос «Что делать» с ответом «Делать себя», а внешняя война суть принципиальный революционизм, о котором пишет Семён Людвигович Франк в своей статье «Этика нигилизма». Под принципиальным революционизмом, без понимания которого нельзя понять моральной жизни русской интеллигенции, подразумевается стремление и настрой на непрекращающуюся социальную борьбу и насильственное разрушение существующих общественных норм ради торжества морально-общественного идеала. Всё это, разумеется, имеет форму религиозного догмата, о чем С.Л. Франк говорит прямо[237]. Подобный modus aperandi опирается на т.н. «механико-рационалистическую теорию счастья», которая, следуя заветам Руссо, постулирует, что сам по себе человек чист и добр, поэтому препятствия на пути к устроению земного рая находятся не в нём самом, а во внешних проявлениях жизни: в социальной обстановке, политическом устройстве и т.д.

Следовательно, эти препятствия «могут быть устранены внешним, механическим приемом. Таким образом, работа над устроением человеческого счастья с этой точки зрения есть по самому своему существу не творческое или созидательное, в собственном смысле, дело, а сводится к расчистке, устранению помех, т.е. к разрушению».

В данной парадигме конечная цель «движения» – гармоничное устройство жизни и общества – является неизбежностью, гегелевским «концом истории», который наступит при устранении всех существующих преград, так что «прогресс не требует собственно никакого творчества или положительного построения, а лишь ломки, разрушения противодействующих внешних преград… Здесь перед нам отголосок того руссоизма, который вселял в Робеспьера уверенность, что одним лишь беспощадным устранением врагов отечества можно установить царство разума. Революционный социализм исполнен той же веры. Чтобы установить идеальный порядок, нужно «экспроприировать экспроприирующих», а для этого добиться «диктатуры пролетариата», а для этого уничтожить те или другие политические и вообще внешние преграды»[238].

В картине мира, которую исповедовало подавляющее большинство народствующей и вообще левой интеллигенции, община являлась инструментом для достижения социальной утопии, поскольку представлялась им уже готовой общественной ячейкой нового строя всеобщего благоденствия, в которой уже решены все противоречия между коллективным и личным правом каждого. Таким образом, основой для построения «светлого будущего» стала архаичная форма порабощения людей. Это как если бы Статуя Свободы вместо факела свободы в руках держала кандалы.

Стоит вернуться к термину незаметные люди. Как я говорил раньше, поколение нового русского крестьянства практически всецело поддерживало начинания П.А. Столыпина направленные на облегчение выхода крестьян из общины, а также выделение на хутора и отрубы, более того, оно активно в этих начинаниях участвовало, как об этом, как минимум, можно судить по личному опыту С.Т. Семёнова и его односельцев.

Более того, неприятие общинных порядков и поддержка реформаторских инициатив со стороны крестьян были зафиксированы знаменитым русским историком Владимиром Ивановичем Герье в работе под символическим названием «Второе раскрепощение», посвященной обсуждению указа 9 ноября 1906 года в Государственной Думе.

Приведу несколько речей, прозвучавших от депутатов-крестьян из разных губерний и уездов, представлявших разные политические партии, но сходившихся в одном – в своем трезвом и критическом взгляде на общину:

Крестьянский депутат от Витебской губернии Ермолаев:

«Он (указ 9 ноября) дает нам право избавиться от этого несчастного гнёта, от этого несчастного второго крепостничества(здесь и далее курсив мой – К.П.), и я думаю, что вся благоразумная часть крестьянства будет с радостью приветствовать его как закон, рассекающий крепкие оковы крепостничества этой несчастной общины»[239].

Крестьянский депутат от Курской губернии Белогуров:

«Оттого этому закону будут сочувствовать все те, кто напрягает все силы для того, чтобы наделить крестьян мирным и льготным путём. А наоборот, ему будут всячески противоречить и его тормозить доказательствами о его непригодности или требованиями, не могущими осуществиться, те, кто при рассмотрении этого закона, главным образом, касающегося крестьян, думают, кажется, больше о себе: те, кто в этом деле усматривают главный рычаг, которым можно, и для их целей нужно, воду мутить для того, чтобы в мутной воде легче рыбу ловить. Так что нам, крестьянам, нужно разобраться, кто здесь наш истинный доброжелатель»[240].

Крестьянский депутат от Тамбовской губернии Фомкин:

«Я принадлежу к сторонникам обсуждаемого законопроекта и никак не могу согласиться с противниками его, потому что законопроект 9 ноября дает нам права, которых мы до сих пор не имели при общинном владении, нас угнетавшем, и вот мы, наконец, дошли до того, что хотим сбросить это иго, а сторонники свобод (!!! ) нам этой свободы давать не хотят; я им скажу, что они сторонники не свободы, а сторонники гнёта и опеки (!!! )»[241].

Бывший крестьянин, частный землемер – депутат Базилевич:

«Я пахал в общине и с тех пор проклинал её. Я думал: где это правительство, начальство, которое бросило нас на произвол судьбы?.. Сторонники общины могут оставаться в общине, сколько им угодно. Но нельзя, гг., стеснять крестьян; а когда вы дадите крестьянину сбросить оковы общины, вы сделаете из хлебопашца свободного гражданина. Я думаю, именно, в этом и есть начало свободы гражданства. Крестьянину нужна земля, нужно наделять землей крестьянина и малоземельного и безземельного, но крестьянину нужно дать землю в собственность»[242].

Представитель молоканской общины, крестьянский депутат от Таврической губернии Захаров:

«Община разлагается, бедность идёт и идёт. Я поэтому приветствую закон 9 ноября и желал бы, чтобы все убедились в его благотворности, ибо он никого ни к чему не принуждает, он, дает только одно право только желающим им воспользоваться»[243].

Крестьянский депутат от Волынской губернии Герасимов:

«…Я могу сказать, что никогда при той тесноте общины, при самых этих тисках и, вообще, прижимах, в которых находятся в общине друг к другу, никогда не может быть ничего хорошего и способного»[244].

Несмотря на то, что земледельцы пришли защищать свое законное право на выход из общины, которой были недовольны, несмотря на таких людей, как С.Т. Семёнов, которые уже были представителями нового поколения, желавшего полноценной свободы и равенства – этих людей предпочитали не замечать, прикрываясь от них замкнутым народническим дискурсом. Крестьянин, который только начинал свой пост-крепостнический цивилизационный путь, оказался лишенным своего собственного голоса и образа. За него говорили писатели и публицисты из народников, земские статистики, социалисты кафедры, социалисты департаментов. Те талантливые крестьяне-самоучки, которые самостоятельно писали современный им деревенский быт, оказались заклейменными прогрессивным общественным мнением: нельзя было описывать положительные образы деревни, нельзя хвалить собственников земли, крепких хозяев, которых обозвали «кулаками», нельзя было ругать общину.

С.Т. Семёнов рассказывает о своей полемике с эсером Б. Черненковым:

«Всё русское образованное общество, восклицает г. Черненков, все его

передовые политические направления до сих пор относятся к правительственному землеустройству отрицательно», а в моем изображении деревни выходит, что лучшие силы деревенского Мира тянут к формам единоличного труда и отдают явное предпочтение таким формам перед общинными. И не желая понять, как это случилось, г. Черненков взял под сомнение и мое знание деревни, правильность моего представления о будущем земельного труда и мое деление деревенских людей на лучших и худших. И вывел такое заключение, что в моем изображении деревни много одностороннего, а в понимании судьбы деревенского Мира неправильного. И целым рядом выдержек из газетных сообщений (! )и из ответов на анкеты статистиков (! )и своими собственными рассуждениями (! )пробует доказать, в чем заключаются мои неправильности»[245].

Образ крестьян должен был оставаться настолько мрачным, безысходным, бедствующим, рванным и угнетенным, насколько это позволяло удачно на нём спекулировать, приобретая за этот счёт социальный капитал или ведя политическую борьбу с государством. С.Т. Семёнов, подытоживая, пишет о сущности явления:

«А между тем, односторонностью понимания деревенского мира страдают, главным образом, народные благожелатели из образованных классов. Как ни благожелательно они настроены к трудовому народу, но очевидно этот народ представляется им все-таки ничем иным, как только объектом заботливого попечения о его судьбе, и они не считают возможным, чтобы этот народ мог выйти на широкий и свободный жизненный путь без их просвещенного руководства.

А руководство массами может быть легко осуществлено только тогда, когда для этих масс будут сохранены такие формы жизни, которые держали бы эти массы в большой готовой толпе.

Крестьянская община и есть такая форма.

Переход к (социализму – К.П.) лучшему будущему неизбежен. И вот, для подготовки к такому переходу деревенский нераздельный мир облегчит возможность сорганизовать из народных масс нужные силы, а по окончании борьбы при установлении нового строя не нужно будет прививать новых форм трудовой жизни, а нужно воспользоваться готовыми старыми ячейками, имеющими в себе зачатки социалистического порядка пользования благами природы и взаимных отношений.

И возлагая на деревенскую общину такие прекрасные надежды и лелея эти надежды десятки лет, представители образованного класса, конечно, не могут спокойно относиться к тому, что в самых недрах народной жизни зародился и вырос на сельскую общину совершенно иной взгляд.

Они легко позволяют себе обвинить представителя крестьянского мира, разошедшегося с ними в отношении к общине, — в излишне эгоистических наклонностях, в стремлении к «буржуазному благополучию», и готовы поставить его на одну доску с деревенскими кулаками, расхищающими мирское достояние — землю.

Кидают такие обвинения сторонникам новых земельных порядков представители образованного класса с большой легкостью.

И это тем более удивительно, что вся наша интеллигенция кровно страдает от всякого деспотизма и насилия… Везде интеллигенция проповедует свободу, а вот когда начинающее думать крестьянство, может быть, заразившееся от этой же интеллигенции стремлением к свободе и самостоятельности, потянулось к избавлению себя в хозяйственном распорядке и в общем положении от душившей их опеки темного, невежественного и в силу своего невежества неспособного к разумной общественности большинства мира, — эта же интеллигенция запротестовала против такого самоосвобождения, и объявила им свою немилость…

Они (выходы из общины – К.П.) дают труженику землю свободную и на такой земле есть возможность проявить всю ту хозяйственную самодеятельность, на которую только человек и способен. При свободной земле могут беспрепятственно развиваться те творческие задатки человека, которыми богат и русский крестьянин и которым гнет мирского большинства не давал хода. Все это так очевидно, но все это так, как будто бы, непонятно образованным представителям русского общества.

Сознавать это очень горько…

Представители народа пошли по своему пути, а интеллигенция остановилась. Она не одобряет шага самостоятельного, сделанного народом, и отказывается помогать ему, как прежде, своими знаниями, руководством, а готова даже вставлять палки в колеса.

Для народа такое отношение к нему интеллигенции очень опасно. Когда же, как не теперь, крестьянству нужна просвещенная помощь интеллигенции? В особенности она нужна будет после окончания войны, когда у нас усиленным ходом должно пойти устройство хозяйственной жизни, ее твердые и всесторонние знания разве не послужили бы на пользу при этом устройстве?

Да кроме того, одна неотдаляемая близость к народу, принявшему новый закон о

землеустройстве, доказала бы, что дружелюбное отношение интеллигенции к народу есть благородное, бескорыстное чувство, вытекающее из широты… высших свойств, а не союз из определенных расчетов, когда народ нужен только как орудие для политической борьбы, и когда он отстраняется от такого рода борьбы, то становится нисколько не интересен»[246].

Опасным такое отношение к народу было еще потому, что люди, заставшие отмену крепостного права, как и их дети, которые его не застали, но чья поколенческая самоидентификация «освобожденных» людей за точку отсчета, за «первую сцену» имело именно это событие, смотрели в будущее и ориентировались на него, а не на крепостное прошлое. И когда освобожденных от рабства людей, которые были готовы включиться в общественную и экономическую жизнь страны на равныхусловиях со всеми, отторгают, говоря, что они неполноценны, несамодостаточны, несамостоятельны и несознательны, то людям этим ничего другого не остается, кроме как замкнуться на себе и, дабы не допустить распада коллективной памяти и идентификации, снова начать воспринимать себя как «крепостных», «мужиков», а земских начальников и прочих – как враждебных и чуждых им бар, помещиков. У вольноотпущенных не было ресурсов для того, чтобы преломить доминирующую форму публичной репрезентации деревни и сельского жизнь, что лишь усиливало «уход» и замыкание в своей социальной группе. Новая коллективная идентичность могла появиться только благодаря реформам, социальным движениям и росту общей грамотности и образования. Но из-за того, что крестьянство осталось «незамеченным» и выключенным из общественной жизни, крепостничество продолжало функционировать на уровне определения крестьянской самоидентификации.

Безысходность, которую может испытать освобожденный человек, бывший раб, который не перестает и дальше восприниматься таковым, описана в рассказе Николая Григорьевича Гарина-Михайловского «Волк». Приведу отрывок, в котором крестьянин, претерпевающий мытарства от общины деревни, в которой он родился, написал статью, в которой мир этот порицал, и, надеясь на то, что он будет услышан, отнес статью в редакцию N-ой газеты. Вот, какой между ними состоялся диалог:

«– Нет, вы, пожалуйста, послушайте меня, я ведь не из города, из деревни пришел к вам. У вас вот, говорите, кровью кашляют – от городской жизни, а я от деревенской кашляю. Сложение мне господь, видите сами, богатырское отпустил, а вот добили до крови... Ни богатства, ни правды нет в мире... Вы подумайте только, вы люди умные, образованные, вы можете понять... В миру ведь вот как: бедный все ниже да ниже, а богатый все выше да выше; бедных все больше да больше, а богатых все меньше да меньше... Богатей всему и хозяин: мужика прижал, кому нужно, взаймы дал, – взяток ведь нынче не берут, – и царствует... Оброк, подать, выкуп за него несут, земельку получше забрал да работу зимой сдал... Хорошо, скажем, теперь дошел бедняк до последнего, у пустого стойла стой не стой – ушел свет за очи! Нечего взять с него – может, и отпустят, уходи, пожалуйста!.. Спрашивается, – на кого работал всю жизнь этот бедняк? За кого работал? Ушел без копейки с семьей, все нищие, – прежде чем на других, на семью, чать, прежде всего поработать. Был бы он городской мещанин, – кузнец там, столяр, на заводе, на фабрике, какого другого звания или сословия человек -- все, что он за всю свою жизнь заработал, то и его и закон за него, – только крестьянин должен жить по другому закону, выходит...

– Не так немного! -- перебил редактор, – крестьянин, говорите вы, работает для других, и это и по божескому закону так должно быть, а другие сословия работают для себя, и это не божеский закон. Так вот и надо, чтобы и другие сословия жили по-божески, – надо у них переменить закон, а не у крестьян. У крестьян – он хорош...

Петр Федорович забрал воздух всей грудью и бессильно оглянул комнату.

– Образованные вы люди, и, вижу, высокое ваше образование не дозволяет вам понять меня... Вот ведь что: вы вот вольны в своих деньгах, – кому хотите, тому и дали, – дали другому, и слава вам, а не дали – никто вас заставлять не может. А крестьянина может! Почему же одному воля, а другому неволя? Почему я, крестьянин, своему от голода умирающему сыну не могу донести до рта кусок, а вы своему, хоть там другие мрут; все-таки вольны донести и доносите?..

– Ну, положим, есть у меня сын, нет – вы не знаете, да и не в том дело. Дело в том, что везде есть и хорошее и дурное, вопрос в том, где вот хорошего больше... Вот в общине-то его, оказывается, больше... Вам вот она не нравится, а сто миллионов ею живы. Лучшие, самые образованные люди из таких, которые и жизнь не задумываются отдать за правду – за нее, за мир... От чего-нибудь это да происходит?

– Может, оттого и происходит, что не знают они, на своем горбе не изведали крестьянской жизни, а по пословице – чужую беду руками разведу. Мир, мир...

" Мир – велик человек", говорите вы...

– Не мы, а народ!

– Ну, народ-то говорит, да не договаривает, в чем велик он. В другой пословице народ договаривает: " мир -- волк, что в пасть попало, то пропало! " А пасть-то человеческими жертвами питается: вдовами, да сиротами, да обезземелившимися, да такими, как я, и жрет и жрет он, а утроба пустая, как прорва. Мир велик, да на зло велик; велик на самодурство, на неправду, и не было еще такого лютее барина из крепостных, как мир этот. Мир!.. Мир – волк! С волками жить – по-волчьи выть. Так и воем, так и живем и пропадаем. Лучший человек у вас захотел стать лучшим и стал, – вам только радоваться на него, а в деревне лучший как раз худшим и выйдет... Вы хотите писать -- вы и пишете – кто вас приневолит землю пахать, свиней пасти? А станут приневоливать – вы, может, тоже худшим и станете, пьяницей станете, негодным никуда, последним человеком станете!..

– Вы же вот не стали! Вон и пишете.

– Я-то так... так...-- Петр Федорович оборвался.

Он понял, что не убедил никого, что все слова его пропали даром».

[1] Об этом термине подробнее будет сказано в...

[2] Подробнее об этом термине см.

[3] См. прил. 1

[4] Ян Ассман. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М.М. Сокольской. – М:. Языки славянской культуры, 2004. – 368 с. – (Studia historica). C. 14-58

[5] См. М. Хальбвакс. Социальные рамки памяти / пер. с фр. И вступ. Статья С.Н. Зенкина. – М:. Новое издательство, 2007. – 348 с. – (А).

[6] Знание, в повседневности иллюстрированное более смелыми и менее зависящими от общины соседями-крестьянами

[7] Здесь и далее - авторская орфография и пунктуация приводятся в оригинале.

[8] Сам – мера исчисления собранного урожая. «Приход в сам-два» означает, что земледелец собирает вдвое больше, чем посадил; сам-три – в три и так далее.

[9] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.1-2.

[10] См. прил. 2

[11] Около 8250 современных рублей.

[12] Около 27500 современных рублей.

[13] Около 825000 современных рублей.

[14] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.2.

[15] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.2.

[16] При крепостном праве: староста деревни, назначенный помещиком.

[17] Из соломы. См. прил. 5-6

[18] См. прил. 7

[19] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне. (Воспоминания). — П.: изд. «Жизнь и знание», 1915. С.2

[20] Принятие желаемого за действительное.

[21] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.4.

[22] Железнодорожные станции СССР. Справочник. — М., Транспорт, 1981

[23] Термин взят в кавычки, так как в смысловом плане он достаточно обособлен от классического определения социализма (об этом подробнее будет позже).

[24] Arzamas [Электронный ресурс]: «История, литература, искусство в лекциях…». – Режим доступа: http: //arzamas.academy/courses/17/4, свободный (дата обращения 03.02.17).

[25] Arzamas [Электронный ресурс]: «История, литература, искусство в лекциях…». Конспект. Крестьяне в городе. Краткое содержание четвертого эпизода из курса Льва Лурье «Петербург накануне революции» – Режим доступа: http: //arzamas.academy/materials/637, свободный (дата обращения 03.02.17).

[26] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.4.

[27] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.3.

[28] См. прил. 11

[29] После принятия закона 8 июня «Об утверждении правил о переделах мирской земли» минимальный срок передела был ограничен 12 годами.

[30] См. прил. 10

[31] Неурожаи и народное бедствие – А.С. Ермолов. С. Петербург – типография В. Киршбаума – 1892 г. С. 102-103

[32] Неурожаи и народное бедствие – А.С. Ермолов. С. Петербург – типография В. Киршбаума – 1892 г. С. (посмотреть и уточнить)

[33] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.4

[34] См. прил. 3-4

[35] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.3

[36] Ворваться силой, взломать дверь или основание (? ) при помощи рычага

[37] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.5

[38] Орфография оригинала

[39] См. прил. 8

[40] См. прил. 9

[41] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.6

[42] Серый мужик. Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века / под ред. А.В. Вдовина и А.С. Федотова – М.: Common place, 2017. С. 283-284

[43] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.6

[44] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.62

[45] Там же. С.62

[46] Там же. С.18

[47] В особенности хочу обратить внимание читателей на крестьянские женские портреты художника-передвижника Архипова Абрама Ефимовича. А.Е. Архипов Родился в 1862 году в крестьянской семье в деревне Егорово Рязанской области. Еще один представитель того, что автор данной работы называет новым русским крестьянством.

[48] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.116

[49] Там же. С.18

[50] В подглаве «Религиозная повседневность» будет объяснено подробнее, почему это слово взято в кавычки.

[51] Выделено Семёновым.

[52]Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.39

[53] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С.518

[54] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.39-40

[55] Там же. С. 42

[56] Там же. С.77

[57] Там же.

[58] Там же. С.9

[59] Там же. С. 100

[60] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.41-42

[61] Там же. С.100

[62] Там же. С.53

[63] Там же. С.74

[64] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.75

[65] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С.523

[66] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 76, 77, 109, 114

[67] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.108-109

[68] Кузнецов Я. О. Характеристика общественных классов по народным пословицам и поговоркам // ЖС. 1903. Вып. 3. С. 396.

[69] С.Я. Дерунов. Мысли земца о крестьянском самоуправлении (По поводу реформы уездных по крестьянским делам присутствий). Ярославль. Типография губернской земской управы. 1881.

[70] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.86

[71] Там же.

[72] Там же. С. 88-89

[73] Там же. С.86-93

[74] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.87

[75] Там же.

[76] Там же. С.93

[77] В данном случае под «архаичностью» не подразумевается «отсталость». В работе речь об архаичности будет идти исключительно с позиции принятия оной в качестве иной системы мышления и мировосприятия, отличной от «классической» рациональной.

[78] Дмитриев М.В. «Православная конфессионализация» в Восточной Европе во второй половине XVI века? // Дрогобицький краеєзнавчий збiрник. Вип. XVI. Дрогобич: Коло, 2012. С. 133-152

[79] Л. А. Тульцева (Москва). Религиозные верования и обряды русских крестьян на рубеже XIX и XX веков (по материалам среднерусской полосы) // «Советская Этнография». -- 1978. -- №3 (май-июнь). – С. 31-46.

[80] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 63-63

[81] «Местами в летнее время рожь бывает подсечена узкой, едва заметной полоской. Крестьяне Смоленской губернии и некоторых других местностей называют такое явление пережином, объясняют его чародейством и приглашают священника служить на поле молебен. Загадочность П. состоит в том, что срезанные соломинки исчезают с колосом бесследно.» – ЭСБЕ. т. XXIII (1898): Патенты на изобретения — Петропавловский, с. 209

[82] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С.42

[83] Всеподданнейший отчет по Особому совещанию о нуждах сельскохозяйственной промышленности: 1902—1904. СПб., 1904. С. 1, 55; Приложение 2.

[84] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С. 428

[85] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С. 432

[86] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С. 428

[87] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 127.

[88] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 42–43

[89] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С. 436

[90] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 82–83

[91] Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б.Н. Миронов. – Т. 3. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2014. С. 429

[92] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 61

[93] L. Heretz., Russia on the Eve of Modernity Popular Religion and Traditional Culture under the Last Tsars – Cambridge.: Cambridge university press, 2008. – p. 17

[94] Сёменов С.Т. Двадцать пять лет в деревне (Воспоминания). — П.: «Жизнь и знание», 1915. С. 64

[95] Л. А. Тульцева (Москва). Религиозные верования и обряды русских крестьян на рубеже XIX и XX веков (по материалам среднерусской полосы) // «Советская Этнография». -- 1978. -- №3 (май-июнь). – С. 38

[96] Миронов, Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Б. Н. Миронов. — Т. 2. — СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2015. С. 484

[97] Сёменов С.Т. Двадцать п

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78

Последнее изменение этой страницы: 2017-05-11; Просмотров: 158; Нарушение авторского права страницы