Г. Мокшан, Дом купца П. И. Быстренина

Из фондов краеведческого музея совхоза-колледжа "Мокшанскии"

 

 

Мы много слышали рассказов про этого оригинала купца. Как будто он и магазин имел только для того, чтобы "быть на людях", и он первый в Мокшане поставил печь в магазине, а остальные магазины были холодными еще долго после этого. А его особенность как торговца заключалась еще в том, что Порфирий Иванович, нанимая подростков к себе в магазин, в противоположность остальным торговцам, которые категорически запрещали брать что-либо из сластей, наоборот, приказывал "молодцу", если он хочет, брать сколько ему хочется сластей и съестного, но при одном лишь условии, чтобы "моло­дец" все это съедал в магазине. Он приказывал своему старшему приказчику Павлу Андреевичу, чтобы тот угощал "молодца" досыта. Вот, как только поступал "молодец" к Быстренину, конеч­но, сначала брал несмело и не верил, что ему разрешено, а потом до того наедался, что его начинало тошнить и по прошествии нескольких дней, он не только отказывался есть все эти сласти, но и смотреть на них ему было неприятно.

Этим Порфирий Иванович добился того, что товаров приказчики не воровали, а прикарманивали лишь деньги. И не­даром в те времена была поговорка: "Приказчик, грош в ящик, а пятак за сапог", то есть за голенище сапога, куда не проникала рука хозяина в случае обыска. Мы, ребята, завидовали этим "мо­лодцам", а они перед нами похвалялись своими "возможностями" есть что хочешь и сколько влезет конфет и печенья.

В это же лето ребята повзрослее вздумали меня научить курить. Однажды они заманили меня в огород к Самойловым и мы все спрятались между грядок, подальше от дома. Кто-то из ребят вытащил из кармана кисет с какой-то измятой травой, свернул цыгарку, закурил и стал по очереди всех угощать "зыбнуть разок". И вот, когда очередь дошла до меня, мне всунули в рот эту "соску", а я, неискушенный еще в курении, втянул в себя это курево и закашлялся, зачихал так, что цыгарка вылетела у меня изо рта в траву. Ребята меня толкать и ругать, чтобы я перестал громко кашлять, и наконец прогнали меня от себя, как не понимающего толка в курении. Мне после такого "угощения" настолько опротивело курение, что я остался некурящим на всю жизнь. Правда, после мне ребята говорили, что они меня угостили не махоркой, а мятыми листьями подсолнечника и не раз соблазняли меня покурить настоящего табака — махорки, но я был "неумолим".

Как ни весело я проводил время каникул, все же приближа­ющийся срок отъезда в Рамзай портил мне настроение, и хотелось все время думать, что должно что-то случиться и я останусь доучиваться в Мокшане. Я уже не сердился за "оторван­ное" ухо» на Андрея Филатовича, но отец был не из тех, которые скоро забывают обиду, и я готовился к отъезду. В Мокшане учение начиналось с 16 Августа, а в деревнях с 1-го Сентября, поэтому у меня было еще две недели, которые я еще гулял, но уже не так, как до этого. Мои друзья все учились, и нам вместе уда­валось быть только по праздникам, да и то уже чувствовалось, что игры были не так увлекательны, как во время каникул, ког­да над душой не висели уроки. Иногда даже думал я, что скорее бы уехать в Рамзай и мне заняться уроками, как и мои мокшанские друзья.

Наконец приблизился день отъезда в Рамзай: как и в первый раз, со мной поехал отец, который направлялся дальше — в Пен­зу. Мы приехали с Иваном в Рамзай за неделю до начала учебы. Приехали мы к вечеру и прямо к новой квартире, я только и успел увидеть, что квартира находится на базаре и вход в нее через лавочку. Нас встретил дедушка, сейчас же угостил нас с отцом чаем, а к чаю у нас было печенье, приготовленное матерью. Дедушка мне указал на деревянную широкую кровать с голыми досками, где я буду спать, другая такая же кровать для де­душки. Комната, которая нам предназначалась, небольшая, с тремя окнами в огород. Отец, после чая, уехал на вокзал, а я остался с дедушкой, конечно, взгрустнул.

Дедушка развернул мой багаж, устроил мне постель и стал мне хвалить и квартиру и хозяйку — лавочницу, которая пред­ставилась нам, когда был еще отец. Мне хозяйка показалась до­брой старушкой, низенького роста, с добрыми глазками, с вор­кующей речью. Все это меня немного успокоило. Скоро прибли­зилась ночь, дедушка меня угостил хорошим ужином, и я улегся на свою кровать и вскоре уснул, под дедушкин разговор об Уварыче и бывших хозяевах, и он очень был недоволен новой квар­тирой только потому, что эта квартира была очень далеко от Уварыча и Шевандроновых, где они с дядей жили несколько лет и был почти рядом такой хороший собутыльник, как Уварыч.

На следующий день я проснулся рано, но дедушки уже не бы­ло, он уходил в лавочку за покупкой продуктов. Вскоре дедушка вернулся, и я встал с постели, оделся и оглядел при дневном осве­щении нашу квартиру и ее окружение. Комната мне понрави­лась, и я стал устраиваться, как мне хотелось. Но все же без дяди, которого я очень любил, было плохо, некому было помогать мне в предстоящей учебе. Несколько дней перед занятиями я вы­ходил на улицу и понемногу знакомился с окружающей обста­новкой и ребятами, но, к моему неудовольствию, на улице было очень мало ребят, но очень много девчат, с которыми, хотя и с неохотой, но надо было дружить. Еще одну неприятную часть окружения я обнаружил на улице: напротив нашей квартиры был трактир, и из него по вечерам, а в праздники и днем, часто слышна была ругань, а выходящие из него пьяные вели себя не совсем пристойно: кричали, ругались и частенько дрались и ко­лотили своих жен, приходящих за ними в трактир. Это много портило мое настроение, и я невольно вспоминал нашу "спокой­ную" жизнь с дядей у Шевандронова. Наступали дни учебы, и я заскучал по дому и как-то вечером сказал об этом дедушке, а он мне ответил такой фразой: "Вот воткну тебе перо в зад и лети в свой Мокшан". Мне это показалось не столько обидным, сколько смешным, и я рассмеялся, чему обрадовался и дедушка.

Наконец наступили дни учебы в старшем отделении, где учил не Уварыч, а Северьян Ефимович — заведующий училищем. Класс находился рядом с квартирой заведующего, куда была дверь, и вот когда мы — ученики, а нас осталось не более 20 человек, уселись за пятиместные парты и успокоились, вошел учитель, мы, конечно, встали, прочитал дежурный молитву перед учением, и начался урок. На первом уроке он нам много говорил о том, как мы должны вести себя на уроках, в церкви и дома, а по адресу известных ему озорников он продемонстрировал перед нами длинную линейку — квадратик, который он обещал применять для воздействия на них в случае нарушения дисциплины. Мы все выслушали его наставления с трепетом, и впоследствии эту меру воздействия на озорников пришлось не раз наблюдать не только за озорство, но и за то, если ученик не выучил его уроки или делал ошибки в диктантах.

Особенно он был строг к тем, кто неправильно сидел за пар­той или неверно держал ручку при письме. В таких случаях линейка "касалась" пальцев или шеи ученика. Мне тоже, хотя и редко, попадало, главным образом за кляксы в тетрадях, кото­рые я делал с большим мастерством, но удары линейкой по мне были более легкими, чем по прочим ребятам. Среди учащихся старшего отделения не было уже Нины, и как я после узнал, ее отдали учиться в Пензу, в гимназию. Учеба шла своим чередом, а в свободное от занятий время и в праздники возобновил знаком­ство со своими приятелями по прежней квартире и приобрел приятелей среди ребят и на новом месте, да и девчат я не сто­ронился, как сторонились сельские ребята.

В этом году я набрался храбрости и ходил с ребятами по оврагам Рамзая, где на самом дне, среди мелких камешков, попадались окаменелости в виде отрубленных концов пальцев руки. Ребята и взрослые села звали их 'Чертов палец", и по их словам, здесь в оврагах когда-то дрались черти и в драке поло­мали друг другу пальцы, мы их собирали и передавали взрослым, которые их применяли для лечения порезов, превращая их в порошок. Ходили мы и в Новый Рамзай — Тужиловку, где была больница, барский дом и большой пруд, а около леса на горке стояла красивая небольшая церковка с цветными стеклами в окнах, на которых были какие-то божественные картинки. А са­ма церковка, с золочеными главками, была очень красива и на­поминала картинку из Священной истории — Успенский собор в миниатюре. Внутри она была так же красива, особенно — ико­ностас с художественной росписью и позолотой резьбы. После "осмотра" Тужиловки меня ребята пригласили "попробовать" кислой земли, которая находилась в береге ручья оврага, сзади пруда. Мы подошли к этому месту, и ребята дали мне попробо­вать "кислую землю", которую они брали внизу берега. Цветом она была как обыкновенная, но когда я взял ее немного в рот, то ощутил кислый вкус. И как мне указали ребята, я ее немного пососал и выплюнул. Почему она была кислой, мне никто не мог сказать.

Во время нашего похода в Тужиловку мы часто слышали гудки "чугунки", как звали железную дорогу рамзайцы. И вот как-то в воскресенье я с тремя более близкими мне ребятами собрались смотреть "чугунку" вблизи. Запасшись "продо­вольствием", мы с утра вышли в поход. Расстояние до "чугунки" было целых три версты.  Шли мы стороной от дороги, чтобы нас никто не видел и не вернул. И вот, не дойдя до "чугунки" с пол­версты, мы залегли в жнивье и стали ждать. Через некоторое время мы услышали шум справа, а когда выглянули, то увидели, как из леса показался паровоз с высокой дымящей трубой, а за ним несколько вагонов с окнами, быстро приближающиеся к станции, находившейся слева. Мы, как зачарованные, смотрели на это чудо — страсть. Вскоре паровоз поравнялся с нами и вы­пустил "пары". Мы испугались и, чтобы не видеть, прильнули к земле, заткнули уши и закрыли глаза и так лежали до тех пор, пока не слышно стало шума поезда. Когда мы поднялись, поезд уже подходил к станции, вдруг раздался гудок, и мы, испу­гавшись, опять присели, но ненадолго. Успокоившись после таких "потрясений", мы пошли домой. В пути один из ребят стал нас уверять, что "чугунка" ходит нечистой силой и на ней ездят только те, кто не верует в бога, а управляет "чугункой" сам са­тана, который и свистит и пар пускает. Это ему бабушка рас­сказывала, как он нас уверял. И вот, когда отец заехал к нам и объявил, что он меня возьмет с собой в Пензу, я долго отказывал­ся, ссылаясь на нечистую силу, которая командует "чугункой".

Отец и дедушка долго смеялись надо мной, и мы поехали на рамзайский вокзал. Когда мы с отцом зашли в вокзал, я долго озирался, ожидая, что вот-вот тронемся с места и поедем. А ког­да отец узнал, что я думаю, он мне разъяснил, что такое вокзал. Я успокоился и стал наблюдать за окружающими. Завидовал людям, которые подходили к буфету, выпивали и закусывали, а некоторые пили чай, который им подавали на столы. И здесь же я впервые увидел жандарма, одетого в мундир со светлыми пуговицами, с саблей и револьвером по бокам, а на голове фуражка с большим козырьком и голубым верхом. Шагал он как-то твердо и с каким-то подозрением приглядывался к лю­дям, покручивая свои рыжие усы и позвякивая какими-то штуч­ками, висевшими на шнурках, которые спускались с левого пле­ча. Вообще вид у него был важный, ни с кем он не говорил, только подошел к буфету и выпил рюмку или две водки, разгладил усы, закусил чем-то и отошел.

После недолгого ожидания отец сходил, купил билеты и вскоре, громыхая и шипя, подошел поезд с маленькими зеле­ными и желтыми вагонами. Когда поезд остановился, мы зашли в зеленый вагон, уселись на скамейку и вдруг нас толкнуло, я испугался и уцепился за отца, но он меня успокоил, и я почувст­вовал, что мы поехали. И когда мне отец разъяснил, как и почему ходит поезд, я расхрабрился и подошел к окну и всю дорогу смотрел на лес и поля, которые мелькали за окном. Наконец мы въехали в город Пензу и наш поезд остановился у вокзала.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: