Из фондов краеведческого музея. совхоза-колледжа "Мокшанский"

совхоза-колледжа "Мокшанский"

Это было днем, а по вечерам в балаган ходила и "интеллигенция" Мокшана, во главе с самим исправником, как почетным посетителем. Большинство женского пола в балаганы не ходило — "грех смотреть мазаных чертей", да еще с рогами. А нам так хотелось посмотреть чертей с рогами, которых частень­ко вспоминал отец, когда на кого-нибудь рассердится, и при этом покойная бабушка всегда крестилась и плевала через ле­вое плечо, а когда мы спрашивали её, почему она плюет через левое плечо, она нам разъясняла, что справа у нас всегда нахо­дятся ангелы, а слева "нечистый дух", который и наводит нас на грехи, и поэтому, чтобы он не наводил ее на грех, она и плевала на него.

От балагана мы подошли к карусели, там нас посадили на коней и началось катание под музыку органа, который крутила какая-то наряженная женщина. Мне пришлось прокатиться только два-три круга, у меня закружилась голова и я на всем "скаку" упал с коня. Хозяин карусели испугался, остановил вер­чение карусели и меня подняли, и я после долго еще "отходил" на чьей-то телеге. И после этого случая я на всю жизнь лишился удовольствия кататься на карусели, и мне без головокружения нельзя было даже смотреть на вертящуюся карусель. Я только с завистью смотрел на тех ребят, которые за три копейки полу­чали такое "удовольствие".

Когда я отдохнул, мы, всем семейством, пошли к монастырю, а дальше на кладбище, где похоронена наша бабушка, так как это входило в обязанность сродников, чтобы на могилах служить панихиды в дни ярмарки. Подойдя к "святым" воротам монасты­ря, мы увидели большую толпу нищих и разных "убогих", кото­рые и сидели, и стояли у ворот двумя шеренгами, а некоторые из "убогих" и лежали, и все они гнусавили какую-то не то песню, не то Лазаря, как нам объяснили родители — трудно было разоб­рать слова и все до единого протягивали или руки, или ма­ленькие деревянные чашки за подаянием, а у лежачих и некото­рых сидячих чашечки стояли около "убогих" на земле.

Многие подавали и бросали в чашечки медяки, за что полу­чали: "спаси бог", и проходили дальше к самим "святым воро­там", на которых была нарисована картина "Страшного суда", где наверху, в виде седого благообразного старика на облаках, в окружении ангелов, сидел сам бог — Саваоф и судил пра­ведников и грешников. Ниже был изображен "Рай", в виде золо­тых входных дверей, у которых с ключом стоял апостол Петр и пропускал туда праведников — бедняков, ну, конечно, и других сословий:" в виде архиереев, попов и благообразных мужчин и женщин, а еще ниже изображен был "Ад" в виде места, где свирепствует неугасимый огонь, и в этот огонь черти с большими дубинами загоняют грешников, которые, чтобы не разбежались, окружены толстой цепью. Среди грешников больше всего преоб­ладает интеллигенция, которая покорно идет в ад, а впереди их идут купцы — с разжиревшими мордами, и видать несколько крупных чиновников и лишь немного красномордых баб, со своими мужиками, видать, распутных. Вот им-то больше всего и достается от чертей с дубинками.

    А в самом низу изображены образцы вечных мучений грешников в отдельных клетках. Например, ябедник подвешен за язык, вор — кипит в котле со смолой, безбожник — подвешен над огнем за бок, революционер - подвешен за ноги над пыла­ющим огнем, убийца — подвешен над огнем за руки и за ноги и жарится он животом вниз, блудницы - подвешены за чувствительные места и т. д. Для каждого грешника свое нака­зание и обещание в таком состоянии находиться вечно, так как по божьему повелению тела всех грешников и праведников будут нетленными.

Здесь, у самых ворот, у калитки стояли как два изваяния монашки, в своих черных одеяниях, с постными лицами, кла­нялись каждому входящему и протягивали глазетные сумочки на палочках, при этом раздавался звонок от колокольчика, привязанного к палочке, с причитанием: "Подайте ради Христа на украшение обители". Многие подавали, опуская копейки в су­мочку и проходили во двор. За опускаемые копейки от монашек слышали: "Христос спасет". Еще подходя к монастырю я за­метил, что вокруг всего монастыря стоит высокая кирпичная стена, с башнями по углам. А когда вошли через ворота во двор, то мне показалось, что здесь вторая ярмарка — столько было народа. Большинство были женщины, и среди них всюду шны­ряли монашки и монахини, первые на головах носили колышки с веером позади, а вторые — цилиндры с хвостом из крепа сзади. Монахини держали себя солидно, и многие из них имели для продажи крестики и маленькие иконки Казанской божьей ма­тери, в честь которой построен монастырь. По улице, во дворе монастыря, справа стояли деревянные двухэтажные дома, а сле­ва две церкви: одна летняя, вторая зимняя.²⁰ Весь двор был как бы парком, стояли высокие осины и тополя, а за домами к реке Мокше находился большой фруктовый сад, в который мы иног­да "лазили", переплывая через реку. За певческим корпусом на­ходились ворота, ведущие на кладбище, куда мы и проследо­вали.

При входе на кладбище, как и при "святых воротах", но здесь только одна, стояла с кисетом и колокольчиком на палочке мо­нашка и так же выпрашивала подаяние, позванивая и приго­варивая: "Подайте на украшение обители". На кладбище, около монастырской стены, могилы были украшены мраморными над­гробьями, чугунными плитами и металлическими и деревянными вычурными крестами с надписями, из которых видно, что под этими надгробьями покоятся видные граждане города Мокшана: купцы, помещики и крупные чиновники, так как в этом месте хоронили только по особому разрешению власть имущих. Далее уже шли могилы "прочих" с простыми деревянными крестами или совсем без крестов.

Все кладбище было как сад, но больше было ветел, так как кресты делались из неошкуренных ветловых слег, которые здесь хорошо росли. Много было и сирени и черемухи, нарочно поса­женных около могил и в оградах, окружающих могилы. На могилах "именитых" ограды стояли металлические, а внутри их, кругом надгробий, были цветы и скамеечки для сродников, приходящих пролить слезу по покойничку.

В эти дни ярмарки на могилах кучками лежали приношения, которые забирали попы за панихиды по усопшим. Здесь были попы с причтами изо всех церквей Мокшана, они переходили от одной могилы к другой, прогнусавят скороговоркой панихиду, заберут приношения и идут дальше, чтобы успеть "охватить" и захватить побольше приношений. Приношения забирались особо доверенными лицами, следующими по пятам за попами с большим мешком, куда и ссыпались приношения, которые впос­ледствии делились по "совести" между причтом церкви.

Мы подошли к могиле бабушки, где нас заставили помолиться и помянуть добрым словом свою бабушку, потом в "скорбном молчании" постояли, а тем временем мать привела попа с причтом и началась панихида, или, как ее называли бабы, "панафида", за которую расплатился отец, и мы всей семьей, другим уже путем, по большой дороге, проходящей около мона­стыря, возвратились на ярмарку, а когда мы проходили рядом палаток с фруктовыми водами, или, как тогда называли, "с сладкими водами", отец всех нас завел в одну из палаток и угостил "фруктовкой", или еще как ее называли, "шипучкой". Мы ее пили с удовольствием, но нам, ребятам, показалось мало, а отец торопился домой. Он не любил долго ходить по ярмарке, и ярмарку я в этот раз хорошо и не разглядел, но уходить мне не хотелось.

По дороге в рядах нам родители накупили сластей: сусальных пряников, конфет с махорками и игрушек в виде свистулек и кукол и жестяной рожок. Когда мы возвращались домой, здесь я только увидел, сколько всякого товару и продуктов навезли на продажу, и всюду стоял шум и гам продавцов и покупателей, которые похлопывали друг друга по рукам, когда торговались в цене за штуку или аршин. Особенный шум стоял в "лошадином" ряду, где продавались лошади разных возрастов и мастей, а про­давцами были преимущественно цыгане. Тут шел такой гам от криков, что отец заткнул уши, и чуть не бегом прошли мы этот ряд. И все это, конечно, сопровождалось еще словами, которые нам было не пристойно слушать.

На самом выходе из ярмарки мы увидели "походных кузне­цов", расположенных прямо на земле. Кузница их состояла из маленьких горнов с вделанными в них соплами небольших мехов и небольшой наковальней у горна. Кузнецы были цыгане, на этих кузницах они выделывали мелкие поковки: крючки к дверям, подковные гвозди, какие-то кольца, а основное их занятие было: насечка серпов и отбивка и заточка кос, для чего около них стояло небольшое точило. Все это приспособление приводилось в движение заказчиками. Вокруг их я, оторвавшись ненадолго от родителей, задержался и постарался рассмотреть всю их нехитрую работу. Как в лошадином ряду, все это сопровожда­лось гамом и криком.

А в стороне, где стояли повозки этих цыган—кузнецов, толпилось много женщин и я постарался заглянуть и туда. Там, оказалось, шло гадание. Цыганки по рукам и глазам предсказы­вали судьбы обращающимся к ним, главным образом женщинам. Подходили к ним и пары — женихи с невестами, которые про­тягивали с пятаками руки, и глядя на них, цыганки болтали всякий вздор, который молодыми выслушивался по- серьезному и со вздохами за свою будущую жизнь, так как многие тогда верили им и не жалели пятаков за гадания.

В общем, в этот раз мне рассмотреть всю ярмарочную обста­новку не удалось, помешали родители, которые торопились до­мой, а одних нас оставить на ярмарке не захотели — боялись, особенно за меня, как зря любопытного "младенца". И так, пока мы шли по ярмарке, мать то и дело окрикивала меня, чтобы я не отставал от них. И только уж на самом выходе мне удалось, и то ненадолго, задержаться около цыган и цыганок. Домой воз­вратились еще рано, и я успел увидеться со своими дружками и поделиться с ними виденным и слышанным на ярмарке, но их ничто не удивило, так как они были уже на ярмарке, и без соп­ровождения родителей, и рассказали много еще нового, что я не смог увидеть. Но на мое сожаление они мне сказали, что на Ильин день, т. е. 20 июля, будет вторая ярмарка, и на ней будет еще больше всего, что и они видели. И я тут подумал, как бы мне побывать на ней без сопровождения родителей, а с ребятами, и когда я рассказал о своем желании ребятам, те с радостью согласились быть моими проводниками. Вопрос стоял в том, как мне ухитриться обмануть родителей?

Близился Ильин день, а я еще не нашел способа, как удрать с ребятами, но перед самым Ильиным днем к нам приехал дядя Саша и, как всегда, привез нам подарки, а по случаю ярмарки вручил мне целых 20 копеек. Моему удовольствию не было границ, и я был уверен, что родители будут заняты больше гос­тем и я это использую и удеру с ребятами на ярмарку. Так оно и случилось: почти с самого утра, на Ильин день, к нам стали собираться гости и родные, про меня забыли, я и удрал на ярмарку, да еще с таким "капиталом" — в 20 копеек! У меня было такое состояние, что я ног под собою не чуял, когда шел с ребя­тами на ярмарку и всю дорогу хвалился своим "капиталом" перед ребятами, и мы вместе думали: чего же на эти деньги я куплю? Предложений было много, и со всеми я соглашался, но­на ярмарке все перевернулось при виде того, что там продава­лось.

Как и на Казанскую — с родителями, так и на Ильинскую с ребятами мы начали свое "обследование" ярмарки с площади, где были балаганы и карусели. Так как у моих товарищей "средств" для посещения балагана и катания на карусели не бы­ло, то мы ограничились бесплатным зрелищем ломания клоуна на подмостках и выслушиванием зазывания "хозяина" балагана. Мы пошли по главному ряду ярмарки, где в постоянных деревян­ных магазинах продавались разные товары, включая и красный товар, но эти ряды были не для нас, там толпились серьезные покупатели. Мы прошли дальше, откуда было слышно посвисты­вание глиняных коньков и свистулек в виде дудок. В этом ряду — горшечном — продавалось, начиная от маленьких и кончая корчагами для варки браги и хранения зерна. Торговцы криком и свистом заманивали покупателей, расхваливая свой товар. Я купил здесь свистульку, у которой на конце была чашечка, и когда нальешь в нее воды, то получается красивая трель. И пока мы ходили, эта свистулька переходила из рук в руки, и каждый из нас посвистел, до тех пор, пока навстречу нам не попался полицейский, который цыкнул на нас и приказал прекратить свист, так как похоже на свист полицейского.

Дальше мы прошли к "обжорному ряду", а по пути увидели, как бабы, сидя на чугунах, жарили на жаровнях "чибрики", это оладьи из белой муки, которые жарили в постном конопляном масле. Около чибриков мы только постояли, есть никому из нас не хотелось, да и не особенно приятно было смотреть, как бабы, готовящие чибрики, грязными руками месили тесто, сморкались и опять принимались месить, не вытирая рук. А кто покупал, то­му они подавали чибрики, завертывая их в пыльные листья ло­пухов. Ели больше "деревенские", да еще уже хватившие спиртного. У "обжорки" мы остановились и посмотрели, что там творится. Обжорки — это плетневые "закуты", крытые соломой, в них на кольях столы и скамейки. А за обжорками, в берегу реки Мокши, вмазаны большие котлы, в которых варятся щи, мясо для щей готовят здесь же. На ваших глазах режут баранов, рубят на части и с капустой варят щи, которые с большой охо­той едят посетители ярмарки, в особенности, если что-нибудь из привезенного для продажи продано с барышом. Здесь, в обжорке, и распивались магарычи, и поэтому из закут доносилось пение и разные не ласкающие слух выражения. В Мокше мы искупались и пошли дальше по рядам.

Зашли мы в ряд палаток, где торгуют пряниками, и там я "раскошелился" и купил целый фунт "суслиных" пряников за 4 копейки. Поделился с товарищами, пряники нам показались очень вкусными, и мы в конце концов съели их все. Дальше мы услышали, как и у обжорок, пьяное пение, которое неслось из ярмарочного трактира. Это длинное деревянное здание, окра­шенное в темно-коричневый цвет, с окнами без рам. Внутри мы увидели сидящих за столиками, выпивающих мужиков и изред­ка баб, орущих песни, слов которых не разобрать. А когда мы прошли к стене монастыря, там мы увидели небольшой домик, но подойти к нему не решались, так как около него стоял уса­тый полицейский, с "селедкой" на боку. И мы были свидетелями, как к этому домику двое полицейских вели мужчину, который упирался и не шел, а полицейские его подгоняли ударами ша­шек пониже спины или кулаков по затылку. А когда мы спросили, куда его повели, то нам ответили: в "чижовку", а что такое "чижовка", мы еще не знали.

Потом мы опять вернулись к балаганам, так как там было веселее, там мы долго стояли и выслушивали "остроты" клоуна и "артистов", которые после каждого представления выходили на помост и, как выражались зрители, "ломались". Нас очень удивляло и было непонятно, что такое "мусье", как называли "артисты" друг друга. Иногда артисты выходили с "медведем", и мы боялись подойти близко к такому зверю. И только после уз­нали, что это был медведь не настоящий, а ряженый человек. Насмотревшись и наслушавшись всего вдоволь, мы уже к вечеру вернулись домой.

Дома я получил соответствующее внушение, но, благодаря присутствию дяди Саши, без физического воздействия. А вече­ром дядя Саша мне сказал, что он переезжает работать в Пензу, на фабрику Сергеева (ныне "Маяк революции"), а дедушка, пока я учусь в Рамзае, остается там, и мы с ним будем жить на другой квартире, ближе к школе. А я-то думал, что с Рамзаем я рас­прощаюсь и буду учиться в Мокшане, но отец категорически за­явил, что я поеду в Рамзай и там буду кончать начальную школу. Мать было хотела возразить, но отец ничего и слышать не хотел и даже никакого внимания не обратил на её аргументы в виде того, что дедушка выпивает и забудет меня накормить и пр. Но... надо использовать время, оставшееся до начала занятий в Рам­зае.

В оставшееся время я, что называется, "взял реванш". Что только мы с ребятами не проделывали? Прежде всего в одной из мазанок нашего товарища задумали открыть свой балаган, со своими клоунами и фокусниками, были и акробаты. Родители товарища во всем шли нам навстречу, освободили нам почти всю мазанку от предметов, которые там еще хранились. А мы так вычистили пол, стены и потолок, что они "блестели". В одном конце мазанки устроили "сцену", отделили ее от "зала" занаве­ской, которую мы выпросили у Масенковых. Занавес у нас раздвигался. Для "публики" мы наделали скамеек — доски на кольях — и надписали номера мест, все, как в настоящем бала­гане, только сцена была у нас без возвышения и "публике" в задних рядах было плохо видно. В своих "выступлениях" мы точ­но копировали тех "мусье", которые ломались перед публикой на помосте у балаганов. А фокусы состояли в том, что мы "глотали" огонь и выпускали его из рта пламенем, для чего мы заранее в рот набирали керосина, а потом зажигали спичку и на нее вы­пускали изо рта керосин, получался такой "эффект", что нас пообещали, при повторении этого фокуса, выгнать из нашего "театра". Публику мы пускали за плату, большей частью нату­рой: огурцами, морковью, бобами, горохом, но иные приносили и крендель или одну-две копейки. Я исполнял роль "мусье клоуна". Надевал я на себя разноцветные штаны и рубашку, на голове бу­мажный размалеванный колпак, а физиономия была измазана всеми имеющимися в нашем распоряжении красками. Мы про­водили в своем театре всевозможные сцены и однажды даже изобразили на "сцене" попа. За это нам досталось от взрослых, а хозяева "театра" обещались нас лишить мазанки, так как мы на нашего попа надели крест и он благословлял со сцены "публику", что в то время считалось кощунством.

Свободное от представлений время мы — "артисты" — про­водили в лесу, на реке и частенько ходили всей "труппой" ловить удочками рыбу на Саранке, где в то время были садки с кара­сями, и хоть и редко, но нам попадались довольно крупные. Если удавалась нам рыбная ловля, то мы с надетыми на кукан карасями с шумом и криком шли с поднятыми кверху носами по улицам, чтобы все видели нашу добычу.

И так близилось время моего отъезда в Рамзай, и по мере приближения этого срока мне становилось все печальнее и так не хотелось расставаться со своими закадычными друзьями, да и они мне сочувствовали, так как я во многих наших "ме­роприятиях" был заводилой.

За эти каникулы я, наконец, познакомился с той частью Мокшана — горой, как у нас называли торговую часть города, — которая расположена на верхней половине Мокшана. Там я увидел двухэтажные красивые дома, особенной красотой и величиной отличался дом купца — помещика Быстренина, ого­роженный красивой оградой в каменных столбах, которая шла вдоль тротуара, и все проходившие мимо, особенно мы, ребята, с завистью смотрели на развлекающихся детей в садике перед до­мом. Завидовали и их игрушкам, и их одежке.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: