В. И. Ленин. «Великий почин»

 

«Нам надо, товарищи, глубоко и до конца

осознать сло­жившуюся ситуацию и сделать

самые серьезные выводы. Исторические

судьбы страны, позиции социа­лизма в

со­временном мире во многом зависят от того,

как мы дальше поведем дело... Главный

вопрос сейчас в том, как и за счет

чего страна сможет добиться уско­рения

эко­номического развития».

Материалы апрельского (1985 г.)
Пленума ЦК КПСС

 (Глава 2. ОТ ТЕОРИИ – К ПРАКТИКЕ. СОЦИАЛИЗМ)

 

Т

еория – если только она заслуживает подобного названия – это такая вещь, к которой необходимо относиться со всей серь-езностью. Если в отношении математики или молекулярной биологии утверж­дать такое – значит ломиться в открытую дверь, то в области общест­воведения мы едва-едва выходим из периода, когда теория играла роль пресловутого «дышла».

Однако что же прикажете делать, если в жизненной реальности упорно не обнаруживается то, что теоретически предсказано, напро­тив, наличествует нечто такое, чего в этих условиях теоретически не может быть?

Прежде чем затевать очередную революцию в науке на предмет ее подгонки к жизни, есть все основания вспомнить, что самое эту жизнь нам не дано узревать непосредственно, проникая неким «транс­ценден­тальным оком» к самой сути «вещей в себе». Это верно для жизни во­обще, трижды верно для ее социального среза. Со времен Канта хоро­шо известно, что наш «непосредственный взгляд» обреме­нен громозд­кой призматической системой априорных представлений, дающей пе­ревернутые картинки парадоксов, раздваивающей изобра­жение на противоречивые половинки и плодящей всевозможные абер­рации и миражи.

Все это говорится к тому, что уяснение принципиального пре­имущества социалистической экономики тесно связано с вопросом о том, что же такое социализм вообще. И вопрос этот далеко не празд­ный.

Во-первых, в добытой покуда теоретической истине (независимо от того, уцелеет она в столкновении с Парадоксом 3 или нет) говорит­ся, собственно, о преимуществах общественного строя коммунистиче­ской эпохи вообще, из которых не выделен ни экономический аспект, ни социалистическая фаза.

Во-вторых, «...общество, в котором осталась классовая разница между рабочим и крестьянином, не есть ни коммунистическое, ни со­циалистическое общество. Конечно, при толковании слова социализм в известном

смысле, можно назвать его социалистическим...» (Ленин). А поскольку эта разница и по сей день не уничтожена, стало быть, ко­гда Проница-тельный читатель, указуя перстом окрест, провоз­глашает: сие – социа-лизм, то это именно «социализм в известном смысле», и надо еще вы-яснить, известен ли этот смысл Проницатель­ному читате­лю.

Наконец, огромное значение имеет содержащееся в теоретиче­ском завещании Ленина указание, что путь России к социализму есть «видоизменение обычного исторического порядка». Поэтому надо по­нять, как это «видоизменение» соотносится с социализмом вообще и с «социализмом в известном смысле».

Если мы, не разобравшись с этими материями, будем продолжать выяснение преимуществ социалистической экономики, и при этом каждый будет употреблять слово «социализм» в ему лишь «известном смысле», наше выяснение имеет все шансы сравняться по продолжи­тельности с возводимой к Рюрику дискуссией о товарно-денежных от­ношениях.

Нам нужно выяснить, грубо говоря, какую часть коммунизма со­ставляет социализм. Критерий этого различения – в их общем пред­мете. Поскольку коммунизм есть уничтожение частной собственности, производственных отношений, нужно выяснить, какую часть этой ра­боты берет на себя социализм. А значит, нам не разобраться без крат­кого (по необходимости) уяснения сути производственных отношений.

Тайна производственных отношений – один из «вечных вопро­сов» истмата, к тому же он строго табуирован жрецами храма общест­венных наук. Однако принадлежность вопроса к категории «вечных» вовсе не означает, что мы располагаем вечностью для его разрешения.

В тот роковой миг, когда Яхве произнес свое знаменитое прокля­тие: «В поте лица добывать ты будешь хлеб свой!..», дьявол шепотом добавил: «А главное – в отчужденной общественной форме будешь ты присваивать собственные производительные силы». А коль скоро функциональное назначение производственных отношений, этого по­рождения врага рода человеческого, состоит в присвоении производи­тельных сил, их классифи-

кация определяется классификацией того, что присваивается в их фор-ме.

Маркс не оставил нам полной классификации производительных сил не потому, что за этим стояла какая-то теоретически неразреши­мая проблема. Хотя он не располагал и тысячной долей эмпирического материала, добытого к настоящему времени историками, этнографами и социологами, для его мощного интеллекта вопрос был несложен. Тем более не стоит он выеденного яйца сегодня.

Однако все дело в том, что для Маркса этот вопрос был чисто ака-демическим. Таким он перестает быть, только когда общество вплот-ную подходит к эпохе преодоления отчуждения, уничтожения произ-водственных отношений, и в силу этого должно конкретно и ясно увидеть свой новый предмет. Что касается общей структуры пре­одоления отчуждения, на этот счет Маркс оставил недвусмысленные методологические указания. «Снятие самоотчуждения проходит тот же путь, что и самоотчуждение... Уничтожение отчуждения исходит всегда из той формы отчуждения, которая является господствующей силой» (1844 г.). Дальнейшее было ясно.

Знал бы Маркс, что для сокрытия истины о производительных си­лах и производственных отношениях от рода человеческого коварный Искуситель сотворит такую изощренную форму отчуждения человече­ского духа, как кафедры политэкономии!

Материалистическое понимание предыстории есть взгляд на раз­витие общества как на естественноисторический процесс. Но особенно естественно эта истина выглядит по отношению к развитию произво­дительных сил. Это во-первых. А во-вторых, производительные силы есть попросту силы природы, становящиеся силами общества. Но для человека этой эпохи «социальная природа» ничуть не лучше естест­венной, поскольку ее населяют отчужденные силы, которые не только не являются его силами, а, напротив, эксплуатируют его самого. Под­линный лик этой эпохи – не рафинированная «феноменология духа», а грубая феноменология развития вырастающих из природы произво­ди­тельных сил.

Технология – первая из трех таких главных общественно-природ­ных сил. Она обуздывает и объединяет в

комплексы силы доче­ловече­ской природы (свойства материалов, сте-пени свободы обезья­ньей ко­нечности, физико-химические процессы и т. д.), «склеивая» их посред­ством энергетических связей.

Иерархичная структура сил – не новость для природы. Сила жи­вой мышцы базируется на системе химических, а те, в свою очередь, – физических сил и т. п. Технология венчает собой эту пирамиду, од­но­временно ложась в основание иерархии сил антропологической при­роды.

Организация объединяет различные технологии в целостные «комбинаты», склеивая их посредством информационно-управленче­ских связей. Теперь технология из самодовлеющей силы превратилась в производительную силу организации, и в этом качестве эксплуати­руется ею.

Экономика сплавляет в единую силу разрозненные организации, пронизывая их всепроникающим эфиром стоимостных связей. При­рода этих незримых силовых линий, открытых и исследованных Марксом, оказалась столь неуловимой, что даже человечество XX века, познавшее внутриатомные связи, до сих пор не в ладах с его от­крытием.

Этой «феноменологии производительных сил» могут быть сопо­ставлены две глубокие параллели – историческая и логическая.

Исторически «технологии» соответствует род – архаическая ор­га­низация общества до появления частной собственности. Естествен­но­исторический процесс на этой стадии выглядит как борьба за суще­ствование множества этих «одноклеточных» социальных организмов, присваивающих силы природы и превращающих их в свои, – борьба, в которой выживает тот, кто добивается наибольшего успеха в таком присвоении. В этой борьбе – источник развития производительных сил общества.

В качестве «организаций» на историческую сцену вступают осно­ванные на внеэкономическом принуждении «многоклеточные орга­низмы» империй древнего мира. «Одноклеточная» варварская перифе­рия образует для них ту среду, за счет которой они обеспечивают свое питание и рост. По мере такого объединения родов в

империи война между родами переходит в ранние формы классовой борьбы[101].

Тонкая паутина экономических связей между древними цивили­зациями, постепенно уплотняясь, лишь в конце эпохи капитализма об­разует единую ткань мировой капиталистической экономики: «систе­ма превращается в целостность» (Маркс), перерабатывая в свое эко­номическое тело все уцелевшие организмы «технологий» и «организа­ций» и заполняя этим телом, как единым «социоценозом», все отве­денное для нее пространство земной поверхности.

Но тем самым положен предел экстенсивному, естественноисто­рическому типу развития. Экстенсивный рост экономики может про­должаться, покуда она находит вокруг себя в качестве предмета «низ­шие организмы» производительных сил – технологий и организаций. Но как только общество, развиваясь естественноисторическим путем, превращается в целостную экономику, упирающуюся кругом в самое себя, в собственные границы, – дальнейшее развитие возможно только при условии, если общество станет субъектом по отношению к само­му себе, превратит себя в предмет собственной деятельности. Точнее, таким предметом могут теперь быть только образующие соци­альную ткань производственные отношения. Смена естественноисто­рического типа развития на коммунистический становится необходи­мым усло­вием дальнейшего развития.

Логическая параллель «феноменологии» основывается на пони­мании, что эти три по видимости самостоятельные общественно-при­родные силы отражают на самом деле три ступени становления одной-единственной производительной силы – труда.

Сначала труд превращается в производительную силу в его каче­ственном аспекте, затем, на втором эта-

пе – в количественном, и, наконец, – в аспекте меры. Иными словами, в производительную силу превращаются три основных свойства, аспекта, присущие труду как конкретно-всеобщему. В технологии используется способность труда производить широкий спектр каче-ственно различных продуктов, ис­пользуя все разнообразие сил при-роды. В организации работает но­вая сила, возникающая из объеди-нения двух и более разнокачествен­ных процессов труда во вполне определенном количественном соот­ноше­нии. Выигрыш возникает от того, что специализированный труд зна­чительно более производи-телен. Однако труд, произведенный в ко­ли­честве большем, чем то, которое определено организационным от­но­шением, здесь еще теря-ется, пропадает зря.

Мера и есть отношение этого прибавочного труда к необходимо­му, количество которого определяется организационным отношением, требованиями воспроизводства самой организации. Сущность эконо­мики – прибавочный труд, превращенный в производительную силу.

Эту картинку легко соотнести с канонами политэкономического катехизиса, поняв заодно, что они из себя представляют.

Диалектика превращения природной силы в общественную про­изводительную силу такова, что в нем можно выделить три ступени становления. Вначале эта сила выступает как предмет (то есть то, что берется из природы и используется непосредственно в своем природ­ном качестве), затем – как средство (то есть то, что используется, например, в качестве орудия для обработки предмета труда) и, нако­нец, как продукт (то есть искусственно воспроизводимая вещь, кото­рой придается определенное, заранее заданное свойство).

Применительно к технологии эта схема дает такие этапы ее ста­новления, как производительной силы:

– предмет труда (одушевленный или неодушевленный),

– орудие труда (одушевленное или неодушевленное),

– средство производства (понимаемое двояко – и как наделен­ный способностью к орудийной деятельности общественный человек, и как искусственно воспроизводимое орудие).

Качественно различные производственные процессы

обра­зуют теперь верхний слой сил «природы», превращение которых в произво­дительные силы происходит в рамках организации.

Этапы становления производительной силы организации следу­ющие:

– разделение труда,

– кооперация труда,

– «общественная комбинация труда» (Маркс).

Наконец, ступени становления экономики – или, что то же са­мое, этапы превращения прибавочного труда в производительную силу, та­ковы:

– производительный труд,

– общественно-полезный (товаропроизводящий) труд,

– наемный труд.

Вначале прибавочный труд обнаруживается в организационной «природе» в качестве Божьего дара и используется как дойная корова, приносящая конкретную потребительную стоимость. Затем он пре­вра-щается в универсальное средство получить любую потребительную стоимость, то есть в источник общественной потребительной стоимо­сти, заключенной в произведенном продукте как в товаре. Остается только превратить эту чудесную силу прибавочного труда из нена­деж-ного дара природы в стабильно производимый продукт – наем­ный труд. Производимый – но кем? Перед нами совершенно уни­кальная производительная сила, которая обладает способностью не только производить любую мыслимую потребительную стоимость, но и вос­производить саму себя. Наемный труд есть «потребительная сто­и­мость, приносящая потребительную стоимость» (Маркс). Рабочий класс, собственными руками производя все на свете, тем самым вос­производит сам себя.

Мы видим, что окончательное выделение труда из числа «стихий­ных сил природы» в качестве общественной производительной силы – дело совсем недавнее. Однако политэкономический катехизис утверж­дает нечто сугубо противоположное. Соответствующий псалом гласит: «Труд – великий источник всего сущего – был, есть и пребу­дет вечно. Аминь».

Ну, вечно ли он пребудет, мы, с Марксовой помощью, уже разо­брались. Разберемся теперь, был ли он и в каком смысле. Открыв Пи­сание, на монопольную трактов-

ку коего притязает наш катехи­зис, чи­таем: «Труд кажется совершенно простой категорией. Пред­ставление о нем в этой всеобщности – как о труде вообще – является тоже весьма древним. Тем не менее " труд", экономически рассматри­ваемый в этой простой форме, есть столь же современная категория, как и те отношения, которые порождают эту простую абстракцию».

Мы цитируем гениальное «Введение» Маркса, дважды (т. 12 и т. 46) опубликованное в Собрании сочинений. Далее в тексте объясняет­ся, грубо говоря, что труд возник только при капитализме. «Труд здесь не только в категории, но и в реальной действительности стал средст­вом для создания богатства вообще и утратил ту сращенность, которая раньше существовала между определенными индивидами и опреде­ленными видами труда».

После того как труд возник в жизни, появилась сопутствующая категория «труд вообще» и в теории. С помощью этой категории труд немедленно был усмотрен во всех эпохах, и на этом основании про­возглашен существующим от сотворения мира. Конечно, на этом фоне подробные объяснения Марксом того, что труд (не как абстракция, а как реальность) обрел существование только в условиях развитых ка­питалистических отношений, выглядят очередным чудачеством, несу-разицей в стиле Гераклита Темного.

К чему вообще все это было нужно Марксу? Тем более, к чему это нам? Как может помочь нам подобное копание в категориях при ре­шении народнохозяйственных проблем?

Напомним: «Коммунистическая революция... устраняет труд» («Немецкая идеология»); «пролетарии... должны уничтожить труд» (там же). Но – можно ли уничтожить то, что вечно, неизменно, а сле­довательно – бесструктурно? Напомним: труд есть всеобщая, единст­венная общественно-природная производительная сила, содержащая в себе все мыслимые производительные силы как этапы собственного становления...

В открытый рот Проницательного читателя залетает муха. По­перхнувшись, он долго кашляет. «Что ж, товарищи... – севшим голо­сом, наконец, произносит он. – Производительные силы, значит, тоже... того? Ничего себе, светлое будущее. Стало быть, обратно на деревья? »

В опустошенном воображении Проницательного читателя ветер разносит радиоактивный пепел уцелевших представлений. Доигрались в категории...

 

Парадокс 4

Сущность коммунистической эпохи – не только уничтожение производственных отношений, но и устранение общественных произ­водительных сил.

 

– Этого я не переживу, – шепчет Проницательный читатель, и рука его тянется к телефону...

Перед нами – типичный результат обывательской трактовки эко­номических категорий. Стало традиционным считать, что производи­тельные силы есть нечто прекрасное само по себе, и их следует все­мерно развивать во все эпохи и при всех обстоятельствах. А между тем коммунистическое комплексно-автоматизированное производство, из которого полностью вытеснен человеческий труд, в строгом по­лит-экономическом смысле не является производительной силой. Это – сила природы, искусственной природы, которая будет создана че­лове­ком на протяжении эпохи коммунизма, которая будет полностью удо­влетворять его потребности и для пользования плодами которой он уже не будет нуждаться ни в каких посредниках, будь то производи­тельные силы или производственные отношения. На протяжении двух эпох человечество пересоздает природу, превращая ее в подлинно че­ловеческую, то есть такую, на базисе которой может осуществляться деятельность по претворению в жизнь идеалов Гуманизма. Человек только тогда становится в полном смысле слова Человеком, когда пе­рестает быть элементом какой бы то ни было стихийной общественно-природной силы.

Все парадоксы, с которыми мы столкнулись до сих пор – порож­дение несусветной путаницы и обывательской мешанины понятий, за­полняющих политэкономический катехизис. Принципиальное непо­нимание будущего производственных отношений, труда, производи­тельных сил в коммунистическую эпоху имеет под собой «адекватную методологическую основу» – фундаментальное же непонимание их прошлого, то есть материалистического понимания предыстории.

Воистину, Марксово учение здесь разделяет участь

азбуки, по­павшей в когти представителей «академии де сиянс» – щедринских сычей: «...Азбуку изъяли, истолкли оную в ступе, а из полученной массы наделали игральных карт».

Мы не сможем достичь конкретного понимания социалистиче­ской экономики и ее неотложных задач, не добившись предварительно полной ясности в исходном, предельно абстрактном представлении о коммунистической эпохе, не устранив обывательские недомолвки в трактовке слагающих ее основных категорий. Теперь, наконец, пло­щадка расчищена, и можно начинать строить.

 

5

 

Разгадка «вековой тайны» производительных сил и производст­венных отношений будет выглядеть примерно так (см. таблицу на с. 176)[102]:

Членению уничтожаемых в коммунистическую эпоху форм соб­ственности и производственных отношений на экономические, орга­низационные и технологические естественно сопоставить деление са­мой этой эпохи на три фазы: низшую (социализм), среднюю (развитой социализм) и высшую (коммунизм в собственном смысле слова).

Основное содержание социализма – уничтожение трех экономи­ческих форм частной собственности, снятие отчужденных экономиче­ских отношений распределения, обмена, производственного потребле­ния. На протяжении этой фазы коммунизма происходит вытеснение незримого эфира стоимостных связей, заполняющего пространство между обособленными производственными единицами-организация­ми, эфира, в котором осуществляется таинство расширенного воспро­изводства, превращение прибавочного труда в производительную си-лу, но осуществляется таким образом, что человек оказывается без­ли-ким производителем господствующей над ним стоимости, рабом «фурий частного интереса». На месте этого идеального эфира посте­пенно вырастает вполне материальная организация, занятая «общест­венным счетоводством», чья задача – такое сознательное объедине­ние всех обособленных производственных единиц в

 

 

	Производительные силы	Формы собственности	Производственные отношения
Экономика	1. Наемный труд 2. Общественно полезный (товаропроизводящий) труд 3. Производительный труд	1. Капитал 2. Деньги 3. Право	1. Отношения распределения 2. Отношения обмена   3. Отношения потребления (производственного)
Организация	4. Общественная комбинация труда 5. Кооперация труда 6. Разделение труда	4. Закон   5. Власть 6. Личная собственность	4. Отношения регламентации   5. Административные отношения 6. Имущественные отношения
Технология	7. Средство производства 8. Орудие труда 9. Предмет труда	Формы общественной собственности	7. Общественная потребность 8. Норма 9. Стереотип

 

 

целостный хо­зяй­ственный механизм, при котором обеспечивается расширенное вос­производство циркулирующего в его кровеносной системе прибавоч­ного продукта. Экономика исчезает, ее место зани-мает организация качественно нового типа, социалистический хозяй-ственный механизм, общие черты которого раскрыты в «Критике Гот-ской программы» и в ленинских работах 1917– 1918 годов.

«В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов» (Маркс).

«Социалистическая экономика»! Слова эти наш Проницательный читатель произносит с интимным придыханием тайного собственника, с печатью посвященности на челе, с особой многозначительностью, «будто телефон выдумывает» (А. П. Чехов). На деле экономика, сово­купность экономических отношений есть как раз то, что должно быть уничтожено, снято на первой фазе коммунистического уничтожения частной собственности. Не случайно Маркс не пользовался выражени­ем «социалистическая экономика». Говоря ленинскими словами, об­щество, в котором еще остаются экономические отношения, тем са­мым не есть ни коммунистическое, ни социалистическое общество. Конечно, выражение «социалистическая экономика» имеет право на существование: только надо иметь в виду, что оно несет ту же смыс­ловую окраску, что и сочетания «социалистическая спекуляция» или «социалистическая проституция». Не случайно попытки составителей предметного указателя к ленинскому Полному собранию сочинений обнаружить в нем дефиницию «социалистической экономики» были тщетными; в тех немногих местах, где это сочетание встречается, речь всегда идет о «социализме в известном смысле».

По завершении первой фазы будет достигнута классовая одно­родность: общество превратится в единый класс, организованно (по­добно античному полису в Спарте) «эксплуатирующий» производи­тельную силу технологии; организационные отношения, информаци­онно-управленческие связи выступят на передний план как непосред­ственно противостоящие слои отчуждения. В ходе их уничтожения в рамках развитого социализма исчезнут такие фигуры, как работник аппарата, статистик, начальник цеха, связист и прочие производители-потребители информации, порабощенные чуждыми организационны­ми законами. На месте этой картины отчужденных информационных связей возникнет искусственно созданная качественно новая техноло­гия обработки информации, объединяющая в масштабах всего общест­ва все технологические процессы в единый технологический ком­плекс, хозяйственный организм. Поскольку к этому времени живой труд человека в качестве источника мышечной энергии будет оконча­тельно вытеснен из всех отдельных промышленных техноло-

гий – че­ловек окажется полностью вне этого технологического комп-лекса. Тем самым будут до конца уничтожены отношения частной соб-ствен­ности, то есть отношения присвоения отдельными лицами или их группами частей или элементов этого комплекса средств производст­ва, однако останутся неснятыми отношения общественной собствен­ности – от­ношения между людьми по поводу присвоения (то есть со­вершенство­вания, использования, воспроизводства) хозяйственного организма в целом. Весьма существенно, что остаются также несня­ты-ми отноше­ния в сфере «обработки людей людьми» («Немецкая идео-логия») – технологии воспроизводства самого человека.

Таким образом, на второй фазе коммунизма завершается уничто­жение частной собственности и разделения труда, отмирает государ­ст-во, достигается общественное самоуправление и социальная одно­род-ность.

На высшей фазе коммунизма происходит преобразование произ­водственно-технологического комплекса в самовоспроизводящуюся, искусственную природу, пользование плодами которой отныне осу­ществляется в индивидуальной форме, никак не опосредуемой обще­ством; в результате поэтапного преодоления отчуждения в сфере «об­работки людей людьми» последовательно реализуется воспроизводст­во человека как имеющего определенные способности, ответственного и, наконец, сознательного.

Итак, социализм вносит свой вклад в коммунистическое уничто­жение частной собственности, устраняя ее экономические формы. От­талкиваясь от такого предельно абстрактного представления о социа­лизме, мы начинаем путь восхождения от абстрактного к конкретному.

За счет чего же, какими именно методами и средствами достига­ется уничтожение экономического слоя производственных отношений – отношений распределения, обмена, производственного потребле­ния?

В главе 1 уже говорилось, что это достигается на пути разработки и реализации соответствующих экономических нормативов. Но ска­зать только это – значит не сказать почти ничего. Нормативы созда­ва­лись ранее, создаются сейчас, однако регулируемые ими экономиче­ские отношения ведут себя как головы Змея Горыныча

в ходе извест­ного «боя на Калиновом мосту»: на месте отрубленной немед­ленно вырастает новая.

Дело, таким образом, не столько в самих нормативах и их количе­стве, сколько в их качестве, а еще точнее – в нашей способности с по­мощью нормативизации в возрастающей степени брать под кон­троль отчужденные экономические силы.

Коммунистическое уничтожение производственных отношений является диалектическим уничтожением, снятием. Уничтожая отчуж­денную форму общественных производительных сил, мы должны со­хранить, восстановить их подлинное содержание – как сил природы, служащих человеку. А следовательно, прежде чем посылать в эту ми­шень наши нормативные стрелы, необходимо познать ее многослой­ную структуру и имманентные законы самодвижения.

Замена естественного организма отчужденной экономики созна­тельно проектируемым, искусственным хозяйственным механизмом – сложный и длительный процесс, подобный постепенному вживле­нию в биологический организм все новых искусственных органов и систем, вплоть до превращения его в робота. Эту операцию, увы, нельзя де­лать «под наркозом»: принципиально важно, чтобы в каждый момент полученный симбиоз уже действующих подсистем хозяйст­венного ме-ханизма с неснятыми еще слоями и фрагментами экономи­ческих от-ношений работал, обеспечивая бесперебойное расширенное воспро­из-водство. Для успеха такой операции абсолютно необходимо глубо­кое, детальное знание анатомии и физиологии экономического орга­низма и виртуозное владение хирургической техникой. Бытующие се­годня представления о производственных отношениях, сводящие их только к экономическим (живет и процветает «экономический матери­ализм» г-на Михайловского, который Ленин высмеял 90 лет назад! ), а эти последние, в свою очередь – к отношениям обмена, столь же при­годны для создания социалистического хозяйственного механизма, как средневековая «теория шишковидной железы» – для нейрохирургии.

Но одной только теории как основы для вытеснения экономиче­ских отношений системой нормативов совершенно недостаточно. Се­годня «Законодательство о капитальном строительстве» – сборник из­влечений из наи-

более важных документов и нормативных актов, набранных петитом, – занимает десять увесистых томов. Уже один объем этого законодательства делает его труднообозримым и некон­тролируемым. А если добавить, что полный объем регламентации, включая документы функциональных органов, министерств и их под­раз-делений, во много раз больше, что эта регламентация содержит массу противоречий, при этом оставляя ряд важных отношений неуре­гулированными – станет ясным, что реальное строительство пока ве­дется не столько в соответствии с этим законодательством, сколько вопреки ему.

Означает ли это, что обузу подобной регламентации нужно отри­нуть во имя хозяйственной самостоятельности? Ответ зависит от того, какая именно самостоятельность имеется в виду. Если организацион­ная (свобода действий по совершенствованию производства в рамках организации, производственной единицы) – то на протяжении первой фазы коммунизма для нее как раз и создаются необходимые внешние условия. Если же имеется в виду экономическая самостоятельность, пресловутая «социалистическая предприимчивость» – стоит вспом­нить известное разъяснение относительно понятия «второй свежести», сделанное Воландом буфетчику из театра варьете. «Предприимчи­вость», как и «экономика», всегда имеет одну и ту же сущность – и в капиталистической форме, и в оболочке «социализма в известном смысле». «Социалистическая» предприимчивость, экономическая са­мостоятельность есть свобода рассылать «толкачей», меняться в обход Госснаба дефицитными материалами, выбивать фонды из родного ми­нистерства в ущерб другим предприятиям, добиваться корректировок проваливаемого по вине смежников плана и переманивать летунов по­лузаконными доплатами. Как раз «буйство» стоимости, неконтролиру­емых экономических отношений вне предприятий постоянно ставит их нормальную деятельность под угрозу и вынуждает руководителей направлять всю свою энергию вовне, на отражение этой угрозы, про­являть деловые качества в подобных уродливых формах, вместо того, чтобы найти им адекватное применение в стенах родного предприя­тия.

Не существует никакого иного пути уничтожения

экономи­ческих отношений помимо их снятия соответствующими норматива­ми, фик­сируемыми в регламентирующей документации. Речь поэтому должна идти не о том, нужна ли регламентация, а о том, какими каче­ствами она должна обладать как целое. Покуда нормативы издаются не пре­терпевшим со времен Хаммурапи никаких перемен «аппаратом» и просто присовокупляются к тоннам, кубометрам и гектарам издан­ных ранее бумаг – все это будет сизифов труд, независимо от степени научности каждого норматива и благородства помыслов его создателя.

Наивно полагать, что упоминавшиеся 300 000 тонн регламенти­рующей документации по проекту «Аполлон» – будь этих тонн даже в тысячу раз меньше – можно изготовить и использовать таким вет­хоза­ветным способом, вручную. Весь громадный массив нормативов дол­жен автоматически порождаться из исходной концепции хозяйст­вен­ного механизма мощной человеко-машинной системой, подобно тому, как сложнейший многоклеточный организм вырастает из гене­тической информации, заключенной в ядре одной-единственной клетки. Изме­нение, вносимое в любой норматив, должно влечь за со­бой немедлен­ное автоматическое внесение соответствующих измене­ний по всему огромному массиву нормативной документации.

Для просвещеннейшего Проницательного читателя, знакомого с интимными подробностями жизни физиократов и владеющего сокро­венной тайной таблицы Кенэ, существование прообразов подобных систем автоматизированного проектирования регламентации – тайна за семью печатями. Этого он не проходил. Между тем история их раз­вития на Западе насчитывает уже около 30 лет, причем во второй по­ловине 70-х годов сведения о наиболее продвинутых работах в этом направлении исчезли из печати. Известные прецеденты такого исчез­новения должны бы навести на исключительно серьезные размышле­ния...

Итак, для конструктивного хирургического вмешательства в тело экономики мало одного лишь детального знания ее анатомии и физио­логии. Необходимы специальные средства – лазерный скальпель, мик­роскоп, реанимационный комплекс, управляемый компьютером. И, наконец, нужен сам хирург. О тех важнейших но-

вых требовани­ях, которые предъявляет к субъекту – правящей партии переход к со­циа­лизму от «социализма в известном смысле», будет сказано в чет­вертой главе данной работы.

Любой недостаток системы нормативов, независимо от причин его появления – будь то из-за недосмотра субъекта, несовершенства средств или слабости теоретических основ – может иметь весьма се­рь­езные экономические последствия: вместо уничтожения «естествен­ной необходимости» появится дополнительная «искусственная». К приме­ру, если введенный единый норматив на расход топлива не бу­дет учи­тывать климатических и иных местных различий или происхо­дящих изменений, в результате в одних местах появится сверхнорма­тивный избыток топлива, в других – его недостаток со всеми выте­кающими последствиями; таким образом, вместо снятия экономиче­ских отноше­ний неадекватный норматив служит мощным катализато­ром появле­ния экономики (теневой) там, где ее и в помине не было.

Здесь можно было бы детально рассказать о типах «распредели­тельных», «обменных», «потребительных» нормативов, о последова­тельно вводимых этажах хозяйственного механизма, решающих про­блемы дефицитности, экономии ресурсов, качества продукции. Одна­ко изложенные общие представления о социализме пока еще слишком абстрактны и не позволяют соотнести теорию с жизнью для разгадки рокового Парадокса 3. Необходим целый ряд ступеней дальнейшей конкретизации исходной абстракции.

 

6

 

Мы уже показали в самых общих чертах, как выглядит общество по завершении первой фазы коммунизма, то есть полный социализм. Мы рассмотрим также собственно коммунистическую форму деятель­ности по преодолению отчуждения на этой фазе, то есть по отноше­нию к экономике. Но для того, чтобы эти представления не повисали в воздухе, чтобы увидеть социализм «в его реальной динамике», нужно ясно представить себе, как выглядит едва нарождающийся социализм, какова анатомия того общественного организма, в котором уже созда­ны все необходимые экономические и политиче-

ские предпосыл­ки, и остается только одно – перейти к «действи-тельному коммунис­тиче­скому действию», уничтожению частной соб-ственности. Говоря ле­нинскими словами, нужно внимательно рас-смотреть то состояние об­щества, которое «есть полнейшая матери-альная подготовка социа­лизма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».

Давая ответ на этот вопрос, Ленин не только охарактеризовал ос­новные черты такой формы общества как всеобщего, но и обнаружил ее в качестве особенного в реальной действительности. «...История... пошла так своеобразно, что родила к 1918 году две разрозненные по­ловинки социализма друг подле друга... Германия и Россия воплотили в себе в 1918 году всего нагляднее материальное осуществление эко­номических, производственных, общественно-хозяйственных, с одной стороны, и политических условий социализма, с другой стороны».

Германия к этому времени стала во многих отношениях образцо­вым воплощением «идеального» государственно-монополистического капитализма: «Здесь мы имеем " последнее слово" совершенной круп­нокапиталистической техники и планомерной организации, подчинен­ной юнкерски-буржуазному империализму. Откиньте подчеркнутые слова, поставьте на место государства военного, юнкерского, буржу­аз-ного, империалистического, тоже государство, но государство иного социального типа, иного классового содержания, государство совет-ское, т. е. пролетарское, и вы получите всю ту сумму условий, которая дает социализм» (Ленин В. И. «О " левом" ребячестве и о мел­ко-буржуазности»).

Начнем с «первой половинки» – государственно-монополисти­че­ского капитализма (ГМК). Однако это понятие по своей широте и рас­плывчатости сегодня оставило позади «бытие» вкупе с «сознани­ем» и превратилось в вывеску на складе разнообразного эмпирическо­го ма­териала, касающегося всевозможных сторон экономической жизни со­временных стран Запада. А если это так, определять преддве­рие соци­ализма через ГМК – значит не сказать ничего конкретного и не про­двинуться вперед ни на шаг.

Очередной тупик на нашем пути, несомненно, при-

надлежит к числу крупнейших достижений коллег Проницательного читателя, в связи с которым они заслуживают специального приза Трехсторонней комиссии и пожизненной пенсии Бильдербергского клуба. Дело в том, что ГМК для Ленина был предельно конкретным понятием, которое он детально разработал и которое, как будет показано в третьей части этой работы, имеет весьма отдаленное отношение к сегодняшней за­падной экономике.

В политэкономическом катехизисе в качестве дефиниции ГМК фигурируют ленинские слова относительно соединения гигантской си-лы монополий с гигантской силой государства в один механизм. С таким же успехом, однако, можно превратить в определение комму­низма крылатую ленинскую фразу: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны»[103].

ГМК, по Ленину, – это совокупность осуществляемых диктату­рой империалистической олигархии (и тесно связанных с ней милита­рист­ских и бюрократических кругов) чрезвычайных мер контроля над всей хозяйственной жизнью страны, имеющих целью частично или полно­стью подчинить ее военным нуждам. Ленин в связи с этим по­стоянно подчеркивал, что ГМК есть специфическое порождение воен­ного вре­мени. Анализ совокупности этих мер контроля Ленин прово­дит в ра­бо-те «Грозящая катастрофа и как с ней бороться». Здесь Вла­димир Ильич, со свойственной ему предельной конкретностью, почти с ин­женерной точностью осуществляет препарирование тела ГМК, пре­следуя вполне определенную цель: представить в результате такого анализа перечень неотложных мероприятий для спасения России от грозящей ей экономической катастрофы.

Понятие «контроль над экономикой» скрывает за собой широкий, однако вполне определенный спектр различных форм и степеней вме­шательства государственной власти в экономическую жизнь страны.

На одном полюсе этого спектра контроль выступает всего лишь как надзор, как участие-наблюдение представителей власти в деятель­ности правлений банков,

синдикатов, предприятий. Самое большее, чего может добиться государство при такой слабой форме конт­роля – это «действительное взыскание подоходного налога, без утайки иму­ществ и доходов», это приобретаемая государством «возмож­ность... получать миллионы и миллиарды на крупные государствен­ные опера­ции, не платя за " услу-гу" бешеных " комиссионных" госпо­дам капита­листам». Важно под-черкнуть, что подобный контроль-надзор сам по себе «ни на йоту отношений собственности не изменя­ет».

На противоположном полюсе контроль выступает в своей пре­дельной форме – как полная национализация, переход в собствен­ность государства всех банков и монополий. Это означает фактически уп-разднение частной собственности во имя собственности государ­ственно-монополистической.

Весь спектр между этими крайними полюсами образуют различ­ные формы государственного «регулирования экономической жизни», различные промежуточные ступени движения от чистой экономики к государственной монополии.

Принципиально важен вопрос о классовом характере государст­венного контроля: «В сущности говоря, весь вопрос о контроле сво­дится к тому, кто кого контролирует, т. е. какой класс является кон­тро-лирующим и какой контролируемым». В зависимости от субъекта власти Ленин указывает на два возможных варианта контроля: «реак­ционно-бюрократический» и «революционно-демократический». Кон­троль в своей высшей форме, как полная национализация, может быть проведен государством последовательно и до конца только в том слу­чае, если это революционное государство диктатуры пролетариата.

Однако и осуществляемый олигархией реакционно-бюрократиче­ский контроль под влиянием жесткой военной необходимости во все большей степени может приближаться к полной государственной мо­нополии: «Обороноспособность, военная мощь страны с национализа­цией банков выше, чем страны с банками, остающимися в частных ру­ках». Степень такого приближения тем больше, чем ближе угроза во­енного поражения, чем сильнее давление революционного пролетари­ата данной страны или других стран, чем слабее в политическом от-

­ношении национальная буржуазия, чем выше организация и от­носи­тельная независимость военно-бюрократических кругов.

Завершенный, полный ГМК означает, что олигархия посредством государства «упраздняет» экономику, узурпируя все три экономиче­ские формы присвоения (капитал, деньги, право) путем взятия под контроль экономических отношений распределения, обмена, произ­водственного потребления. В частности, государство «отменяет» кон­куренцию, превращаясь, по существу, в единственного капиталиста, подчиняя инвестиционную политику нуждам оборонных отраслей: «Только при национализации банков можно добиться того, что госу­дарство будет знать, куда и как, откуда и в какое время переливают миллионы и миллиарды. И только контроль за банками, за центром, за главным стержнем и основным механизмом капиталистического обо­рота позволил бы наладить на деле, а не на словах, контроль за всей хозяйственной жизнью, за производством и распределением важней­ших продуктов».

Государство, далее, берет под контроль обращение всех видов де­нег и ценных бумаг, устанавливает стабильные закупочные цены, по­лучая тем самым «...возможность сначала обозревать все главные де­нежные операции, без утайки их, затем контролировать их...». Значи­тельная часть отношений обмена попросту устраняется путем прину­дительного синдицирования производителей, ранее связанных этими отношениями. Целью такого «обсоюзивания» является «соединение операций по закупке сырья, по сбыту изделий...».

Наконец, кардинальной мерой, обеспечивающей контроль над производственным потреблением, является национализация синдика­тов с последующим введением жестких норм на расходование сырья и дефицитных материалов на единицу продукции. Дополнением к этому является «принудительное объединение всего населения в потреби­тельные общества, ибо без такого объединения контроль за потребле­нием полностью провести нельзя».

В результате всех этих преобразований экономика не снимается, а попросту временно отменяется военно-прусским методом, а на ее ме­с-те воздвигается гигантская «контора», которая организационными средствами осуществляет суррогат расширенного воспроизводства в

условиях военного положения. Значительным преимуществом этой системы, однако, является возможность руководить производст­вом в масштабах всей страны по единому плану, достигать огромной кон­центрации ресурсов на главных направлениях.

Но, повторяем еще раз, что осуществляется не расширенное вос­производство, а его суррогат. Попранные объективные законы, управ­ляющие расширенным воспроизводством стоимости, жестоко мстят, расшатывая до основания здание государственной организации, пре­тендующей на их замену. Месть со стороны распределительных отно­шений – расстройство инвестиционного цикла, нарастающая дефи­цит­ность; плата за игнорирование экономических закономерностей обме­на, волюнтаризм ценообразования – черный рынок и неудержи­мая инфляция; наконец, неконтролируемое ухудшение качества изде­лий – не что иное, как вендетта со стороны отчужденных отношений произ­водственного потребления. Именно поэтому полная государст­венная монополия – явление неустойчивое, и как долговременное со­стояние в условиях необходимости роста производства – невозмож­ное. После окончания войны во всех странах с развитым ГМК он по­всеместно де­монтируется, и все возвращается на экономические «круги своя». Позднейшие сдвиги в экономике этих стран, новые роли, которые бе­рет на себя олигархическая верхушка посредством государ­ства – явле­ние совершенно иного, принципиально нового порядка. Это утвержде­ние будет подробно аргументировано в третьей главе ра­боты.

В чистом виде государство – это надстроечный институт, в кото­ром воспроизводится власть как форма собственности. Но в таком чи­стом виде государство существовало только в рамках азиатского спо­соба производства во времена славных мужей типа Шамши-адада, еще не слыхавших слова «закон», не мучившихся проблемами распыления капиталовложений и разбухания регламентирующей документации. Когда мы говорим о государстве применительно к ГМК, перед глазами возникает нечто совершенно иное: разветвленный бюрократический аппарат, который под руководством политической власти издает зако­ны и нормативные акты, осуществляет их выполнение. Неотъемлемой частью этого аппарата является государственная монополия –

осу­ществляющее производство в масштабах всей страны единое «пред­приятие», в которое принудительным образом была превращена вся экономика.

«Власть» здесь как уклад явным образом господствует над «зако­ном», хотя с точки зрения формационной иерархии должно было бы быть наоборот: так, в классическом античном полисе, пришедшем на смену азиатскому способу производства, закон стоял выше власти, представляя господствующую форму собственности.

Итак, в ГМК доминирующим укладом является «административ­ный». Однако, он осуществляет свое господство не прямым «шамши-ададовским» методом, а превратив в орудие господства уклад «регла­ментационный». В результате комбинации этих двух укладов возника­ет аппарат. Чистые экономические формы собственности при этом от­сутствуют[104], их отмененные функции присвоения экономических про­изводительных сил пытаются взять на себя специальные подразделе­ния аппарата, образующие государственную монополию.

Государство диктатуры пролетариата, которое возникло бы из ГМК путем революционной замены субъекта власти, естественно, принадлежало бы с самого начала к такому же типу «государственной монополии». При этом, разумеется, неизбежны значительные пере­стройки в аппарате, поскольку он должен теперь проводить совершен­но иную социальную политику. Однако его природа – как средства осуществления политики вообще – при смене субъекта власти со­вер­шенно не меняется: аппарат остается аппаратом, государственная мо­нополия – государственной монополией.

«...Если крупнейшее капиталистическое предприятие становится монополией, значит, оно обслуживает весь народ. Если оно стало госу­дарственной монополией, значит государство... направляет все пред­приятие – в чьих интересах?

– либо в интересах помещиков и капиталистов, тог-

да мы по­лучаем... реакционно-бюрократическое государство, импери­алистическую республику.

– либо в интересах революционной демократии, тогда это и есть шаг к социализму» (Ленин).

Такое состояние общественного организма, дающее полный набор предпосылок для непосредственного перехода к социализму, та­кую «...государственно-капиталистическую монополию, обращенную на пользу всего народа и постольку переставшую быть капиталистиче­ской монополией» (Ленин), естественно назвать государственно-мо­но-полистическим социализмом (ГМС). Хотя это название несколько режет слух и попирает каноны кафедральной благопристойности, оно совершенно точно фиксирует два принципиальных отличия от под­лин-ного, полного социализма, а также от развитого социализма.

Сердцевиной полного социализма – завершенной первой фазы коммунистической эпохи – служит та же конструкция из админи­стра­тивного и регламентационного укладов. Однако природа каждого из них претерпевает принципиальные изменения. Административный ук-лад в условиях достигнутой классовой однородности перестает быть диктатурой, органом классового господства, превращается просто в оболочку, которую принимает подлинный, то есть познавший объек­тивную необходимость субъект – коммунистическая партия на пер­вой фазе преодоления отчуждения. Регламентационный уклад здесь – это уже не чиновничий аппарат, плодящий по случаю и без оного бес­чис­ленные указы, а комплекс специальных «человеко-машинных» средств проектирования регламентирующей документации, о котором подроб­но говорилось выше. И, наконец, предмет нормативов, фикси­руемых этой регламентацией – не монополия, отменяющая экономи­ку, а хо­зяйственный механизм, который снимает и адекватно заменяет ее, осу-ществляя расширенное воспроизводство организационными ме­то­дами. Качественно-новые экономические производительные силы со­циализ-ма в оболочке осуществляющего их присвоение хозяйствен­ного механизма становятся силами искусственной природы, принад­лежа­щей государству. Это – чистая государственная собственность, уже не опосредуемая никакой «монополией». Тем самым чистый со­циализм сбрасывает с себя

атрибут «монополистичности». Точно так же далее, уже в рамках фазы развитого социализма, будет сброшен и ат­рибут «государственности».

 

7

 

Мы искали такую ступень исторической лестницы, которая вплот-ную подводит нас к социализму. Мы ее нашли. Это государст­венная монополия, осуществляемая властью диктатуры пролетариата, то есть ГМС.

Еще один шаг – и мы окажемся в исторических рамках первой фазы коммунизма. Так давайте его сделаем.

Но поднятая ступня повисает над пропастью.

«Действительное коммунистическое действие», едва обретя точку опоры, потеряло свой предмет – экономическую частную собствен­ность. Ее место – в случае движения к социализму через ступень ГМС – с самого начала занимает собственность государственно-мо­нополи­стическая. Напомним, что Маркс усматривал глубочайшее раз­личие между уничтожением частной собственности и исходным пунк­том этого действия – ее упразднением. Предметом уничтожения, как мы выяснили, должны служить экономические отношения. Исходным же пунктом для него, как оказалось, является государственная моно­полия – огромная мрачная контора, в которой трудно усмотреть ка­кие-либо признаки упраздненных ею указанных отношений.

Обостренное классовое чутье Проницательного читателя наверня­ка уже подсказывает ему, что грядет очередная логическая коллизия скандального свойства. «Не доведут до добра эти парадоксы... – слы­шится знакомый голос, – вот уже и классиков противопоставили друг другу на радость идейному супостату! »

Что ж, позиции Маркса и Ленина здесь, по-видимому, противоре­чат друг другу самым явным и очевидным образом. Причем предмет противоречия – не какой-нибудь третьестепенный вопрос, а узловой пункт, который невозможно миновать при построении теории научно­го коммунизма. А коль скоро эта почтенная дисциплина в данном во­просе корчит из себя девственницу, это означает, что она является ста­рой девой с более чем полувековым стажем, делающим ее шансы ро­дить истину весьма проблематичными. На самом деле за

этим скрыва­ется нечто худшее – интеллектуальная трусость, почи-тающая всякое обсуждение противоречий в позициях классиков крамолой. Но бояться противоречий – не ходить диалектическим пу-тем.

Перед нами противоположность между абстракцией сущности перехода к социализму, раскрытой Марксом уже в цикле работ 1844–1848 годов, и ее конкретным проявлением, которое Ленин теоретиче­ски обосновал в годы первой мировой войны. Раскрытие этой проти­воположности – ключ ко всему колоссальному многообразию реаль­ных путей к социализму. А поскольку противоположность между ука­занной абстракцией сущности социализма и нашим собственным, рос­сийским путем к нему еще более вопиющая – это одновременно и ключ к долгожданному доказательству нашего права коммунистиче­ского первородства.

Напомним, что «Капитал» Маркса вовсе не претендует на то, чтобы быть всесторонне развитой теорией реального капитализма. Это узловой, но лишь исходный пункт для такой теории – раскрытие аб­ст-ракции «капитал вообще». Поэтому представление о социализме, выводимое на этой методологической основе, может быть не чем иным, как подобной же абстракцией «социализма вообще». «Капитал» есть раскрытие на материале конкретного способа производства со­зданной Марксом теории общественно-экономических формаций – одного из трех главных «измерений», частей исторического материа­лизма. Для вскрытия сути дела – что и требовалось Марксу – это вполне достаточно, однако реальное общество, изображаемое с помо­щью подобных средств, предстает одномерным. Капитализм выглядит как химически чистый, монохроматический «капитал вообще», прочие уклады начисто отсутствуют, существуют лишь два класса – проле­та­риат и буржуазия, причем первый составляет абсолютное большин­ство населения, никаких монополий нет, процветает свободная конку­ренция – словом, знакомая картина, которую наши противники без­грамотно подсовывают в качестве марксистской истины в последней инстанции и от которой коллеги Проницательного читателя еще более безграмотно открещиваются.

Чтобы перейти от сущности «действительного коммунистическо­го действия» ко всему множеству его кон-

кретных проявлений, необ­ходимо погрузить «капитал вообще» в комплекс взаимодейству­ющих укладов, образующих реальный обще-ственный организм. Иными сло­вами, необходимо диалектически объ-единить два измере­ния историче­ского материализма – Марксову тео-рию общественно-экономических формаций с ленинской теорией мно-гоукладности.

Да, именно таков подлинный статус ленинского теоретического наследия. Не только уточнение, продолжение, развитие – пусть даже гениальное – тех или иных положений Маркса и Энгельса, а именно принципиально новое измерение исторического материализма, равно­великое всему тому, что сделано предшественниками. Теория много­укладности – это главное ленинское открытие, лежащее в основе всех его выдающихся открытий в области исторического материализма: теории развития капитализма в отсталой аграрной стране, теорий им­периализма и государственно-монополистического капитализма, тео­рий социалистической революции и переходного периода. Без пони­мания этого ленинское наследие распадается на множество статей и брошюр, писанных на злобу дня или популяризирующих то или иное представление марксизма.

Ленинская теория многоукладности означала для него нечто большее, чем просто теоретическое кредо. Владение этой стороной ис­торического материализма, по Ленину, должно быть неотъемлемой ча­стью практически-политической позиции каждого марксиста, основой стратегии и тактики коммунистической партии в революции.

Именно в этом суть ленинской позиции в его полемике с «эконо­мистами» в 1901–1902 годах по поводу предмета политической аги­тации среди рабочих. В полном соответствии со своим узким линейно-формационным взглядом экономисты сводили этот предмет к вопро­сам непосредственного противоборства рабочих с хозяевами своих предприятий. Этой узкоколейной позиции Ленин противопоставляет – в качестве подлинно классового – объемный, комплексный, выра­жаясь современным языком – системный подход. «Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие... не научатся применять на практике материалистический анализ и мате­риалистиче­скую оцен-

ку всех сторон деятельности и жизни всех клас­сов, слоев и групп населения. Кто обращает внимание, наблюдатель­ность и сознание рабочего класса исключительно или хотя бы пре­имущест­венно на него же, – тот не социал-демократ, ибо самопозна­ние рабоче­го класса неразрывно связано с полной отчетливостью... на опыте по­литической жизни выработанных представлений о взаимоот­ношении всех классов современного общества... Чтобы стать социал-демокра­том, рабочий должен ясно представлять себе экономическую природу и социально-политический облик помещика и попа, сановни­ка и крес­тьянина, студента и босяка, знать их сильные и слабые сторо­ны, уметь разбираться в тех ходячих фразах и всевозможных софиз­мах, которы­ми прикрывает каждый класс и каждый слой свои эгои­стические по­ползновения и свое настоящее " нутро", уметь разбирать­ся в том, какие учреждения и законы отражают и как именно отража­ют те или другие интересы».

Поборники «экономизма» были лишь одной из разновидностей распространенного типа «марксиста вообще»[105], чья фигура всегда была мишенью беспощадной ленинской критики и относительно кото­рой Маркс как-то в сердцах сказал: «Я знаю только одно, что я не марксист».

Для «марксиста вообще» поп, земец, босяк – несуществующие персонажи вроде снежного человека, поскольку соответствующие по­нятия не обнаруживаются в составе категории «капитал вообще». По той же причине, когда «марксист вообще» натыкается в ленинском на-следии на анализ проклятий, которыми реакционные «Московские ведомости» осыпали либерального предводителя орловского дворян­ства Мишу Стаховича, – для него очевидно, что это не наука. С этой точки зрения Ленин выступает как теоретик только там, где он ком­ментирует, уточняет, конкретизирует, развивает представления о «ка­питале вообще» применительно к началу XX века и к конкретным условиям России. Такая операция означает проецирование ленинского наследия на главную для Маркса ось теории общественно-экономиче­ских формаций. А поскольку, как уже говорилось выше, главный ле­нинский вклад представляет

фактически новое измерение исто­риче­ского материализма, в этом смысле «ортогональное» первому, при та­кой проекции это главное исчезает, обращается в нуль, остаются только частности, не дающие никакого представления об исполинской фигуре Ленина-теоретика. Никакого вклада в теорию социализма, по­мимо все той же худосочной абстракции «социализма вообще», при этом, понятное дело, не обна-руживается (более того, вылезают какие-то сомнительные противо-речия...). А поскольку допустить такое свя­тотатство никак невоз-можно, позиция «марксиста вообще» с необхо­димостью порождает свою противоположность. На авансцену высту­пает «ленинист вооб-ще», провозглашающий вкладом в теорию науч­ного социализма реши-тельно все написанное Лениным от первой до последней строчки, включая записку в Наркомпрод о выделении 5 фунтов крупы без-лошадному крестьянину имярек.

Между двумя этими, по-видимому, полярными фигурами на са­мом деле много общего. Внешний антагонизм скрывает за собой ин­тимное теоретическое сожительство: первый усердно снабжает второ­го развернутыми оглавлениями-классификациями для созидаемых многотомных монографий «по» ленинской теории социализма. Оба противника исправно служат на одной кафедре и находятся в прекрас­ных отношениях с Проницательным читателем. Наконец, обе позиции оставляют без ответа главный вопрос: в чем именно состоит начертан­ный Лениным путь в построении реального социализма – сегодня и завтра.

В первой части мы выяснили, насколько фундаментальный харак­тер имеет непонимание Маркса Проницательным читателем. Однако судьба ленинского теоретического наследия, изученного, казалось бы, вдоль и поперек, неизмеримо трагичнее. «Марксист вообще» страдает особым видом хронической слепоты, в результате которой в ленин­ских текстах он «в упор не видит» их специфического предмета. Ему не дано понять, что за той раздражающей пестротой реальной жизни, которая противостоит тому, что он привык считать единственно стро­гой марксистской теорией, стоит на деле другое, ленинское фундамен­тальное измерение той же самой теории.

За то, что ленинская теория социализма остается по

сей день для нас закрытой книгой, мы платим поистине страшную цену. В 50-е годы была осознана и провозглашена насущная необ-ходимость для нашего общества осуществить переход от экстенсив-ного к интен­сив­ному типу развития. И вот спустя три десятилетия приходится при­знать, что все эти годы «экономика продолжала по инерции развивать­ся преимущественно на экстенсивной основе»[106]. Од-нако руководите­ли-практики так и не могут добиться от «марксистов вообще» никаких рекомендаций, кроме уже звучавших и 20, и 30 лет назад рецептов «второй свежести» о сочетании централизованного планового начала с расширением инициативы на местах, о еще более настойчивом внед­рении НТП и тому подобном.

Авторам (как, вероятно, и читателям) хуже горькой редьки надое­ли унылые фигуры «марксиста вообще» и Проницательного читателя в частности. Однако от них не так-то просто отделаться, поскольку ча­стица их сидит внутри каждого из нас. Наше изложение подходит к узловому пункту – основам теории реального социализма, которая, на-конец, позволит увидеть наше общество в реальной динамике со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом исключительно важно, чтобы с самого начала было ясно, что излагается вовсе не лич­ное изобретение авторов, напротив, не только по духу, но и по букве это именно ленинская теория социализма. Но чем ближе мы к этой цели – тем выше завалы и засеки из одноименных монографий и тру­дов «по».

В поисках теории социализма нет нужды елозить с микроскопом по всем 55 ленинским томам, с дотошностью жандармской охранки выискивать написанное молоком между строк, начетнически натяги­вать разрозненные цитаты на каркас умозрительных концепций. Ленин сформулировал свою теорию социализма не оставляющим сомнения образом, работам, в которых это было сделано, он придавал большое значение, постоянно цитировал их, добивался переиздания, перевода на иностранные языки, возвращался к ним вновь и вновь.

Ленинская идея такой теории развертывается по-

добно трем рас­ширяющимся кругам, вложенным друг в друга – трем концентрам, каждый из которых связан с определенной работой, определенной ве­хой в теоретической и практической деятельности Владимира Ильича.

Первый круг идей вырастает из исследования государственной монополии как формы, опосредующей социализм и капитализм, ГМК как ступени, непосредственно предшествующей социализму. Цен­тральная работа этого концентра – «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» (сентябрь 1917 г.).

На следующем этапе Ленин непосредственно вводит свое ключе­вое понятие «многоукладности» в мае 1918 года в статье «О " левом" ребячестве и о мелкобуржуазности» (выходила затем отдельной бро­шюрой). При этом он существенно опирается на идеи первого концен­тра, ссылаясь на «Грозящую катастрофу...» и приводя обширную цита­ту из нее.

Наконец, на этой основе в работе «О продовольственном налоге» (май 1921 года) Ленин рассматривает диалектику взаимодействия укладов (на материале переходной экономики) и политику руководя­щего социалистического уклада применительно ко всем иным. Не удо­влетворяясь непосредственной очевидностью связи этого круга идей с предыдущими двумя, Ленин прямо вводит в свою работу десятистра­ничную цитату из статьи «О " левом" ребячестве...», причем цитирует как раз то место, в котором, в свою очередь, содержится цитата из «Грозящей катастрофы...».

Приурочивая третью работу к злободневной дискуссии о продна­логе, Ленин не оставляет сомнения в ее принципиальном теоретиче­ском статусе. «Вопрос о продналоге вызывает в настоящее время осо­бенно много внимания, обсуждения, споров... Обсуждение носит ха­рактер немного сутолочный. Этим грехом, по причинам слишком по­нятным, страдаем мы все. Тем более полезной будет попытка подойти к этому вопросу не с его " злободневной", а с его общепринципиаль­ной стороны. Иными словами: взглянуть на общий, коренной фон той картины, на которой мы теперь чертим узор определенных практиче­ских мероприятий политики данного дня».

Следуя ленинской логике, мы отводим рассмотрению и разверты­ванию трех концентров его концепции пере-

хода к социализму три раз­дела данной второй главы нашей работы – предыдущий, насто­ящий и заключительный. Проведение этой линии до конца покажет со всей ясностью, в чем должен состоять четвертый концентр ленинской тео­рии социализма – ее органичное продолжение применительно к усло­виям сегодняшнего дня. Такому продолжению и его практическим следствиям целиком будет посвящена третья глава работы.

Понятие «многоукладность» – ключ к тайне «социализма в из­вестном смысле». В отличие от полного, подлинного социализма, – это такой общественный организм, в котором хотя уже возник и стал гос­подствующим социалистический уклад, в остальном же его уклад­ный состав и структура могут быть самыми разнообразными. В част­ности, в количественном отношении могут абсолютно преобладать «патриар­хальные, полудикие и по-настоящему дикие» уклады, вплоть до родо­вого.

Социалистический уклад есть осуществляемая под руководством партии коммунистов диктатура пролетариата, составляющая необхо­димую предпосылку, создающая саму возможность для перехода к со­циалистическому строительству. «Эта юридическая возможность, опи-рающаяся на фактический переход власти к рабочим, есть элемент со-циализма» (Ленин В. И. «О " левом" ребячестве...»). По Ленину, «дик-татура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не свя-занное никакими законами».

Но захватить власть – значит отобрать ее у какого-нибудь друго­го класса. Революционное ленинское открытие, базирующееся на тео­рии многоукладности, состоит в следующем: если пролетариат созрел для взятия власти, однако она принадлежит не классу капиталистов, а ка­кому угодно иному, пролетариат обязан брать власть без промедле­ния, не дожидаясь, пока она перейдет в руки буржуазии. Этот неиз­бежный логический вывод из теории многоукладности, который «марксист во­обще» вслед за своими зарубежными коллегами привык противопо­ставлять марксизму как «бланкизм», немедленно приводит к перево­роту во взглядах на устройство того общества, в котором воз­можна пролетарская революция.

Как же устроен общественный организм, в котором

имеется раз­витый капиталистический уклад, однако власть не принадлежит бур­жуазии, – иначе говоря, какой именно уклад является в нем господ­ствующим?

Им не может являться «чистая» власть, поскольку как таковая она не создает рамок для существования экономических укладов. Из исто­рии хорошо известно, что примитивные азиатские деспотии не знали иного отношения к торговому укладу, помимо прямого грабежа, кото­рый быстро приводил к его полному уничтожению. Это может быть только власть, опирающаяся на закон, то есть та связка администра­тивного и регламентационного укладов, о которой говорилось выше. Но поскольку государственная монополия здесь еще отсутствует – пе­ред нами восточная форма собственности. Экономические уклады (право, деньги, капитал) существуют в рамках закона и эксплуатиру­ются внеэкономическим путем, главным образом через налогообложе­ние.

Перед нами весьма архаичная общественная структура, появляю­щаяся в истории за много тысячелетий до капитализма. Все развитые экономические формы, включая капитал, по выражению Маркса, уже существовали «в порах древних обществ». Различия состоят лишь в большей или меньшей степени развития капиталистического уклада внутри этих «пор» закона. Возможность появления в этих узких арха­ических рамках революционного пролетариата с развитым классовым самосознанием, то есть подготовленного коммунистической партией к революционной практике на основе революционной теории, создается только благодаря тому, что вне данного общественного организма су­ществуют страны развитого капитализма, откуда может быть импор­тирована эта практика и заимствована эта теория.

При этом буржуазия в укладе, подчиненном восточной форме собственности, может быть весьма слабой, не имеющей политического опыта, находящейся в двойной зависимости – как от государственной бюрократии, так и от мощного зарубежного капитала. В такой полити­ческой обстановке главным противником пролетариата является авто­ритарная власть монархически-тиранического типа и реализующий ее государственный аппарат, а вовсе не национальная буржуазия, час-

ти которой на отдельных этапах борьбы с этой властью могут быть даже попутчиками пролетариата.

Таков вкратце логический путь от теории многоукладности к неизбежному революционному выводу о победе пролетариата перво­начально в одной, отдельно взятой стране со средним уровнем разви­тия капитала, выводу, который в линейном мировосприятии «маркси­ста вообще» падает с неба.

Пролетариат, взявший власть в такой стране, оказывается перед лицом той реальности, что основная масса производительных сил и производственных отношений имеет архаический характер, а те силы, которые были развиты в рамках капиталистического уклада, частично или полностью разрушаются в ходе борьбы за власть. Во весь рост встает безотлагательная задача развития производительных сил в мас-штабах страны до уровня индустриального, крупного машинного производства, – не столько из уважения к требованиям теории, сколько из-за того, что на границах государства диктатуры пролетари­ата стоит классовый враг, чья колоссальная военная мощь опирается именно на такие производительные силы.

Цель, на достижение которой логикой борьбы должен направить свои усилия возникший социалистический уклад, есть власть диктату­ры пролетариата плюс производительные силы крупнокапиталистиче­ского типа в масштабах всей страны – то есть государственная моно­полия пролетарской власти, ГМС. «...Иначе, как через это, не достиг­нутое еще нами, " преддверие", в дверь социализма не войдешь...» (Ленин).

Способы, типы движения государства диктатуры пролетариата от восточной формы собственности к государственно-монополистиче­ской могут быть различными. Однако суть дела состоит в том, что это есть не непосредственное движение к социализму, а лишь переходный период, созидающий возможность начать такое движение после до­сти-жения ступеньки ГМС. Государство диктатуры пролетариата в услови-ях переходного периода имеет полное моральное право напи­сать на своем знамени «Социалистическая республика». Надо только не забывать, что «...выражение социалистическая... республика озна­чает решимость... власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание но-

вых экономических порядков социалистически­ми». Именно такое состояние общества Ленин называет « социализ­мом в известном смысле ».

Но разве невозможно спрямить путь, то есть перейти от восточ­ной формы собственности напрямую к государственной собственности полного социализма, минуя промежуточную станцию государственной монополии?

Чисто теоретически это спрямление пути является возможным, но для первой страны победившего социализма практически неосущест­вимым. Трудность здесь двоякого характера. Во-первых, производи­тельные силы, которые предстоит развить в этом случае, должны уже не столько соответствовать уровню развитого капитализма, сколько качественно превосходить этот уровень, образуя материальный базис подлинного социализма. Во-вторых, эти производительные силы дол-жны с самого начала строиться в оболочке хозяйственного меха­низма, полностью контролируемого регламентационным укладом, то есть таким образом, чтобы ни на одном из этапов не допускать воз­никно-вения и выхода из-под контроля отчужденных экономических форм присвоения. Но такая грандиозная задача, во-первых, по плечу только партии, обладающей, помимо колоссального политического опыта, заранее подготовленной теорией социалистического строитель­ства, детализированной по этапам вплоть до завершения первой фазы ком-мунизма, мало того, обладающей комплексом специальных средств со-циального проектирования; во-вторых, – в стране, имею­щей необхо-димые ресурсы всех типов, включая мощный научный и куль­турный потенциал; в-третьих, – в условиях исключительно бла­гопри­ятной международной обстановки на исторически длительный период.

В принципе подобный скачок Ленин считал мыслимым. Говоря о материальном базисе, адекватном подлинному социализму, Ленин пользовался образом «электрификации». Конечно, нужно иметь в ви-ду, что он понимал электрификацию не в узкотехническом смысле (то есть не как совокупность лампочек, динамо-машин и т. п.), а гораз­до глубже («...+ американская организация трестов и народного обра­зо-вания + прусская организация железных дорог +...»).

В работе «О продовольственном налоге» он писал:

«Мыслимо ли осуществление непосредственного перехода от этого, преобла­дающего в России, состояния к социализму? Да, мыслимо до извест­ной степени, но лишь при одном условии... Это условие – электрифи­кация... Но мы прекрасно знаем, что это " одно" условие требует, по меньшей мере, десяти лет только для работ первой очере-ди, а сокра­щение этого срока мыслимо, в свою очередь, лишь в случае победы пролетарской рево­люции в таких странах, как Англия, Гер-мания, Аме­рика».

Наличие извне социалистического субъекта, то есть страны, кото­рая, миновав стадию «социализма в известном смысле», уже вступила в подлинно коммунистический тип развития, в корне меняет все дело. Возможность помощи извне значительно обогащает и усложняет спектр реальных форм перехода к подлинному коммунистическому действию. Общий случай такого зависимого социалистического разви­тия будет рассмотрен в третьей главе. Здесь же мы имеем частный, но весьма важный случай становления первого в истории социалистиче­ского государства во враждебном окружении.

Поскольку в самом развитии от восточной формы собственности к государственно-монополистической нет еще ничего специфического для социализма, власть, осуществляющая это движение, совсем не обязательно должна быть диктатурой пролетариата. Это может быть диктатура, монархия или олигархия самого различного состава, реша­ющая задачу развития производительных сил страны по внешнему ка­питалистическому образцу. Один из первых прецедентов такого раз­вития, например, можно усмотреть в Японии первых десятилетий по­сле революции Мэйдзи. Нетрудно понять, что предельной точкой та­кого развития будет опять-таки ГМК, с тем лишь важным отличием, что с формационной точки зрения мы приходим к нему с «противопо­ложной стороны», то есть не от капиталистической, а от восточной формы собственности.

Понятно, что если победа диктатуры пролетариата, по Ленину, возможна в двух крайних точках пути, соединяющего восточную форму собственности с государственно-монополистической, то она возможна и в любой другой точке этого пути. Но, с другой стороны, поскольку производительные силы на всем его протяжении име-

ют экономическую, то есть не специфичную для социализма природу, – власть может быть в любой момент утеряна, не говоря уже о постоян­ной угрозе внешней контрреволюции.

Однако каким бы парадоксом это ни казалось, но в отсутствие внешнего коммунистического субъекта ничуть не менее трудным ока­зывается прямое коммунистическое действие, стартующее в условиях развитого домонополистического капитализма. Правда, причины этих трудностей здесь имеют совершенно иной, даже противоположный ха-рактер.

Абстрактно, суть каждого отдельного шага по преодолению от­чуждения, как мы уже выяснили, состоит во взятии под нормативный контроль (то есть превращении в часть хозяйственного механизма) верхнего слоя отчужденных экономических отношений и регулирова­нии при помощи этого механизма (нормативов) всех нижележащих слоев отчужденных отношений. Но эта экономическая абстракция не вскрывает политической сути дела. За каждым слоем экономических отношений стоит определенная форма частной собственности, а за ней, в свою очередь, конкретный класс, сословие, прослойка собст­вен-ников. Невинная абстракция «преодоления отчуждения» означает для этой прослойки собственников узурпирование их основной формы деятельности государством, то есть, конкретнее, ограничение прав и возможностей распоряжаться своей собственностью, или, еще кон­кретнее, частичную экспроприацию. Поэтому «чистая» линия преодо­ления отчуждения означала бы, что экспроприируемые частные собст­венники ни в одной точке своего отступления не должны прибегать к внеэкономическим методам сопротивления, а наступающее государст­во, в свою очередь, нигде не должно сваливаться на путь государст­венной монополии. Но такое галантное соблюдение классовыми про­тивниками всех правил экономического фехтования, составляющее голубую мечту австромарксистов, мыслимо только при выполнении ряда жестких условий.

Во-первых, это огромный политический опыт и экономическая компетентность правящей партии в сочетании с оснащенностью и вла­дением специальными средствами нормативного социального проек­тирования. Во-вторых, постепенность, длительность процесса

экспро­приации, в условиях которой собственникам только и имеет смысл идти на компромиссы и даже на экономическое сотрудничество с гос­ударством. И, в-третьих, такие исключительно благоприятные для пролетарской власти внешние условия на всем протяжении этого дли­тельного периода, которые фактически не оставляли бы для частных собственников альтернативы экономическим компромиссам с вла­стью.

Однако, как и в случае с прямым движением к социализму от во­сточной формы собственности, наличие извне коммунистического субъекта позволяет резко ограничить или даже снять эти требования – то есть превращает этот теоретически мыслимый путь в практиче­ски реализуемый. Но здесь, как и прежде, мы отсылаем читателей к тре­тьей главе, в которой излагаются вопросы теории зависимого раз­ви­тия.

Наконец-то начинают вырисовываться контуры снятия «неразре­шимого» противоречия, которое недиалектический ум «марксиста во­обще» усматривает между позициями Маркса и Ленина в вопросе пе­рехода от капитализма к социализму.

Маркс совершенно не случайно указывал, что если социалистиче­ская революция берет старт на этапе домонополистического капита­лизма, то она имеет шансы на успех только в условиях одновременной победы пролетариата всех развитых капиталистических стран. С дру­гой стороны, теперь ясна позиция Ленина относительно необходимо­сти ступени ГМК в случае победы пролетариата в одной, отдельно взя-той стране. Но при этом Ленин специально объяснял, что пролета­риа-ту, берущему власть, нет нужды дожидаться, покуда олигархия до­ве-дет ГМК до полностью завершенной формы государственной моно­по-лии. Опираясь на ее готовые элементы, он должен устанавливать диктатуру и проводить дальнейшую монополизацию, исходя из усло­вий внутренней и внешней классовой борьбы.

Изложенные соображения позволяют увидеть общую схему воз­можных путей к социализму при условии победы социалистической революции первоначально в одной, отдельно взятой стране. Перед нами предстает колоссальное разнообразие – качественное и количе­ственное – исторических путей. То, по какому из них пойдет револю­ция в данной стране, зависит, во-первых,

от уникального комп­лекса укладов, составляющих ее социальный организм, а во-вторых, от всего сочетания внешних – политических, экономических, военных, – факторов и их динамики.

Мы настолько свыклись, сжились с убожеством навязываемой ка­техизисом классической триады «капитализм – переходный период – социализм», что ее сопоставление с подлинными взглядами Маркса и Ленина, взятыми в их диалектическом единстве, не может не вызы­вать щемящее чувство утери невинности. Между тем, удалось сделать лишь несколько первых робких шагов от абстракции «социализма во­обще» ко всему богатству конкретного содержания переходной эпохи. Каким же мужеством должен обладать Проницательный читатель, от­правляющийся в джунгли с благим намерением углубить теорию эво­люции, в то время, как его познания в биологической систематике едва ли позволяют ему даже в ясную погоду отличить пень от волка!

В процессе восхождения от абстрактного к конкретному мы на-меренно всячески избегали отождествления получаемых теоретиче­ских конструкций с реальной действительностью. Перед каждым тео­ретиком, покушающимся на квалификацию реального положения дел в народном хозяйстве, должен витать бессмертный образ гегелевской торговки тухлыми яйцами, в совершенстве владеющей искусством аб­страктного мышления.

Но в следующем разделе, сознательно идя на грех, мы сделаем первую попытку именно такой квалификации. Хотя из соображений научного пуризма следовало бы еще долго совершенствоваться в ис­кусстве диагностики, бывают ситуации, когда простое умение отли­чать холеру от поноса не только дает моральное право, но и настоя­тельно повелевает вмешаться.

 

8

 

Схема перехода к социализму теперь налицо, но теоретические злоключения на этом не кончаются. Остается непонятным самое глав­ное: в чем же состоит «действительное коммунистическое действие» по отношению к государственной монополии? Мы вернулись к тому пункту, откуда пришли. Вспомним, что в результате создания государ­ственной монополии пропал предмет преодоления отчуждения – эко­номические отношения.

Мы оказались в положении героя ки­тайской притчи, который долго изучал искусство уничтожения драко­нов от­чуждения, а прибыв к месту постоянной работы, указанных дра­конов не обнаружил. Однако, судя по состоянию окружающей среды, драко­ны где-то поблизости, и их немало...

В условиях государственной монополии мы имеем полный набор негативных проявлений экономики при ее видимом отсутствии. Это означает, что экономика, упраздненная декретами, с авансцены явле­ний ушла в подполье сущности.

Государственная монополия есть средство, конкретнее – учре­ждение, с помощью которого государство присваивает, эксплуатирует производительные силы. Такова видимость дела, но не такова его суть. На каждом этаже здания монополии, воздвигнутого на месте упразд­ненных экономических отношений, притаились объективные эконо­мические законы, непознанные и попранные при этом упразднении.

Если мы, не сумев или не потрудившись познать сущность при­родного явления, пытаемся заменить его искусственным творением, эта сущность охотно находит новую форму своего проявления, овла­девая нашим детищем и, посредством него, подчиняя собственным за­конам нас самих.

Монополия при этом оказывается-таки формой присвоения: имен-но посредством нее экономические законы присваивают нас и овладевают нами. Каждое хозяйственное учреждение благодаря их козням начинает играть роль бездонного ящика Пандоры, из которого сыплются бесчисленные организационные проблемы. Руководство, позабывши сон и покой (а заодно и предмет), только и делает, что со­вершенствует оргструктуру, сливает подразделения и разделяет оные, делегирует полномочия и присваивает их назад, поочередно переходит от отраслевого принципа к территориальному, сокращает звенность и увеличивает штаты, пишет регламенты для установления ответствен­ности и ищет ответственных за несоблюдение регламентов, централи­зует и децентрализует, специализирует и кооперирует... Но в результа­те этой титанической деятельности экономические корни «организа­ционных» проблем остаются нетронутыми, и руководству неизменно приходится, напле-

вав на аппарат государственной монополии, через его голову лично выбивать недостающие вагоны.

«Однако нас на мякине не проведешь, – заметил бы Проница­тель­ный читатель, окажись он поблизости. – Есть государственная моно­полия и государственная монополия! » И был бы прав.

Конечно, если зá мок означенной монополии возведен на кладби­ще попранной экономики, не удивительно, что его обитателей терро­ризируют экономические привидения. Но если этот замок воздвигнут на девственном фундаменте восточной формы собственности, кажется совершенно непонятным, почему призрак экономических сущностей должен оглашать своими стонами его незапятнанные организацион­ные своды.

Давайте разберемся. Было ли государство третьей династии Ура (III тысячелетие до н. э.) монопольным обладателем всех производи­тельных сил? Безусловно, было. Но при этом оно само непосредствен­но присваивало эти производительные силы, не нуждаясь ни в какой дополнительной опосредующей пристройке-монополии из учрежде­ний типа Минфина и Стройбанка. Где же разница между бесхитрост­ными методами указанной династии и прогрессивной хозяйственной политикой просвещенного ГМС?

Разумеется, ответил бы Проницательный читатель, различие прежде всего состоит в уровне развития производительных сил. И был бы снова глубоко прав. Однако, заметим на этот раз мы, есть произво­дительные силы и производительные силы.

Те силы, которые получает в наследство от восточной формы соб­ственности победивший пролетариат, в массе своей принципиально мало чем отличаются от достояния упомянутой династии. Однако спу­стя всего несколько десятилетий мотыгу и соху вытесняют, быстро сменяя друг друга, трактор «Фордзон», ДТ-54, «Кировец»... и в целом вся технологическая база стремительно революционизируется по крупнокапиталистическому образцу. Пристройка государственной мо­нополии и возникает для нужд эксплуатации нового индустриального воинства.

Однако по мере того, как завершается здание государственной монополии, становится все более заметно, что эти экзотические сталь­ные культуры не слишком-то

пышно произрастают на подзолис­той почве ГМС. Выражаясь про-заическим языком, отдача технологиче­ской единицы в среднем оказывается в несколько раз ниже, чем у ее капиталистического ана-лога. Самое обидное, что эта участь постигает не только отечествен-ную сноповязалку, но и ее дво­юродную сестру, произведенную по лицензии, и даже самое импорт­ное диво, творившее чудеса эффектив-ности на заморской почве.

Дело в том, что, когда «марксист вообще» называет современный машиностроительный завод, возведенный в условиях ГМС, каче­ствен-но новой производительной силой, он не выражает сути дела. От не вооруженного категориями взгляда ускользает структура спрятан­ных в его эмпирической оболочке производительных сил. Завод есть тех-нологическая основа плюс организационная форма такой экономи­ческой производительной силы, как наемный труд. Но эта теоретиче­ская близорукость – лишь проявление практической слепоты госу­дар­ственной монополии, которая, как мы увидим, умеет эксплуатиро­вать в современных производительных силах лишь технологию и ор­ганиза­цию, в то время как их экономическая сторона остается в основ­ном скрытой и не присваивается. Именно эти экономические сливки ускользают от могучего доильного агрегата государственной монопо­лии, и по причине его конструктивного несовершенства приходится довольствоваться лишь технологической водичкой и организацион­ным молоком.

Независимо от того, унаследованы ли производительные силы от капитализма или, как принято выражаться, ГМС развился «на своей собственной основе» из восточной формы собственности, природа этих сил остается той же самой. Это экономические производительные силы крупнокапиталистического типа, которые могут присваиваться исключительно посредством экономических, то есть частных форм собственности.

Организационные формы присвоения являются стандартными, усредненными. Это предписания, нормативы, инструкции, единооб­разно регламентирующие эксплуатацию производительных сил в мас-штабах объединения, отрасли, региона, всего государства. Органи­за-ция как бы облачает «голые» технологии в стандартное обмундиро­ва-ние разных «родов войск», загоняя каждую технологическую еди­ницу в прокрустово ложе отведенной ей

роли-функции; непро­тиворе­чивая совокупность, кооперация этих функций определяется соответ­ствующим «уставом гарнизонной и караульной службы».

В противоположность государственной частная собственность потому, в частности, и называется частной, что каждая единичная про-изводительная сила присваивается в специфической, индивидуали­зи-рованной форме. Различие между ней и усредненно-нормативной фор-мой не менее разительно, чем разница между идеально облегаю­щим костюмом «от Диора» и сковывающей движения, мешковатой ка­зен-ной гимнастеркой. Благодаря этому в экономике разрешается про­тиво-речие между индивидуальным потенциалом каждой производя­щей технологической единицы и стандартной формой ее присвоения, то есть организационной ролью-функцией; за счет этого, помимо стан-дартной, предписанной нормы выработки, удается вскрыть все внут-ренние резервы, получить индивидуальный прибавочный продукт. Однако само противоречие вовсе не исчезает бесследно, напротив – оно «выворачивается наизнанку», экстериоризируется в виде огромно­го комплекса экономических отношений-противоречий между част­ными производителями. В условиях капитализма эти противоречия разрешаются конкурентной борьбой, рыночной стихией и другими от­чужденными экономическими механизмами. Но, в свою очередь, из-за кулис сущности этими механизмами управляют незримые законы са­мовозрастания стоимости.

Какие последствия влечет за собой героическая попытка государ­ственной монополии вырвать из триады «экономические законы – экономические производственные отношения – экономические про­из­водительные силы» среднее звено и заменить его отношениями ор­га­низационными? Есть две причины, одна из которых делает эту по­пытку практически нереализуемой, а другая – теоретически безна­деж­ной.

Строго говоря, формы присвоения не могут быть индивидуаль­ны-ми, частными, одновременно оставаясь при этом организационны­ми. Закон или норматив есть некое правило или предписание, приме­няе-мое к определенному множеству объектов; он перестает быть тако­вым, если это множество состоит из одного уникального элемента. Та­ким образом, организация не может заменить

экономику, оста­ваясь при этом сама собой. Практически это выражается в том, что ап­парат, который пожелал бы индивидуально регламентировать каждую из многочисленных производственных еди-ниц, в отсутствие мощных специальных средств нормативного проек-тирования оказался бы несо­стоятелен с первых же шагов уже из-за одной только огромной раз­мерности этой задачи.

Однако подлинная трудность состоит даже не столько в том, чтобы все и вся индивидуально регламентировать, сколько в том, чтобы путем наложения и целенаправленного изменения подобной индивидуализированной регламентации разрешать объективные про­тиворечия между всем множеством производственных единиц. Но в этом и состоит преодоление отчуждения, в данном случае – отчуж­де­ния одного производителя от другого, которое возможно только на ос­нове познания необходимости, то есть трех уровней объективных эко­номических законов самовозрастания стоимости. Поскольку госу­дар­ственная монополия по известным причинам игнорирует эти зако­ны, они ей платят взаимностью, превращая каждое из ее учреждений в свою игрушку описанным выше образом.

Суммируя все сказанное без теоретических околичностей, нужно прямо сказать, что государственная монополия не в силах присвоить производительные силы современной экономики, они остаются для нее неосвоенной и пропадающей зря частью природы, подобной не­скошенной траве.

Например, независимо от благих намерений, с наемным трудом монополия фактически обращается как с рабским, то есть формально регламентирует его отдельные моменты (приход и уход с работы и т. д.), получая в ответ «отбывание номера», то есть незаинтересованный труд с низкой производительностью, но при соблюдении формально­стей. К производительной силе общественно-полезного труда она де-факто относится как к кооперации, централизованно предписывая сверху ассортимент и качество полезной (по ее мнению) продукции. Из-за этого значительная часть продукции оказывается никому не нужной, а затраченный на ее производство труд – общественно-бес­по­лезным.

В итоге из девяти слоев развитых классическим капитализмом производительных сил государственная мо-

нополия в состоянии при­своить только нижние шесть – техноло-гические и организацион­ные.

Ее отставание в эффективности и производительности труда от капитализма невозможно устранить путем «повышения ответственно­сти», «наведения порядка» и т. п. – оно носит принципиальный, сущ­ностный характер. Правда состоит в том, что она эксплуатирует свои высокоразвитые в технологическом и организационном отношении производительные силы архаическими методами, история которых в их практически современном виде насчитывает несколько тысячеле­тий.

Не правда ли, нам теперь совершенно ясна главная проблема, ко­торая встает перед завершенным государственно-монополистиче­ским социализмом?

Обладая производственной базой, либо унаследованной от раз­ви­того капитализма (ГМС-1), либо построенной по его образцу (ГМС-2), он никак не может преодолеть значительное отставание в производи­тельности труда, эффективности использования этой базы. Никакие ухищрения организационного характера не способны ликвидировать это отставание, ибо данный запрет, как было показано, имеет столь же фундаментальный характер, как запрет на создание вечного двигателя.

Особенно тяжелой эта проблема становится в ситуации, когда представление о разрешающем эту проблему «действительном ком­мунистическом действии» (Маркс) утеряно в течение десятилетий пе­реходного периода, а общественные науки назойливо зудят над ухом руководства о том, что исторический материализм якобы повелевает во все века и при всех обстоятельствах «совершенствовать» производ­ственные отношения, то есть приводить их в соответствие с достигну­тым уровнем производительных сил.

Мы уже разобрались, что это несоответствие состоит в полном от-сутствии у государственной монополии форм присвоения «верхне­го», экономического слоя ее производительных сил. Было также пока­зано, что, по самому определению экономических производительных сил, им могут соответствовать только частные формы присвоения.

Государственная монополия здесь берется решать головоломку, подобную той самой, перед которой спасовал Всевышний.

Как известно, он вознамерился было продемонстрировать свое всемогущество, сотворив такой камень, который сам не в силах был поднять. Здесь же необходимо всемерно развивать частные формы собственности, не просто ухитряясь как-то сохранять господство над ними государственной монополии, но и, сверх того, выдавая все это за деятельность по уничтожению частной собственности во имя общест­венной.

Однако выхода нет, и де-факто постепенно складывается некое движение по этому парадоксальному пути.

С целью присвоения экономической силы производительного тру-да начинается делегирование прав и полномочий отдельным лицам и организациям распоряжаться теми или иными элементами произво­ди-тельных сил и частью изготовленной продукции. На этом этапе гос­у-дарственная монополия покуда сохраняет основные права собствен­ника за собой, изымает большую часть прибавочного продукта в свою пользу, а права производителя распоряжаться остатком существенно ограничивает. Мы намеренно не торопимся произнести напрашиваю­щееся слово «хозрасчет», поскольку данная форма практически в со­временном виде была известна задолго до нашей эры. Подлинная сущ-ность вводимых отношений состоит, строго говоря, в том, что в рамках господствующего регламентационного уклада (государствен­ной монополии) искусственно вводятся и культивируются правовые отношения – то есть феодальный уклад.

В результате плодятся и множатся феодально-ведомственные ба­роны-разбойники, которые, узурпируя и произвольно толкуя права, предоставляемые предприятиям государством, ставят их в вассальную зависимость от себя. Возникает полоса затяжных феодальных войн и министерских распрей, примирить которые оказывается не под силу даже Госплану.

По многим линиям такое развитие толкает к введению элементов рыночных отношений. Мало довести делегирование полномочий до уровня предприятий, необходимо превратить их производительный труд в общественно-полезный. Эмпирически это означает, в частно­сти, преодоление диктата производителя над потребителем. В попытке создать механизм учета «спроса» госу-

дарственная монополия обязы­вает производителей самим реализо-вывать произведенную про­дук­цию, переходя с этой целью со взи-мания «оброка» (безразлично, в натуральной или денежной форме) к изъятию фиксированного про­цента с выручки, полученной в резуль-тате реализации продукции. На этом пути таится немало ловушек, логика преодоления которых за­ставляет вводить товарно-денежные отношения во все более полном объеме.

Имеющиеся исторические прецеденты показывают, что дальней­шим логически необходимым шагом на этом пути является предостав­ление руководителям предприятий права использовать полученную прибыль для расширения производства, а значит – права покупать и продавать основные фонды, нанимать дополнительную рабочую силу, свободно устанавливать заработную плату – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вопросом о том, каковы эти последствия, задавались еще легисты («фацзя»), в Китае III века до н. э. В условиях централизованной авто­ритарной государственной монополии и перед лицом необходимости развивать производительные силы страны, легисты предлагали рефор­мы, которые «...открывали путь для развития частнособственнических тенденций и роста товарности хозяйства... Однако по мере осуществ­ления политики реформ, открывавших новые возможности экономи­ческому развитию страны, у легистов стало намечаться отрицательное отношение к крупному частному предпринимательству, развивавше­муся наиболее активно в области промыслов, ремесла и торговли. " Если государство вызовет к жизни силы народа, но не сумеет их обуздать, то оно будет нападать на самого себя и обречено на поги­бель", – заявлял Шан Ян»[107].

На практике все превратности этого пути проверены трехсотлет­ней историей эллинистического государства Птолемеев в Египте[108]. А вообще-то данный тип развития – один из наиболее распространен­ных в истории. Но для того, чтобы история чему-то учила, ее необхо­димо учить, учиться видеть в ней прежде всего не антураж в виде кри­вых мечей или экзотических китай-

ских халатов, а логику развития многоукладных социальных орга-низмов. Только элементарным незна­нием фактов экономической исто-рии и непониманием основ ленин­ской теории многоукладности можно объяснить то, что наши «теоре­тики», творя экономический велосипед, до сих пор претендуют на му­ченический венец хозяйственных ре-форматоров-первопроходцев.

Каковы же плюсы и минусы такого развития и его формационно-укладная природа?

Плюсы, казалось бы, очевидны. Увеличивается объем производ­ст-ва, растет благосостояние населения. Но «благосостояния вообще» не существует так же, как и «свободы вообще». Перефразируя Ленина, можно задать вопрос: благосостояние для кого, для каких именно групп населения? Ответ на самом деле известен всем. Благосостояние члена общества в этом типе развития растет в той мере, в какой он во­влечен в одну из частных форм присвоения, в один из экономических укладов. Возникает парадоксальная ситуация: чем дальше человек уходит от привычного нам социалистического уклада («жизнь на одну зарплату»), тем в большей мере растет его благосостояние. Это свое­образное «материальное стимулирование» неизбежно наносит ущерб делу преодоления отчуждения вообще и делу воспитания соответст­вующей личности – в частности.

Другая иллюзия состоит в том, что государственная монополия, поддерживая жесткий контроль и взимая налоги с культивируемых ею частных укладов, может якобы увеличить свой доход. В беспочвенно­сти этих мечтаний убедилась еще династия Птолемеев. Государствен­ная форма собственности никогда не сможет удержать контроль над развитием частных форм уже хотя бы потому, что экономические формы деятельности являются эволюционно более высокими, более прогрессивными по сравнению с организационными и, как показывает история, неизменно торжествуют над ними. Птолемеи, приоткрыв ла­зейку для частных форм, затем тщетно раздували бюрократический аппарат, создавая одно контрольное ведомство за другим. Чиновники, получающие зарплату, никогда не смогут проконтролировать облада­ющих широкими возможностями, влиятельных частных (или всего лишь «самостоятельных») производителей, которые скупают аппарат «на корню», обращая

контролеров государственной монополии в соб­ственных агентов-лоббистов при центральной власти. Иными словами, в той мере, в которой растет производство в рамках частных укладов, сами эти уклады закономерно выходят из-под контроля госу­дарствен­ной моно-полии и не приносят ей ожидаемого дохода. Напри­мер, в Польше в начале 80-х годов доходы крестьян по сравнению с концом 70-х годов выросли почти в три раза, а поступления в госбюд­жет в виде налогов остались на прежнем уровне.

По-человечески понятно, что идеологам ГМС-2, который возник из восточной формы собственности, развиваясь «на собственной осно­ве», подобная «хозяйственная реформа» должна показаться движени­ем вперед, к неким непознанным экономическим горизонтам. Но фак­тически это движение всего лишь проходит – в обратном порядке – по тем самым этапам, через которые движется его двойник, ГМС-1, стар­тующий от развитого капитализма и шаг за шагом упраздняющий частные формы собственности. Для такого ГМС-1 эта «хозяйственная реформа» означала бы не что иное, как движение назад в чистом виде, – то есть признание собственной несостоятельности.

Главное же заключается в том, что все эти нешуточные историче­ские муки, возвратно-поступательное движение к точке ГМС и от нее, «развитие производительных сил» и «совершенствование производст­венных отношений» есть лишь разнообразные перемещения все еще по ту сторону границы коммунистического типа развития, не содер­жащие ни грана «действительного коммунистического действия».

Теперь уже не только теоретически, но и наглядно-практически видно, в чем состоит перспектива деятельности по «приведению про­изводственных отношений государственно-монополистического соци­ализма в соответствие с его производительными силами». Поскольку эти силы прямо (ГМС-1) или косвенно (ГМС-2) заимствованы им у ка­питализма, то и адекватной оболочкой для них является капитал[109]. Этот вывод, увы, неизбе-

жен: по самой своей сути, по своему опреде­лению производительные силы экономики могут присваиваться только в частной форме. Не-знание экономических законов никого не избавляет от обреме-нительной необходимости им следовать. Перед нами – зигзаг раз-вития.

Точная квалификация хозяйственного развития нашей страны с середины 20-х годов средствами ленинской теории многоукладности – задача специальной работы, которая потребует привлечения гораз­до более глубоких сущностных слоев и конкретных понятий этой тео­рии и использования значительного объема труднодоступного факти­ческо­го материала. Однако, даже используя те грубые абстракции, ко­торые были здесь введены, необходимо сказать главное.

К началу 40-х годов был в основном завершен период перехода от преобладавшей восточной формы собственности к государственно-монополистической. Война, послевоенное восстановление, потребо­вавшая громадных ресурсов эпопея создания ядерного оружия – все это привело к более чем десятилетней задержке в хозяйственном стро­ительстве.

К середине 50-х годов, в связи с завершением строительства ГМС, проблемы полного исчерпания административно-регламента­ционных методов развития и необходимости немедленного перехода к «дейст­вительному коммунистическому действию» встали во весь рост. Од­нако по целому ряду объективных и субъективных причин понимание сути такого действия к этому моменту отсутствовало. Назревшие про­блемы осознавались как необходимость «перехода от экстенсивного развития к интенсивному», «преодоления чрезмерной централизации», «перехода от организационных методов хозяйство­вания к экономиче­ским» и т. п.

В этой ситуации, в условиях жесткой внешней необходимости увеличивать объемы производства, наращивать расходы на оборону, продолжая при этом повышать благосостояние трудящихся, развитие не могло не пойти в направлении все более настойчивых попыток со­здавать в рамках государственной монополии экономи-

ческие формы присвоения производительных сил. Формационный статус та­кого раз­вития, его истоки и перспективы уже обсуждались выше.

Такова суровая действительность, такова разгадка Парадокса 3. Социализм пока еще не существует, существует лишь перезрелый «со-циализм в известном смысле». Мы десятилетиями топчемся вдоль границы переходного периода и коммунистической эпохи, поскольку невозможно на ощупь, вслепую вступить в новый тип развития. «Мы боимся посмотреть прямо в лицо " низкой истине" и слишком часто отдаем себя во власть " нас возвышающему обману". Мы постоянно сбиваемся на то, что " мы" переходим от капитализма к социализму, забывая точно, отчетливо представить себе, кто именно это " мы" » (Ле­нин. «О продовольственном налоге»).

Возвращаясь к основной мысли первой главы, нужно подчерк­нуть, что тридцатилетний «зигзаг» нашего развития, находясь в про­тиворечии с объективной логикой смены эпох и перехода к коммуни­стическому типу развития, должен быть признан прогрессом с точки зрения логики «марксиста вообще», поскольку образцово соответству­ет его «трактовке» материалистического понимания истории.

Приходится только с сожалением вспомнить о тех суровых и ле­гендарных временах, когда коллегам Проницательного читателя раз­решалось лишь воспевать и задним числом «обосновывать» практику нашего хозяйственного строительства. Затем пришли иные, более про­свещенные времена, и к «теоретическим рекомендациям» начали-таки прислушиваться. Теперь мы пожинаем плоды этого просвещения.

 

Парадокс 5

 (Парадокс жизни в свете «теории»)

Логика противоборства с капитализмом требует достичь его уровня производительности труда и эффективности производства. Как указывает «наука», кивая на исторический материализм, с этой целью нужно усовершенствовать производственные отношения, при­ведя их в соответствие с производительными силами. Однако хотим мы этого или нет, но такое приведение, как выяс-

нилось, может озна­чать только искусственное воссоздание всех форм частной соб­ст­венности вплоть до капитала.

Таким образом, последовательное проведение принципиальной ли­нии «марксиста вообще» означает побивание зарубежного капита­лизма путем создания отечественного.

 

Перед нами, увы, не одна из хитроумных «апорий Зенона», а ре­альный парадокс жизни, последних трех десятилетий практики нашего хозяйственного строительства. Поэтому и разрешение его может быть достигнуто лишь в практике, в осуществлении «действительного ком-мунистического действия».

Марксистско-ленинское понимание такого действия примени­тельно к нашим условиям – предмет третьей главы. Наиболее порази­тельные парадоксы, главные теоретические открытия, самые важные практические выводы – впереди.

 

(Конец главы 2)

26.06. – 8.08.85 г.

г. Москва

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: