Часть XXVIII. Герой нулевого времени (конец)

 

 

#np Faun – Sirena

 

 

Гора хоть и не ходит к Магомету,

у Магомета самого есть ноги.

Тот делает пусть, кому нужно это.

Бессмысленно молить с небес подмоги,

когда сидишь на жопе, просто встать

не утруждаясь, чтобы манну поднимать.

 

Фортуна любит наглых. Но не жадных к ней.

Пороги обивать – чужая сфера.

Раз зло, так мерой Марианской впадины.

Раз доброта, так с солнца атмосферой:

гори, но не дыши (зачем, действительно).

Глобальны мы; глобальны уморительно.

 

Кто адресат, тот знает это сам.

Слова мои – цепь шейная масона.

Для джентльменов в зале и для дам

я поясню: сама на своих тронах.

Пока планету мерю сапогами,

угадывать могу миры над нами.

 

Но человек другой настолько ровно бог,

насколько бог ты сам. Зеркальность рулит.

«Тебя за то я ненавижу, милый друг,

что смертна ты, увы. И потому всё нуль есть,

что рвёт мне сердце радостью и горем», –

такое Ян к жене испытывал покойный.

 

С небес, как звёзды, светят в землю те.

Земные же, теперь, глядят на небо.

Мне интересно, что за варьете

сыграют гитарист и та, что пела

в открытую когда-то; нынче – в полном

уединении. Бессмертным или мёртвым.

 

Мне интересно, тем и продолжаюсь.

Клубок идей распутываю текстом.

Реакция-то в парах уникальна,

будь хоть Алкмена ты, хоть труп невесты.

Про Лору многое сказала, но она

из-под строки всё испытать должна.

 

Есть, как у двух кругов, зона совместная.

Испанец с немцем на английском говорят...

Артур был в пустоте времённой местным и

увидел всех пустот один наряд.

Не знал он мук от совести: измены

его лишь привлекали неизменно.

 

Когда везде ты был (экстерном даже),

из опыта имеешь цепь последствий

того и этого. В нас выбор каждый важен:

чтобы понять, что там, в дверях, наверно.

Усевшись в кресле заказного автобаса,

с ногой под зад, творила Кобра сказку.

 

Был муж её, и был мальчишка с дымкой

туманной на глазах. А центр – сверху.

И, правильно тогда сказала Вита,

она извечна, пусть бы все помэрли.

Все кожи, нарастая на отсутствие

своей, её пока делали "тутошней".

 

И подсознательно (где пел краб Себастьян),

и сверхсознательно, подсказками от муз,

и на сознании, из встреч с людьми (из стран

заморских в радужках) ловила дева груз,

где золото, каменья... чьи-то мысли.

Огонь – в огнеупорных рукавицах.

 

Трёхчастность человека – не предел.

Где дом, за зеркалом, все части нас едины.

А мистик, хоть и знаньем овладел,

собою остаётся, очевидно.

Напоминаю, сведенья о высшем

могут отсутствовать в том, кто свою жизнь пишет.

 

Плюс: сатана – не злость как таковая,

и даже не понятие о лжи.

Борьба извечная, и часто роковая –

с завалом в эго, что стремится сжечь.

Само оно, когда подвластно, безобидно.

Один раз вылетев, его не подчинил ты.

 

{ Есть человек желающий. Дыра

он чёрная. Не зная насыщения,

всё требует. Сама я избрала

(и героиня моя также) жар горения

направить вертикально. Эту битву

выигрывать внутри себя, болит где. ************ }

 

Тут, в наше время, темп гораздо выше.

До компо-эры двигались по роду

проблемы не решённые. А мы же

в пределах одной жизни видим ход их.

Про бумеранг уже не актуально.

Даёт поступок в лоб чуть ни заранье.

 

Из раза в раз, поддавшись чувству, то

вздуваю на воображенье до абсурда.

Чтобы оно, себя истратив, вниз ушло,

и целиком предстало мне, как будто

я и живущая, и жизнь, тетрадный лист...

Так в себе ныне думал мой буддист.

 

Кроме Артура, знали там друг друга

ребята (кто собрался на костёр).

Давно и Лора принята их кругом.

 

Не важно, кто ты, коль язык остёр –

не сам язык, а в тон хозяину со ртом.

Ищет юнец, и рад поговорить о том.

 

Представлен сероглазый королевич.

Проплыл, и с песней, трассу автобас.

А женщина, что только мнится девицей-

подростком, с самим взрывом родилась.

И улыбалась, отпуская шутки-мины,

мол, один юмор сохраняет от «долины

 

зловещей»: с гуманоидом отличие

выводит человека. Информация,

не наделённая чертами высшей личности,

обделена способностью смеяться над

собой. Из термоса тянула чай

и в родинки глядела невзначай.

 

Даю картину: вечер догорает,

костёр в разгаре, треск сухих ветвей.

Сосны шуршат. Хохочет филин в далях.

Узлы деревьев: пальцы мёртвых фей.

Залив целует берег. Пахнет хвоей.

Вокруг костра – палаточные зори.

 

Включили музыку. Такое пели викинги

во времена, где славили войну.

 

На языке, который где-то есть во мне,

хотя значенья слов не вспомяну.

 

И встала в белом платье, точно жрица

распущенная, прежняя царица.

 

Разулась, чтобы травы приминать.

Сдержал порыв заботы её спутник.

Весна, искры и звёзды. Можно встать

под небом, чтоб туда отправить путь из

движений ног под тканью, взмахов рук,

волос полёта. Смотрит Шива лишь, супруг.

 

Нет больше никого. Искры и звёзды.

Вода течёт, куда сама захочет.

Представить себя лесом очень просто,

а жизнью всей – едва ль того не проще.

Подолом языков касаясь пламени,

не загоралась: призраки танцуют так.

 

Взирал Артур на пляску пустоты,

и вспоминал про сон такой, о смерти.

Семь покрывал – священной наготы

скрывают контуры... Да, тесен мир: тем,

что общно в нас. Стремимся овладеть

бессмертием, не догадавшись умереть.

 

Делить на ноль когда-то я хотела,

чтоб с трудностями за руку встречаться.

Мы не бессмертны, ни душа, ни тело.

Зато есть в первой навык возрождаться...

Конечно, легче устно говорить,

чем в две строки смысл бытия включить.

 

Мадам Блаватская писала про семь тел,

имеющихся, с внешним, как обложкой.

Смотреть на дух, свой не раскрыв, посмел

мальчишка Актеон, и тем разорван.

Но в жестах Лоры был намёк, не более.

От предвкушения всегда сладко и больно нам.

 

Семь чакр индийцы знали у себя.

И "вектора" психологи раскрыли,

продолжив Фрейда. Связь всего любя.

Перевернули только знание о мире.

Восьмёрка эта кружится и вниз, от нашей чуйки,

и вверх, от жажды жить в межножном промежутке.

 

Спиралью ДНК вокруг опоры

вращается (я возвращаюсь к свастике)

и время, и... босая, в юбках, Лора.

Как древние, всё отлицетворять люблю.

Артур дерзнул глядеть сквозь пустоту.

Он вправе, что уж, был измерить ту.

 

Вращение пропеллера на пальце

нормально, если палец ты, что держит.

А не пихаешь под вращенье (ломтик сальца

пускаешь в мясорубку жестом внешним).

Везде отсылки к жизненной основе.

Ничто не ново, даже то, что внове.

 

И пели, и кружились, и молчали,

пекли в огне картошку с рыбой вместе,

за разговорами часов не замечали,

тень провожали гаснущих созвездий...

Артур на это всё смотрел сквозь пальцы,

и будто бы чему-то усмехался.

 

Уснули многие под утро. А она

пошла бродить в деревьях: одиночка.

С ней птицы говорили, из-за сна.

Летают по мирам такие, в общем,

и ведьмами звались от слова "ведать".

Встал и пошёл мой выдуманный следом.

 

Хруст ветки под ногой. Она услышала:

– Не спится? – Спать во сне? Плохая мысль.

– Мне нравится, когда вокруг лишь тишь одна.

– Ты можешь тишь со мною разделить.

– Нет, не могу. Удары сердца в клетку

будут тащить с горы, как вагонетку.

 

– Сбежать от очевидного? Не смело.

– Смелей, чем от разумного бежать.

– К друг другу тянет нас с тобой. Так в чём же дело?

– Рассыплешься ты, стоит мне нажать. –

 

«Любимец времени, не трогай всевременность», –

совет она сказала глазом, мельком.

 

– Рассыплюсь? Нет, не думаю. Такие,

как ты, себя возносят слишком сильно.

– Теперь представь, что зеркало увидел.

И для него всю фразу повтори. Ну?

– Могу и повторить. Не так уж важно.

– Перед собой самим такой бесстрашный?

 

– Парад пустот и только. – Но каких

пустот. – Не выбираю сторону я больше.

Раньше считал, естественны грехи.

Теперь в них не нуждаюсь. – Вот кто может

со светом тьму махнуть с улыбкой милой!

– Для тела пыль настанет за могилой.

 

– Ну а душа? – Энергия, и только.

Возможно, зуб мой – ноготь Эпикура.

– Осознаёшь ты чем, что меня хочешь?

– Собой, что вне иллюзий абажура.

– Иллюзией владеть, а не спокойно

периметр мерить, взора недостойный?

 

– Примерно так. – Однако, это нонсенс.

Для просветлённого твой вывод еретичен.

– Иди сюда. – Назад. – Ты что? Не бойся.

Я не стремлюсь тебя присвоить лично.

Никто об этом не узнает, кроме леса.

– Умрут – узнают, милый мой повеса.

 

Хоть видишь, кто я? – Девочка без глаза.

– Без будущего. Значит, без надежды.

– Прекрасно, что предупреждаешь сразу.

– Ты незнакомок видел вне одежды,

которую китайцы шьют на фабриках.

Не знаешь, с кем экстаз решил рождать.

 

Вдруг, она носит страшную болезнь?

Да, хорошо, раз нужно, заразишься,

а нет, так что-то помешает встрече с ней. –

На дерево она облокотилась,

обвив его, сверкая золотым

и белым глазом сразу. «Просто дым».

 

– Больны мы все смертельно от рождения.

Какая разница, чем буду я болеть?

Любая смерть – самоубийство, Хилман вычислил.

Что страстью было, тем и умереть.

– Бесстрашный ты. Второй на моей памяти.

Был уже, знаешь, вот такой: «Коси, коса, меня».

 

Свет в нём носил с моей подачи кличку. Я

ей мирового Паука крестила, бога.

Он знал, что жизнь – игра картёжная.

– Играла с ним ты также, недотрога?

– Играла, и по-крупному, в людей.

Кому награду, а кому плетей...

 

Главою города был тот, кого любила:

мэр, возглавлял преступный синдикат.

Прицелом я ему была тогда, и била

любого промеж глаз, кто, как дикарь,

мешал нам с ним цивилизацию поддерживать.

Похоронила я его на побережии.

 

С ним и жену его. Сестру. Что мне близнец.

Она была нам сердцем и душою.

Когда повёл её он под венец,

от брака близких было хорошо мне.

Охотились за мной его враги.

О них, сбежав, отёрла сапоги.

 

Где только ни шаталась в одиночестве.

Вот, вышла замуж: понимал профессор

мои речения, в отличии от всех.

Вдову счёл императора – принцессой.

И после всего этого ты, мальчик,

считаешь, зацепил меня? Удачи.

 

– Считаю, зацепил. Что, снайпер без упрёка,

поспоришь? Иль мне тоже изложить,

как ты сейчас, своё обличье рока,

в котором пустота убила жизнь?

Была ты льдом? Таким, что не разбить,

но за которым, в толще айсберга, лёг гнить?

 

Когда к тебе сначала безразличны,

потом ко всем им безразличен ты,

ну а потом, нарядно и публично,

воспринял норму этой пустоты.

Теперь перед тобой стою, и вижу:

такая же, не выше и не ниже.

 

Вон, шрамы. Ненависть к себе, без компромиссов.

Попытки выдавить с планеты, будто прыщ.

Скорей всего, не по кому-то "miss you",

но ужас, что имей хоть сотни тыщ

людей ли, баксов, всё равно умрёшь.

Ты, видя правду, понимала ложь.

 

Снаружи режешь то, что уж порезано.

Татуировки проступают из-под кожи,

как знаки, выражающие, что есть ты.

– Я знаю, что с тобою мы похожи.

Но это не меняет ничего.

– Меняет, если хочешь ты того.

 

– Итак, ты расшибёшь свою нирвану?

– Ей ничего не будет, что ни делай

оттуда я. – Спокойно принимая раны,

всё больше отделяешься от тела.

– Прикинулась такой же, как вокруг.

Но знает ли тебя всерьёз супруг?

 

– Картинку всем подай. Картинки ярки.

За ними смертный глаз терпим становится.

– Лишь тот способен жизнь считать подарком,

кто испытал все грани одиночества.

– Я не одна. Со мной мои бессмертные

и наша с ними целостность за зеркалом. –

 

Луч солнечный пробился через ветви

сплетённые. Он пальцем по её щеке

провёл. – Я знаю, можешь "нет" ты

сказать. Имеешь волю. Право. – Кем

ты меня видишь? Кем вообразил?

– Одной тобой. В ком сдаться хватит сил. –

 

Она поцеловала его первая.

Спиной её он – к дубу. Юбкой-клёш.

Журчал залив по руку Лоры левую,

кору древесную схватившую, как нож.

Ногою обвила, к себе прижав.

Вторично сломан чёртов батискаф.

 

Красива сцена в головах мечтателей.

«Наука – флагом, в донце – пустота», –

такая вот раскольная метафора

того, где мы сейчас живём... едва.

Измена Лорина изменой не является

уж потому, что ревность та снесла в себе.

 

Брала, что захотела, как мужчина.

Притом и отдавалась: всё – обмен.

Огня горизонтальность получила,

отрёкшись от неё. Вот крест. Не плен,

свободу он даёт: горящий символ

к излёту декабря на небе виснет.

 

Вернулись в лагерь чуть ни за руку они.

На взгляды с колокольни поглядели.

Свободные не думают о них.

Особенно когда под ноги стелет

сама вселенная ответы. И заранее.

Вопрос-то сам ещё не задавали ей.

 

____

 

************ Скобки: позднейшая вставка. [4]

 

(заметки на полях)

I want you

To be happy far from me

 

 

Самый лучший на свете дар

преподносит словами рот.

Я с тобой попрощаюсь, когда

кто-то первым из нас умрёт.

 

Это если посмертно нет

ничего, за пределом зеркал.

Шла на днях я купить сигарет.

Голос твой моё имя назвал.

 

Никого рядом не было. Что,

примерещилось? Или же звук

не привязан к пространству? Тот

смеет жить, кто прошёл весь круг.

 

К просветленью взлетаешь сам,

раз, поняв, можешь зло извинить.

Кружева вяжут Мойры, без драм

отрезая любую нить.

 

На краю, на любом, легко:

в бездны – безднами глаз смотреть.

«Ваша честь, осуждаем – кого?

Сами мы подсудимый на треть».

 

Я чертила на теле линии.

На ладонях, меняя жизнь,

и кровавые, от бессилия

уравненье её сложить.

 

А теперь наблюдаю себя

и тебя, чем-то схожего с зеркалом.

Оба, знай, разойтись хотят.

Почему-то концы недоделаны.

 

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: