В чем различия теорий международных отношений?

 

Хотя в этой книгеуказаны основныеподходы, авторы не хотели создать впечатление, что «школы мысли» являются монолитными и однородными. Тем не менее, теории могут опираться на некоторые исходные предпосылки о том, что представители какого-либо направления могут иметь различные и даже противоречивые позиции по вопросам, поднятым ранее. Феминизм и марксизм являются примерами разных «церквей», которые

 

[19]

 

серьёзно отличаются друг от друга – а иногда и вовсе могут показаться столь непохожими, как и основные традиции в этой сфере. Реализм имеет свои внутренние вариации; как и английская школа, а так же многие отрасли критической теории и так далее. Для новичков в области теории международных отношений, такое разнообразие может вызвать разочарование, но нет ничего аномального в различных точках зрения в широких теоретическихподходах. Гетерогенность – сила и препятствие на пути к окостенелости.

Можно сравнить и противопоставить субтеории международных отношений, поскольку они имеют много общего. Можно сосредоточиться на том, в чём они сходятся, или же на том, что, по их мнению, является принципиальными интересами, затрагивающими понимание мира и выработки более сложных методов анализа. Здесь необходимо действовать с большой осторожностью, поскольку пока нет того, чтобы могло обеспечить справедливость во многих спорах и противоречияхв рассматриваемой нами дисциплине. Так или иначе, в любой попытке осмыслить дисциплину в целом обязательно присутствует некоторое самоуправство. Тем не менее, мы посчитали целесообразным проанализировать, какие параметры являются важнейшими, и пришли к выводу по указанным четырём аспектам: безусловно, краткий обзор того, на какие аспекты опирается теория, может позволить новичкам проложить путь через толщу серьезных разногласий в этой области.

 

Объект анализа и охват исследований

Первая особенность – это объект анализа и сфера охвата запроса. Дебаты об объекте анализа крайне важны в исследуемой дисциплине ещё со времен спора об «уровне анализа» (Singer 1961; Hollis and Smith 1990: 92–118). Одной из лучших иллюстраций того, что поставлено на карту, является обсуждение Уолтсом причин войн. В его работе «Человек, государство, и война» он утверждал, что в литературе были исследованы три различных уровня анализа (или три «образа»): a) человеческая природа; b) структура политических систем; и c) природа международной системы. Уолтц показал, сколько ученых-психологов пыталось объяснить войну, глядя на врожденную агрессивность вида; многие либералы и марксисты утверждали, что война является продуктом того, как некоторые политические системы организованы.Либералы утверждали, что война была результатом самодержавного правления; марксисты воспринимали ее как продукт капитализма. С каждой точки зрения война рассматривалась как явление, которое можно было бы упразднить – в первом случае, путём создания либеральных режимов или же путём установления социалистических форм правления. По мнению тех, кто придерживается третьего уровня анализа, война является продуктом анархического характера международной политики и непрекращающейся конкуренции за власть и безопасность. Уолтц выступал за примат этого «третьего образа международной политики», в котором подчёркивалось, что война неизбежна в контексте

 

[20]

 

анархии (он утверждал, что два других уровня анализа также способствуют изучению происхождения войны).

Возвращаясь к более ранней части дискуссии, мы видим, что доминирование реализма во многом было следствием его аргументации о важнейшем уровне анализа для изучающих международные отношения. Мы также видим, что некоторые основные изменения в дисциплине были результатом недовольства реалистовсконцентрировавшихся на проблеме анархии и её виртуального исключения из всех других областей мировой политики. Когда феминистки выступают за привлечение женщин к параметрам дискуссии, или же когда английская школа выступает за то, чтобы сосредоточить внимание на международном обществе, когда конструктивисты настаивают на важности понимания социального построения норм, идей и прочего, все они участвуют в фундаментальных дисциплинарных дебатах о правильном объекте (или уровне) анализа.

 

Цели социально-политического исследования

Они также участвуют в дискуссии о целях социально-политического исследования. Возвращаясь к Уолтсу, в своём докладе о причинах войны (а позднее и в работе «Теория международной политики», 1979) он утверждал, что цель анализа заключается в понимании пределов политических изменений, а точнее в том, чтобы показать, что государствам лучше следует учитывать существующий международный порядок, а не пытаться радикально изменить его. Прежде всего, они должны обеспечить, насколько это возможно, сохранение баланса сил, который препятствует развязыванию войны государствами, хотя он не всегда может помешать этому. На основе результатов данного анализа, амбициозным проектам глобальной реформы суждено провалиться. Члены Английской школы не отрицают важности баланса сил, но подчёркивают необходимость участия международного порядка во всех сферах, а также они убеждены в том, что общество государств является легитимным и по окончании западного колониализма оно способно реагировать на требования, выдвигаемые государствами «третьего мира». Другие точки зрения включают в себя либеральный аргумент о том, что цель анализа заключается в поощрении экономической и социальной взаимозависимости между отдельными людьми во всем мире и, в случае многих радикальных подходов, в создании новых форм политического сообщества и новых форм человеческой солидарности.

Для неореализма, цель анализа определяется тем, что анархия в международных отношениях делает многие из этих концепций утопичными и опасными. Для многих противников неореализма цель исследования слишком быстро отказывается от того, что он считает незыблемым; одна из главных целей международного политического исследования заключается в противостоянии фатализму, детерминизму и консерватизму. В этом контексте особенно большое значение имеет появление критических подходов к международным отношениям (будь то марксизм, идеи Франкфуртской школы или

 

[21]

 

подходы, развивающиеся в рамках французской социальной теории).Их цель – критика неореалистических утверждений о «познаваемой реальности» международной политики. Сторонники постструктурализма, например, утверждают, что «реальность» формируется на основе умозаключений (то есть, на основе дискурса): это «незаконченная, полностью последовательная, доступная для универсализации, полного или согласованного понимания структура… [она] всегда характеризуется неоднозначностью, разобщенностью, несогласованностью, противоречием и разногласиями» (George 1994: 11). Иными словами, реальность никогда не может быть заключена в одну всеобъемлющую теорию или сведена к одному набору сил, которыйоцениваетсякак более важный. Для постмодернистского неореализма это лишь очередное истолкование мира, которое должно быть оспорено, потому что оно делает «насилие» реальным и потому, что оно имеет очевидные политические последствия для поддержания того, что читается бесполезными попытками изменить этот мир. Критика целей исследования неореалистов имела огромные последствия для рамок исследования, упомянутых выше. Одним из последствий стало то, что вопросы онтологии стали более актуальными в этой области. Как утверждал Кокс (1992b: 132), «онтология лежит в начале любого расследования. Мы не можем определить проблему в глобальной политике, не подразумевая некую базовую структуру, состоящую из важных единиц и форм значимых взаимодействий между ними». Он добавил, что «онтологические предпосылки относятся к… таким терминам, как “международные отношенияˮ, которые, по-видимому, ставят знак равенства между нациейи государством и определяют сферу деятельности как ограниченную взаимодействиями между государствами» (Cox 1992b: 132). Кокс призывает сосредоточиться на том, как национальные и международные силы доминирующего класса, государств и мощных международных институтов объединяются для формирования глобального гегемонистского порядка. Дискуссии о «базовой структуре международной политики» не только о том, что «здесь и сейчас» и о том, как мы познаём «реальность» (подробнее об этом позже); они также неразрывно связаны с различными взглядами на цели политического расследования. Кокс (1981: 128) подчеркнул этот момент в утверждении «теория всегда существует для кого-то и во имя какой-то цели».

При проведении разграничений в этой области Кокс утверждал, что неореализм преследует цель «решить проблему», главная задача – обеспечение «более плавное функционирование» существующих политических механизмов, сводя к минимуму потенциал конфликтов и войн. Конечно, Кокс прекрасно понимал важность таких действий, однако он поставил под сомнение их достаточность. Главная проблема, по его мнению, заключается в восприятии неореализмом мира как замороженной структуры, который, в конечном счете, не может быть неизменен посредством политических действий. А последствием принятия такого мира заключается в признании того, что неореализмлегитимируеттакой порядок и присущие ему формам господства и неравенства (здесь существует прямая параллель

 

[22]

 

с одной из центральных тем в постструктурализме – которая вытекает из работ Фуко – о том, как формы знания связаны с формами власти (глава 9)). С другой стороны, критическая теория Кокса (1981, 1992b) сохранила более широкую цель – задуматься над тем, как возник этот миропорядок, как он изменялся со временем и может ли снова измениться, но уже так, чтобы улучшить шансы уязвимых и отверженных. В целом подобная цель проходит через все основные радикальные подходы в этой области, включая феминизм, экологическое направление международной политикии «критический конструктивизм». Все эти направления являются активными защитниками прав человека в том смысле, что они в целом привержены нормативной задаче выявления ограничений на автономию человека, которые в принципе могут быть устранены.

 

Соответствующая методология

Дискуссии о целях исследований в сфере международной политикеприводят нам ктретьему спорному моменту, который вращается вокруг применения соответствующей методологии к дисциплине. Ключевые вопросы лучше всего начинать рассматривать с напоминания о том, что политически мотивированные знания глубоко противоречивы и часто являются анафемой для многих ученых. Основной вопрос – статус нормативных требований. Можно ли объективно объяснить, почему люди должны ценить автономию и объединяться вокруг проекта содействию всеобщей эмансипации людей? Представители научных подходов утверждали, что объективных знаний о границах социальной и политической сфер добиться нельзя; постструктуралисты утверждали, что опасность заключается в том, что как только прекратит свое существование доктрина идеализма, возникнет основа для новой формы власти и господства. В 1993 году, дискуссии о том, что представляет собой «познаваемая реальность» международных отношений (онтологические вопросы), сопровождались все более запутанными споры о том, как возникают знания (эпистемологические вопросы). Конечно, «большие споры» 1960-х годов были в значительной степени связаны с гносеологическими вопросами, защитниками научных подходов, таких как Каплан и Сингер, поддерживающих количественные методы и проверку гипотез, в то время как «традиционалисты», такие как Булл, защищали достоинства истории, права, философии и других классических форм академического исследования как лучшего способа приблизиться к международной политике. Как отмечалось ранее, этот спор (возник в конце XVIII века) был о том, какие методы естественных наук могут быть применены к изучению общества и политики. Речь идёт также о возможности проведения нейтрального или «свободного от ценностей» исследования международных отношений.

Такие споры далекиот разрешения – по крайней мере, нет даже консенсуса в отношении того, какие меры необходимо принять для их урегулирования. Различные формы критической теории присоединились к критике научных подходов, утверждая (как Хоркхаймер и Адорно сделали в 1940-х годах), что

 

[23]

 

они неотделимы от усилий по созданию новых форм социальной и политической власти. Однако научные подходы по-прежнему имеют преимущества в американских исследованиях международных отношений. Они занимали центральное место в исследованиях либерального мира (см. Doyle 1983), и один аналитик утверждал, что замечание о том, что в течение почти двух столетий между либеральными государствами не было войн, является самым близким к вопросам права в мировой политике (Levy 1989). Важно также отметить растущее значение в Соединенных Штатах «рационального выбора» или «теоретико-игрового» подходов, применяемых к исследованиям сотрудничества между «рациональными эгоистами» (см. Keohane 1984).

 

Отдельные области интеллектуальной деятельности

Четвертый пункт о различиях между подходами сконцентрирован вокруг вопроса о том, должна ли дисциплина рассматриваться как относительно определённая область интеллектуальной деятельности или же она должна рассматриваться как сфера, которая может развиваться, опираясь на другие области исследования, такие как историческая социология и изучение всемирной истории (см. Buzan and Little 2001, которые призывают к сближению с изучением мировой истории). Чем больше аналитик рассматривает международную политику как сферу конкуренции и конфликтов, тем сильнее желание выделить её как радикально отличающуюся от других академических сфер. Здесь её анархический характер часто рассматривается как разделяющий изучение международных отношений от других общественных наук, а актуальность понятий и идей, извлеченных извне дисциплины, считается ограниченной. Мы уже столкнулись с этой темой в работе Уайта (1966a) «Почему не существует международной теории? ».

Неореализм также связан с мнением о том, что так же, как и в большинстве исследований, границы международных отношений чётко определены. Уолтс (1979) прямо указывает на этот момент и утверждает, что международная политическая система должна рассматриваться как «раздробленная» – хотя он смотрит за рамки экономики и философии науки, чтобы развивать свой тезис о международной анархии. Наиболее влиятельной тенденцией в последние годы в международной теории было принятие междисциплинарного подхода как одного из вариантов, чтобы избегать неопределенностей в указанной сфере. Многие теоретики рассматривают развитие европейской социальной теории, постколониального мышления и социологии в более общем плане для изучения новых областей исследования; некоторые занимаются изучением этики и политической теории для того, чтобы докопаться до сути. Ответить на вопросы, которые интересуют феминисток – о патриархате, гендерной идентичности и так далее, можно только выйдя за пределы классических дисциплинарных границ. Это также очевидно относится и к недавнему размышлению обэкологической политике, которая всегда выходит за традиционные рамки (глава 11). Последний этап в истории глобализации привел многих к расширению этого движения в сторону междисциплинарности (Scholte 2000). В основе

 

[24]

 

этих событий лежит то, что конфигурация границ международных отношений была оспорена и во многих подобластях существенно изменена. Это вовсе не означает конец международных отношений как научной дисциплины, хотя в какой степени она заимствует из других областей, не оказывая серьезного влияния на гуманитарные и социальные науки, что для некоторых, является серьезным поводом для беспокойства (см. Buzan and Little 2001).С другой стороны, использование опыта из когнитивных сфер может улучшить изучение международных отношений. Все теории международных отношений должны быть связаны с государством и национализмом, с борьбой за власть и безопасностью, а такжеприменением силы, однако степень их вовлеченности в указанные выше параметры не одинакова. Различные концепции проведения исследований, преследуемые цели и вариативность в методологии означает, что вопросы войны и мира, подвергаются осмыслению и анализу самыми разнообразными способами.

 

Оценочные теории

Вероятно, мы не должны ожидать слишком много от любой эмпирической теории. Ни одна теория не в состоянии определить, объяснить и трактовать все ключевые структуры и динамику международной политики. Историки-международники, такие как Гэддис (1992–1993) подчёркивают, что ни одна из центральных парадигм международной теории не предсказала распад СССР и его последствий для Европы и всего остального мира. Однако многие теоретики вовсе не считают, что их цель – прогноз. Оценка различных теорий не может начаться со сравнения их достижений вне трактовки международной политической реальности.

Смысл того, что мы пытались отразить во введении и других главах заключается в следующем: некоторые из самых интересных споров вращаются вокруг вопроса о том, что значит составить хороший отчет о любом из аспектов международной политики. Мы не утверждаем, что данная работа может обеспечить исчерпывающий анализ теории международных отношений, и не отрицаем претензий и других подходов, не представленных здесь. Однако мы считаем, что сравнение девяти основных теорий, рассмотренных в этой книге, и двух междисциплинарных исследований, в состоянии продемонстрировать, почему характер учета международных политических явлений оспаривается так остро и почему прения по данному вопросу настолько важны. Именно по этой причине мы должны дать положительную оценку значительному распространению теоретических подходов, а не выражать сожаление по поводу того, что дисциплина сбилась с собственного пути развития. Можно понять, насколько глубинны представления о международных отношениях, если проанализировать степень вовлеченности в них других теоретических подходов. Таким образом, представления исследователей международных отношений становятся

 

[25]

 

всё более универсальными и всеобъемлющими относительно применяемых методик, а также упущений и исключений, которые могут отражать личные или культурные предубеждения. Этот сюжет чрезвычайно важен, в первую очередь из-за создания логически выстроенной картины мира, которая выделяет в качестве основных определённые точки зрения и чувственный опыт, но лишь при условии, что те, кто опираются на критические убеждения, правы насчёт политических последствий для всех форм исследования.

Прежде чем кратко прокомментировать последующие главы, необходимо отметить ещё один важный момент. Здесь нам необходимо вернуться к замечанию, сделанному в начале введения, а именно к тому, что реалисты и либеральные интернационалисты были вовлечены в серьёзную полемику о формах политической деятельности, которые наиболее уместны в той сфере, где борьба за власть и безопасность имеет первостепенное значение. Также стоит напомнить высказывание Стива Смита о том, что теории «не просто объясняют или предсказывают, они повествуют, какие возможности существуют для деятельности человека и его вмешательства; они определяют не только наши “разъяснительныеˮ возможности, но и наши этические и практические горизонты» (1996: 113). В настоящее время, возможности «деятельности человека и его вмешательства» не вызывают чувства тревоги у представителей любых направлений международной политики, а многие исследователи, занимающиеся теорией международных отношений и вовсе отрицают, что это является чем-то принципиально важным. Нет смысла предлагать такую повестку дня, которая бы придерживалась исключительно однозначных теорий. Но одним из вечных пунктов, волнующих каждого из них, являются основные точки зрения и споры между ними, а также вопрос, является ли международная политическая система реформируемой или нет. Для тех, кто считает, что глобальная реформа возможна, сразу последуют другие вопросы. Как оцениваются различные концепции международной политической жизни, и каковы перспективы их реализации? Мы предполагаем, что эти вопросы служат в чём-то мерилом для объективного анализа мировой политики. Другие исследователи с нами не согласны. Для того, чтобы определить достоинства различных позиций относительно возможностей «деятельности человека и его вмешательства», вне зависимости от его масштабов, нужно знать, по крайней мере, те точки зрения, которые рассматриваются в данной работе.

В главе 2 Джек Доннелли анализирует классический реализм, который был доминирующим подходом, по крайней мере, первые 50 лет своего существования, и отказывающим серьёзное влияние на развитие дисциплины и по сей день. Труды ранних реалистов, например, Карра и Моргентау, остаются ключевыми ориентирами в современной полемике спустя более чем пять десятилетий после их публикации. Интересно, что неореализм, который возник в конце 1970-х годов и был в центре большинства дискуссий в течение следующих двух десятилетий, являлся одной из центральных проблем классического реализма. Тем не менее, неореализм занимался критикой либерализма (а также марксистских и других радикальных подходов), которых он считает виновными в преувеличении способностей глобальных экономических и социальных процессов в изменении основной структуры международной политики.

 

[26]

 

В главе 3 Скотт Бёрчилл занимается описанием развития либеральной традиции, отмечая, в частности, насколько сильно идеи, которые были выдвинуты экономическими либералами в XIX веке, расходятся с принципами защиты свободной торговли и количеством современных неолиберальных счетов на мировом рынке в настоящее время. Однако современный либерализм содержит гораздо более конкретную концепцию относительно того, как снятие ограничений с торговли и мировых рынков от рук государства может способствовать материальному процветанию и созданию условий для прочного мира. К числу других влиятельных в последние годы аспектов относятся защита универсальной культуры прав человека и развитие международного уголовного права, изучение «сотрудничества в условиях анархии», связанного с неолиберальным институционализмом, и представляющего особую важность в контексте обсуждения вопросов о либеральном мире. Этим актуальным особенностям либерального мышления в международных отношениях также будут уделено внимание в главе 3.

В главах 4 и 5 Эндрю Линклейтер анализирует Английскую школу и марксизм. Ни один из подходов не оказал глобального влияния на реализм/неореализм и либерализм/неолиберализм, хотя Английская школа была на особых позициях в британских международных отношениях. С 1998 года возрос интерес к Британской школе теории международных отношений и её позиционированию как «срединного пути» между пессимизмом реализма и более идеалистическими формами либерализма, а также другимиразличными радикальными точками зрения, включая марксизм. В главе 4 особое внимание уделяется вкладу Уайта, Винсента и Булла в дисциплину и отмечается их особое значение для современной полемике по вопросам прав человека, гуманитарного вмешательства и применения силы в международных делах. Глава 5 обращена к марксизму, который часто подвергался критике со стороны неореалистов и членов Английской школы теории, хотя и никогда не цеплялся за их критику, будучи их главным теоретическим противником. Является ли отказ марксизма упущением из виду его способностей внести значительный вклад в теорию международных отношений – это вопрос, который рассмотрен более детально в главе 5. Особое внимание там уделено трудам Маркса о глобализации, марксистскому анализу национализма и интернационализма, а также размышлениям о важности форм производства и, в частности, развития современных капиталистических форм производства для глобальной политики. В этой главе также отмечаются «критические» аспекты марксизма – его интерес не только к объяснению мира, но и к его изменению. 

В главе 6 Э. Линклейтер объясняет, каким образом основные тенденции в исторической социологии повлияли на теоретические споры в рамках международных отношений. Историческая социология выявляет закономерности и процессы изменений в более широком контексте истории – в долгосрочной перспективе. Эволюция системы государств, распространение капитализма и меняющийся характер политических сообществ являются ключевыми аспектами, которые рассматриваются

 

[27]

 

социологами-историками, и играют центральную роль в современных спорах в рамках международных отношений. Предоставление исторического контекста современному обсуждению глобальной политики делает историческую социологию незаменимым инструментом в руках теоретиков в этой сфере.

Говоря о марксизме, мы можем отметить, что он предоставил интеллектуальные предпосылки для развития критической теории, разработкой которой занимались следующие представители Франкфуртской школы: Хоркхаймер и Адорно в первой трети 20 века, Хабермас, Хонес и другие в более позднее время. В главе 7 Ричард Деветак объясняет основные цели критической теории и их влияние на различных теоретиков, таких как Эшли в начале 1980-х годов, Бута (1991a, b) и Кокса, которые отстаивали идею международной политики с упором на эмансипацию человека. Хотя термин «критическая теория» изначально ассоциировался с Франкфуртской школой, которая получила множество идей из диалога с ортодоксальным марксизмом, он также тесно связан с постструктурализмом, подходом, который с большим подозрением относится к эмансипирующим элементам классического марксизма. В главе 8 Ричард Деветак объясняет поворот постструктурализма в сторону общественных наук, разбирая труды Деррида, Фуко и Лиотатда, и анализирует его влияние на международные отношения начиная с 1980-х годов. Его анализ «проекта просвещения» об универсальной эмансипации человека является важной частью указанной главы, равно как и критика «объединяющих» точек зрения, которые воспримаются как угроза роста различий между людьми.

Конструктивизм, который рассматривает Кристиан Реус-Смит в главе 9, стал мощным вызовом для ортодоксальных подходов в теории международных отношений, в первую очередь для тех парадигм, которые предполагают, что государства извлекают определенные выгоды из своего нахождения в условиях анархии. Относительно этой точки зрения, Александр Вендт (1992) утверждал: «Анархия – это то, что из неё делают государства». Претензия заключалась в том, что анархия социально выстроена, она формируется убеждениями и внутренними установками акторов; это структура, которая может изменяться, и накладывает определенные ограничения на государства, а также вынуждает их участвовать в бесконечной борьбе за власть и безопасность. Конструктивизм, ориентированный, в частности, на взаимосвязь интересов и идентичности, охватывает несколько конкурирующих подходов. Некоторые из них подвержены влиянию постструктурализма, другие – критической теории в традициях Франкфуртской школы; одни разделяют неореалистический акцент на анализе отношений между государствами в отрыве от внешних процессов (системный конструктивизм), тогда как другие рассматривают государственную систему вкупе с целым рядом национальных и глобальных культурных и политических явлений (целостный конструктивизм).

В главе 10 Джэки Тру проливает свет на тему, которая впервые вошла в повестку дня международных отношений в середине 1980-х годов, а именно на феминизм. Эта концепция не сводится к изучению положения

 

[28]

 

женщин в мире, хотя многие феминистки, такие как Синтия Энло говорит о том, какое влияние оказывают на женщин военные кризисы и событий в мировой экономике, в том числе и программы структурной перестройки (ПСП) в конце прошлого столетия. Незначительность учета фактора женщин в основных парадигмах и во многих критических подходах является одной из причин стремительного развития феминистской литературы. Однако взгляды относительно феминизма были крайне неоднородными. Некоторые представители феминизма, например, Кристин Сильвестер (1994a, 2002), использовали постструктуралистские подходы для исследования «субстанциональных» подходов к изучению положения женщин, их интересов и прав. Одна из основных задач заключалась в том, чтобы доминирующие на Западе концепции о «женщинах» действовали повсеместно. Другие представители этого течения, такие как Стинс (1995), действовали в рамках марксистской парадигмы. Необходимо ещё раз подчеркнуть, что феминизм не просто заинтересован в определении места женщин в глобальном политическом и экономическом миропорядке. Данное направление также занимается вопросами о конструкциях гендерных отношений, включая элементы маскулинности, и то, как они влияют на формы власти и неравенства, а также то, как на познавательном уровне знания заявляют о мире.

Мэтью Патерсон проводит анализ деятельности экологического направления политики в главе 11. Ухудшение состояния окружающей среды, трансграничные загрязнения и изменение климата оказали значительное влияние на изучение глобальной политики. Эти позиции фигурируют в исследованиях «международных режимов», рассматривающих экологические проблемы. Вопросы глобальной справедливости лежат в основе дискуссий об объективном распределении благмежду богатыми и бедными, а также моральной ответственности за нанесения ущерба природе. Обязательства перед всеми биологическими видами и будущими поколениями – важнейшая тема в области экологической этики. Экополитика критиковала доминирующие подходы в теории международных отношений до 1960-х годов за их оправдания бесконечного экономического роста и веру в правильность необузданного капитализма. Вопросы о перспективах «экологически ответственных» государств и программы «Глобального экологического гражданства» имеют особое значение для исследований в области международных отношений. Вот те несколько аспектов, апеллируя к которым, экополитика морально и физически пытается изменить структуру изучения международных отношений с тем, чтобы больше внимания уделялось дальнейшей судьбе планеты и различным формам жизни, которые её населяют.

Наконец, в 12 главе Терри Нардин рассматривает влияние международной политической теории на актуальные споры в теории международных отношений. Опираясь на дискуссии в рамках «национальной» политической теории, международная политическая теория изучает политические, философские и этические основы ключевых проблем в рамках международных отношений, а также предпосылки, лежащие в основе обсуждения глобальной справедливости и споров о том, что является справедливой войной, а также о

 

[29]

 

достоинствах гуманитарных интервенций. Кроме того, международная политическая теория напоминает нам об истории развития политической мысли в рамках межгосударственных отношений и широких интеллектуальных связях между политической философией и международной политикой.

Большинство авторов-составителей этого сборника отождествляют себя с той или иной концепцией, но ни один из них не утверждает, что любая из вышеперечисленных теорий способна решить многие из проблем в теории международных отношений. Мы считаем целесообразным каждый из описанных здесь подходов и, конечно же, придерживаемся мнения о том, что необходимо задействовать все доступные теоретические аспекты, чтобы увидеть мир с разных точек, а также изучать их, накладывать собственные идеи на другие и тщательно продумать, что другие могут посчитать за слабости, какими бы они не были. Те, кто преподает теорию международных отношений, иногда задаются вопросом: «Что можно считать за правильную теорию? ». Мы надеемся, что наши читатели поймут: не существует универсальной теории, которая могла бы решить проблемы, которые перечисленные в этом этой вводной главе и более подробно рассмотрены на страницах ниже. Некоторые могут согласиться с Мартином Уайтом (MartinWight, 1991) в том, что истина в международных отношениях будет найдена не в одной из традиций, а в продолжающемся диалоге и дискуссиях в перерывах. Это, скорее всего, единственно правильный подход к изучению теории международных отношений на первое время, и, возможно, лучший вывод, который можно сделать из нашего анализа.

 

[30]

Глава 2. Реализм

 

Джек Доннелли

 

Политический реализм, Realpolitik, «политика силы» – старейшая и наиболее распространённая теория международных отношений[1]. Каждый серьёзный студент должен не только по достоинству оценить политический реализм, но также понимать, как его или её собственные взгляды соотносятся с реалистической традицией. Поэтому позвольте мне прежде всего объясниться. С юридической точки зрения я выступаю против мира, который описан в теории реализма, и отвергаю реализм как теорию, являющуюся данностью внешней политики. Однако с точки зрения аналитики я не более противник реализма, чем реалист. Я утверждаю, что реализм представляет собой ограниченный, но влиятельный и важный подход к международным отношениям и систему аналитических данных в этой сфере.

Как большинство других теорий и подходов, рассматриваемых в этом издании, реализм имеет две грани. С одной стороны, это – общая ориентация, уходящая корнями в ключевой содержательный приоритет – в данном случае, силу. С другой стороны, это – совокупность объяснительных теорий, моделей, предложений, в случае реализма делающих упор на анархию и баланс сил. Начало и завершение главы обращаются к общему характеру реалистического подхода. В промежутке сделан акцент на частных реалистических объяснениях.

 

Определение реализма

 

Хотя определения реализма разнятся в деталях (см. Donnelly 2000: 6–9; Cusack and Stoll 1990: глава 2), им присуще явное подобие, «весьма отчётливая и заметная особенность» (Garnett 1984: 110). Реалисты подчёркивают ограничения, накладываемые на политику человеческим себялюбием («эгоизм») и отсутствием международного правительства

 

[31]

 

(«анархия»), что предполагает «приоритет во всей политической жизни силы и безопасности» (Gilpin 1986: 305). Среди выдающихся реалистов XX века – американцы Рейнгольд Нибур, Ганс Моргентау, Джордж Кеннан, Кеннет Уолтц и Джон Миршаймер и британец Э.Х. Карр. В истории западной политической мысли Никколо Макиавелли и Томаса Гоббса, как правило, относят к реалистам.

Рациональность и государство-центризм часто рассматривают в качестве ключевых положений реализма (например, Keohane 1986: 164–5; Lunn-Jones and Miller 1995: ix). Но ни одна (достаточно обширная) теория международных отношений не предполагает иррациональности. И если мы под государствами подразумеваем политику или политические единицы, государство-центризм широко распространён среди теорий международных отношений. Сущность реализма заключается во взаимосвязи анархии и эгоизма и вытекающих из этого императивов силовой политики.

Реалисты признают, что человеческие желания простираются далеко и заметно отличаются. Однако они указывают на «ограничения, которые корыстные и эгоистичные стороны человеческой натуры накладывают на осуществление дипломатии» (Thompson 1985: 20). «Прежде всего важно не выдвигать более высокие требования к человеческой природе, чем её слабость может удовлетворить» (Treitschke 1916: 590). Говоря словами Макиавелли (1970: книга I, глава 3), в политике мы должны действовать, предполагая, что «все люди злы и они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им представится к тому удобный случай».

Новые теоретики (Niebuhr 1932, Tellis 1995/96: 89–94) преобразовали реализм в общую теорию политики. Однако большинство считает реализм теорией международной политики. Это перенаправляет наше внимание с человеческой натуры на политическую структуру.

«Разница между цивилизацией и варварством заключается в раскрытии сущности человеческой природы, когда она оказывается под воздействием разных условий» (Butterfield 1949: 31). Внутри государств эгоизм обычно субстанционально ограничен иерархическим политическим правлением. В международных отношениях анархия – отсутствие правительства – допускает и даже поощряет проявление худших черт человеческой природы. Говоря словами Джона Герца (1976: 10), анархия утверждает центральную роль борьбы за власть «даже при отсутствии агрессии или иных схожих факторов» (ср. Waltz 1979: 62–3). К «структурному реализму», как правило, причисляют такие реалистические суждения, которые делают первостепенный акцент на международной анархии. Другим стандартным термином, указывающим на предыдущее поколение более сложных и эклектичных реалистов, выступает «неореализм».

Эти более ранние «классические реалисты», не отрицая центральной роли анархии, также обращали внимание на человеческую природу. Например, Моргентау (1962: 7) утверждал, что «общественный мир есть не что иное, как проекция человеческой природы на коллективный план» (ср. Niebuhr 1932: 23). Классические реалисты «видят, что конфликт отчасти объясним ситуативно, но… верят, что, даже будь

 

[32]

 

это иначе, гордость, жажда [власти] и погоня за славой обусловили бы бесконечную войну всех против всех. В конечном счёте, конфликт и война укоренены в человечской природе» (Waltz 1991b: 35). Классические реалисты также часто уделяют большое внимание роли искусного управления государством и анализу отличительных черт государственной власти.

Недавно новая группа реалистов дала отсчёт третьему, своего рода промежуточному, подходу – комбинированному анализу структур и внутренних черт государств. Эти «неоклассикческие реалисты» (Rose 1998; Schweller 2003) изучают то, как типичные паттерны внутриполитических систем взаимодействуют с международными структурными силами, порождая поведение государств.

Кроме того, реалистов можно определить по тому, с какой силой они единственные придерживаются ключевых положений реализма. Здесь мы можем задуматься о преемственности их позиций. «Радикальные» реалисты исключают из (международной) политики почти всё, кроме силы и эгоистического интереса. В «Истории Пелопонесской войны» Фукидида (книга V, главы 85–113) Афинские послы в Мелосе выражают схожее мнение, но его если и разделяют, то очень немногие международные теоретики. «Сильные» реалисты подчёркивают превалирование силы, эгоистического интереса и конфликта, но допускают незначительное присутствие явно «нереалистических» с политической точки зрения сил и интересов. Нибур, Карр, Моргентау, Уолтц и Миршаймер, ведущие реалисты своего времени, относятся к этому течению. Говоря словами Карра, «мы не можем навсегда остановиться на чистом реализме» (1946: 89). «Слабые» или «отклоняющиеся» реалисты принимают реалистический анализ проблем международной политики, но также открыты для более широкого спектра политических возможностей и видят, что более важные элементы международных отношений лежат за пределами объяснительных позиций реализма.

Слабый реализм постепенно переходит в нечто иное. В некотором смысле (нереалистические) «отклонения» перевешивают (реалистическое) «ядро». Напротив, аналитики, стоящие на иных позициях, могут обращаться к типично реалистическим силам и объяснениям, которые «ограждают» их собственные теории.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: