Мораль и внешняя политика

 

В общественных и политических дискуссиях «реалистический» чаще всего относится к аргументам против преследования международных моральных целей. Хотя, в принципе, место морали во внешней политике – просто особый случай расширения вопроса о нормах и институтах – всегда был центральной проблемой классической реалистической традиции. Это также вопрос жизненной субстантивной

 

[49]

 

важности. Поэтому данная дискуссия весьма уместна, хотя на протяжении последних 30 лет она и была периферийным вопросом для учёных-реалистов, чья проблематика более научна и академична.

 

Преследуют ли государства моральные цели?

 

Подчинение морали силе часто представляется как описательное изложение фактов международной политической жизни. «Действия государств предопределяются не моральными принципами и правовыми обязательствами, а соображениями интереса и силы» (Morgenthau 1970: 382). «Государства в условиях анархии не могут позволить себе быть моральными. Возможность морального поведения основывается на существовании эффективного правительства, которое может сдерживать и наказывать за незаконные действия» (Art and Waltz 1983: 6).

Подобные заявления очевидно ошибочны. Так же, как индивиды могут вести себя морально в отсутствие насаждения моральных норм правительством, государства часто могут действовать и действуют исходя из соображений морали. Рассмотрим, например, поток международной помощи после цунами в Индийском океане и других природных и политических катастроф.

Относительно людей или государств попросту неверно утверждать, что они «никогда не совершают добра, пока их не принудит к добру необходимость», что «все в той же мере совершают зло, когда ничто не мешает им совершать зло» (Machiavelli 1970: Book I, ch. 58). Государства иногда, даже часто, ценят соблюдение этических и гуманитарных норм по причине того, что мало что или вовсе ничего не могут сделать с опасностью насильственного принуждения. И даже когда государства нарушают нормы из-за отсутствия принуждения, независимая этическая сила нарушенной нормы часто составляет значительную часть юридических счётов действовавшего государства и тех, кто его судит.

 

Цена соблюдения и нарушения

 

Даже в условиях анархии насильственное принуждение временами возможно, наиболее очевидно через взаимопомощь [без обращения в официальные структуры]. Более того, существуют механизмы для побуждения к соглашению, даже когда нет возможности к соглашению принудить. Общественное мнение, в стране и мире, может быть мощной силой, поскольку может быть убеждением, исходящим от друзей, союзников и заинтересованных сторон. В некоторых случаях власть и авторитет межправительственных институтов может быть значительной. Обобщая, международное право, включающее некоторые обязательства, также являющиеся моральными, нарушается не чаще, чем национальное. В любом случае, за нарушения, как правило, государствам приходится платить (хотя эта плата не всегда достаточно высока, чтобы принудить к соглашению).

Реалисты верно подчёркивают, что сильному государству, склонному к нарушению моральных и юридических норм, это обычно «сходит с рук» – а если не сходит, то обычно благодаря силе других государств. Тем не менее, государства

 

[50]

 

порой соглашаются с моральными нормами и ради собственного блага, и из соображений платы за неповиновение. Факт заключается в том, что государства регулярно делают вывод, что в некоторых случаях они могут позволить себе быть моральными несмотря на международную анархию.

Например, гуманитарные интервенции в Косово, Восточный Тимор и Дарфур, хотя и запоздалые и ограниченные, нельзя понять в отрыве от независимой юридической силы нормы, направленной против геноцида, и принципов гуманизма. Такие нормативные вопросы редко являются единственным мотивом, обуславливающим внешнеполитическое действие. Однако часто они являются важным элементом анализа. И немногие внешнеполитические действия соотносятся с одним эгоистичным мотивом. Внешней политикой руководит переплетение массы мотивов, некоторые из которых во множестве стран являются этическими.

Преследование задач морали, таких как распространение демократии или борьба с детскими болезнями, которые можно предотвратить, конечно, может быть очень дорогим. Но никаких политических целей нельзя достичь без затрат. Так же, как цена достижения экономических задач не служит основанием для исключения экономических интересов из внешней политики, цена преследования моральных задач решительно не оправдывает исключение их из внешнеполитической повестки. Правильно будет взвесить затраты и выгоды от достижения некоей или всех релевантных целей, будь то интересы морали или иные. Моральные ценности действительно являются ценностями, и потому их нужно принимать в расчёт в любом подлинно рациональном и реалистическом раскладе. Так, даже Миршаймер допускает, что «существуют веские основания приветствовать вторжение Вьетнама в Камбоджу в 1978 году, поскольку оно отстранило от власти убийцу Пол Пота» (1994/95: 31).

Реалисты часто предполагают, что обычные граждане и даже политики, особенно в демократических странах, склонны недооценивать стоимость достижения интересов морали – и отсюда переоценивать доступное для этого пространство. Но в той мере, в какой это верно, большинство нереалистов представят аналогичную критику. В утверждении, что внешняя политика должна быть основана на рациональном расчёте затрат и выгод, нет ничего исключительно реалистического.

 

Реализм и предписывающая теория

 

Возможно, сильнейшие аргументы реалистов обращены к природе государств и искусству управления ими. Согласно доктрины raison d’é tat (государственных соображений), «где затронуты международные отношения, интересы государства доминируют над всеми остальными интересами и ценностями» (Haslam 2002: 12). Поскольку «первейшая обязанность» любого правительства – «перед интересами представляемого им национального общества», «те же самые моральные концепции не имеют больше к нему отношения» (Kennan 1954: 48; 1985/86: 206). Отсюда Моргентау говорит об «автономии политика» (1948/1954/1973: 12; 1962: 3).

Однако подобные аргументы являются этическими. Они сосредотачиваются на том, какие из

 

[51]

 

ценностей присущи международным отношениям, а не на том, должным ли образом внешняя политика подчинена нормативным оценкам. «Политика силы может быть определена как система международных отношений, где группы рассматривают себя в качестве финальных целей» (Schwarzenberger 1951: 13). Следовательно, Моргентау говорит о «моральном достоинстве национального интереса» (1951: 33). Труд о социальной истории послевоенных американских реалистов Джоэль Розенталь изящно озаглавил «Праведные реалисты» (1991).

Существует также центральное этическое измерение в аргументах реалистов, что к публичным действиям национальных лидеров и действиям частных лиц применяются разные стандарты (например, Carr 1939/1945/1946: 151; Thompson 1985: 8; Kennan 1954: 48). «В отличие от единичного человека, который может потребовать права судить политическое действие, руководствуясь универсальными этическими ориентирами, государственный деятель всегда будет принимать своё решение на основе государственного интереса» (Russell 1990: 51). Как у других профессионалов, у государственных деятелей есть профессиональная обязанность ставить в приоритет интересы их «клиентов». Как адвокат этически вынужден яростно защищать виновного клиента, а доктор (в пределах определённых границ), предполагается, будет делать благо больше для пациента, чем для общества в целом, так и государственный деятель, по природе своей должности, должен делать лучшее для своего государства и его интересов. Однако, в результате, внешняя политика – хотя и «аморальная» в том смысле, что она не оформлена и не оценивается напрямую принципами обычной морали, – не является «свободной от ценностей», но и не располагается за пределами этических или иных нормативных границ.

Может оказаться правдой, что когда на карту поставлено выживание государства, у ответственных национальных лидеров нет иного выбора, кроме как отбросить все другие соображения, включая мораль. Даже большинство моралистов согласилось бы с Макиавелли, что «если безопасность государства зависит от предстоящего решения, не следует учитывать, справедливо оно или нет» (1970: книга 1, глава 41). Но такой аргумент не менее применим против неморальных задач, таких как преследование экономических интересов или поддержка союзника. Выживание редко ставится на карту в международных отношениях.

Заблуждением является мнение, что «борьба за власть идентична борьбе за выживание» (Spykman 1942: 18). Другое заблуждение – «система принуждает государства вести себя в соответствии с диктатом реализма или ставить себя под угрозу уничтожения» (Mearsheimer 1995: 91). Многие моральные задачи внешней политики не представляют никакого риска для выживания нации. А другие национальные интересы попросту не ставят перед собой этического приоритета выживания. Как адвокат, узнавший, что его клиент планирует сознаться в убийстве, обычно должен нарушить конфиденциальность клиента, государственный деятель должен порой противопоставлять этические обязательства в отношении национальных интересов иным нормам и ценностям.

Не существует неоспоримой теоретической причины того, почему государству не следует придавать большое значение, например, борьбе с коммунизмом, исламо-фашизмом или

 

[52]

 

всемирной бедностью. Призывы к raison d’é tat и искусству управлять государством не могут определять, какие интересы государство имеет или должно иметь. «Национальный интерес» – это то, что термин очевидно обозначает, а именно – те интересы/ценности, которых придерживается нация. Утверждение некоторых реалистов (например, Morgenthau 1948/1954/1973: 5, 10), что государства определяют свои интересы в терминах силы, отражает глубоко дискуссионную и описательно неточную предписывающую теорию внешней политики.

 

Мораль и морализм

 

Реалисты, конечно, правы в своей критике «морализма», веры, что международные отношения можно должным образом рассудить исключительно конвенциональными моральными нормами. Но немногие (если вообще хоть кто-то) серьёзные теоретики и деятели и правда верили в это. Даже в межвоенный период активисты, к которым реалисты относились с уничижительным презрением, как к идеалистам, на самом деле, исповедовали более мудрые взгляды (Lynch 1999).

Что касается тенденции к морализму во внешней политике, особенно в США, реалисты могут предложить здоровые коррективы. Пятьсот лет назад мог бы разразиться скандал, если бы Макиавелли заявил, что хороший государственный деятель должен «научиться умению быть недобродетельным и пользоваться или не пользоваться этим, смотря по необходимости» (1985: глава 15). Однако в наши дни почти все студенты-международники согласны, что иногда хороший государственный деятель обязан поступать путём, несовместимым с принципами личной морали – например, больше раздумывать о сохранении жизней своих солдат, а не солдат противника.

Противоречие возникает по вопросам: когда, где и как часто нарушение моральных норм вправду необходимо. Реалисты предполагают, что анархия и эгоизм столь жёстко ограничивают свободу действия вопросов морали, что небольшим преувеличением будет сказать: государства в условиях анархии не могут позволить себе быть моральными. Тем не менее, это, по большей части, – условный эмпирический факт. Он не даёт почвы для категорического исключения морали из внешней политики. Даже если первостепенной обязанностью государственного деятеля будет национальный интерес, он не будет его исключительной обязанностью. Государства не только свободны включать, но и, в действительности, включают в своё определение национального интереса конкретные моральные задачи.

Реалисты справедливо напоминают нам об опасностях игнорирования «реальностей», укоренённых в анархии и эгоизме. Узкое видение «национального интереса, определённого в терминах силы» (Morgenthau 1948/1954/1973: 4, 10), разумеется, заслуживает рассмотрения во время дебатов о международных задачах государства. Но аргументы о том, что «никакие этические стандарты неприменимы к межгосударственным отношениям» (Carr 1946: 153) и что «универсальные моральные принципы не могут быть применимы к действиям государств» (Morgenthau 1948/1954/1973: 9), не только не выдерживают скрупулёзного критического рассмотрения, но и даже отражают

 

[53]

 

изложенные взгляды большинства ведущих определившихся реалистов – несмотря на их неудачную склонность повторять и подчёркивать подобные неопровержимо преувеличенные заявления.

Как отмечает Джон Герц, «посредничество, использование каналов, балансирование или контроль над силой, вероятно, превалируют чаще, чем неизбежность силовой политики дала бы основания полагать» (1976: 11). На самом деле, при тщательном изучении мы обнаруживаем, что большинство ведущих реалистов признают, что моральные и этические принципы – «действенные, но не управляющие» (Thompson 1985: 22). Карр утверждает, что «элемент моральности в мировом порядке игнорируется нереальным видом реализма» (1946: 235). Моргентау расуждает о «любопытной диалектике этики и политики, которая [диалектика] не даёт последней [политике], вопреки ей самой, избежать суда и нормативного управления со стороны первой [этики]», и допускает, что «нации признают моральные обязательства воздерживаться от причинения смерти и страданий при определённых условиях, вопреки воможности оправдать подобное поведение в свете… национального интереса» (1946: 177; 1948: 177). Нибур не только настаивает, что «адекватная политическая моральность должна вершить правосудие и над моралистами, и над политическими реалистами», но также утверждает, что «конечная цель» реалистического анализа – «найти политические методы, которые пообещают большинству достичь этической социальной цели для общества» (1932: 233, xxiv).

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: