Как размышлять о реализме и его критике

 

Мы вывели грустную тенденцию: реалисты склонны выталкивать важную способность к пониманию (инсайт) за пределы точки кризиса. Не только реалисты тяготеют к риторическим преувеличениям – взгляните, например, на заявление Николаса Спикмена о том, что «поиск власти осуществляется не ради достижения моральных ценностей; моральные ценности используют, чтоб облегчить достижение власти» (1942: 18), – но даже более умеренным заявлениям регулярно недостаёт необходимых свойств. Отметим отсутствие в процитированном выше утверждении Кеннана – что «необходимо позволить преобладать» неморальным соображениям – наречия, такого как «чаще всего», «часто» или даже «обычно». Схожим образом, Миршаймер, допуская значение институтов «на периферии», на той же странице делает очевидно ложное заявление, что институты «не оказывают независимого воздействия на поведение государства» (1994/95: 7).

Убеждённые сторонники теории часто легкомысленно скользят от (подтверждаемых) теоретических упрощений к (неподтверждаемым) описательным заявлениям. Как я неоднократно замечал, теории должны абстрагировать, упрощать и потому преувеличивать. Опасность возникает, когда эти упрощённые теоретические модели начинают представлять в качестве категоричных эмпирических утверждений. То, что реалисты не менее склонны к подобному беспорядку, чем сторонники иных теорий, вызывает иронию, но не слишком изумляет.

 

[54]

 

Уолтц удачно обозначает вклад реализма: что тот выделяет несколько «больших, важных и продолжительных паттернов» (1979: 70). Будь реалисты и сам Уолтц всегда столь скромны, дисциплина, особенно в Соединённых Штатах, была бы гораздо более состоятельна – особенно если бы реалисты смотрели в суть негативного вывода, что реализм не постигает самые большие и значительные вещи. Реализм просто не в состоянии объяснить огромное множество того, что происходит в международных отношениях.

Ответ реалистов, что они объясняют «важнейшие вещи», – спорное нормативное суждение. Более того, принимая во внимание «неопределённость» большинства предсказаний реалистов, никоим образом не заметно, чтобы реализм предлагал глубокие и удовлетворительные объяснения даже тех вещей, к которым он применяется (ср. Wendt 1999: 18, 251–9). Но даже если реализм адекватно объясняет несколько самых важных вещей, нет оснований сводить всю дисциплину до них. Конечно, мы не хотим сводить медицину сугубо к изучению и лечению лишь основных причин смерти.

Тот факт, что реализм не может отвечать за сущностные пласты международных отношений, не является основанием оговаривать или маргинализировать его. Хотя реалисты должны допустить подобное отношение и к другим теориям. Реализм должен быть важной, даже необходимой частью плюралистичной дисциплины международных отношенияй. Не меньше этого. Но и не более.

Знакомый вопрос «Вы реалист? » может быть употреблён, если мы понимаем под реализмом моральную теорию или мировоззрение. Небольшое число реалистов, особенно христиане-августинцы, такие как Нибур (1941; 1943) и Баттерфилд (1953), рассматривают реализм в этом контексте. Среди современных академических реалистов Роберт Гилпин (1986; 1996), возможно, близок к такому видению. Однако мировоззрения – естественное право, ислам, кантианство, христианство, школа Аристотеля, гуманизм – обычно не являются тем, что мы подразумеваем под «теориями международных отношений». Если мы говорим об аналитической или объяснительной теории, «быть» (или «не быть») реалистом не имеет особого значения.

Если бы реалистические предсказания или объяснения не были почти всегда верны почти по всему спектру международных отношений – и ни реализм, ни любая иная теория международных отношений не достигнет этого, – ни один серьёзный студент или практик в сфере международных отношений не желал бы «быть» реалистом в смысле того, чтобы всегда применять реалистическую теорию или действовать в соответствии с ней. Но если бы реализм никогда не предоставлял ценные инсайты или объяснения – и даже его самые строгие критики не предполагают этого, – ни один рациональный человек не хотел бы «быть» антиреалистом в том смысле, чтобы никогда не использовать реалистические теории.

Соответствующие вопросы – как часто, в каких сферах и с какими целями реализм или любая другая теория помогает нам понимать или действовать в мире. Мой обычный ответ – «гораздо реже, чем большинство реалистов утверждает, но гораздо чаще, чем многие критики хотели бы

 

[55]

 

допустить». Хотя важнее этого обычного ответа тот факт, что – в зависимости от чьих-либо политических интересов и существующих проблем – в своём анализе и действиях можно соответствующим образом использовать реализм регулярно, изредка или почти никогда.

Реализм должен быть частью аналитического инструментария каждого серьёзного студента-международника. Но если это – наш единственный инструмент или даже первичный, мы будем удручающе недовооружены для выполнения наших аналитических заданий, наше видение международных отношений будет прискорбным образом обеднено и, в том отношении, что теория оказывает влияние на практику, выполняемые нами в мире проекты непременно будут искажены и деформированы.

 

[56]

Глава 3. Либерализм

                                                                                        

Скотт Бёрчилл

 

Либерализм является самой устойчивой и влиятельной философской традицией со времен эпохи европейского Просвещения. Эта теория, выступающая за научную рациональность, свободу и неизбежность прогресса человечества. Это подход к государственному управлению, придающий большое значение личным правам, конституционализму, демократии и ограничении полномочий государства. Это также модель экономической организации, утверждающая о том, что рыночный капитализм наилучшим образом способствует благосостоянию всех путём наиболее эффективного распределения ограниченных ресурсов внутри общества.

Несмотря на своё давнее происхождение, влияние либерализма сегодня можно измерить его авторством двух глубинных тенденций в современной международной политике: распространение демократии после Холодной войны и глобализация мировой экономики.

Область изучения международных отношений испытывает влияние множества проявлений либеральной мысли. Эта глава начинается с анализа возрождения либеральной мысли после Холодной войны. Далее объясняется как либеральное отношение к войнам, распространение демократии и права человека продолжают формировать политическое мышление и поведение властных структур. Затем оценивается влияние экономического либерализма, в частности, теория взаимозависимости и либеральный институционализм, далее анализируются аргументы либерализма в пользу глобализации и влияние негосударственного терроризма на либеральную мысль. В заключении оценивается вклад либерализма в теорию международных отношений.

 

После Холодной войны

Крах советского коммунизма в начале 1990-х годов усилил влияние либеральных теорий международных отношений в академической среде; традиционная теоретическая мысль подверглась критике со стороны реализма, который стоял на том, что международным отношениям присуща цикличность. В подтверждение природы либерализма Фукуяма заявил в начале 1990-х годов о том, что распад

 

[57]

 

Советского Союза доказал отсутствие у либеральной демократии серьёзного идеологического конкурента: это был «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательная форма правления в человеческом обществе» (Fukuyama 1992, XI–XII). Этот аргумент был подкреплён переходами к демократии в Африке, Восточной Азии, Восточной Европе и Латинской Америке.

По мнению Фукуямы, окончание Холодной войны ознаменовало триумф «идеального государства», особенной модели политэкономии и «либерального капитализма» с новой силой без потребности в усовершенствовании: «дальнейший прогресс в развитии основных принципов и институтов» невозможен (Fukuyama 1992, XI–XII). Согласно Фукуяме, окончание сопротивления между Востоком и Западом подтвердило, что либеральный капитализм не вызывает сомнений в качестве модели, а также конечного пункта для политического и экономического развития человечества. Происходит «фундаментальный процесс, диктующий общую эволюционную закономерность для всех человеческих обществ, – короче говоря, существует некоторая Универсальная История, ведущая в сторону либеральной демократии» (Fukuyama 1992: XI–XII, 48).

Убеждение Фукуямы в том, что западные формы правления и политической экономии являются окончательной ступенью, которую должны достичь все, создаёт ряд трудностей для изучения международных отношений. Во-первых, его утверждение о том, что политическое и экономическое развитие завершается при либеральной капиталистической демократии, предполагает, что западный путь развития не столкнется в будущем с соперником и в конечном счёте приведет к глобальному согласию. Во-вторых, довод Фукуямы предполагает, что национальные, религиозные и культурные различия не являются препятствием для триумфа либеральной демократии и капитализма. В-третьих, тезис Фукуямы поднимает важные вопросы о власти и политическом сообществе. Например, каковы последствия глобализации для национальных государств и их суверенной власти? И каковы последствия для обществ, отвергнувших рыночный капитализм и парламентскую демократию?

Большинство либералов обрели оптимизм после Холодной войны благодаря цепочке неожиданных событий, что, по меньшей мере, демонстрирует то, что предлагаемый ими путь развития остается тернистым. Рост исламистского терроризма, переход к демократии в таких странах, как Таиланд, и сопротивление принудительному распространению демократии в Афганистане и Ираке означают, что чествование Фукуямой конца истории, возможно, является преждевременным.

Приверженцы либерализма убеждены, что о прогрессе в мировой истории можно судить по искоренению глобального конфликта и принятию принципов легитимности, которые были инкорпорированы во внутренний политический порядок. Это суждение составляет уже известный подход в международных отношениях, где поведение государств можно объяснить их внутренней организацией. Также это ведет к важному утверждению Дойла о том, что «либеральные демократии естественным образом стремятся избежать использования силы в отношениях друг с другом». Эта точка зрения отвергает реалистический подход о том, что анархическая природа

 

[58]

 

международной системы означает неизбежное состояние борьбы между государствами за власть и безопасность (Linklater 1993: 29).

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: