ГЛАВА 15. ВЫДАН ПРЕДАТЕЛЕМ

 

Угрюмо повисли набухшие от влаги ветки. Тропинка, блестя от бесчисленных лужиц, огибала густой кустарник. Тучи, почти касаясь верхушек деревьев, быстро неслись на юг, подгоняемые порывистым ветром. Люди шли усталые, но довольные удачно выполненным заданием. Шура напевал про себя. Как ловко пулеметная очередь остановила мчавшуюся грузовую машину, покрытую бурым брезентом! Но еще лучше было со второй машиной, которая на полном ходу врезалась в первую: шум, треск, взрывы, пляшущие языки пламени и груда мертвого металла. Никто из гитлеровцев не ушел, все погибли под обломками.

К землянкам пришли под вечер. Мокрые, продрогшие, рассаживались вокруг железных печек. Накаленные докрасна, они, казалось, готовы были разорваться, их обжигающее дыхание доходило до каждого. Партизаны чистили оружие, переговаривались.

– Юра, что нового по радио? – спросил Сухов, обращаясь к Козыреву, аккуратно принимавшему вместе с Чекалиным сводки Совинформбюро.

– Хорошего мало. Жмет, проклятый, откуда только силища такая. К Москве рвется. Волоколамск, Истра – вот где теперь бои идут. Да и под Тулой дела плоховаты. Под самыми стенами фашист стоит.

– А на Западе как? – вынимая затвор, спросил Василий Ильич.

– Все по-прежнему. Немцы бомбят англичан, англичане – немцев, да и все тут. А много ли от одной бомбежки толку? Да, в Западной Европе немец полным хозяином стал, – вздохнул Козырев.

– Так-то так, но все до поры до времени. Есть же там и рабочий люд! Он еще скажет свое слово, дайте срок. – Воронцов тщательно вытер затвор и, смазав его маслом, продолжал:

– Союзник союзнику рознь. Вот партизаны во Франции или в Греции, к примеру, – это друзья, ничего не скажешь. Они не подведут. А богачи американские или британские хоть и союзниками числятся, а сами камень за пазухой держат. Нас не проведешь. – Воронцов помолчал, уселся поудобнее и, подбросив дров в печурку, снова прервал наступившее было молчание:

– В гражданскую воевали мы с белогвардейцами, крепко били их, трофеи большие захватывали. А трофеи все больше американские, английские или французские. – Дядя Вася оглядел всех и продолжал: – Жадные эти господа до чужого добра. Лапы загребущие, все к чужому, как мухи на мед липнут.

В углу на нарах сидел Шура и тоже чистил оружие. Сегодня он был особенно молчалив.

– Сыграть, что ли? – закинув руки за голову, спросил, щуря глаза, Василий Ильич. – Где мой баян? Сашок? Что ты там молчишь? Иди, садись поближе.

– Пистолет чищу, – раздался Шурин голос.

– Да ты, браток, я вижу, приуныл. Не заболел?

– Немного нездоровится… Пройдет…

Дверь отворилась. На пороге появился Татаринов, за ним Жуков. Они слышали последние слова Василия Ильича и Шуры.

– Чекалин, садись сюда, – указал на скамейку около себя командир. Шура медленно встал и нехотя сел.

– Что с тобой? Заболел – скажи прямо. Стесняться не приходится.

– Жар у меня, знобит, все тело ломит, – вяло ответил Шура.

В отряде не было ни одного медицинского работника, и Шуру решили направить к фельдшеру Королькову. В провожатые ему командир выделил Воронцова и Сухова.

 

Темная ноябрьская ночь. Шумит мокрый лес. Сырой ветер поднимает остатки опавших листьев, пронизывает тело. Три фигуры остановились на опушке. Дальше, по обеим сторонам небольшого оврага, протянулась деревня Мышбор.

– Шура, возьми пару гранат, может пригодятся, – Сухов сует в карман Шуры гранаты.

– Выздоравливай быстрей, приходи обратно… А то соскучимся по тебе, – ласково говорит Воронцов, похлопывая Шуру по плечу.

– Пойду. Прощайте, друзья!

Шура шагнул во тьму и мгновенно пропал в ней. Партизаны постояли немного и скрылись, словно растаяли. Ветер пронесся в вышине. Шумит, гудит ноябрьский лес.

Шуре нездоровится: тело ломит, хочется отдохнуть, выспаться. Узелок с продуктами кажется тяжелым. «Вот не вовремя заболел, – думает Шура. – Простудился, наверное, в разведке».

Окраина деревни. Смутно вырисовываются дома, они кажутся большими черными пятнами на общем серо-черном фоне. «По улице идти нельзя: могут патрули встретиться», – рассуждает Чекалин. Он берет правее, движется огородами, садами. Вот и дом Трошина. Рука Шуры коснулась холодного стекла. Тихонько стукнул несколько раз. В сенях зашевелились.

– Кто здесь? – голос хозяина глух, насторожен.

– Это я – Чекалин, – громким шепотом, наклоняясь к двери, сказал Шура. Дверь приоткрылась.

– Заходи быстрей. Дверь поплотнее закрой.

Тепло властно охватывает тело Шуры. Сильнее захотелось спать. «Наконец-то отдохну», – думает он.

– Беда, Чекалин!

Хозяин наклонился над сидящим на лавке Шурой. И тут в тусклом свете коптилки Шура заметил лежащие в углу немецкие ранцы, опушенные мехом. «Разве здесь немцы есть? Странно, раньше их не было», – удивился Шура.

– Плохо, парень! Вчерась под вечер немецкий отряд понаехал, по хатам разместились. И у меня двое стоят. Сейчас их нет: патрулями ходят, но греться частенько забегают. Беги из Мышбора, неровен час – беда придет!

– Вижу, что немцы. Но как быть? Заболел я, дядя Степа, хотел через вас с Иваном Степановичем связаться. Подлечиться малость нужно.

– Тогда прятать тебя придется… Ладно. На чердаке у верного человека спрячу. Идет?

Шура задумался. «Пожалуй, лучше уйти в Песковатское, там знакомых побольше. Дождусь Королькова там».

– Нет, дядя Степа, пойду в Песковатское. Подлечусь – и в отряд. Долго засиживаться не буду. Завтра пришли ко мне Ивана Степановича. Он не откажет. Я буду в нашем старом доме. Пускай придет под вечер, когда стемнеет. Скажи только, не забудь.

– Смотри, дело твое… Продукты есть? А то дам.

– Все есть, спасибо. Пойду… До свиданья.

Снова ноябрьская ночь. Шура осторожно обходит деревню, поднимается в гору. Вот и лес. Порывы ветра забираются в рукава, стараются сорвать шапку.

Старый дом, где Шура провел детство, – низенький, обмазанный глиной, последнее время пустовал. Он пробирался к нему задворками. В середине села перешел пустынную улицу. Не заметил, как отделилась от одного дома серая тень и, крадучись, пошла за ним. Это был староста Авдюшкин. «Кто это может быть? – думал староста. – Наши деревенские все спят». Опасность черным крылом нависла над Чекалиным, но он не заметил ее в эту темную сырую ночь.

Около старого дома он остановился, перевел дыхание, осмотрелся и толкнул входную дверь, которая тихо скрипнула. Он вздрогнул и оглянулся. «Да это же молодой Чекалин, – подумал про себя Авдюшкин и радостно потер руки. – Из партизанского отряда птичка сама в клетку залетела. Доходец! »

Дверь за Шурой закрылась. Приятно снова попасть в родную хату, где все знакомо с детства. Вот и печь, широкая и удобная. Шура любил, забравшись на неё, слушать сказки и рассказы отца и матери. Он плотно завесил окна попавшим под руку тряпьем, зажег коптилку и начал растапливать печь. Дрова потрескивали, распространяя тепло. Вскоре он согрелся. Усталость и боль в голове и теле заставили его лечь.

Приятно потянуться на печи. Она такая теплая, уютная. Но сон не приходил. Стучит в висках, словно молоточки ударяют по голове. Около Чекалина лежит граната, а другая – повыше на полочке. Вскоре Шура забылся. Спит он и видит, будто раскаленный горн в кузнице деда обдает его жаром! У наковальни стоит дед с огромным молотом в руках и кричит: «Давай, давай, повертывай! », а сам бьет молотом по ярко-красному металлу: раз-раз-раз… И вдруг молот заполняет собой всю кузницу, поднимается вверх и вместе с потолком обрушивается на Шуру.

– А-а-а… – вскрикнул он, вжимая голову в плечи…

И тут же раздалась отрывистая автоматная очередь. Шура открыл глаза и услышал звон разбитых оконных стекол. Он соскочил с печи. «Немцы! Кто их привел? » Обрывки мыслей путались в голове. Схватил гранаты. Удары прикладов посыпались в дверь. Она с грохотом упала. На пороге немцы. Автоматы, как рога, высунулись из темной впадины двери.

– Сдавайсь! Руки вверх! Хенде хох!

– Та я вам и сдался!

Граната шлепнулась под ноги гитлеровцев. Те отхлынули от входа. Но взрыва не последовало. Шура рванулся к окну, вышиб раму и выскочил на улицу. Около хаты обрыв к реке. Приостановившись, бросил вторую гранату. Она взорвалась у порога дома. Осколки пронеслись над головой Чекалина. Крики и стоны немцев говорили, что граната не пропала даром. Шура побежал дальше, по лугу. Вот и стог сена. Позади, кажется, никого нет. Он залегает в стог. «Пережду, а потом проберусь к своим», – подумал он.

Немцы вначале опешили и, потеряв партизана из виду, начали беспорядочно стрелять. Но за углом дома притаился Авдюшкин. Его глаза отметили путь Шуры. Он указал на стог сена и остался стоять на обочине дороги, оглядываясь вокруг. Немцы окружили стог и начали ворошить сено. Штык впился в ногу Шуры. Он промолчал, только крепко стиснул зубы. Через несколько минут всего исколотого немцы вытащили Чекалина из стога, крутили руки, повели в штаб. Занимался день…

Когда Шура поравнялся с Авдюшкиным, староста, нагло улыбаясь, произнес:

– И как же ты попался? Убьют тебя али как? Вот, скажи, беда!

Не повернув головы, Шура сквозь зубы бросил:

– С предателем не разговариваю. Пошел прочь, гадина!

Слова его потонули в брани немцев и ругани старосты. Штык снова впился выше колена в ногу Шуры. Кровь окрасила брюки…

Шуру бросили в грязный чулан без окон. Оставшись один, он стал осматриваться. Пол крепкий, стены тоже – убежать трудно. Удалось высвободить руки. Но как болят ноги, исколотые штыками! Кругом тишина, кромешная тьма. Он один, окружен врагами.

С трудом Шура поднялся на ноги. Опираясь о стену, медленно обошел чулан, ощупал пол, стены, каждый угол, но все было крепко, прочно, добротно. Морщась от боли, Шура прилег на пол и забылся тяжелым сном. Проснулся уже утром. Боль немного утихла. Пропел петух. У двери послышались шаги, затем она открылась, и на пороге появилась группа немцев.

– Выходи!

Шура вышел, ни на кого не глядя. Глаза, привыкшие к темноте, не выдерживали дневного света, невольно закрывались.

 

Песковатское позади. По наезженной широкой дороге идут немцы. Автоматы наготове. В середине – Шура. Его подгоняют ударами прикладов. Он прихрамывает. Вдали слева – серенькие домики деревни Курьяновки. Кругом ни души. Ветер завивает дымы над крышами домов. Вдали поблескивают рельсы железнодорожного пути на Козельск. Кругом поля. Тусклое солнце едва заметно сквозь белые облака. Шура с жадностью смотрит на родные места. Сколько по ним езжено, сколько пройдено! Каждый кустик знаком и близок.

Вот и город. Из-за занавесок окон смотрят жители. По городу понеслась весть «Из Песковатского немцы привели партизана». И многие узнали в нем Шуру Чекалина…

Дверь в подвал со скрипом приоткрылась, в нос ударило затхлым. Шура, подталкиваемый сзади, упал на грязную солому. Дверь с режущим скрипом закрылась. Так очутился он в застенке комендатуры Лихвина.

 

Елин радостно потирал руки. Теперь немцы про партизан все узнают: мальчишка скажет, не выдержит. Присел за стол. Черные глаза злобно поблескивают. Крикнул:

– Позвать Смирнова! Где он там запропастился? Когда нужно, никогда нет.

Появился Смирнов.

– Пойди и доложи от моего имени, что важный партизан попался.

– Слушаюсь! – Смирнов поспешно вышел. «Жди голубчик, так от твоего имени и стану докладывать, – думал он. – Я лучше от своего доложу коменданту».

Смирнов направился к комендатуре. Вошел в кабинет, осторожно притворив дверь. Комендант сидел, откинувшись в кресле.

– Что хорошего принес, полицай? – небрежно сквозь зубы бросил Фогнер.

– Господин комендант, – глаза Смирнова заблестели, – поймали важного молодого партизана, который…

– Генух, генух, знаю, знаю… Больше новость найн?

Смирнов в недоумении покачал головой.

– Ну иди, я занят, – немец указал плеткой на дверь. Полицейский, сгорбившись, вышел.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: