Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


ГЛАВА 16. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ВСТРЕЧА



 

Надежда Самуиловна была в деревне Токарево. Она сильно тосковала по сыну. Те скудные сведения, которые доходили до нее, не могли успокоить сердце. А тут уже другая неделя пошла – нет вестей ни про Шуру, ни про мужа. Она думала о них. Живы, здоровы ли? И решила, несмотря на опасность, навестить обоих.

Скучал по жене и Павел Николаевич. Однажды, после ужина, он вошел в землянку Жукова.

– Ты что, Павел Николаевич, не отдыхаешь? – встретил его комиссар.

– Не спится, товарищ комиссар. У меня просьба есть. Давно не видел жену, хотел бы встретиться. Она сейчас в Токареве, свои сказывали. Агееву, говорят, помогает.

Жуков задумался. Вынул кисет, свернул самокрутку, предложил Чекалину. Тот не отказался. Сделав две затяжки, Жуков сказал:

– Трудное дело, Павел Николаевич, но придется тебя отпустить. Сходи повидайся, а заодно свяжись с агеевцами, от них что-то давно вестей нет. Через час зайди, я с Татариновым согласую, тогда и трогай.

– Спасибо. А задание, какое дадите, выполню. – Надев шапку, Павел Николаевич вышел из землянки.

На другой день с утра он уже шагал проселочными дорогами и лесными тропинками. К вечеру показалось Токарево. «Где же найти Надю? » – думал он, идя по селу. Павел Николаевич увидел людей у колодца и направился было к ним, как вдруг узнал в идущей с ведрами женщине жену. Он ускорил шаги.

– Ой, – вскрикнула Надежда Самуиловна, увидев мужа. Сдерживая себя, она глазами показала на дом, и оба они, как ни в чем не бывало, вошли в хату…

Допоздна засиделась Надежда Самуиловна с мужем. Жадно расспрашивала о сыне, смахивая с глаз слезу. На другой день Павел Николаевич ушел в отряд. Приход мужа еще сильнее разбередил сердце матери. С новой силой захотелось повидать Шурика. И она решила отправиться в Песковатское. Трудная дорога предстояла ей. Ее, коммунистку, хорошо знали в районе. Но она не испугалась ни немецких патрулей, ни возможного предательства.

Отпросившись у Агеева, Надежда Самуиловна отправилась в путь. Заодно она должна была произвести разведку в Лихвине. Сведения могли понадобиться агеевскому отряду, который поддерживал связь с отрядом Татаринова.

Ноябрьский ветер свободно гулял по почерневшим полям; кругом неуютно, сумрачно. Надежда Самуиловна шла по разбитой дороге. Рядом шагал Виктор – мать не захотела оставить его одного в незнакомом селе. В середине дня они уже подходили к Песковатскому. Там жила ее свекровь. Увидев Надежду Самуиловну, расплакалась. Вытирая слезы концом платка, рассказала:

– Надя, милая, Шуру-то взяли проклятые, немного ты не застала его. Сегодня утром под конвоем на Лихвин погнали.

Мать стояла ни жива ни мертва. Неужели она больше не увидит сына, никогда не приласкает своего родного Шурика? Свекровь подошла к окну, посмотрела на улицу и, обернувшись, проговорила:

– О Шуре все знают. Сейчас о нем только и разговору. Тебе опасно оставаться. Уходи обратно. Неровен час, заберут…

Но мать, как вошла в комнату, как села на лавку в углу, так, не раздеваясь, и сидела, опустив голову. Слова свекрови доносились откуда-то издалека. Пересиливая себя, устало выдавила:

– Тяжело мне. Не могу я идти. – Надежда Самуиловна отвернулась к окну, потом обернулась и твердо произнесла:

– Не пойду никуда!

Лицо ее сразу осунулось, как после тяжелой болезни. Глаза снова и снова наполнялись слезами. Они медленно стекали по лицу. Витя сидел рядом и, всхлипывая, тер глаза.

Надежда Самуиловна резко встала, раскрыла платок, сняла пальто. Спокойно сказала:

– Сильно устала я. Отдохну, а утром тронусь дальше. У меня еще много дел.

– Ну смотри, делай, как знаешь…

 

Рано утром резкий стук в дверь разбудил свекровь и Надежду Самуиловну. В дверь, пригибаясь, вошел Авдюшкин. Увидел Чекалину, улыбнулся, сел за стол. Смотря на мать нахальными глазами, он помолчал некоторое время и спросил притворно ласково:

– Из далеких краев к нам? Сынка навестить? Так, так… – И уже грубо крикнул: – Пойдем, Чекалина, сына выручать. Пойдем! Тебе тут делать нечего, а нам ты нужна!

Авдюшкин забрал и Виктора и вместе с полицаями доставил мать и сына в Лихвин. Елин, сидя за столом, нервно пощипывал бороду.

– Наконец-то! Коммунистка лихвинская попалась? Дело. А то все куда-то поскрывались.

Не могла спокойно стоять Надежда Самуиловна. Ненависть кипела в сердце. Она метнула взгляд в предателя:

– Нет, шкура продажная, не скрываемся, а дело свое делаем.

Лицо Елина передернулось.

– Ишь какая смелая! А известен тебе наш закон: всех коммунистов начисто истреблять, чтобы духу их не было? Так господин комендант приказал.

– А давно ли фашистский закон твоим законом стал, душа кулацкая?

– Молчать! – голос предателя сорвался на высокой ноте. – Крышка тебе! Капут! Поняла?

Надежда Самуиловна, не отрываясь, смотрела в глаза Елину. Она не боялась его. Села на стул, отвернулась. Авдюшкин боком протиснулся к Елину.

– Дело-то ясное. Я ее уж как-нибудь знаю. Смотрите, господин бургомистр, что выходит: муж – партизан, сын – партизан, да, слава богу, попался. А сама не иначе тоже партизанит. Чего с ней возиться? Первый раз, что ли?

Елин оглядел Чекалину и, обращаясь к Авдюшкину и стоящему рядом полицейскому, приказал:

– Расстрелять! Зарыть, как собаку. А валенки снимите, чего добру пропадать!

У Надежды Самуиловны пересохло во рту. Не от страха. Ненависть, разрастаясь, бушевала пламенем в душе. Глаза остановились на тяжелой пепельнице, стоявшей на столе. «Схвачу, – подумала она, – ахну проклятого, чтобы издох». И она уже сделала заметное движение к столу, но сдержалась. «Нет, если ударить его, то и сама пропаду сразу, и Витька погибнет. Но что же делать? »

В этот момент в кабинет вошла незнакомая Надежде Самуиловне женщина и обратилась к Елину:

– Жить негде, господин начальник. Немцы забрали дом под склад. На дворе уже зима, дети хворают.

– Приказ немецкого командования надо выполнять, сама знаешь. Стало быть, придется в другой дом, к родным или к знакомым перебираться.

Женщина, заливаясь слезами, чуть слышно произнесла:

– Нет у меня ни родных, ни знакомых, все уехали. Куда ж я пойду?

Надежда Самуиловна, видя, что Елин занят, попросила:

– Разрешите, господин бургомистр, привести сына Виктора… Он там внизу, на улице. Раз умирать суждено, так уж вместе…

– Веди, только быстрее.

Она вышла во двор, увидела Витю, сидевшего с собакой на ступеньках, и сердце ее сжалось: и этот на краю гибели стоит. Огляделась. «Лучше пусть застрелят, чем отдаться в руки изменникам! » – решила Надежда Самуиловна.

– Бежим, Витя, быстрее только!

Мать с сыном незаметно вышли со двора городской управы и задворками выбрались к дому подруги Надежды Самуиловны – Клавдии Семеновны, работницы лихвинской больницы. Собака бежала за ними.

– Клавушка, милая, возьми собаку, закрой ее покрепче, а то, боюсь, выдаст. Убежали мы от бургомистра. Расстрелять хотел.

Собака осталась за калиткой. Мать с сыном двинулись дальше. Вот уже позади Лихвин…

 

– Где Чекалина? – спросил Елин у Авдюшкина. – Веди ее сюда.

– На дворе, господин бургомистр, с сыном сидит.

– Приведешь – и корень из земли вон. Вместе с сыном в расход пустишь… Около трактора…

Авдюшкин скрылся, но через несколько минут вбежал. Глаза его бегали, руки тряслись:

– Убежала, недоглядели…

Черные глаза Елина уставились на Авдюшкина, веко задергалось.

– Болван! Что ты наделал? Не найдешь Чекалину с сыном – головой поплатишься! – закричал бургомистр.

– Бегу! Найду подлую. – Авдюшкин скрылся за дверью.

Но он не нашел Чекалину.

 

ГЛАВА 17. В ЛАПАХ ВРАГА

 

Шура лежит на соломе. Тело ноет. Хочется пить. Голова свинцом налита. С трудом открыл глаза. Стал всматриваться в темноту. Усталые, изможденные люди дремали в этот ранний час. Кто-то кашлял, кто-то бредил во сне, изредка вскрикивая. Здесь были и другие арестованные люди. Он опять закрыл глаза, прислонившись к стене. Так, в полузабытьи, дождался рассвета. Через оконце пробивался ноябрьский день. Шура с трудом встал, подошел к окошечку, которое оказалось на уровне с его головой. Перед ним расстилалась площадь. Сколько раз он ходил по ней! Дорогие, милые места! Давно ли шел он по ней радостный на первомайской демонстрации! Сколько было веселья, задора в праздничной колонне! С каким подъемом пели: «Широка страна моя родная! » А вечером гулял с товарищами по улицам, заполненным празднично одетым народом. Вон скверик. Там, у ограды, назначил он встречу с Надей. Она пришла с запозданием. А он волновался: придет или нет?.. Надя, где ты? Площадь, прикрытая выпавшим за ночь снегом, была пуста. Лишь ветер гнал по ней опавшие листья, клочки бумаги. Площадь пересек немецкий патруль. «Вот они, гады. Сколько горя нам принесли», – глаза Шуры с ненавистью проводили удалявшихся гитлеровцев.

На пороге комендатуры стоял немецкий часовой в надвинутой на уши пилотке. «Что, фашист, холодно? – подумал Шура. – Ничего, скоро жарко будет. Немного осталось ждать. Наши вот-вот придут. Что будешь тогда делать? »

Мучительно заныла нога, стало трудно стоять. Он присел. Нога не проходила. В углу два молодых парня о чем-то шептались. До Шуры донеслись слова: «Окно… Пролезать… Если поведут… Партизаны…» Шура стал прислушиваться, но говорившие замолчали. «Молодцы, не падают духом, о побеге мечтают», – решил он. Значит, эти парни готовы к борьбе, не потеряли надежду освободиться. Превозмогая боль, подсел к ним, спросил:

– Бежать думаете? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Дело трудное: охрана крепкая, комендатура рядом, а наверху, на балконе, пулемет. Отсюда не выбраться… Вот если бы повели куда. Там, на воле, скорее фашиста проведешь…

Шура понравился собеседникам. Его честный, открытый взгляд вызвал доверие. Шура узнал, что они – сержанты, пробирались через линию фронта из окружения, но были пойманы. Теперь мечтают о побеге.

– С нами хочешь, дружище? – Слышали про тебя. Партизан, знаем! Что ж, потолкуем!..

Один из сержантов – смуглый, с перевязанным лбом, нагнувшись к Шуре, сказал:

– Ты прав, дружище. Из этой конуры не так-то просто выбраться, но надо: не подставлять же голову фашисту. Ты, пожалуй, нам помочь сможешь. Местность, конечно, знаешь, к партизанам сможешь провести. Это так. Но вот слаб ты, друг, не вытянешь. Вот какая беда. Что скажешь?

– Вы меня не знаете. Сил во мне достаточно. Это я сейчас немного устал, да и приболел. Выберусь на волю, им, проклятым (Шура кивнул в сторону окна), дам жару. За все отомщу! Расскажите, как думаете бежать, каков план…

Долго шептались узники лихвинской комендатуры, забившись в угол подвала.

Скрипнула дверь. На пороге трое немцев, с ними Смирнов. «За очередной жертвой пришли», – подумал Шура. Шаря глазами по подвалу, Смирнов громко сказал:

– Чекалин, собирайся! На допрос пойдешь!

Шура оглядел всех четверых, встал. «Вот они, враги. Эх, гранату бы! Я бы им показал «собирайся».

В комендатуре за столом развалился Фогнер. На стене над ним портрет Гитлера. Около коменданта, согнувшись, сидела переводчица Лисичкина. Поодаль стояли Елин и Смирнов. Бургомистр поглаживал бороду, исподлобья глядел своими черными глазами на Чекалина. Фогнер, играя плеткой, встал, медленно подошел к Шуре. Постучав плеткой по сапогу, отрывисто бросил:

– Партизан? Где отряд? Кто командир? Говори! Быстро!

Плетка нависла над головой Шуры, но он молчал. Задав еще несколько вопросов и не получив ответа, Фогнер сел за стол, закурил, поманил рукой Смирнова и через переводчицу что-то сказал ему. Тот, кивнув головой, вышел.

– Я жду, – продолжал комендант, играя плеткой. Он хотел казаться невозмутимым. Он привык к тому, что на его вопросы отвечали сразу. А здесь, в этой непонятной стране, все по-иному: «То ли дело в Дании, спокойно, а тут подростки (он посмотрел на Шуру) берутся за оружие. Ну, ничего, сейчас заговорит».

Шура смотрел мимо коменданта в окно, в котором виднелись площадь, улица, школа. Все дорогое и близкое стало таким далеким… Он стоял и молчал, словно все происходящее его совершенно не касалось. Спокойствие Шуры взорвало, наконец, Фогнера.

– Ты, руссиш швайн! Что молчишь? Говорить надо, – в такт словам он стал бить плеткой по плечам и груди Чекалина. Несколько ударов пришлось по лицу. Кровь алой струйкой потекла по краям губ. Сплевывая, Шура сказал отчетливо, весь подавшись вперед и сжимая кулаки:

– Говорить не буду. Ясно, фриц? И не спрашивай. Партизан хочешь поймать? Не выйдет: кишка тонка. Да и ростом не вышел… Да, вот еще… забыл… – Шура плюнул точно в подбородок коменданта. Фогнер от неожиданности растерялся. Вынув платок, вытер лицо, подошел к Чекалину и ударил его несколько раз плеткой по лицу. Елин тоже набросился на Шуру. Его мохнатые кулаки били сильно, хлестко. Он сбил Шуру с ног. Вытирая вспотевшее лицо, сказал:

– Да что с ним церемониться, господин комендант! Не хочет, стервец, говорить. Петельку на шею – и дело с концом. – Елин сделал рукой полукруг около шеи.

Шура, придя в себя, поднял отяжелевшую голову, посмотрел на бургомистра и, тяжело дыша, произнес:

– Руки у тебя, гадина, сильные, да скоро их отобьют. Висеть будешь на суку, предатель!

Елин не ответил, только вытер лоб платком.

Шура встал: он не хотел казаться слабым, беспомощным.

– Что делать с ним, господин комендант? В расход или как? – спросил Елин.

– Погоди, бургомистр, еще поговорим. Мальчишка образумится.

Но «мальчишка» молчал, подняв окровавленное лицо. Губы его презрительно кривились, а глаза, темные, глубокие, были устремлены вдаль. Фогнер начал яростно ругать партизан и Шуру. Волосы на голове коменданта растрепались, лоб покрылся испариной, голос стал хриплым. Переводчица еле успевала переводить.

Шура больше не мог терпеть ругани обер-лейтенанта. Собрав силы, он одним скачком очутился у стола, схватил чернильницу и, размахнувшись, бросил её в лицо коменданта. Она угодила ему между глаз. Чернила фиолетовыми потеками размазались по лицу.

Елин и один из немцев подбежали к Шуре, схватили за руки и стали их выворачивать. Чекалин упал на пол, но не вскрикнул. В этот момент вошел Смирнов и подал Фогнеру черную коробочку.

Солдаты крепко держали Шуру. Его голова была откинута, глаза закрыты, зубы сжаты. Фогнер методично вгонял длинные металлические иглы под ногти Шуры. Они синели, наливались кровью. Но Шура, стиснув зубы и закрыв глаза, молчал. Он так и не сказали ни слова мучителям. Потом он снова потерял сознание и упал. Комендант сапогом повернул его голову и плеткой указал на дверь. Шуру вынесли. Фогнер остался один.

Долго ходил по комнате комендант, прикладывая мокрую повязку к лицу. Шаги гулко отдавались. Плетка, как застывшая коричневая змея, валялась на полу. Рядом алели пятна крови.

– Что за страна! Скифы! Фанатики! Не сказал ни слова! Мальчишка не сказал мне, кадровому офицеру германской армии. Да, в Копенгагене, этого не было. Откуда такая сила воли, откуда эта лавина упорства? – Этого Фогнер не знал. На свой вопрос ответить не мог. Ему вдруг стало страшно. Он оглянулся, прислушиваясь к завыванию ветра за окном. Затем подошел к приемнику, стоявшему в углу на столике. Послышались звуки танцевальной музыки. Но Фогнер не успокоился, настроение не поднялось. Он продолжал неторопливо ходить по комнате, изредка зябко поводя плечами.

Очнулся Чекалин в середине дня. Мучительно болели искалеченные пальцы. Он посмотрел на них, и слезы невольно выступили на глазах. Лицо, покрытое фиолетовыми кровоподтеками, нестерпимо горит. Усталость сковывает все тело. Хочется спать, забыться. Чья-то заботливая рука поправляет солому у Шуриной головы, кладет под нее свернутую шинель. Воспоминания о недавней пытке приходят к нему. От этого боль усиливается, словно иглы коменданта снова пронзают израненное тело. «Звери, – думает он, – скоро за все ответите. Партизаны отомстят. Красная Армия вернется»

Мысли неожиданно обрываются. Шура чувствует, что проваливается в бездну. В глазах – темнота. Затем мысли снова заметались в голове. Перед ним проходят картины партизанской жизни. Землянка. Около железной печки сидят партизаны: Татаринов, Жуков, Воронцов, Петька… Огонь гудит, будто старается вырваться из железных оков. Но вот он начинает расти, заслонять фигуры сидящих. Огненные языки, словно гибкие лапы гигантского зверя, выхватывают из темноты какие-то предметы, людей, потом всё исчезает. Появляется голова немецкого коменданта, рядом – бешеные глаза и всклокоченная голова Елина. Губы немца шевелятся. Он говорит: «Быстрее новую иголку! » Но что такое? Огненные языки вдруг коснулись немца и Елина. Они гримасничают, но огонь делает свое дело…Никого нет… Тишина… Огонь исчез… Осталось одно небо. На фоне его появляется лицо матери, рядом Надя. «Мама! » – Кричит Шура…

Под вечер, когда сумерки вползли в подвал, он снова очнулся. Пока был в забытьи, около него по очереди дежурили узники подвала, меняли повязку на голове, поправляли шинель. А теперь, когда он пришел в себя, каждому хотелось что-то сделать для него, сказать ласковое, ободряющее слово. Имя Чекалина было у всех на устах. Ведь мальчишка еще, а сколько мужества и упорства! «Настоящий сын Родины! » – сказал про Шуру один старик, сидевший в подвале с самого прихода немцев.

Снегом и северным ветром надвинулась ночь. Шура проснулся. Темно, ничего не видно. Городок в тишине. Лишь изредка залает собака, и перекликнутся немецкие патрули. А вот и утро – хмурое, неприветливое.

Когда поднялось солнце, осветив припорошенную снегом землю, группа солдат пересекла площадь и остановилась у комендатуры. Цвигель в сопровождении двух солдат направился в подвал. Часовой вытянулся. Вывели семь красноармейцев. Двое еле передвигались. Их подгоняли прикладами. Они падали, спотыкались, стараясь поспеть за остальными. Когда красноармейцы поравнялись с окошком подвала, Шура, улучив момент, громким шепотом бросил сержанту с перевязанным лбом:

– Не робей, дружище! Действуй! – Тот незаметно для конвоиров чуть кивнул головой, улыбнулся.

Процессия двигается по улицам Лихвина. Из окон украдкой смотрят жители. «К трактору повели», – говорят они друг другу. Это смерть. Домики окраины остались позади. Показался глубокий овраг. Он порос мелким кустарником, тянется до самого леса, чернеющего вдали. Над обрывом вмерз в грунт наполовину разобранный трактор.

Раздались слова команды. Цвигель расставил приговоренных над оврагом. Сержант с другом встали к краю шеренги. Немцы, ожидая команду, держали винтовки у ног. И вдруг – прыжки, треск ломающегося кустарника, топот ног. Приговоренные задвигались, повернули головы в сторону убегавших, в глазах зажегся огонек надежды.

Немцы подбежали к краю обрыва. Вдали виднелись мелькающие фигуры. Началась беспорядочная стрельба. Один из беглецов упал. Другой исчез в кустарнике. Немцы прекратили стрельбу.

 

Сержант, переводя дыхание, остановился, прислонившись к дубу. Он жадно вдыхал лесной воздух, осматривался, изредка вздрагивая. Повязка во время бега слетела, и кровь двумя полосами стекала по лицу. Он поднял руку, провел рукавом по лбу и пошел вдоль опушки.

Через час Цвигель доложил коменданту о выполнении приказа. О бежавших ничего не сказал.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-04-09; Просмотров: 315; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.034 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь