ГЛАВА ВТОРАЯ. ОБЩЕУКРЕПЛЯЮЩАЯ.

Морозец в том благословенном январе стоял славный!

Столбик как будто прилип к отметке — 25°С. Но Водопад ходил без шапок. И дело тут было не в хайерах, достигших длины, подобающей звёздам кассетной культуры. Дело было в теплых волнах благого расположения. Они накатывались ровными рядками, иногда, впрочем, взбрыкивая и обрушиваясь ласковым девятым валом.

Ежедневно малость озверевший почтальон швырял Дёмину в лицо пачку писем, толщиной в три пальца. Из разбросанных по квартире конвертов сочились елей и патока, выглядывали бретельки девичьих лифчиков.

Из Москвы дошли слухи: почти 800 музыкантов рок-лаборатории на вопрос "Лучшая группа 1987 года?" единогласно ответили: «Водопад имени Вахтанга Кикабидзе!»

Примерно раз в три дня телефон в ДК поднимал оглушительный трезвон. Длина сигналов указывала их междугороднее происхождение. К трубке сбегался весь штат Дворца Культуры: директриса, электрик и Дёмин. И в общем-то можно было понять, что звонки откуда-то из Москвы, Ленинграда или Харькова. И в общем-то можно было домыслить, что где-то там в Европе все билеты давно проданы, и Водопаду остаётся только приехать и расписаться в ведомости, но куда и когда? — ведал лишь аллах и абонент на том конце провода.

Наивный! Откуда ж ему было знать, что верхотурские связисты давно заменили телефонные мембраны на печные заслонки.

Но не родилась еще та печная заслонка, которая смогла бы остановить независимого московского менеджера Наталью Комарову. Она пробомбила звонками и телеграммами не только ДК и Водопад, но и все верхотурские райкомы с исполкомами.

Её тактика «выжженной земли» прижала группу к реке. Позади раздался звяк. Это о край полыньи билась бутылка с запиской: «Попробуйте не приехать!... Комарова... »

Толстый Лукашин в громадной шубе едва втиснулся в скворечник свердловского рок-клуба.

На "Олимпе" крутилась бобина. Под бобиной хихикал детина в наушниках. Там клокотали страсти героев "Панк-съезда".

Президент Грахов встал из-за стола, приобнял Лукашина и, заметно волнуясь, сказал:

— Френк Заппа ты наш, ненаглядный!

На реснице президента бухла скупая мужская слеза. Лукашин крякнул.

— Знаешь что, — продолжал Грахов, — в марте у нас день рождения. «Нюанс» будет, «Цемент», «Чайф»… Ну, и вы давайте.

Лукашин крякнул. ,

— Да ты не волнуйся, — сказал Грахов. — Ну и что, что второй раз на сцене?... Мы вам верим. Дерзайте!

И всплакнул на лукашинском плече.

Шубу сдали в Верхотурский краеведческий музей.

... Ну, а уж когда из Питера сообщили, что в «Авроре» вот-вот опубликуют целую страницу, посвященную Водопаду, нервы у всех сдали. Все начали кричать и шлепать ладонью по столу.

— Так дальше жить нельзя!

— Надо жить как-то иначе!

— Как-то не так, как жили раньше!

— Надо как-то больше жить на сцене!

Сказано-сделано. Не прошло и двух недель, как инструменты из кинобудки перетащили на сцену.

Задачи прорисовывались три.

Саунд — обзаведение присущим только Водопаду звуком.

Кадры — комплектация состава, производящего этот звук.

Концепция — или, говоря по-простому, по-нашенски, деревенски: идейно-тематическое единство содержания и формы будущих публичных выступлений группы.

Очень мешал кассетный стереотип. Герои альбомов Водопада — мальчишки, почти куклы, с буратиновыми голосами. Воплотить их на сцене было невозможно. Не деды, конечно, но уже и не пацаны.

А музон?... Подчеркнуто-примитивный, мягкий фольк-бит с элементами кича — будет ли он интересен в зале привыкшему к жесткому напору? Тут тоже возникали большие сомнения.

Инвентаризация кинобудочного хлама показала, что в наличии имеются: бонги, тарелка, ксилофоны, ф-но, баян, саксофон, пара гитар и… (клавишники, пристегните ремни!)... суперпачка: Поливокс-Фаэми-Юность!

Исход борьбы за саунд с этим сугубо отечественным инструментарием был предрешен. Как у Наполеона с Россией. Бородино он вроде выиграл, а всю кампанию с треском продул.

И все-таки!

140 ручек Поливокса прибили гвоздями в положение "металлобас". Баян попользовали, как баян. Удвоили работу на бонгах, плюс гитара, минус примочка (не было), помноженные на единственно приемлемый клавишный тембр, — всё это в комбинации дало довольно вкусный бархатистый звук, с преобладанием элементов женского контральто. Саунд — не саунд, но заявка на характерный звук хорошая. На этом фоне не стыдно было прокатиться и Колесу.

 

Колесо — это Слава Колясников, участник записи второго альбома Водопада. Пора рассказать о нём больше. Мужик любопытный единственный из этой шайки рокер до мозга костей.

Его богом и точкой отсчета был Плант.

Ничего себе точка отсчета! — воскликнут те, кто хоть немного рубит в рок-н-ролле. И будут правы. Мы можем сколько угодно тасовать своих кумиров в разных хит-парадах, но при упоминании Лед Зеппилин лучше заткнуться и не вякать. По мироощущению, мастерству и энергетике эта группа Бетховен 20-го века! Гулливеры, волею судеб заброшенные к лилипутам!

Вокальная школа Планта уникальна и почти не имеет учеников. Да и откуда им взяться? Западные спецы считали голос Роберта ошибкой природы. У белого человека такого голоса быть не должно. А столь изощренное владение им превосходит возможности и черных вокалистов.

Славке было как-то по фигу мнение тамошних спецов. Парни со станции Верхняя, где он родился, так не считали. Наоборот говорили:

— Ну, Слав, ты вааще! Один к одному этот хриплый с бобины. В окно глянешь, думаешь, блин, Темза! А там Степан идет корову встречать. Кла-ассно!

Но что значит почитать за бога Планта и группу Лад Зеппилин? Это значит проникнуться их космосом, философией, музыкальным мышлением. Это ж целая религия! Ей служить надо.

И Славка подался в монахи. Ушел в храм высокого рока, вышвырнув на паперть последние шансы стать настоящим советским человеком.

Трагедия его Исхода заключалась в ситуации банальной, но обыденному сознанию недоступной. Душа, воспитанная на великой музыке, оказалась настолько требовательней даже к собственному творчеству, что попытки заняться композицией и стихосложением разбивались вдребезги! Не пропускал худсовет СВОЕЙ же души!

Вот что значит искренне служить высокой идее.

Положение можно было выправить упорным трудом, но не хватало ни воли, ни веры. Другой возможный выход — найти талантливых единомышленников или башковитого импресарио в те годы и в тех условиях был нереален.

И Славка лег в дрейф.

По счастью дрейфовал он в Верхотурском ДК и как раз в то самое время, когда Водопад работал над вторым альбомом.

Работа над альбомом позабавила Славу, но не более, А тут как раз опять достали настоящие советские люди, он не выдержал и ушел к цыганам.

Да-да, не больше — не меньше, ушел к цыганам и жил с ними довольно долго. Учил язык, песни, обычаи.

Такой вот Алёша Пешков русского рока.

Осенью 1987 года, вращаясь в среде свердловских музыкантов, Слава был несколько ошарашен популярностью Водопада и его нового альбома (Цинк). И поэтому, когда из группы поступило приглашение, сильно кочевряжиться не стал.

Колесо покатилось в Верхотурье. Оно катилось по наклонной плоскости — от Планта. Навстречу ему, из подворотни, поднимался Водопад.

Славку любили. Встретили хорошо, хотя, конечно, это был эстетический мезальянс. Слишком разные точки отсчета грозили будущими трещинами. Но сотрудничество уже сейчас сулило такое, что раньше и присниться не могло. Колесо завертелось на оси Водопада.

Его гибкий, хорошего диапазона вокал сразу придал команде благородный шарм и добавил энергии. Перебирая будущий публичный репертуар. Славка не шибко-то морщил нос, благо чувством юмора обладал отменным. Но тоска о собственной фирменной композиции давала о себе знать. Её зачатки он разглядел в тексте "Папани", музыкальное решение которого отверг с порога.

Никто с ним и не спорил. Халтура она завсегда халтура. Да где ж её взять-то, хорошую музыку?

И вот тут-то Славкин взгляд и споткнулся о Мазановский сольник.

О-о, мазановский сольник!

Это было нечто вроде громадного бабушкиного сундука, битком набитого музыкальными темами. Да какими! Ни одного чистого минора, не говоря уж, прости господи!, о мажоре. Саня вообще не знал, что такое мажор, и , если в момент музицирования он ему все-таки выпадал, Мазанов тут же шмякался об пол, скрючивался вокруг ножки рояля и предавался рвоте. Саша писал свой сольник целую пятилетку, но, откровенно говоря, всему свердловскому попс-року хватило бы там материала пятилетки на три, а уж припанкованному питерскому и по самый гроб жизни.

Прикидывая на себя роскошные темы, Колесо вертелся вокруг мазановского сольника, как примадонна: «Ну, как?.. А это?.. Не правда ли хорошо?..»

Музыканты восторженно ахали. За роялем робко скулил Мазанов: «Ребята, а как же мои тексты?»

Ему посоветовали издать их отдельным сборником, на мягкой салфеточной бумаге в рулончиках и обещали хороший сбыт.

Хамьё!

Не прошло и двух репетиций, как мазановский сундук был пуст на одну четверть. Зато текст Папани сверкал, как бриллиант в оправе Бенвеннуто Челлини. Назвать это куплетами не поворачивался язык. Это была мощная четырехчастная сюита с глубокой философской подкладкой.

Смысловая напористо-роковая часть достигала кульминации к последнему слову строфы и обламывалась каким-то крутым джазовым Востоком, навевавшим думы об азиатском деспотизме. Восток завораживал, как удав и вдруг превращался в чистого светлого Моцарта. И новый облом возвращал все на круги своя. И так несколько раз, пока Моцарт на ушах у слушателя не превращался в обугленную дисгармонию финала.

Славкин "Папаня" вдавливал в кресло. Несмотря на некоторую эклектичность и провинциальное исполнение становилось жутко от уровня его притязаний. Это был приговор старой эстетике Водопада.

Старый Водопад порхал как кукушка, подбрасывая свои яички-ребусы — авось проклюнутся.

Проклевывались. Уж больно наша публика любит чувствовать себя умной, решая пустяковые задачки.

Славка же бросал в эти гнезда дымящиеся и кровавые куски образа.

И в дальнейшем, если он брался за аранжировку, то работал как хирург. Вспарывал, находил причину боли и выволакивал на всеобщее обозрение.

Лукашин только диву давался. Казалось бы совсем дурачьи куплеты. Балдей-не хочу!

Товарищ японский начальник,

Заведующий фирмой Ямаха!

Вам пишут советские парни,

Которых все гонят на фиг...

 

И музыка-то сперва была кондовый кич-панк. А вслушайтесь, что из этого сделал Славка! Это ж трагедия! Царь Эдип! Тоска! И деться некуда!

Вот такой он Слава Колесо. Сами понимаете не просто с ним было. Но ничего, ладили. Бывалоча зайдешь в тупик — все, думаешь кризис. А сходишь — пороешься в мазановском сольничке, выскребешь пару темок и все как рукой снимет.

 

И коли уж разговор снова вернулся к Сане Мазанову, и потрясенный читатель наверняка воспылал желанием узнать побольше об этом выдающемся деятеле Водопада, долг повелевает нам посвятить ему несколько нетленных строк.

Значение Мазанова для мировой музыкальной культуры трудно переоценить. Говорят, что когда Вахтанг Кикабидзе узнал о прибытии Саши в Водопад, он немедленно изъявил желание называться Кикабидзей имени Мазанова. К сожалению, Гамсахурдия его отговорил.

Еще работая электриком на Уралмаше, Саня сколотил крутющую команду под названием "На всех не угодишь". Команда, увы, не оправдала названия. Никто так и не понял, кому же они, в конце концов, угодили. Люди возмущались. Говорили, что надо было тогда назвать команду "Всем не угодим", а так выходит один голимый нонсенс.

Саня до того переживал, что не заметил, как большой палец его правой руки переехал танк. Да-да, самый настоящий танк. Сейчас-то об этом можно говорить — конверсия, а тогда все держали в страшном секрете. Ехал танк из чугунного цеха и переехал тот самый палец которым мы говорим "Во!"

Образовалась такая культяпочка.

Ну все подумали, что Сашиной карьере клавишника пришел конец. А вот фигушки! Плохо они знали Мазанова. Он изобрел какие-то специальные мази и тренинги и через полгода наяривал на фо-но еще баще прежнего, причем самые заковыристые ноты норовил брать именно культяпкой, а уж когда входил в раж, то поджимал все здоровые пальцы и Ференца Листа играл исключительно одной культяпкой.

Он играл ей как римский патриций, требуя смерти гладиатора.

Случись рядом какой-нибудь Ван Клиберн — башку на отсечение — что он тут же бы сбегал за трудовой и отдал бы её в отдел кадров Уралмаша.

Все так восхищались, так восхищались!.. Кроме жены. Она сказала:

— Не буду жить с культяпистым! Бабы в цеху засмеют!

Саня ей и так и эдак. Культяпочка, мол, небольшая, почти не видать, да и не мешает. Но разве уралмашевкам чё докажешь, если втемяшилось, это ж гранит! Кремень! Опорный край державы!

Так и произошел Исход Мазанова в обетованную земле Верхотурья. Хорошо еще, что исход был не от Планта и не от Блэкмора. Для Водопада сие было бы явным перегрузом. У Сани был самый обыкновенный Исход от жены... Нет, жена сама от него исшла... А-а, вот! Исход был от мамы, простого музыкального работника детского сада, которая и научила его первым песенкам про чижика и ёлочку.

В эту зиму он был весь светел и печален, аки инок с белозерской пустоши, сошедший с полотен Нестерова. Над рыжеватой бородкой, под светлыми патлами, тихо горели два синих глаза. Там происходил новый этап познания мира.

В Верхотурье Саня устроился работать на ГЭС, где и поселился.

Что такое Верхотурская ГЭС — это надо видеть. Если брести таежными ельниками вверх по правому берегу, река как река. И вдруг — бах! за поворотом плотина — 30 вверх, 150 поперек, сбоку шлюзы с турбинами, внизу все кипит. В большую воду водопадище — о-го-го! Ниагара! Рядом на бугре двухэтажный красный дом — общежитие комнат на 12. Тепло_, тихо, сухо. И вот там-то он и жил месяцев девять совершенно один. Ловил налимов, писал фантастический роман, мастерил дельтаплан.

Нет, вы только вдумайтесь: ночь, тайга, звезды, до поселка с полкилометра, а он там один в громадном доме. Это после всех разводов, обломов и исходов.

Когда Лукашин совершал набеги в Верхотурье с репетиций по ночам они шли вместе до поселка при ГЭС. Потом Лукашин заворачивал к родственникам, а Мазанов уходил один в эти ельники. Лукашин глядел ему вслед и сердце кровью обливалось. Тогда-то и родились стихи "Белый демон Водопада". Совсем не стебные стихи. Лирика.

И вот пишет сейчас автор эти отроки и думает: Дорогой ты мой издатель, замечательный ты мой редактор! Всех денег не заработаешь, всех жанров не выправишь. Жизнь коротка. Радости в ней мало. Так неужели мы с вами пожалеем страничку для стихов о хорошем талантливом человеке Сане Мазанове?!.. И это будет наш лучший рассказ о нём.

Белый, демон Водопада

В красном доме над обрывам

Фиолетовою кровью

Пишет траурные ноты.

 

Звезды жгут чело крутое

Ветер бороду полощет

Зажиревшие налимы

Тянут сок из ног усталых.

 

И бескрайнею тоскою

За рекой радеют ели

Об ушедшем и минувшем,

Невозвратным и угасшем.

 

А гремящие аккорды

Из обугленного сердца

Дыбят скрюченные руки

В капище ночного бога.

 

Боже, господи, помилуй!

Сжалься, господи над сыном!

В океан кипящей скорби

Хоть соломинку надежды!

 

Но обрубленные высью

Звуки падают на землю

И подхваченные ветром

Ковыляют сонной грязью.

 

С белыми и рыжими у Сани теперь все нормальсон. А вот с хрустящими зелеными до сих пор напряг.

 

Все чаще стал бывать на репах, Николай Ваймер, верхотурский гитарист, участник бесчисленных музыкальных проектов, потрясавших райцентр последние 20 лет. Он ещё помнил те времена, когда каждая уважающая себя заготконтора почитала за честь иметь собственный ВИА. В Иные Дни Молодежи их собиралось на местном стадионе до 10-ти и более составов (!!!). О, великий боже, какой же гигантский духовный заряд принесла в этот мир ливерпульская четвёрка, если даже в Верхотурье собиралось единовременно 10 составов! 10 составов на 10 тысяч населения; помножьте-ка на страну!

Последним проектом, в котором Ваймер принимал участие, руководил Сережа Успенский. Играли, естественно, благородный хард, с крутыми запилами лидера. Отчасти за эти запилы, а отчасти за должность первого секретаря райкома ВЛКСМ, Коля боготворил Успенского. И когда тот собрался на жительство в совхоз близ Анапы, не долго думая уехал за ним. Уехал сам, да еще и подбил на этот переезд ударника Андрея Волкова, прелюбопытнейшую личность, о которой мы расскажем в свое время.

Очевидно три металлиста сразу для одного совхоза было явным перебором, и Коля вновь объявился в Верхотурье, аккурат к тому моменту, когда Водопад взялся за подготовку к завоеванию мира.

И сейчас, присутствия на репетициях, Коля покусывал губы.

В этой жизни он сделал себя сам и редко ошибался. Он сумел вырваться из цепких лап труднейшего детства. Не хватало грамоты — хватало ума не говорить лишнего или нести бог знает чего, но вроде как по делу. Не хватало связей — хватало умения вертеться ужом выискивать трещины и пробиваться. пробиваться все ближе и ближе к свету.

Он пробился. В свои тридцать с небольшим он имел немало для бывшего детдомовца: хорошая семья, отличная, по верхотурским понятиям, квартира, кое-что в квартире и престижную должность личного шофера I секретаря райкома КПСС.

В райцентре это значило: иметь высокое покровительство, быть в курсе всех номенклатурных сплетен и ногой открывать двери торговых баз.

С этой стороны всё было в порядке, но то, что сейчас происходило на сцене не укладывалось в его сознании. Он знал большинство этих парней с малолетства и, откровенно говоря, ценил невысоко. «Жопкин хор» презрительно называл Водопад Сережа Успенский, и Коля радостно ему поддакивал. Но кто бы мог подумать, что козлячие песенки Водопада обойдут с триумфом всю страну! Присутствие Славки и его увлеченная работа тоже говорили о том, что дело серьёзное. Видимо предстояли большие поездки и тусовки: Свердловск. Москва, Питер, а там, чем черт не шутит, не исключена загранка.

Это "жопкин-то хор" из Верхотурья!.. Аптекин в Париже!.. Жуть!

Неужели он сделал ставку не на ту лошадь?.. А на этой лошади, похоже вакансий нет... Эх, Успенский!

Музыкальной вакансии в группе действительно не было. А если б и была, то вряд ли бы её заполнили Ваймером. От того, что он поддакивал Успенскому, лично сам играть он лучше не стал, и из всего Верхотурского "жопкиного хора" возможно был самым жопкиным.

Но чутьем старого ужа Коля уловил трещинку образовавшуюся при пересадке Планта Коляскикова на потный круп Водопада, где торчала настырная крестьянская кость радетеля старой эстетики Юрки Аптекина. Поскольку значение Славки вырастало до лидирующего и этот кочующий монах рок-н-ролла нуждался в опеке, то протиснувшись в эту трещинку можно было бы поиметь достойное положение, "Разделяй и властвуй!", так, кажется говаривали джентльмены из Тауэра. Но вот в качестве кого?...

И однажды, во время перекура, полуоглохшие от грома музыканты все же смогли разобрать колино историческое:

— Ребятки, а чё если я буду вашим мернеджором?

Воцарилась пауза. Несмотря на верхотуро-раикомовекую транскрипцию, значение сказанного дошло мгновенно. Потребности в менеджере становились насущными, и Коля, безусловно, имел для этого нужные данные: оборотистый, контактный, ловкий, умеющий себя подать я, что немаловажно, любящий рок-н-ролл. Но при всем этом было в нем нечто от Тартюфа: склонность к интриге, чрезмерное выпячивание своих заслуг и любви к делу. Он как бы все время немного играл. Это настораживало. Особенно отцов-основателей команды. Уж они то знали его лучше других...

Пауза затягивалась.

Мутные Достоевские ощущения в демократической среде поводом для отказа быть не могли.

Коля Ваймер в новом ранге отправился покупать папку и телефонную книжку.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: