ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ.

Лукашин — этот впавший в детство, престарелый, тридцатисемилетний фетюк, вместо того, чтобы искать способы повышения бюджета семьи, лежал на диване и обдумывал концепцию публичного выступления Водопада.

— Ты опять за своё! — уперла руки в боки Валентина.

— Валь, так это ж бабки голимые! Озолотеем.

— Ничего там не будет, ни бабок ни дедок. Шел бы лучше к Зыковым за тросом. Раковина вся забилась.

Валентина была права. Но тогда, 5-го января 1988 года в 16³⁰ пополудни Лукашин об этом не знал. Он узнает об этом примерно 10 декабря 1989 года в 18⁴⁰ вечера и тогда сходит к Зыковым за тросом. А пока он лежал на диване и обдумывал концепцию.

"Значит так, — рассуждал Лукашин, — зал будет ждать пацанов из "Панк-съезда", а тут — нате вам! — Мазан с бородой! Да и остальные младенцы... Залу облом?... Облом! Скажут: все в бирюльки играют, придурки!.. Стоп!.. «Придурки?» ... А в этом что-то есть. Если изначально заявить на сцене придурков, то жанрово можно оправдать любой панк, любое кокетство с гранью общественного вкуса... Возможно это ключик ко всему концерту."

Лукашин перевернулся на другой бок.

"Придурки — дурдом — психушка — халаты — палаты... Ага! Палата №6! Спасибо, Антон Палыч! Название что надо. Выносим его в заголовок, плюс если парни выйдут в пижамах, рваных таких, да с нашими-то рожами, сомнений в зале не останется. А чтоб убрать последние вводим доктора, и для действия хорошо — доктор-больные. — уже конфликт.. Доктор-доктор... Доктор Штокман, доктор Моро... нет, всё не то. А вот Айболит будет в самый раз, Узнаваем стопроцентно. Это почти знак, символ, маска... Стоп! Маска!.. Это будет маска. Маска-кукла, большая поролоновая голова Айболита. На плечах шоумена... Отлично... Ну а дальше?... »

— Эй, внутренний голос!

— Ну чего тебе?

— Давай помогай, не видишь зашиваюсь!

— А пошел ты...

— Я тебя как человека, прошу. Как свое второе я.

— Ладно, пособлю. Конфликт-то у них там в чём?

— У кого?

— У больных с доктором?

— А-а… Ну это... Они поют свои дурачьи песни, а он приходит и запрещает. Заставляет петь другие: про Отчизну, про совковую любовь. Уходит — они опять за свое. Все как в жизни

— Но ведь Айболит-то добрый!

— Мало ли что добрый. Это он с наружи добрый, а внутри весь гнилой. Насквозь.

— Интересно, как ты это покажешь?

— Элементарно. В конце концов он достанет психов, и они оторвут ему бошку. А там... э-э... а там ментовская мигалка!

— Ты что её к шоумену гвоздями прибьёшь?

— Не гвоздями, а винтами. И не к шоумену, а к хоккейному шлему. А шлем — на шоумена. А сверху чулок капроновый с дырами для глаз, чтоб непонятно и страшно. А потом уже голову.

— Это все техника, а ты мне образ давай.

— Образ. А чё образ. Ну предположим предпоследняя песня будет "Папаня", а последняя Цинк.. И вот Айболит — это вроде как папаня, поскольку он тут главный. Он встает на стул и за каждый папанин подвиг, которые перечисляются в песне, ему вешают медаль. Много медалей. На грудь, на брюхо, на нос, на задницу.

— Ясно. Аналогия прозрачна.

— Ну и вот. Апофигей, финал, кода. Увешанный орденами Айболит исполняет па-де-де де Кале. И вдруг с потолка зависает громадный почтовый конверт, весь в крови и с солдатским штемпелем.

— Это еще зачем?

— Ну как зачем? Афган. Последний подвиг папани.

— А-а.

— И вот значит; конверт зависает, начинается песня про цинк. Папаня (Айболит) трусит. Славка кончает петь, подходит и обрывает ему бошку. А там эта жуткая дуля в капроне корежится. Все уходят, оставляя на Поливоксе режим сирены. Ю-у, ю-у! Свет гаснет. Врубается мигалка — вжик, вжик. И в темноте этот гад с мигалкой тянет в в зал руки, как бы ментов созывая. И занавес… Ну как? Круто?

— Круто. Это расценивается почти однозначно, как призыв поотрывать головы кое-кому наверху.

— Пожалуй.

— А ты не бздишь?

— Бздю.

— А чего ж тогда?

— А чего они там?

— А ты не заметил, что с вводом Папани твоя психушка становится как бы всей страной,

— Все как в жизни. Слышь, а это идея! Палата №6 площадью 22 миллиона квадратных километров. Как?

— Ничего. Недурно бы тогда ввести сценографию.

— ?...

— Какие-то знаки, присущие нашей системе.

— А-а. Ну это сколько угодно. Трибуна. Президиум. Кумач, лозунги, плакаты. Входят Музыканты в халатах и пижамах, садятся в президиум и начинает дубасить в инструменты. Кстати, очень удобно: сиди себе — дубась. В отвязке только гитарист. Нехай на столе работает. Вот дурдом так дурдом!

— А вокалист?

— А вокалист на трибуне, стоя лежа, раком — всяком. Айболит входит — все поют Интернационал, уходит — опять за свое, В некоторых песнях можно еще добавить шоу, на ковровой дорожке перед столом. Как думаешь, внутренний голос?

— Слушай, ты зачем меня звал?... Я Гляжу, ты и так вое знаешь. — Как зачем? Попиздеть.

— Вот Валентина сейчас вернется, она тебе попиздит.

Внутренний голос был неправ. Он прекрасно знал, что ровно через 14 с половиной минут, когда вернется Валентина пиздеть уже будет не на кого, потому что за три минута до её прихода Лукашин остановит на трассе Камаз и через десять часов окажется в Верхотурье. На столе он оставит записку.

 

Милая!

Я уехал ставить концерт. Заявление на отпуск без содержания прилагаю.

Твой кнедлик.

 

"Берег мой, покажись вдали

краешком, тонкой линией… "

 

Лукашин зверел.

Помимо своей Айболитовой трагедии он наволок целый портфель одноактных мелодрам и комедий, по две на каждую песню.

Он измазал ребят гримом, напялил на них рваные, вонючие пижамы, похищенные им в туберкулёзном санатории и умчался в Свердловск, где в цехах кукольного театра заканчивалось изготовление айболитовой головы.

Пожилые бутафоры, повидавшие на своем веку немало режиссерских закидонов, чесали затылки.

Это надо же! На голову шлем, на шлем мигалка, на мигалку куклусклаковский чулок, а сверху еще и голова. Сбоку шнур с выпрямителем и вилкой. Интересно куда они её сувать будут?

Лукашин объяснил куда, схватил голову и умчался обратно. Не прошло и 17-ти часов, как он вновь объявился в ДК, заорав с порога:

— Вы зачем стерли грим и сняли пижамы?!

Ребята объяснили, что в столовую не пускали.

— Все не нажретесь никак! — сказал Лукашин и велел делать раскладную виселицу, афганское письмо, дырку в кармане белого халата и панк-светомузыку.

Ребята спросили: «Что есть панк-светомузыка?»

Лукашин сказал, что панк-светомузыка это банный тазик и огородное ведёрко, к донышкам которых прикручиваются стенные патроны с лампами. Провода от патронов через выключатели идут к вилкам, а вилки…. И Лукашин снова объяснил куда деваются вилки.

— В нужное время, — продолжал Лукашин, — выйдет придурок и начнет в такт музыке щелкать выключателями. Все глядишь повеселей будет.

— Он вынул из мешка битком набитую голову, тазик, ведерко. патроны, лампы, ночной горшок, выключатели, вилки и плюшевого мишку.

— А это еще зачем? — опросили Водопады.

— Увидите, — ответил Лукашин.

— Да уж... . — сказали Водопады и пошли делать раскладную виселицу. Все, кроме Радисева и Белослудцева.

—А вам, — сказал Лукашин, — как самым молодым и самым неженатым, надлежит ехать в Свердловск, в архитектурный институт. Там разыскать знакомых девчонок из стройотряда и уговорить их нарисовать нам огромный, фирменный панк-плакат. Вот вам пять рублей и ни в чём им не отказывайте. Если не хватит, разрешаю согрешить. Отвечать перед Господом буду я. Ясно?

— Так точно! — ответили Белослудцев и Радисев, отбывая на задание.

А Лукашин занялся шестиметровым лозунгом, который по его замыслу должен был украшать стол президиума. Право же этот лозунг стоит того, чтобы привести его здесь полностью, ибо он отражает самую суть нашей внутренней политики. И только диву даешься, как же им там наверху удается так скрупулезно его соблюдать.

Лозунг гласил:

 

ТОВАРИЩИ! ВСЕ СИЛЫ НА БОРЬБУ ЗА НЕУКОСНИТЕЛЬНОЕ СОБЛЮДЕНИЕ ВЗАИМОИСКЛЮЧАЮЩИХ ПАРАГРАФОВ!

/из соцобязательств Палаты №6/

 

На правда ли мило?

С этим лозунгом и вышел 2-ой казус Водопада. /о первом позже/

 

2-ой КАЗУС ВОДОПАДА.

Кумач растянули перед авансценой в большом зале ДК, ну и в спешке между полом и материей не проложили газет. Лозунг написали, перекурили. Вроде высох. Стали поднимать — а вот фигушки! — присох. Насилу отодрали. А на полу — ё-моё! — точь в точь отпечаток. А краска водоэмульсионная. Когда высохнет отмывается только отбойным молотком или, на худой конец, зубилом. А утром в этом зале районная партконференция. Батюшки! Давай мыть-скоблить... Ну хоть убей её — не отскребается. Что делать?

Настаёт утро. Приходит директор ДК — за голову — ах! ах! Закрашивать поздно. Решили закрыть ковровой дорожкой. Закрыли.

Приходит заворготделом райкома.

— Это что еще такое? Почему дорожка не на месте?!

А дорожка была всего одна. До этого её всегда клали перед президиумом, а сверху два горшка с геранью. Ну директор: так, мол, и так, Водопад, мол, гастроли... Дорожку вскрыли. Третий секретарь райкома подошел, второй, первый. Стоят, читают. И так читает и эдак — все одно чушь собачачья! Ну, первый так по-отечески журит директора: что ж это вы, мол, панков развели, а порядка нет. Ты, говорит, хоть запанкуйся, но пол после себя помыть должон.. И велел дорожку поднять на сцену, а эту халиматью к вечеру закрасить.

Так они и заседали. Сверху у них "Партия — ум, честь и совесть эпохи" а внизу, на самых глазах президиума "соцобязательства Палаты №6" Дёмин, озвучивший конференцию, усикался.

— Пусть» — говорит — хоть раз в жизни нормальную литературу почитают, раз у них с Чеховым напряг.

А лозунг вечером закрасили. И ведь какой вредный оказался! Когда уж на четвертый раз покрыли, стало вродё не видно. И то, как говаривал Треневский Швандя "ежели глаза сплющить, а потом расплющить", до сих пор можно буковки разобрать. Ой, хорошие буковки!

 

Через трое суток о задания вернулись малость помятые Белослудцев и Радисеев. Протянули сумку с плакатом и рухнули на пол. Под головы им по-братски подсунули половые тряпки и минут сорок не привлекали ни к каким работам.

Плакат вышел просто шикарный.

На четырех, сшитых вместе простынях со штампами общаги архитектурного института, была воспроизведена копия плаката времен Гражданской войны: «Ты записался в добровольцы?» Композиция, цвет и внешность героя — были один к одному. Остальное не совпадало и существенно. Надпись гласила:

 

Сегодня ты играешь панк,

А завтра будешь грабить банк!

 

Вместо карабина в руках у героя был шприц, вместо гимнастерки белый халат, а вместо буденовки должна была быть белая шапочка с красным крестом, но она не вошла, так как герой уперся затылком в левый верхний угол.

Это страшно разозлило Лукашина. Он стал пинать Белослудцева и Радисеева, бить их стулом и кричать:

— Где кепка?.. Почему не вошла кепка?.. Чем вы там занимались?.. Немедленно пришивайте еще одну простынь и рисуйте кепку!.

Насилу его угомонили.

Воистину архитектурный институт не только неисчерпаемый источник свердловского рока, но и богадельня уральского фольк-панка.

Ау, девчонки тех лет! Мы помним вашу доброту!

 

Лукашин озверел совсем уж.

Его страшно бесило, что на концерте музыканты должны были играть какую-то там музыку, вместо того, чтобы активно участвовать в шоу. Первым он насел на Мазанова.

— Ты, Мазанов, — говорил Лукашин, — появляешься из-под стола в ночном горшке и весь концерт в нем работаешь. Но когда входит Айболит, ты его прячь за спину, как бы испугался, уходит — ты опять на голову, ясно?

— Серега, ну стремно же!

— Цыц! Что ты понимаешь в рок-н-ролле!

Лукашин обернулся и стал швырять в шоу все новые и новые силы. Женя Никонов — Айболит, Слава Колясников — веселый придурок, Саня Белослудцев — злющий придурок. Но и этого было мало кровожадному Лукашину. За новенькой мернеджорской папочкой прятался Коля Ваймер. Папочка полетела в угол, а Коля получил роль Придурковатого придурка. Парни кричали и плакали:

— Нам же еще играть надо, петь, администрировать!

— По совместительству! Все по совместительству. — отвечал Лукашин. — Что, мне людей с улицы приглашать?..

После чего сам забрался на сцену и, злоупотребляя служебным положением, присвоил себе роль Наиглавнейшего Придурка всех придурков.

Начались совместные репетиции музыки и шоу.

Помимо основной дурдомо-айболитовской линии в каждую композицию вводились пластические миниатюры, которые по замыслу должны были усилить воспитательность песни. У Лукашина на этот счет была своя теория, так называемой, параллельности. Смысл её был таков.

Оттолкнувшись от общей позиции действие и песня протекают параллельно, а в конце вновь совпадают, удваивая эффект воздействия.

Например, песня «Гой еси». Антилюберовский пафос в ней только подразумевался, а скорей навевался завораживающим былинным ритмом. Музыка была неадекватна насквозь ироничному тексту. И вот с того момента, где в тексте описывается смешная битва люберов и панков, на сцену выходил злющий придурок, устанавливал виселицу, вешал плюшевого медведя и пару раз заезжал ему по морде. Затем снимал перчатки и протягивал их в зал, как бы предлагая желающим повторить его подвиг.

Желающих, естественно не находилось.

Тогда придурок зашвыривал перчатки в зал, как обвинения, и уходил, попутно зацепив мишку. И вот здесь амплитуда мишкиных колебаний совпадала с музыкальным ритмом: лево-право — ля минор септ — соль мажор. Так они вместе и заканчивалась.

А как же, мол, драться, ребята, нехорошо.

Или вот ещё: «Жидкий стул». По сути это дразнилка, смысл которой прост: ребята, чем нюхать ацетон, нюхайте дерьмо — здоровее будете. В действии она решалась так:

Начиналась песня. У придурка схватывало живот. Он брал ночной горшок и шкандыбал в кулису. Его оттуда прогоняли. Он шел в противоположную. Его оттуда тоже прогоняли. Не помирать же. Он начинал моститься возле солиста. Его прогонял солист. Тогда, озверев, он все-таки прорывался с боем в одну из кулис и там затихал. Выходил оттуда уже без горшка и веселый. Поддергивал штаны.

Вдруг на сцену, принюхиваясь, тряся головой и руками, явно на запах выходил еще один придурок и скрывался в той кулисе, где «оправился» первый. Потом, через паузу, выходил, уже не трясущийся и довольный. В руках два горшка, как бокалы. Направлялся на авансцену, чокался горшками и протягивал их в зал. Одновременно звучал последний аккорд.

Ваше, мол, здоровье!

— Моветон! — закричат в этом месте эстеты.

— А нечего делать на панк-шоу! — скажем мы.

Во-вторых, затронутая тема ужасна. Это ж пацаны с полиэтиленовыми мешками на головах. Тут нужны адекватные средства, а дразнилка сильное психотропное оружие... Ну, а в третьих...

«Ну, а в третьих, — думал Лукашин, — за всех ребят своего поколения, задохнувшихся в нищете, алкоголе и под бабьими юбками, за всех пацанов, нереализовавших себя в этой жизни и сотой доли своих достоинств, я пройду с ночным горшком по сцене этого помпезного Дворца, так называемой, молодёжи, хотя бы ради того, что в своё время нас не подпускали к нему на пушечный выстрел! Это мой долг, моя честь и пусть маленькая, но расплата.

Господи, спаси и сохрани меня на избранном пути!»

Комбайны выходили в поле.

Приближался Праздник Первого Снопа.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: