ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ.

Это казалось странным, но на перроне какого-то заштатного питерского вокзала не было ни цветов, ни духового оркестра, ни даже ковровой дорожки. Носильщики были. Они с вожделением осмотрели водопадный багаж, потом хозяев, поняли, что ловить тут нечего и потолкали свои тележки поближе к теплу.

Перрон опустел. Водопад ежился на ветряном морозце, кисленько поглядывая по сторонам. Такой вокзал мог бы украсить Северо-Конево или Лобву, но Питер! — город Державина и Майка, Пушкина и Гаркуши, Достоевского и БГ!??... Странно.

— Ну и чё, — спросил Андрюха, — долго мы тут зубами стучать будем?

— Погоди, придет Коля и все скажет. Коля пришел злющий и спросил:

— Никого не было?

— Да нет. Ты-то как, дозвонился?

— Трубку не берут. Ну что за свинство — одну команду не встретить!

Кто-нибудь из вас в этом Питере рубит?

— А чего?

— Надо самим искать рок-клуб. Как там улица, Рубинштейна, что ли? Пошли искать Рубинштейна. Его и так-то трудно искать, а тут еще кофры, сумки, баулы. Ветер к заборам гнет, машины бибикают, народ пихается.

. — Братки, а что это за Рубинштейн такой?— спросил Коля, — Кем был?

— 0-о!— воскликнул Лукашин из-под театрального баула, — Грозный Акиба Рубинштейн, великий шахматный гроссмейстер. При его имени дрожал сам Капабланка. Сильно играл Акиба. Почти как Мазанов.

— Ну что ты врешь-то опять, трепло суконное! — отозвался из-под кофра с Чумой Мазанов. — Рубинштейн — это музыкант такой был знаменитый. Профессор консерватории. Его именем и назвали. Так что в этом смысле рок-клуб угодил по назначению.

— Ты, Мазанов, прав только наполовину. — сказал Славка.— Рубинштейн — это был личный гинеколог Екатерины Великой. А насчет места назначения может ты и прав.

Славка оказался ближе к истине. Это стало ясно уже в грязном дворе, у оборванной двери ленинградского рок-клуба. Пахло мочой и марихуанной. Стены подъезда пестрели помадой и признаниями в любви рок-кумирам. По лестнице, заваленной окурками, поднялись на второй этаж и оказались в большой грязноватой комнате с двумя канцелярскими столами. За одним из них кто-то сидел и что-то писал.

— Кхм... — сказал Коля Ваймер. Писавший поднял голову.

— Чем обязан?

— Мы Водопад.

— Кто?

— Водопад имени Вахтанга Кикабидзе. У нас концерт.

— Да? Ну и что?

— Как что? Никто не встретил. Что-где-когда, тоже не ясно.

— Ну а я причем?

— Так... надо выяснить. И потом, где нам кантоваться?... Умыться надо, покушать.

— Ну кантуйтесь здесь. Придут люди, может кто чего и знает.

— А барахло?

— Ставьте в угол.— сказал чиновник и снова уставился в бумаги.

"Как ходоки в Смольном.— подумал Лукашин. — Теперь бы еще Ильича повстречать. Он хоть привечал мужиков. Показывал где взять кипяточку"

Перспектива "кантоваться" в этом великом свинарнике не радовала никого, выходило как-то нехорошо. Пресловутое рокерское братство оно, конечно, во многом декларировано, но на крышу и чашку чая без сахара можно было рассчитывать где угодно. А тут, черт знает что, колыбель отечественного рока называется! Генератор духа! Аврора перестройки!... Водопады вспоминали дружеские приглашения Курехина, горячие приветы Алисы, реверансы рок-дилетанта и обижались. Это было не совсем справедливо, но измотанные трехнедельным скитанием, добитые последним переездом, продрогшие и голодные, — они имели на это право.

"Может его кофром треснуть по башке, этого писарчука? " — подумал Коля, а вслух спросил, — Чего делать-то будем?

Вместо ответа Андрюха потянулся за кофром. Пахалуев его опередил:

— Давай барахло бросим, вахту установим по жребию, а сами разбежимся часика на три.

— Толково.

Так и поступили.

Соблазны Невского проспекта быстро разбили их на независимые пары и гордых одиночек. Лукашин оказался в связке с Дёминым, и они пошлепали по великой улице, засовывая носы в каждую торговую щель. После расхристанной, базарной, кружевной Москвы и смешного мутанта Калининграда, Питер казался деловым служакой высокого ранга, наглухо застегнутым в парадный китель. Сплошной лепной фасад в несколько километров. Выставочный коридор былого величия Российской империи. Это и впечатляло и угнетало. Все слишком правильно, слишком разумно, как ямбовый стих о партии. Хотелось описки, обруба, дурацкого ударения, иронии. Хотелось заглянуть под сюртук — вдруг душа засветится. И они нашли её, когда на одном из перекрестков господь сподобил повернуть головы направо.

Там в перспективе столь же выпендристой улочки, вопреки всякой логике, прямо посреди мостовой, неожиданно возносил свои купола обыкновенный русский храм-красавец, каких немало разбросано по российским пригоркам. И столько ухмылки было в нем, столько иронии над тщетными попытками шибко умных зодчих поставить башку впереди сердца, что Дёмин сказал:

— Во, бляха-муха! А Лукашин добавил:

— Да-а, это наш корешок. Совершенно не по циркулю.

Развить свои впечатления им помешала толпа, ломанувшаяся на зелёный свет. Остановиться удалось, только зацепившись за зелёную ляжку одного из коней Клодта. Отдышавшись, Лукашин сказал:

— Если бы я был волшебником, Юра, я бы сейчас наколдовал, чтоб вместо этой лошади ты очугунел, обнаженный. И табличку бы повесил "Гераклус-засушунус-дристопшёнус". Хотя бы минут на пять. То-то бы народ порадовался!

— Лукашин, тебе сколько лет?

— Ну, тридцать семь.

— А ума у тебя, как у подсвинка.

— Юр, ну я ж любя. Я ж знаю ты ценишь тонкую шутку.

— Я тебя терплю, потому что без рифмоплетов в нашем деле никуда. А им видимо иногда надо быть кретинами.

— Я тебе больше скажу, Юра, как теперь уже профессионал. Поэт и кретин — это синонимы.

Тут подошел милиционер и сказал:

— Эту лошадь трогать нельзя!

— А ту?— спросил Дёмин.

— И ту нельзя.

— А на той стороне?

Милиционер, в отличии от Дёмина, тонких шуток ценить не умел. Он осмотрелся и прошипел:

— Ну-ка, дергайте отсюда, болваны. Иначе я вас быстро упакую, на пятнашку!

Пришлось уносить ноги, попутно восхищаясь культурой питерских блюстителей порядка. Впереди лежала Дворцовая площадь с примыкающим величественным ландшафтом. Пасмурная погода не мешала ей быть насквозь пронизаной светом и воздухом. Здесь тоже было много ума, но какого!... Светлейшего и добрейшего, торжествующего и одушевленного потоком могучей Невы! На такое был способен только 18 век. И ни буржуа, ни большевики не создали с тех пор ничего даже близко приближающегося к подобной красоте.

— Ты чего? — спросил Дёмин Лукашина, который вдруг завертелся ужом, производя какие-то странные измерения.

— Помнишь фильм, то ли "Штурм Зимнего", то ли еще какой? В общем там штурмовали этот дворец.

— Ну.

— Так вот, я не пойму, чего это все пролетарии вон в те ворота ломились, которые в арке.

— Ну ломились и ломились.

— Так с этой-то стороны дворца ни хрена нет! Тут хоть 200 броневиков в ряд ставь, хоть дивизию в шеренгу, и подъезжай спокойненько. И с набережной тоже.

— Ну.

— А чего ж они туда ломились тыщами? Их же там одним пулеметом можно было кончить.

— Кино оно кино и есть. Для красоты сняли.

— А вдруг не для красоты? Вдруг так и было? Послали их, согласно мудрому решение ЦК РСДРП.

— Не фига себе мудрому!

— А чего им не послать? Они и потом сколько народу угробили. Ты думаешь они тогда умнее были?

— А черт его знает! — Дёмин явно запутался в исторических гипотезах, -Ты очень-то не ори. Тут тебе не Черноголовка — выручать не кому. Пойдем лучше на дворец глянем.

К дворцу они не попали. Помешал новый чудесный вид. У парапета спиной к ним стоял Андрюха Волков и радостно украшал пейзаж стрелки Васильевского острова. Поплевывал в Неву, постукивал каблучком о тротуар, отчего отвязанное ухо его кроличьей шапки мягко прогибалось, кокетливо помахивая хлястиком. Впрочем, шапкой Андрюхин головной убор можно было назвать лишь местами. А местами...

— Молодой человек! — Лукашин изменил голос. — Скажите, где вы достали такой чудесный лётчиский шлем?

— Какой шлем? — Андрюха удивился и обернулся. — А-а, придурки! Нигде от вас покоя нет.

— Как впечатления, Андрюха?

— От чего?

— От пейзажей, от архитектуры?

— Шишка мне приглянулась на Пятом угле.

— ???

— Я там бродил закоулками и вышел как раз на Пять углов. Помнишь, у Высоцкого: "В Ленинграде городе у Пяти углов, получил по морде Санька Иванов"?

— Ну.

— Во. Там на одном углу такая шишка, а рядом пиво давали. Красота!

— Сильные у тебя, Андрюха, впечатления.

— Ага. И ещё тут, слышь, ханыги все такие грамотные. А к одним в забегаловке пристроился. Синяки страшенные! Мне до них лет 20 ещё надо бухать. Такие у нас о чем говорят обычно?... О том как тёще в глаз заехал, как бутылки сдал. А эти все о Гидаспове да Горбачеве, об Ельцине да Лигачеве, понял! А хули о них говорить? Треснуть кайлом по балде — и все дела. Протрахали Россию, обабки, мля! Глянь, какая он раньше-то была, это ж просто рехнуться можно!

Андрюха отвернулся и стал грустно плевать в сторону Петропавловской крепости. Маленький такой воробьишка. Съёженый. Деревенский. И хлястик болтается наперекор великой гармонии вокруг... Лукашин проникся, шмыгнул носом, полез за носовым платком (как будто он у него был), а Дёмин сказал:

— Ребята, пора на Рубинштейна, обстановочку выяснить.

— Зачем?— спросил Андрюха. — Звякнем и выясним. — Я телефончик прихватил.

— Мазанова-то надо менять. Он поди там оголодал.

— Нехай дневалит, раз жребий вытянул. Пошли! — сказал Андрюха. Он был большим мастером телефонных разговоров. Дёмин и Лукашин слушали его с удовольствием.

— Алё! Это ленинградский рок-клуб?... Это с вами Волков говорит. Кто-кто? Волков... Пригласите-ка мне Мазанова. Мазанова, говорю, из Водопада. На мешках там сидит... Ага... Алё, Мазанов?... Это с тобой Волков говорит. Чё слышно?... Смутно пока?.. Ясно. Ну, ладно, через часик примерно опять позвоню... Чего-о?.. Тебя менять? С какой стати?.. Кто тебя просил жребий вытаскивать?... Да не ори ты! Тут такая ситуэйшин: мы с Лукашиным и Дёминым девчонок надыбали, и сейчас сидим у них дома, пьем портвейн. Сам понимаешь.

— Ой, Юрик, — по-дамски пропивал Лукашин,— не щипай меня за талию! Хи-хи-хи.

— Анжелочка, так я ж только пылинку смахнул! — басом подыграл Дёмин.

— Во, слышишь? — продолжал Андрюха, — Все на мази уже. Как перепихнемся, так сразу тебя сменим... Чего?.. Всем кушать охота. Мы тебе пирожков принесём с ливером. Любишь с ливером?.. Не любишь?... А будешь обзываться вообще ничего не получишь!.. Не ори! Лучше за багажом приглядывай. Не дай бог пропадет моё портмоне, я тебя с лестницы спущу, понял?

Андрюха отнес трубку от уха и развернул её в сторону проезжей части. Хорошо поставленный мазановский мат запросто перекрывал шум Невского проспекта. Демин хрюкал Лукашину в плечо. Лукашин Дёмину в брюхо. Прохожие начали останавливаться. Андрюха смягчился.

— Алё… Да ладно, Санёк. Это ж я шутя-любя-нарочно. Мы быстренько сейчас, чпок-чпок и прибежим. Адресочек дадим. Может ты еще успеешь. И сосисок принесем, жареных. Ты уж потерпи еще, Санек! Такие дела, сам понимаешь.

Андрюха повесил трубку.

— Ну, придурки, увольнение считай мы продлили. На часик. Куда двинем?

— Давай нанесем визит коренным питерцам. Есть у меня адресок .— Сказал Лукашин.

— Не-е, ребята, — замотал головой Андрюха,— я там еще брякну чего-нибудь не так. Я лучше пойду к Пяти углам.

— Ты пойдешь — потом тебя собирай! Это ж Питер, Андрюха. Это для нас важней Москвы!

— Да что я, не понимаю? Бутылочку пива внутрь, остальное с собой. Сами вечерком похлебаете. Чао!

 

Уроженец славного града Петрова Андрей Иванов был одним из первых корреспондентов Водопада. Его доброжелательное письмо отличалось от прочих вдумчивым, почти профессиональным анализом творчества группы. Чувствовалось, что автор меломан крутого закваса, внимательно наблюдавший за андеграундом.

Без критики в творчестве туго. Это и ориентир, и зеркало, и боксёрская груша, и трамплин для новых взлётов или падений. Большинство рокеров были лишены ее вчистую. Питались слухами, ахами и вздохами. В результате — неверная самооценка: либо острые формы пупизма, либо кризисы, запои и разводы.

Поэтому Водопад не мог оставить письмо Андрея без внимания, тем более, что автор был близок к рок-дилетанту. Лукашин взял его под личный контроль, и постепенно завязалась настолько душевная переписка, что не дать знать о себе, будучи в Питере, было бы просто неприлично.

Они пересекли классически беспризорный двор-колодец, вошли в классически-неухоженный подъезд и огляделись, отыскивая нужную дверь.

— Нет, ну надо же! — сказал Лукашин.

— Чего? — спросил Дёмин.

— Такое совпадение!

— Какое?

— "Преступление и наказание" читал?

Дёмин замялся, как бы перебирая в памяти названия прочитанных им книг, причем всех трех сразу.

— Ну и чего?— сказал он.

— А того. Похоже в этом подъезде Родион и тюкнул старушку.

— В смысле как?

— По голове топориком тюк! — и амба! — Ну и к чему ты это?

— А к тому, что вид у тебя непотребный. Расчешись и встань в тенечек, что бы нос твой не сразу в глаза бросался. А то не откроют. У них тут, знаешь, комплексы!

— Ты на себя-то глянь! — сказал Дёмин, доставая расческу.

— И вообще, надо соответствовать. — продолжал Лукашин, пытаясь начистить перчаткой носки стоптанных туфель, цвета какао. — Коренные питерцы — это ж целый пласт культуры. Они тут все перемешаны: Трубецкие, Голицыны, Вяземские...

— Какие Трубецкие?... К Ивановым идем.

— Мало ли, побочная ветвь. Ну всё. Разговаривать тихо, вежливо. Звони!

— Ты ж велел мне в тенёчке стоять.

— Юра, "тварь ты дрожжащая или право имеешь?"

— Чего?

— Звони-звони! — сказал Лукашин и встал в тенечек. Дёмин нажал кнопку.

Дверь с глазком не без колебаний отворилась. На пороге стояла худощавая пожилая женщина с настороженными глазами. Трубецкая — не Трубецкая, но порода чувствовалась.

— Вам кого?

— Нам Андрея Иванова. Мы Водопад.

— Водопад?!. — лицо женщины потеплело. Весёлые морщинки разбежались из кончиков глаз. — Боже, как Андрюша огорчится! Его нет, ребята. Но вы все равно проходите.

— Спасибо, извините, мы как-нибудь в другой...

— Нет-нет, что вы! Андрей мне этого никогда не простит. Хотя причем тут Андрей? Вы прежде всего моя любимая группа. Без чашки чая я вас не отпущу.

— Понимаете, у нас концерт.

— Ваш концерт в восемь вечера. Еще уйма времени.

Водопады насторожились. Наконец-то они узнали начало своего концерта.

— Простите, а откуда вы знаете?

— Я же ваша, как это принято у вас выражаться?... Фэнша — вот! Я много чего знаю. Я даже догадываюсь, кто из вас кто. Вот вы, наверное Лукашин, а вы Дёмин. А меня зовут Елена Михайловна, я мама Андрея. Прошу вас.

Потрясенные своей знаменитостью, Дёмин и Лукашин прекратили сопротивление и оказались в небольшой уютной кухонке, где легко угадывались место хозяина и принципы организация пищеварительных процессов. Елена Михайловна в момент соорудила чай, с чем-то обалденно домашним, обворожила лёгкой светской беседой, и они обмякли, осовели и перестали гнуть из себя очень уж воспитанных джентльменов.

— Так что, ребятки, — ворковала Елена Михайловна, — концерт у вас в восемь, в каком-то кинотеатре — забыла название. Где-то в новых районах.— Было объявление в Вечерке, и Андрей купил билет. Хорошо, что вы с ним еще повидаетесь.

— Вы, Елена Михайловна, осведомлены лучше, чем рок-клуб.

— Ой, не говорите! Я возмущена вашим рассказом о том, как вас здесь приняли. Пожалуйста, не думайте, что все ленинградцы такие. Вам просто не повезло, и мне теперь стыдно. Жаль, что вы сегодня уезжаете, можно было бы посидеть по-настоящему. Как это по-вашему? Оттянуться в полный рост? Так, кажется.

Елена Михайловна засмеялась. Мамка, она и есть мамка. Чья бы не была, где бы не жила, чем бы не занималась. Аура вокруг них такая. Всех бы обогрели, пожалели, накормили.

Смеркалось. Тикал будильник. Горячий чай тек по жилам, наливая их сладкой негой. Водопады наслаждались, впитывая огрубелыми сердцами редкую для них роскошь настоящего домашнего уюта.

— Еще по чашечки, ребята? — Спасибо. Итак по три.

— Да на стесняйтесь вы!

— Извините, Елена Михайловна, нам пора.

— Очень жаль, что Андрея не было дома. Он у нас немного экзальтированный. Ему, как только какая-нибудь музыка понравится, он сразу начинает нас потихоньку приучать, я уж не спорю. Киваю головой, да, дескать, это очень интересно. Но ваши альбомы мне, честное слово понравились! Такие талантливые парни. — сказала Елена Михайловна и вдруг запела:

 

Зачем ты, Рейган, делаешь СОЙ

И нагнетаешь напряженность в мире?!

 

Водопады засмеялись, представив Андрееву мамку с зеленой челкой и гитарой наперевес.

— Елена Михайловна, может придете на концерт? Мы вас в лучшее кресло определим.

— Ой, ребята, в мои-то года да на тот край света. Андрей потом расскажет. А я уж дома за вас поболею.

— Ну, тогда дай вам бог здоровья!

— А вам удачи! Ждем в гости в следующий раз.

— Обязательно! В шесть часов вечера после войны! — крикнул Лукашин уже из подъезда.

 

В рок-клубе было всё так же гадостно, но народу толклось поболе. Преобладали худые, изможденные лица, с разной степенью небритости. С первого этажа, под стать обстановке доносилась смурная музыка.

В углу на баулах сидел Мазанов, заваленный ливерными пирожками. Каждый опоздавший из увольнения — а опоздали, естественно, все — считал своим долгом принести чего-нибудь Сане. Образовалось нечто вроде алтаря. Дёмин и Лукашин протиснулись поближе и благоговейно возложили еще четыре пирожка и бутылочку пепси.

— Во, хоть одни догадались насчет водички! — буркнул Мазанов, с трудом проглотив иссохшую пирожковую попку. — Супердиета! Подмётки по-питерски, запеченные в наждачную бумагу. Где вы их только набрали? Специально, наверно, искали.

Дёмин и Лукашин явили на лицах благородное негодование. Мазанов открыл бутылочку, осушил её залпом, икнул и сказал:

— Но все равно вы козлы. Где адресок?

— Зачем тебе, Саша? Прелюбодеяние — это Великий грех! Мелким пакостникам не под силу.

— Чего-чего?

— И потом, в любом коллективе должен быть нравственный эталон, чтоб каждый, согрешив на стороне, мог вернуться и сказать: Я себя под Мазановым чищу, чтобы плыть в революцию дальше!

Мазанов запустил в Лукашина пирожком, Лукашин увернулся, и пирожок шлепнулся о грудь подошедшего Коли.

— Зажрались, гады! — сказал Коля, откусил полпирожка и добавил, — Короче, такого бардака я еще не видел. Надо срочно ловить пару тачек и ехать на место концерта.

— Что самим? — удивился Мазанов.

— Нет. Гребенщиков сейчас придет и все сделает, пока ты тут ливер колупаешь. Два человека со мной, быстро!

Тачки поймать не удалось. За тридцатку наняла дребезжащий Уазик, и после получаса сумасшедшей езды, Водопады смогли, наконец, обозреть место своего питерского дебюта.

На темной завьюженной набережной одиноко торчал едва подсвеченный куб кинотеатра. Кругом — ни зги, белое безмолвие.

Внутри было чуточку теплей. Посредине фойе дыбилась груда огромных сундуков. Из сундуков вышел какой-то шибко замороченный. Глядя на него можно было подумать, что ленинградская блокада закончилась только вчера... Он сделал попытку улыбнуться и, с интонацией больного, выпрашивающего у сестры судно, промолвил:

— Здравствуйте. Я организатор концерта, а это, — он показал на груду ящиков, — аппарат. Привезли и бросили. Вот. Тяжелый он.

На скулах Водопада заиграли желваки.

— Не бейте его. — сказал Андрюха, — Он сам скоро помрет.

И правда, чего уж тут. Перекипело. Часа бы два назад — с удовольствием, а теперь чего уж. Раз маркетинг такой. Неотвратимо-питерский.

Впряглись. Поставили три тонны аппарата, размотали три километра кабелей, даже светофильтров для прожекторов нарезали, — в общем, все что положено музыкантам за полчаса перед ответственным концертом. А этот замороченный блокадник только мешал. Рвал кабели, опрокидывал стойки и ныл, и ныл, и ныл:

— Ой, что будет! Что будет!

— А чего будет-то?

— Ага, вы не знаете нашей тусовки. Переломают все, изрежут. Чем потом расплачиваться?

— А ты не знаешь нашей музыки. У нас в зале даже мухи не кашляет.

— А сейчас вот ломанутся — сами увидите.

Водопады ухмылялись. Не очень-то верилось, что "ломнутся". Хотя бы ползала набралось и то, слава богу. Но ближе к намеченному часу ухмылки исчезли. Со стороны входа все явственней нарастал гул, перемежаемый свистками. Едва успели подключить последний инструмент и скрыться в бендежке, как послышался звон разбиваемых стекол, топот и эдакое анархистское "ура!" Тысячный зал заполнился многообещающим гулом, и было слышно, как кто-то зычно изрек.

— Господа! Визит Водопада, о необходимости которого мы говорили так долго, совершился!

В ответ, естественно, опять "ура!"

"Ничего себе авансик! Как бы не оскоромиться."— думал Лукашин, шагая объявлять группу... Что за черт?... На мгновенье ему показалось, что он снова в Калининграде. Несколько первых рядов было заполнено людьми, в черных плотских шинелях. Приглядевшись, Лукашин понял: тусовка такая. В основном панки, подвыбритые, с разноцветными чубами. Все это скалилось, кривилось, стонало и обескураживало настолько, что Лукашин взял да и брякнул:

— Просим прощеньица за задержку. У гитариста лопнула молния на брюках. Меры принимаются!

Великосветское начало, не правда ли?... Но первым рядам понравилось. Улюлюкнули, ногами подрыгали. И лишь вежливое молчание основной части зала дало Лукашину понять, какую чушь он порет в городе БГ и ФД. Хотел видите ли потрафить, а на деле вляпался одной ногой в ту субстанцию, которая уже за гранью общественного вкуса. Впрочем, это его обычное состояние: левая нога по одну сторону вкуса, правая по другую, а упомянутая грань аккурат под мошонкой.

Как бы желая искупить лукашинский моветон, Водопад в этот вечер сработал подчеркнуто сдержанно. Причиной тому был, скорее всего крайний психологический зажим — Питер все-таки! — но со стороны это вполне можно было принять за интеллигентность. Даже Андрюха, не позволивший себе больше двух литров пива, старался ударять палочками в такт и точно в середину барабана. Славка, посадивший голос простудой, жутким питанием и мотанием, выложился до мокрой спины, но это было всего 75% его обычной хорошей формы. Лукашин со своими прибабахами был явно не к месту и только мешал концерту. Понял он это довольно быстро, на третьем выходе, когда ему в лоб прилетела черствая кунцевская булочка, за три копейки. Батона за двадцать две он дожидаться не стал и остаток концерта тихо провел за правым порталом, с нежностью посматривая на черные шинели.

— Ты чего, дед, губу отклячил? — спросил освободившийся на время Славка.

— Да вот, мля, — Лукашин показал булочку, — Чуть глаз не выбили.

Славка прыснул.

— Ты Остера не читал, дед?

— Какого еще Остера?

— Великий советский поэт Гриша Остер. Во, слушай:

 

Не обижайтесь на того,

Кто вас руками бьет

И не ленитесь каждый раз

Его благодарить,

Зато, что, не жалея сил,

Он вас руками бьёт.

А мог бы запросто схватить

И палку и кирпич.

 

— Пошел ты со своим Гришей! — сказал Лукашин. — Сейчас тебе халой заедут, посмотрим, как ты будешь благодарить.

А шинели удержу не знали. Плевать они хотели на имидж и аранжировки Водопада. Булок, правда, больше не кидали, зато вползали на сцену, дёргали за шнуры и штанины, кривлялись, вопили и требовали исключительно "Жидкий стул". Пришлось исполнить. Шинели возликовали. Создалось впечатление, что они купаются под благодатным дождем. Еще резче обозначилась пропасти между первыми рядами и остальным залом. Последнюю песню Славка едва дотянул. Шинели обрадовались еще больше, сразу оккупировали сцену, выдвинули из своих рядов двух "адмиралов" и продолжили концерт, чем-то разухабисто-атональным. Водопад понуро поплелся в бендежку. Назвать триумфом питерский дебют было нельзя, но и в пассив заносить не хотелось. На пути вырос высокий подтянутый парень.

— Простите, ребята, на минуточку. Я Андрей Иванов.

Пожали руки, с интересом разглядывая своего главного питерского корреспондента и доброжелательного критика.

— Очень жаль, что не смог застать вас у себя дома. Но мама просто в восторге. Такие, говорит, воспитанные и приятные парни!

Лукашин крякнул, вспомнив свою "молнию на брюках". Все ждали свежих впечатлений знатока, и они не заставили себя ждать.

Андреи сказал, что не разочаровался, увидев воочию героев "Панк съезда", что группа оставляет хорошее интеллигентное впечатление и большие надежды, а Слава — это уж точно без пяти минут звезда.

Слава и сам об этом знал, да и слышал часто, но в необходимых случаях умел краснеть, как пылкий застенчивый любовник.

— Да-да, Слава, поверь моему чутью. — Андрей потрепал Славу по плечу и добавил. — Ну, ребята, в следующий раз непременно жду в гости.

— Если он будет, следующий.

— Обязательно будет! — сказал Андрей, пожал руки и удалился.

Разговор с ним несколько поднял душевный тонус, но главное потрясение ожидало Водопад в бендежке. Там сидел очень крупный, разодетый не по годам дядя. Ну, сплошь вареный!

— Привет, чуваки! — сказал дядя. — Я Валуцкий. Можно просто Жора.

— А-а, ну как же, как же! — сказали Водопады, лихорадочно соображая, что это за Жора такой.

— Я по делу. Хочу узнать, как вы насчет того, чтобы записать несколько песен в Нью-Йорке?

— Мы хорошо.

 — Вот и ладненько. — продолжал дядя, — Короче расклад такой: за бугром есть желание записать две сугубо русские рок группы. Пригласили нас и попросили подобрать пару. Мы остановили свой выбор на вас, причем решили единогласно. В том числе и Юрка.

— Ну раз Юрка... — сказали Водопады к неведомому Жоре прибавился Юрка???

— Я специально приехал поглядеть на вас вживую. Мне понравилось. Особенно хорош у вас вот этот попик. — Жора ткнул пальцем в Мазанова. — Так что решайте, чуваки. А что, хорошая выйдет пластиночка: с одной стороны ДДТ, с другой Водопад.

— И правда, хорошая пластиночка.— Водопад схватился за стенки.

— Тогда так, ребята. 29 и 30 декабря мы работаем в Свердловске. Приходите — будем рады. Там все и обсудим. Лады?

— Еще бы! — сказали Водопады. Дядя хохотнул, кивнул и вышел.

 

А хороший все-таки городок Питер. И люди в нем попадаются замечательные. Вот например, славный паренек из славной группы "Дети". Ведь до самого вокзала проводил, до вагона, до тамбура! А у тамбура взял и достал бутылку водки. Хорошая такая водка. Андрюху так разобрало, что он чуть не отстал от поезда, пока нашел третью.

 

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться: