ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. УПИЙСКАЯ.

Уральский Политехнический Институт (УПИ) с точки зрения престижа, конечно же уступает нашим столичным Гарвардам и Кембриджем: разным там МГИМО, МВТУ и прочим МИФИ. По крайней мере холёные мамани из московского бомонда своих Митрофанов туда не посылают. И напрасно. Если когда-нибудь, ночью, демократическое КГБ арестует всю бывшую столичную номенклатуру, конфискует у неё дипломы и свезет на стол своему Берии, то демократический Лаврентий Палыч удивится несказанно. Не менее четверти дипломов будет отмечено печатью ректората УПИ.

— Эн да, целый террариум! — почешет затылок демократический Лаврентий Палыч и положит сверху дипломы Ельцина, Рыжкова и Тизякова.

Трудно сказать, как упийцы обеспечивают такое влияние на судьбы страны. То ли за счет военно-промышленного хобби, то ли за счет пресловутого уральского характера, но пренебрегать этим гигантским вузом было не след. Ильич-то уж точно внедрил бы на эго кафедры с десяток агитаторов. Кто его знает, сегодня это хвостатые второкурсники, а завтра премьеры или замминистры. На всякий случай пусть проникнутся парой революционных идеек.

Примерно из этих же соображений, а скорей ощущений русский андеграунд почитал за честь оставить свой след в стенах УПИ. Там перебывали все звезды рок-н-ролла, а уж местные толклись регулярно. И дотолклись-таки! Забеременел УПИ и родил симпатичную Агату Вадимовну Кристи.

В общем, Лукашин был прав, когда заявлял: "С УПЯМИ не шутят" Они и не думали шутить. Готовились, как на смерть, скурпулезно выпалывая каждую торчащую бемольку, каждый гнусавый темброк. Введение спектакля создавало дополнительные трудности (костюмы, реквизит, а стало быть и лишний баул), но программу обогащало значительно. Получалось два отделения: Палата № 6 и новые песни. Если перерывчик между ними разбавить стишатами, то выходило час двадцать — вполне коммерческое катабельное зрелище.

Билеты на оба концерта были проданы. Это вселяло и надежды, и тревоги. Публика, стало быть, любопытствовала, и не потрафить ей было просто нельзя. Относительный фестивальный успех (те самые четыре хлопка) надо было закрепить, если не пятью, то хотя бы дублем. Сыграть четверошного, так сказать, пользуясь доминошной терминологией. Нервы, естественно, пошаливали. Волновал спектакль — слишком свежи еще были раны, — волновали звук, свет, а особенно дебютант Андрюха, Андрюху же не волновало ничего, кроме сумки с водкой. Он наотрез отказался выходить на сцену без ста пятидесяти граммов.

— Андрюша, это нехорошо! — увещевали его Водопады, почесывая носы.

— У меня работы поболе вашей. Вы что, бляха, хотите, чтоб я загнулся за барабанами. Не плеснёте — чихал я на ваше турне.

Такое начало не предвещало больших побед, но деваться было некуда — плеснули. Заодно и себе по чуть-чуть, чтоб презрительно подчеркнуть разницу между хроническим алкоголизмом и фронтовыми ста граммами. Выпили, крякнули и прислушались.

— Все, ребята! Сарынь на кичку! Дёмин включил фонограмму.

Спектакль действительно начинался прелестной фонограммой открытия верхотурской партконференции. Это была затея Дёмина — записать тайком, на всякий пожарный, мало ли куда сгодится. Сгодилось. Поскольку трибуна, президиум и лозунги в спектакле остались, выходить под кондовый говорок первого секретаря райкома одно удовольствие.

Фонограмма заканчивалась так:

 -... Поскольку по регламенту и составу возражений не поступило, — вещал упийцам голос товарища Соколова, — я попрошу подняться в президиум товарища Бочкареву — доярку совхоза Красногорский, товарища Лаптева — механизатора совхоза имени сороколетия Октября, товарища…

По мере перечисления в президиум во главе с Айболитом поднимался Водопад в туберкулезных пижамах, рассаживался и включал инструменты.

— Слово для выступления предоставляется товарищу Комодскому, знатному овощеводу Прокоп-Салдинского совхоза!

На трибуну выходил Славка и заводил:

 

А я работаю в колхозе!

Хожу в болотных сапогах…

 

Публика была по-Свердловски сдержана, но по-студенчески доброжелательна. Возможно её больше веселил Никита Сергеевич, шестилетний сын Лукашина. Он прыгал в кресле, распевал Рейганку и дергал соседа справа.

— Во, гляди, видишь, Айболит скачет? Это папка мой. Ура, папка! Давай! Ты Рейган, нас в натуре заманал!... Ура!

— Да сядь ты, шило! — дёргала его слева Валентина.

— Мамка, правда у нас папка классный?... А чего он дома в Айболите не ходит?

— Еще чего не хватало! И так совсем из ума выжил, старый дурак! Сядь, тебе говорят!

Четыре хлопка из зала удалось выжать после мигалки и Цинка. "Клёво! — подумал Лукашин, сдирая за кулисой Айболитову голову. — Теперь главное пригнуть быка к земле, раз за рога ухватили. Чтобы мне им такое читнуть, пока ребята переодеваются?... А-а, вот что! Подпущу-ка я им леща."

Он вышел к микрофону и сказал:

— Друзья! Поскольку в этом зале находятся сплошь будущие инженеры, долг повелевает мне прочесть маленькую зарисовку из вашего прекрасного будущего. Итак...

Когда я ел на кухне дыню

Я пил трехзвездочный коньяк,

Меня обуяла гордыня,

Она обуяла меня.

 

Обыкновенный инженер я,

Ну просто тьфу!— букашка, тля!

И вот поди ж ты, как Рокфеллер

Глушу коньяк из хрусталя.

 

И все ж, воспряв над табуреткой,

Персты простерши в потолок,

Я свой неотразимо-меткий

Гордыне ниспослал упрек.

 

— Не искушай меня без нужды!

Зачем Гордыня воробью?

Твои обуянья мне чужды.

Иди отседова, адью!

 

— Не обвиняй меня облыжно!

— Гордыня молвила, — Поверь,

Нет в мире звания престижней,

Чем наш советский инженер!

 

И я воспрял на холодильник,

Оттуда на кухонный шкаф.

И тост за тостом я с Гордыней

Всё пил и пил на брудершафф.

 

Пришла жена. Ушла Гордыня,

И догорел коньяк в груди.

Жена сказала: "Ну, скотина,

Три дня ко мне не подходи!"

 

Теперь я поселился в ванной.

Осталось жить мне там два дня.

Меня обуяло раскаяние —

Оно обуяло меня.

 

"Леща" приняли с ухмылками. Мели, мол, Емеля, а мы свою планиду знаем. Упийцы, чай!... "Клёво!" — подумал Лукашин, не заметив иронии, и объявил второе отделение, по окончанию которого вновь раздалась четыре хлопка.

— Удивительная стабильность! — вскричал Лукашин в гримерке, встречая ребят отвислыми поцелуями. — Ну вы, мля, Битлз! Ну, вы, мля, Роллинг стоунз!... Курс на Калифорнию! Андрюха поздравляю тебя с дебютом!

— Плеснул бы лучше полстакана. Я как лошадь из борозды.

— Так и быть, накатим по такому случаю бутылёк и харе. Остальное после.

— Парни, — тихо сказал Юрки Радисев, — а можно я второй концерт отыграю на барабанах?

Переглянулись.

— Юрка, ты что? А как же баян?

— А что баян, в трех вещах только. И то партии свели до примитива Толку-то, сижу там как попка.

И это было правдой. С появлением японской клавиши, прозванной в команде Чумой, вся былая акустическая палитра Водопада, придававшая ему забавный фольклорный колорит, стремительно сходила на нет. Вот уж воистину Чума XX века. Чтобы переболеть ею, музыканту надо очень долго тыкать пальцами в клавиши синтезатора, закладывать в его память все новые и новые партии, изыскивать все новые и новые суперкомбинации. И лишь с годами он, возможно, задумается и поймет, что каждый звук на концерте должен быть очеловечен его пластикой, как физическим выражением его души, что лучше бы баяну оставаться баяном, ксилофону — ксилофоном, а синтезатору верным помощником в студии. И если уж выволакивать его на сцену, то по крайней бедности. Извините мол, не на что было пригласить струнный оркестр. Но это длительный процесс. Борьба национальных духов с мировыми электромонополиями.

Водопад болел Чумой три недели. Поэтому он недоуменно смотрел на Юрку.

— Юрок, а как же "Колхоз"? Первая вещь. Там всё с баяна начинается?

— Парни, да вы что? Мне ж в армию завтра! Мы ж репетировали запасной вариант. Аптекин вон сыграет. Ему всё равно в Колхозе не хрен делать. Бздинь-бздинь и всё. А парни? Ну, хоть один разочек дайте оторваться! Ударник же я!

И столько тоски, и столько правды хлестало при этом из Юркиных глаз, что сердце кровью обливалось.

"Эх-ма, — подумал Лукашин, — действительно мурыжим мужика. Свой ведь ударник-то! Вумат. Нет, какого-то Сережу приглашали. Пижоним все. Допижонимся когда-нибудь.

— Ну так как, парни?— еще раз спросил Юрка.

— Аптекин, ты как?

— А я чего? Размяться надо. Андрюха вон как?

— А у меня дембель в маю, мне всё по х…ю!— отозвался Андрюха.— Плеснете сверху еще на два пальца и можете барабанить хоть до Нового года.

— Бери мою пайку! — обрадовался Юрка.

— Да ладно. — сказал Андрюха, покосившись на сумку с водкой. — Иди там педаль у большого подтяни, западает.

С тех пор баян ещё немного потаскался по разным сценам, да так где-то и сгинул в кулисах. А зря. Ибо сказано у классика: "Но чтобы стоять, я должен держаться корней!"

А Юрка оторвался в этот вечер за всю свою нескладную ударную судьбину. Он действительно на глазах превращался в первоклассного ударника, с отличительной особенностью впечатывать сильную долю так сильно и так точно и мощно, что приходилось только удивляться, как ему удается отлепить палочку для следующего удара. Будто сваи вколачивает.

В таком-то ритмическом каркасе и Водопад запел кенаром. По окончанию концерта зал вновь было наградил команду четырьмя хлопками, да видимо не сдержал эмоций и добавил пятый, персонально для Радисева. В кулуары потянулись поздравители. Среди них Коля Грахов.

На ресницах Президента снова бухла скупая мужская слеза. Памятуя о печальной судьбе своей шубы, Лукашин ловко подставил в объятья Грахова мернеджора Ваймера.

— Господи, выросли-то как! — Зарыдал на плечах мернеджора Президент. — Голуби вы мои, сизокрылые! И куда же вы сейчас?

— Да так, прошвырнемся. Прибалтика, Питер, но сначала в Москву. Сырочек надо пробомбить.

— Ну-ну, давайте. Наши туда уже улетели. Кабинет с Агатой. Вы уж там это… держите марку, чтоб знали почем фунт свердловского изюма. Да, вам хорошо. А мне вот в Англию треклятую тащиться.

— Да, брат, тебе не повезло. Нашел тоже место. Привет тогда Елтону Джону!

В гримерке у раскрытой сумки с водкой мычал абсолютно бухой Андрюха. Коля Ваймер отодвинул сумку, раскрыл папку и сказал:

— Ну, мужики, сработали четко. Два концерта по 400 рэ, минус на сто рублей водки, итого по 85 на брата и двадцать рублей мне на телеграммы. Получите.

Водопады раздули ноздри. Вот они денежки-то! Кровные. Впервые, можно сказать заработанные. И не какой-нибудь кувалдой, а искусством, блин, душа!

— Полюбовались и хватит. — сказал Коля. — Теперь отстегните мне обратно по сорок рублей за авиабилеты. Такова се ля ви, мужики, по соотношениям уровней.

Улыбнуться-улыбнулись, но как-то так печально.

— А теперь сам бог велел. — продолжал распоряжаться Коля, откупоривая бутылку. — Давайте, ребята. С почином вас, а заодно и за Юрку, чтоб ему там служилось где-нибудь на кухне.

Выпили, крякнули, закинули на горбы кофры, баулы, Андрея Волкова, и отправились на явку коротать времечко до самолета.

Вслед им печально глядел Юрка Радисев.

Больше он в Водопад не вернется. И правильно сделает. Нечего возвращаться к разбитому корыту. И все же с этими волосатыми мужиками уходил в декабрьскую ночь здоровенный кусок его самой сладкой доармейской юности.

Где-то он сейчас барабанит, дай ему бог счастья, здоровья и команды достойной его талантов!

 

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться: