Глава двадцать третья. ВСТРЕЧА С ИНДЕЙЦАМИ
Мистер Уитер Бинер посоветовал нам поехать в город Таос, в двух миляхот которого находится большая деревня индейцев племени пуэбло. Мы покинули Санта-Фе и отель " Монтезума" с его шипящим отоплением. Кутру оно нашипело нам градусов тридцать выше нуля, и мы жадно дышали свежимвоздухом, мчась по горной дороге. Мы ехали вдоль Рио-Гранде, здесь еще маленькой зеленой речки, и черезнесколько десятков миль оказались в индейской деревне Сан-Ильдефонсо. Заэтим пышным испанским названием не было ни католических соборов, ни важныхпрелатов, ни молодых людей чистой кастильской крови. Небольшая площадь былаокружена глинобитными домиками. Возле каждого из них виднелось на земленебольшое куполообразное сооружение. Это были печи, очаги. Посреди площадистаяла громадная баба. Две большие косы, спускавшиеся на ее жирную грудь, были перевиты красными и зелеными шерстяными нитками. В мясистых ушах видныбыли дырочки от серег. Когда мы спросили у нее об индейце Агапито Пина, с которым нампосоветовал познакомиться мистер Бинер, то выяснилось, что баба эта и естьАгапито Пина и что он вовсе не баба, а жирный индеец с бабьей фигурой. Агапито Пина оказался весельчаком и балагуром. Он пригласил нас в свойдомик, чисто вымазанный белой глиной и похожий на украинскую хату. Был серый зимний денек. Внезапно посыпался снег, и вскоре все побелело- и удивительные куполообразные печи, и несколько голых деревьев, похожих наокаменевшие дымы, и вся бедная крестьянская площадь. В маленьком очагеагапитовского домика пылало одно полено, стоявшее торчком. Старая, высушенная индеанка сидела на корточках перед огнем. Это была мать АгапитоПина. Ей восемьдесят три года, но она седа только наполовину. Самому Агапитошестьдесят лет, и на его голове нет ни одного седого волоса. Старуха взялапредложенную нами сигарету и с удовольствием закурила. Агапито тоже взялсигарету, но спрятал ее в карман, - как видно, для своей любимой мамы, Внезапно Агапито запел индейскую песню, притопывая в такт ногой.Комната была крошечная, и Агапито танцевал совсем рядом с нами. Онзаглядывал нам в глаза и, окончив одну песню, немедленно начал другую. Наглиняном выступе лежали фотографии индейцев, исполняющих военные танцы.Запахло поборами, как в Неаполе или Помпеях. Однако, закончив песни и пляски, Агапито Пина вовсе не стал клянчитьденег, совсем не пытался всучить нам фотографию. Оказалось, что он желалпросто доставить удовольствие своим гостям. Мы с радостью убедились, что этовсе-таки не Неаполь, а индейская резервация, и что наши краснокожие братьяотносятся к туристам без той коммерческой страсти, которую вкладывают в этодело бледнолицые. На чистых стенах комнатки висели связки разноцветных кукурузныхкочанов. В углу стояли красиво расшитые праздничные туфли нашего хозяина. В деревне занимаются земледелием. Каждый получает акр земли на душу.Богатых нет и нищих нет. Вернее, все нищие. О существовании Европы и океановАгапито не знает. Правда, один знакомый индеец рассказывал ему недавно, чтоесть на свете город Нью-Йорк. Агапито вышел на площадь, чтобы проводить нас, и толстые снежинкипадали на его черные прямые " волосы. Дорога шла между красными пемзовыми горами с плоскими, срезаннымивершинами. Цвет их удивительно походил на цвет кожи Агапито Пина: спокойно-красный, старинный, потемневший красный цвет. Краснота индейскойкожи совершенно особенная. Это цвет их пористых скал, цвет их осеннейприроды. У них сама природа краснокожая. День был сырой, плачевный, одновременно осенний и зимний. Сначала падалснежок, потом просеялся дождик, под конец дня надвинулся туман. Фары светилитускло, автомобили почти не попадались. Мы были одни среди грозной индейскойприроды. Глубоко внизу беспрерывно и негромко шумела Рио-Гранде. Достигнув Таоса, мы остановились в сером и голубом кэмпе кептэна О'Хей.Рослый кептэн взял ключи и повел нас показывать кабинки. Он и в самом деле был капитаном, служил в американской армии. Бросилвоенную службу - надоело! Здесь, в Таосе, ему нравится. Дела идут хорошо, восемь месяцев в году кэмп полон. Кептэн и его жена не скучают. Каждый деньв кэмпе останавливаются новые люди, видишь людей со всех концов страны, можно вечерком поболтать, найти интересного собеседника. - Лучше быть хозяином кэмпа, чем капитаном армии, - сказал мистерО'Хей, отпирая дверь, - а жизнь - у большой дороги интереснее, чем в большомгороде. Учреждение свое кептэн содержал образцово. Стены опрятных комнаток былиразрисованы красно-синим индейским орнаментом, стояли низкие мягкиекроватки, у толстенькой печки-буржуйки лежали аккуратно приготовленные щепкии помещалось ведерко с углем. Из ведерка торчали каминные щипцы, чтобыпроезжий не брал угля руками и не запачкался. В крошечной кухне стоялагазовая плита с двумя конфорками. Рядом с каждой кабинкой находился гаражик на одну машину. Как почтивсегда в Америке, гараж не запирался. В гаражах кептэна О'Хей не было даженаружных дверей. Теоретически считается, что у вас могут машину украсть, нов действительности это бывает редко. Кто будет ночью, пыхтя, катить машину сзапертым мотором, менять номер, прятаться от полиции? Сложно и невыгодно.Это не занятие для порядочного вора. Нет расчета. Вот если бы лежалиденьги... Мистер Адамс не раз распространялся на эту тему. - У нас в маленьких городках, - говорил он, - люди уходят из дому, незапирая дверей. Сэры, вам может показаться, что вы попали в страну поголовночестных людей. А на самом деле мы такие же воры, как все, - как французы, или греки, или итальянцы. Все дело в том, что мы начинаем воровать с болеевысокого уровня. Мы гораздо богаче, чем Европа, и у нас редко кто украдетпиджак, башмаки или хлеб. Я не говорю о голодных людях, сэры. Голодный можетвзять. Это бывает. Я говорю о ворах. Им нет расчета возиться с ношенымипиджаками. Сложно. То же самое и с автомобилем. Но бумажку в сто долларов некладите где попало. Я должен вас огорчить, сэры. Ее немедленно украдут.Запишите это в свои книжечки! Начиная от ста долларов, нет, даже отпятидесяти долларов, американцы так же любят воровать, как все остальноечеловечество. Зато они доходят до таких сумм, которые небогатой Европе дажене снились. Мы снова уселись в машину и поехали к индейцам. В надвинувшихсясумерках наш мышиный кар почти сливался с бедным пепельным пейзажем. Черездве мили мы оказались у въезда в деревню индейцев пуэбло, единственного изиндейских племен, которое живет на том месте, где оно жило еще до появленияв Америке белых людей. Все остальные племена согнаны со своих территорий иперегонялись по нескольку раз на все худшие и худшие места. Пуэбло сохранилисвою старинную землю только потому, как видно, что в ней не нашлось ничеготакого, что вызвало бы интерес белого человека, - здесь нет ни нефти, низолота, ни угля, ни удобных пастбищ. Надпись на деревянной доске извещала, что для осмотра деревни надополучить разрешение губернатора племени. Маленькая хатка губернаторанаходилась тут же, поблизости. Оглашая воздух бодрыми " гуд ивнинг", чтозначит " добрый вечер", и приветственно подымая шляпы, мы вошли к губернаторуи в удивлении остановились. Перед очагом, где ярко пылали два полена, сиделна корточках старый индеец. Отсвет пламени скользил по вытертой красной кожеего лица. Сидя так, с закрытыми глазами, он походил на ястреба, дремлющего взоологическом саду и изредка только приподымающего веки, чтобы с ненавистьюи скукой посмотреть на людей, окружающих его клетку, или рвануть клювомдощечку с латинской надписью, свидетельствующей о том, что он действительноястреб, владыка горных вершин. Перед нами сидел один из тех, кто курил когда-то трубку мира или" становился на тропинку войны", кровожадный и благородный индеец. Что ж, никапитан Майн-Рид, ни Густав Эмар нас не обманывали. Такими мы в детстве ипредставляли себе индейцев. Он не ответил на наши " ивнинги". Лицо его по-прежнему обращено было когню. В ответ на слова о том, что мы хотим осмотреть деревню, он равнодушнои еле заметно кивнул головой, не сказав ни слова. К нам подошел молодойиндеец и сказал, что губернатор очень стар и уже слаб, что он умирает. Когда мы вышли из домика вождя, у нашего автомобиля вертелись мальчики.Это были индейские дети, черноглазые, с прямыми черными волосками, маленькими носами с горбинкой и кожей цвета медного пятака. Они издалисмотрели на нас, в их взглядах не видно было страха. Они вели себя какмолодые львята. Один львенок, впрочем, кончил тем, что подошел поближе игордо потребовал, чтобы мы дали ему пять центов. Когда мы отказали ему, онне стал клянчить, а с презрением отвернулся. Вокруг нас стояли удивительные дома. В деревне живет около тысячичеловек, и все они расселились в трех домах. Это громадные глиняные здания внесколько этажей, составленные из прилепленных друг к другу отдельныхкомнаток. Дома подымаются террасами, и каждый этаж имеет плоскую крышу.Этажи сообщаются между собой приставными деревянными лестницами, обыкновенными, наспех сколоченными лестницами дворницко-малярного типа.Раньше, когда пуэбло были независимы, все племя жило в одном колоссальномглиняном доме. Когда лестницы убирали внутрь, дом превращался в крепость, выставившую наружу только голые стены. Так живут и сейчас, хотяобстоятельства совсем переменились. На площади пахло дымом и навозом. Путались под ногами бойкие рыжиепоросята. На крышах дома стояли несколько индейцев. Они с головами былизавернуты в одеяла и молчаливо смотрели на нас. Смирные индейские собакибегали вверх и вниз по приставным лестницам с ловкостью боцманов. Быстротемнело. К нам подошел седоватый индеец с властным лицом. Это был деревенскийполисмен. Он тоже с головой был завернут в байковое, белое с голубым одеяло.Невзирая на его высокое звание, обязанности у него были довольно мирные инеобременительные. Он сказал нам, что его дело - гонять по утрам детей вшколу. Он пригласил нас зайти за ним завтра утром в эту школу, - онотправится показывать нам деревню. Сегодня уже поздно, и люди ложатся спать.Разговор этот мы вели, стоя у ручья, протекавшего между домами. Широкоебревно, переброшенное через ручей, служило мостом. Ничего не напоминалоздесь о тысяча девятьсот тридцать пятом годе, и наш автомобиль, смутновыделявшийся в темноте, казался только что прибывшей уэльсовской машинойвремени. Мы вернулись в Таос. За пять минут мы проехали несколько сот лет, которые отделяли индейскуюдеревню от Таоса. В городе светились магазины, у обочин стояли автомобили, влавчонке жарили истинно американский пап-корн, в аптеке подавалиапельсиновый сок, все шло своим чередом, будто никаких индейцев никогда насвете не было. Мы выехали на квадратную площадь, украшением которой служилоантикварно-ресторанное заведение под названием " Дон Фернандо". Для городка, отстоящего далеко от железной дороги и имеющего всего лишь две тысячижителей, ресторанчик был хорош. Подавали здесь молчаливые молодые индеанки, за которыми присматривал человечек с печальным лицом виленского еврея. Он жепринял у нас заказ. Это и был сам дон Фернандо. Наше определениеподтвердилось только наполовину. Дон Фернандо действительно был еврей, но невиленский, а швейцарский. Так он сам сказал. Что же касается обстоятельств, при которых он приобрел звание дона, то об этом он умолчал, но надополагать, что если бы коммерческие интересы этого потребовали, он безвсякого смущения назвал бы себя и грандом. Он рассказал нам, что из двух тысяч таосского населения около двухсотчеловек - это люди искусства. Они пишут картины, сочиняют стихи, создаютсимфонии, что-то ваяют. Сюда манит их обстановка: дикость природы, стык трехкультур - индейской, мексиканской и пионерской американской, - а такжедешевизна жизни. Недалеко от нас сидела маленькая дама в черном костюме, которая частосмотрела в нашу сторону. Она глядела на нас и волновалась. Когда мы были уже в антикварном отделении ресторана и рассматривали тамзамшевых индейских кукол и ярко раскрашенных богов с зелеными и красныминосами, к нам снова подошел дон Фернандо. Он сказал, что с нами хотела быпоговорить миссис Фешина, русская дама, которая давно уже живет в Таосе.Увидеть русского, живущего на индейской территории, было очень интересно.Через минуту к нам подошла, нервно улыбаясь, дама, сидевшая в ресторане. - Вы меня простите, - сказала она по-русски, - но когда я услышала вашразговор, я не могла удержаться. Вы русские, да? Мы подтвердили это. - Вы давно в Америке? - продолжала миссис Фешина. - Два месяца. - Откуда же вы приехали? - Из Москвы. - Прямо из Москвы? Она была поражена. - Вы знаете, это просто чудо! Я столько лет здесь живу, среди этихамериканцев, и вдруг - русские. Мы видели, что ей очень хочется поговорить, что для нее этодействительно событие, и пригласили ее к себе в кэмп. Через несколько минутона подъехала на стареньком автомобиле, которым сама управляла. Она сидела унас долго, говорила, не могла наговориться. Она уехала в двадцать третьем году из Казани. Муж ее - художник Фешин, довольно известный в свое время у нас. Он дружил с американцами из " АРА", которые были на Волге, и они устроили ему приглашение в Америку. Он решилостаться здесь навсегда, не возвращаться в Советский Союз. Этому главнымобразом способствовал успех в делах. Картины продавались, денег появиласькуча. Фешин, как истинный русак, жить в большом американском городе не смог, вот и приехали сюда, в Таос. Построили себе дом, замечательный дом. Строилиего три лета, и он обошелся в двадцать тысяч долларов. Строили, строили, акогда дом был готов, - разошлись. Оказалось, что всю жизнь напрасно жиливместе, что они вовсе не подходят друг к другу. Фешин уехал из Таоса, онтеперь в Мексико-сити. Дочь учится в Голливуде, в балетной школе. МиссисФешина осталась в Таосе одна. Денег у нее нет, не хватает даже на то, чтобзимой отапливать свой великолепный дом. Поэтому на зиму она сняла себе домикза три доллара в месяц в деревне Рио-Чикито, где живут одни мексиканцы, незнающие даже английского языка, но очень хорошие люди. Электричества вРио-Чикито нет. Надо зарабатывать деньги. Она решила писать для кино, нопока еще ничего не заработала. Дом продавать жалко. Он стоил двадцать тысяч, а теперь, при кризисе, за него могут дать тысяч пять. Наша гостья говорила жадно, хотела наговориться досыта, все времяприкладывала руки к своему нервному лицу и повторяла: - Вот странно говорить в Таосе по-русски с новыми людьми. Скажите, яеще не делаю в русском языке ошибок? Она говорила очень хорошо, но иногда вдруг запиналась, вспоминаланужное слово. Мы говорили ей: - Слушайте, зачем вы здесь сидите? Проситесь назад в Советский Союз. - Я бы поехала. Но куда мне ехать? Там все новые люди, я никого незнаю. Поздно мне уже начинать новую жизнь. Она умчалась во тьму на своем старом тяжеловозе. Странная судьба! Где живет русская женщина? В Рио-Чикито, штатНью-Мексико, в Юнайтед Стейтс оф Америка, среди индейцев, мексиканцев иамериканцев. Утром мы сразу отправились в деревню Пуэбло, в школу, искать нашегополисмена. В Пуэбло стоял туман. Из него слабо вырисовывались серые деревья, далекие и близкие горы. Меланхолические индейцы в своих одеялах по-прежнемустояли на крышах, похожие на затворниц гарема. Собаки бежали по своим домам, не трогая нас, расторопно подымались по лестницам и исчезали в дверях. Школа была велика и отлично поставлена, как вообще школы в Штатах. Мыувидели отличные большие классы, паркетные полы, сияющие фаянсовые раковины, никелированные краны. Полисмен не смог пойти с нами. Обязанности удерживали его в школе.Сейчас он как раз разбирал конфликт. Один индейский мальчик ударил совсеммаленького индеанчика по голове. Полисмен медленно выговаривал виновникупотасовки. Кругом, молчаливые и важные, как вожди на большом совете, стоялимальчики. Обычного детского галдежа не было. Все торжественно слушалиполисмена, шмыгая иногда красивыми орлиными носиками или почесывая прямые, тускло светящиеся черные волосы. Но как только полисмен, старчески шаркаятуфлями, ушел, дети принялись скакать и бегать, как все маленькие шалуны насвете. Директор школы, историк по специальности, бросил культурный Восток иприехал сюда, чтобы поближе узнать индейцев. - Очень талантливые дети, талантливый народ, в особенности склонный, конечно, к искусству, - сказал директор. - Талантливый народ и загадочный. Ямного лет живу среди них, но до сих пор этот народ для меня не понятен.Индейцы вынуждены посылать детей в школы, потому что обучение обязательно.Не будь этого - они не посылали бы ни одного ребенка. Ведь все преподавателибелые, и обучение идет на английском языке. Дети учатся большей частью оченьхорошо. Но вот в какой-то год часть мальчиков, которым исполнилось десять -одиннадцать лет, внезапно перестает ходить в школу. Не ходит целый год. Вэтот год они проходят где-то (где - мы никогда не могли этого узнать) своеобучение. И когда такой мальчик снова появляется в школе, то он уженастоящий индеец и никогда не будет белым по культуре. Когда дети кончаютмою школу, старики говорят им: " Выбирайте! Если хотите быть белыми людьми, уходите к ним и никогда к нам не возвращайтесь. А если вы хотите остатьсяиндейцами, то забудьте все, чему вас учили". И почти всегда дети остаютсядома. После окончания школы они изредка заходят и просят почитать старыеамериканские газеты, а потом совсем перестают ходить. Это индейцы, настоящиеиндейцы, без электричества, автомобилей и других глупостей. Они живут средибелых, полные молчаливого презрения к ним. Они до сих пор не признают иххозяевами страны. И это не удивительно, если вспомнить, что в историииндейского народа не было случая, когда одно племя поработило бы другое.Поработить индейское племя нельзя, его можно вырезать до последнего человека(такие случаи бывали), и тогда только можно считать, что племя покорено. Нас водила по деревне пятнадцатилетняя индеанка. Внезапно она сказала: - Вы знаете, что в Чикаго живет индейская женщина? Это моя сестра. Очень редкий случай. Ее сестра вышла замуж за белого человека, художника. Наверно, это один из таосских фантазеров, приехавших сюда вдыхатьзапахи древних цивилизаций. Посреди деревни стояла старая испанская церковушка. Пуэбло - католики, но очень странные католики. На рождество и пасху они выносят статую мадонныи исполняют вокруг нее военный танец. Потом уходят в какую-то молитвеннуюяму и там молятся, но вряд ли уж по католическому обряду. И, глядя на молчаливых и римски величавых краснокожих, мы повторялисебе, вспоминая слова директора школы: " Да, да, они и католики, и говорят по-английски, и видели автомобиль итому подобное, но все-таки они индейцы, самые настоящие индейцы, преждевсего индейцы - и ничего больше". Напуганные происшествием на обледеневшей дороге, о котором было ужерассказано, мы прежде всего купили в Санта-Фе цепи, чудные цепи золотогоцвета, и выехали в направлении на Альбукерк.
