Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


С  ЧЕГО  НАЧИНАЕТСЯ  РОДИНА



 

Паустовский как-то выразился в том смысле, что «по мнению некоторых критиков, большая доза природы является смертным грехом, чуть ли не уходом писателя в природу от действительности. Всё это в лучшем случае схоластика, а в худшем — мракобесие. Даже ребёнку ясно, что чувство природы — одна из основ патриотизма». Вся жизнь Михаила Михайловича Пришвина оказалась обретением и вынашиванием, как он сам писал, «динамического чувства родины». Природа, по Пришвину, это второе “я”, зеркало человека, но не отдельной личности, а Всечеловека. И движение к этому “я” — движение «поэта в душе» «к небывалому из тёмной утробы в страну вечного света». Такой путь во многом соответствует пониманию подвига в Православии, нацеленном на обретение своей Небесной Родины, своей Небесной России.

Пришвин писал: «Из первого класса елецкой гимназии я пробовал убежать на лодке по Быстрой Сосне в Тихий Дон и дальше кудато в неведомую страну, и это движение стало моей природой, слилось с тем, что мы вообще называем природой, и до сих пор со всем своим народом я движусь в небывалый нигде мир, в наполненную светом страну, называемую советской социалистической родиной».

Такой взгляд на вещи открывает перед нами правду пришвинской прозы, правду подлинной свободы, а не той, что сулят нам заокеанские «благожелатели», идущие сегодня вкрадчивой («бархатной», «каштановой», «оранжевой» и т.д.) войной на правду, на правду, которая, согласно Пришвину, «в уме и сердце человека». Достаточно вспомнить, Кого Православие называет «Солнцем правды», а кого «отцом лжи» — и всё сразу станет на свои места. Такое сближение может показаться натяжкой, но Пришвин так часто к нему возвращается, что начинаешь думать о закономерности. Так, например, в повести-сказке «Корабельная чаща» он пишет: «А вот у Белинского сказано, что правда всего нашего дела должна перейти в слово. И это новое слово укажет всему миру новый путь». Как тут не вспомнить Евангелие от Иоанна, называющее Христа — Словом! Конечно, Пришвин в настоящем случае имеет в виду идею социальной справедливости. Но тогда это подтверждает правильность нашей догадки о глубинном, а не внешнем (которое налицо) родстве христианства и социализма.

 

ТОЧКИ ОТСЧЁТА

 

Михаил Михайлович Пришвин родился в небольшом купеческом имении Хрущёво (неподалёку от города Ельца) 23 января 1873 г. Мать будущего писателя в сорок лет овдовела и ей пришлось ой как нелегко: пять детей на руках, нужно рассчитаться с кредиторами покойного мужа, отдать сына в гимназию...

В те годы, описанные в романе «Кащеева цепь», всё ещё ходили предания о Беловодье — этом средоточии русского духа, — о Золотых Горах, о прекрасной волшебной Азии, куда маленький Миша решает уплыть на лодке с товарищами. Вскоре их, однако, поймали: «Поехал в Азию, а приехал в гимназию». Кстати, учителем географии в этой гимназии был не кто-нибудь, а знаменитый писатель Василий Васильевич Розанов, к которому сначала Пришвин испытывал недюжинную симпатию и которому же впоследствии нахамил, за что и был отчислен из елецкой гимназии...

Проходят годы, Пришвин учится на агронома в рижском политехническом институте, увлекается марксизмом. Однако в 1897 г. по доносу провокатора его арестовывают и сажают в тюрьму, где он проводит около года. О продолжении учёбы в России не может идти и речи, он едет за границу, в Лейпциг, где и завершает своё образование. Вернувшись на родину, Пришвин работает в вегетационной лаборатории. В это же время он пишет книги по практической агрономии, публикует в газетах информационные заметки. В детском журнале «Родник» печатается его первый рассказ — «Сашок».

И вдруг, неожиданно, летом 1906 г. Пришвин едет в Карелию, где откровение природы изменяет его жизнь навегда. С этого момента он начинается как писатель. Результатом поездки становится очерк «В краю непуганных птиц», который был с восторгом воспринят тогдашней публикой. Что это: игра случая? или закономерность судьбы? Позже Пришвин напишет о поездке в Выговский край: «По правилам этнографии, преподанным мне академиком Шахматовым, я должен был описывать и жизнь сказителей, от которых я брал сказки». Сама жизнь сделала его писателем из невозможности, неумения писать сухим казённым языком науки. Но кто сказал, что наука пострадала от этого? «Основным моим литературным жанром является своеобразный очерк, в котором поэзия имеет служебное назначение», — напишет он впоследствии. Таким образом, наука и поэтическое видение мира в случае Пришвина сошлись воедино, образовав волшебный родник его удивительной прозы.

 

ОТ  ЦЕНТРА  К  ПЕРИФЕРИИ

 

Помимо обыденной, профанной географии существует география священная или, иначе говоря, подлинная география. Каждый чуткий человек сталкивался так или иначе с этой реальностью. Особенно часто — в детстве. Какое-то незначимое для всех остальных место становилось в этот момент твоим — твоими становились ручей, подлесок, тропинка, болотце, дерево. И шире — деревня, край, страна. Ещё шире — родина, её ощущение, казалось бы, бессмысленное: ну, вот живём мы, едим, спим, испражняемся; какая разница, где это делать? Однако кто незнаком с ощущением внутренней географии, внутренней родины — тот уже не человек, тот уже давно мертвец. И эта внутренняя география не содержится ни в одном из доступных атласов. Топонимия вещего пришвинского леса знает волшебные слова: лама, елань, рада, палестинка. А знание этих тайных слов предполагает паломничество к этим тайным топосам, внутреннее паломничество. Пришвин, составляя план книги «Моя родина» писал: «Русские люди всегда что-то прибавляли к своей физической родине. Упорно двигались на восток — в какую-то Даурию, в какие-то Золотые Горы, на какие-то Белые Воды. И это смутное движение в неведомую страну потом вошло в определённые географические границы, и в этих границах стали рождаться новые люди с их новым стремлением дальше идти не только в пространстве, но особенно во времени». Что поделаешь? многие стали забывать об этом порыве, об этом внутреннем измерении своей личности.., мельчать стал человек.

Пришвин, что называется, жил «по велению своего сердца» (слова Паустовского). Поэтому неслучайно его понимание искусства как поведения. В такой ситуации каждая книга пишется жизнью, кровью, душой. Пришвин не просто писатель. Его работа — работа со своим сердцем, где нет непреодолимого раздела между явным и неявным, существующим и несуществующим, человеком и «зеркалом человека» — природой. Не случайно впоследствии он о своём внутреннем делании напишет: «Так я с этого начал в сказках правду искать, и у меня это дело бойко пошло...» Подобную работу со своей душой осуществлял поэт Николай Клюев, с которым Пришвин встречался в Петербурге в 1908–1909 гг. Но только Клюев, «пророк секретной России» (определение Дугина), более тяготел к религиозному, нежели к природно-мистическому опыту. Но и в том и в другом случае мы подходим к тому, что молодой писатель-анархист Алексей Цветков называет «невербальной биографией», говоря иначе, жизнью несказанного внутри человека, переживающего нечто такое, что больше никому не доступно. Одни в такой ситуации становятся революционерами, тогда как другие — созерцателями-оперативниками. Но в обоих случаях — исток общий. И более того — общая цель, та самая «наполненная светом страна».

Внутреннее паломничество чаще всего не претворяется в жизнь. Это наши грёзы, таинственные восторги, исполненные внутреннего тепла и сияния мечты, где природа — всегда соучастник этого живого процесса. Другое дело, когда этот сердечный путь воплощается в реальность, облекается в плоть реального путешествия. И только в последнем случае такое внутреннее паломничество можно считать подлинным. И Пришвин пускается в него. Его притягивают исключительно два положительных направления: Север и Восток. Таковыми их признают фактически все мировые традиции. Пришвина привлекает и Канада, но Канада индейская, это для него не Запад, но как бы Восток за Дальним Востоком. Он перелагает на русский язык книгу писателя-индейца Серой Совы (Вэша Куоннезин), хранителя бобрового заповедника в Канаде. Путешествия Пришвина на Север и Восток — это путешествия от центра (Центральной России) к периферии, но как бы и к священным Полюсам: Полюсу, где Солнце летом не заходит за горизонт, и Полюсу, где Солнце восходит из-за горизонта. Плодом первого путешествия становится «Путь колобка» (Русский Север, Карелия), а второго — очерки «Адам и Ева», «Чёрный араб» (Казахстан) и «Женьшень» (Уссурийский край). В обоих случаях с ним происходят совершенно мистические истории. На Севере его принимают за генерала, члена государственной думы, а на Востоке — за Чёрного араба, возвращающегося из паломничества в Мекку. Причём во втором случае он сам поддерживает этот прекрасный миф, не спеша его развенчивать. На Дальнем Востоке Пришвин знакомится с загадочным отшельником — китайцем Лувеном, оказывающимся не то целителем, не то охотником. Лувен открывает ему тайну женьшеня, корня жизни. И, подобно тому как Вася Весёлкин из «Корабельной чащи» годами ждёт «свершения правильной формы» своей ёлочки, — Пришвин годами ждёт выроста своего женьшеня, который есть нечто большее, нежели просто женьшень. Иначе стоило ли впустую время тратить?

 

ВРЕМЯ  СОБИРАТЬ  КАМНИ

 

Дойдя до пределов своей евразийской родины, Пришвин приступает ко внутреннему возвращению — в Центральную Россию. Символически это можно обозначить через знаменитую фразу Екклезиаста: «время собирать камни». Он собирает то, что было рассеяно по дороге на периферию, которая в свою очередь тоже мыслилась как Полюс. Смысл такого движения в обогащении своего сердца, ведь то, что рассеяно и потом собрано, гораздо ценнее того, что рассеяно не было. Клубок-колобок размотался до последнего комочка и смысл — в том, чтобы вновь свернуть его. И вновь обрести свою родину, как обновляется в огне птица Феникс или известь...

Центральная Россия становится для Пришвина центром обретения своей души. Он пишет: «Я охотник за собственной душой... Найди только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдёшь, тогда этим же самым ключом отопрёшь души всех». Он вновь блуждает по русским лесам, как некое античное божество, сатир или наяда. Во всяком случае таковым его хотели видеть символисты. Например, критик Р.В.Иванов-Разумник в 1911 г. напечатал в «Речи» статью о Пришвине «Великий Пан». Может, отчасти он и был прав, но, думается, подобное сравнение слишком на поверхности.

 

СТЕНЫ  НЕВИДИМЫЕ

 

Уже не раз говорили о пантеизме Пришвина. Например, критик И.Мотяшов: «О пантеизме Пришвин писал в 1910 г.: “Ни в то, ни в другое я прямо, как народ, не верю, но и не отношусь и презрительно, как многие. Я знаю, что это — огромная действительная сила”». Иначе и быть не могло, ведь Пришвин не раз уже проговаривался (и в «Женьшене» и в «Фацелии»), что в природе для него навсегда воплотился образ давно утраченной возлюбленной. Это не «пантеизм», а «реализм». Причём в высшем смысле, подразумевающем «реальность» не только явную, но и неявную. Природа как икона. Нет, так, пожалуй, чересчур. Лучше сказать его собственными словами: «“Реализм”, которым занимаюсь я, есть видение души человека в образах природы». Заметьте! не «реализм, в канонах которого я пишу», а «“реализм”, которым занимаюсь я». И в другом месте он опять проговаривается: «я поддался... дачному антропоморфизму и анимизму». Антропоморфизм (вера в то, что все предметы и живые существа наделены человеческими качествами) и анимизм (вера в наличие души у каждой вещи) предполагают шаг за некий порог. И там уже недалеко до невидимых стен града Китежа.

 

ЦЕПЬ  АНТИХРИСТОВА

 

Среди представлений, донесённых до нас Пришвиным, символизм географических направлений смыкается с тайной последних дней человечества. В рассказе «По морю к соловецким островам» есть такой пассаж: «— Ты помни, — говорит он мне, — обеденник, хороший ветер, у него жена красивая: к вечеру стихает. Полуночник — тот злой: как начался, так и не стихнет. Шалонник — ярой: тот на море разбойник. Сток — ветер широкий, подтихает, как на солнце придёт. Вот и все наши ветры. — А западный? — Запад — тот не в счёт, тот на особом положении. — Всё равно, что антихрист, — говорит странник. — Ты откуда это знаешь? <...> — Так уж, знаю. Я везде и за везде-то бывал. Запад везде за антихриста считается. Вот помалешеньку, помалешеньку завладеет всем антихрист: спохватятся, да будет уж поздно». Приведённый отрывок говорит за себя сам. Антихрист — он же выступает у Пришвина как Кащей — сковал всех людей цепью зла, раздробленности и несправедливости. Разрушить эту цепь — значит исполнить высшую правду, которая в уме и сердце.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-05-06; Просмотров: 168; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.015 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь