История цивилизации индивида

A. Изначальное состояние

«В эпоху ранней первобытности пробуждающееся сознание было почти полностью погружено в прямые, природные по генезису (т. е. не опосредованные смыслообразованием) связи»^[294]

Взаимоотрицание инновационной и традиционной парадигм происходило в условиях глубочайшего синкрезиса. Чем ближе к синкрезису, тем ограниченнее ресурс, тем разрушительнее заимствования ( Тема II. 3, 9 ).

Вместе со зрелым родовым человеком появляется и развитая, целостная форма космологического ритуала. В эпоху ранней истории цивилизация индивида противостоит архаике.

 

B. Развитие мифических образов

Динамика развития измеряется тысячелетиями. Поскольку в архаическом мышлении нет четких границ и отправных точек, при исследовании архаики важно на них не зацикливаться, чем обычно занято рационалистическое сознание. Реальная эволюция культуры может быть прослежена по развитию мифических образов.

Самый ранний этап – богиня мать, господство рутинизирующей стратегии ( 5; Тема VII. 1Bc1 )), слабое развитие системы табу. Эта ступень стала витальным фоном для всех последующих.

Демиург – этап перехода к отцовскому принципу. Люди, которые что-то создавали в это время не чувствовали себя творцами, через них творило «нечто». Поэтому к древнему человеку не применимы понятия вроде «творчество», «создание», как и исследование их культуры с позиции, например, теории информации. Архаик обладал совершенно иным психическим складом^[295]

У фрейдизма можно одалживаться, но не стоит принимать его целиком.

«именно критическая масса мутаций и отклонений от инстинктивно-традиционного поведения обусловила в конечном счёте утверждение отцовского принципа как беспредпосылочной вопящей себя вопи. Эти отклонения и мутации, притом что поначалу они были спонтанными, и субъекты «неположенного» поведения таковым его не осознавали, в контексте имманентной телеологии истории никоим образом не случайны, - они являлись закономерной реализацией имеющихся в рамках той культуры смысловых возможностей»^[296] ( Тема IV. 2 ).

СТК не рассматривает инновации как абсолютную случайность. Например, гончарный круг – предмет, требующий особых материалов, особого сочетания технологических факторов, его изобретение – не «случайность».

«Трудно сказать, что вело архаического человека на пути инновационных решений. Быть может, сказывалось прежнее (докультурное), ещё не забытое интуитивное предзнание природы вещей и материалов, сопряжённое с глубоким эмпатическим вчувствованием в межпредметные энергетические потоки и слияние со всей стихией сущего, пусть и опосредованное уже ставшими традиционными культурными формами»^[297]

Это было что-то в некотором смысле подобное платоновским эйдосам.

«первобытное сознание только в модусе беспредпосылочной, волящей себя воли могло конституировать возрастающую системообразующую роль сакрального прецедента как источника гармонизирующего переживания и истока традиции в условиях медленного, но неуклонного ослабления прямой эмпатической связи с природой и перерождения (или отмирания) инстинктуальных основ традиции»^[298] (Тема IX. 1, 2).

C. Расширение ресурса (Тема VII. 1Cd).

Ранний индивид сформировался в нижнем палеолите.

В канун неолита произошло отделение мифа от ритуала ( Тема X. 2 ). После неолита культура использует природные реалии как средство для создания артефактов ( Тема IV. 3 G).

Цивилизация индивида появляется на завершающих стадиях предысторического развития. Другие вычленяются (но не вырастают) из нее ( Тема V. 3 ). Время появления классического индивида - неолитическая революция, когда зародилась цивилизация как таковая (Тема VII. 1C). Это переход к перманентно расширяющемуся ресурсу. Он расширялся и раньше, но это был обратимый процесс, не вызывавший системных изменений, когда количество еще не переходило в качество^[299]

Переход к перманентно расширяющемуся ресурсу был вызван дисбалансом со средой, выпадением из демографических и трофических (пищевых) ниш. Этот переход породил город, государство и письменность (Тема VII. 2Cс; Тема XIV. 3).

Появление письменности и государства - VI - III тыс. до н.э.

Город – изначально, вероятно, был пространством, куда стремились не допускать инновации, вызванные прежде всего мужской активностью. Он был пронизан женственными смыслами.

Первоначальное государство индивида строится по модели рода. Как разросшаяся семья. Это черновой вариант государства, которое еще полуприродное, полуцивилизационное образование. Вся цивилизация индивида устроена по родовому принципу. А отдельный род представляет собой социальную единицу, противостоящую общему целому ( 6 ). Смыслообразование индивида близко природе и пронизано магией.

Главная функция государства - регулирование расширения ресурса.

Поборы, налоги и прочие чинимые им разорения по сути сохраняли синкрезис деревни, не давая чрезмерно разрастаться различным артефактам ( Тема II. 8 ).

Вообще чисто материальные факторы перехода к цивилизации имеют значение, но не так важны, как ментальные.

Переход был совершен своего рода отщепенцами с сильно разбалансированной связью с природными биоритмами. Почему - не ясно. Но это доказывает то, что центры производственной культуры сформировались там, где была не очень благоприятная среда, а на многих, вроде бы располагающих территориях люди не смогли перейти к другой культурной форме и просто вымерли или законсервировались в своем состоянии. То есть, для изменений были необходимы ментальные сдвиги, а не подходящая обстановка.

Расширение ресурса фазисный процесс, на каждом новом этапе было необходимо взаимодействовать с диссистемными феноменами (G; Тема IV. 3 O). Старые культурные программы не стирались, а загонялись в подсознание и могли быть актуализованы в случаях социального кризиса ( Тема XX. 1 Aa). Разделение государства и общества - это внутренняя дуализация культуры, а значит, очередной виток отрыва от природы ( Тема VI. 10 ).

«В условиях, когда стихийно расширяющийся ресурс увеличивает количество смыслов и феноменов, чья жизнь в культуре подчинена принципу дуального кодирования, не было, по сути, иного выхода, кроме как собрать все это растекающееся хозяйство под «общую крышу», пусть даже ценой глобальной дуализации культуры. Общество и государство, таким образом, стали элементами макрооппозиции, интегрирующими перманентно расширяющееся и хаотизующееся пространство смыслов и феноменов культуры»^[300] (Тема XIV)

«Перманентное расширение культурного ресурса ослабляет механизм устной трансляции мифо-ритуальных ценностей. В сравнении с естественно и органически сложившимся мифо-ритуальным комплексом государство есть образование искусственное. И функциионально его заменить оно может посредством тоже искусственных форм саморефлексии, самокодификации и самотрансляции. Когда ради сохранения и поддержания традиционного порядка вещей приходится вводить в действие волю и выбор, это всегда приводит к той или иной культурной инновации, к новому артефакту - независимо от намерений действующих субъектов, ибо воля и выбор - суть формы культурного, а не инстинктивного поведения. Таким артефактом, собственно, и стало государство, призванное поддержать традиционный уклад, но на деле начавшее решать свои собственные задачи, подвергая этот самый уклад глубоким трансформациям»^[301]

Полноценное алфавитное письмо возникает лишь на границах цивилизаций индивидов, а нормально функционирует уже после них. Индивид уперся в границы своей системы.

«Первая информационная революция не только расширила область трансляции смыслов и интеграционно-иерархические возможности внутренней организации культурного целого. Обращение к знаку взамен означаемой сущности до самых оснований сотрясло архаические основы родового мифо-ритуального мышления. «Вклиниваясь» в духовные перевоплощения участников мифо-ритуального действа, напитываясь энергиями партиципационных переживаний, трансформируя мотивационную структуру древнего сознания, письменный знак тем самым разрыхлял синкретические связи. Прежде всего потому, что партиципация уже не имела своего первичного «адресата» - последний опосредовался знаком (именем, текстом, образом), как бы присвоившим себе его сущность. Так, культура разворачивает свои собственные владения, наращивая опосредующие звенья между человеком и природой»^[302] ( Тема IV. 4 ).

Платоновский «Федр» - об ударе, нанесенном письменностью древней культуре.

Существование в древних культурах огромного количества хозяйственных документов связано с тем, что письменность затрагивала в первую очередь профанную сферу. Эзотерические мистерии никогда не записывались, как и все, связанное с наиболее сакральным. Сакральные символы и имена лишь позже начали отображаться идеографическими знаками. В традиционную деревенскую культуру письменность спускается крайне медленно (Тема IX. 1, 2 ):

«Возникнув с тактической целью как искусственный интегрирующий инструмент, снимающий опыт ситуативных партиципационных переживаний и транслирующий его в более широком поле социальных коммуникаций, в условиях формирования ранней государственности стратегически она способствовала ещё более динамичному распаду синкрезиса»^[303] ( Тема II. 5 ).

«Письменный текст, в пространстве культурных коммуникаций живущий своей относительно автономной жизнью, манифестирует независимость культуры от единичного субъекта. В условиях обезличенного информационного обмена непосредственное обращение к субъекту-транслятору ключевых культурных кодов уже не обязательно. К тому же этого субъекта надо ещё специально мотивировать и контролировать. Культура, таким образом, ещё на один шаг удаляется от естества - постепенно «перекачивая» партиципационную энергию людей в сферу знаков, для достижения собственных целей она обретает новые возможности. Вторичная партиципация к заменителям первичных объектов становится всё более значимой, феноменологически развёрнутой и энергетически насыщенной»^[304] ( Тема II. 10 ).

Индивид, однако, стремится избавиться от лишнего ресурса при каждом удобном случае. Это очень древняя, устойчивая в сознании традиция. Этим прославились древние индейцы, Стенька Разин. Тем же заняты обладатели близкой ментальности в наше время - воры, прожигающие барыш. Даже люди могли стать своего рода лишним ресурсом, что нередко происходило в древности.

Расширение ресурса подрывает основы МРС, так как растаскивает партиципационное переживание. Так ускоряется распад синкрезиса. Возможно, система табу была призвана блокировать его расширение ( Тема II. 5, 8; Тема III. 10 ).

 

D. История наскальной живописи

Появление формата, зрительного поля изображения - признак усиливающегося распада синкрезиса ( Тема II. 5 ). Формирование его началось в неолите ( Тема V. 3 A). Это выделение некоего куска реальности из общего потока. Раньше сюжет располагался на периферии, а изображение было полностью подчинено ритуалистической практике ( Тема X. 2 ).

При появлении формата партиципация локализуется ( Тема III. 2, 4, 5 ), здесь я и другое растождествляются наглядно ( Тема VI. 8 ).

На оппозиционность указывала симметрия ( Тема VI. 9 ): каракули представляли собой медиативную зону ( Тема VI. 13 B) между феноменами и их визуальными кодами. Появление формата связано также с формированием композиции.

Вообще изображение и поле формировались одновременно, поле не раньше изображения.

Визуальное пространство со временем очеловечивается, изображение становится адресатом партиципации.

Антропность в изображениях проявляется как симметричность, выделение левой и правой стороны. В палеолите были только неуверенные попытки организовать изображение по горизонтальной оси, изредка они были симметричными (бык и лошадь в пещере Ласко)^[305]

Там композиционный порядок имело не изображение, а сама пещера-святилище. Правосторонняя организация изображения уравновешивалась помещением.

Все сакрально-отмеченное поначалу выносилось на периферию (Тема IX. 1, 2). Но по мере автономизации композиционного поля сакральное смещалось в центр изображения. Здесь внутренняя точка зрения менялась на внешнюю^[306].

Зонирование зрительного поля в определенной степени аналогично появлению сакральных пауз в языке ( Тема IV. 6 ).

«Таким образом, восприятие пространства как в семантико-аксиологическом отношении среды нашло свое выражение в аналогичной гетерогенности изобразительного поля, моделирующего теперь уже целостные характеристики универсума. Это обособление автономного изобразительного поля было медленным и компромиссным»^[307] Долгое время оставалось влияние синкретизма ( Тема II. 2 )

Сюжетную композицию делает возможной автономизация изобразительного поля, а его, в свою очередь, зрительное поле. Культура соединяет элементы композиции условно знаковым образом.

«По-видимому, у первобытного художника автор картины вместе с изображением составлял как бы одну систему «человек-картина». В других же случаях художник изображает мир с точки зрения абстрактного стороннего наблюдателя (и в этом случае он может изобразить и себя самого в картине)»^[308]

С автономизацией зрительного поля было связано само превращение предындивида в человека.

Формат каждый раз приходилось открывать заново из-за влияния синкрезиса. Мифо-ритуальный комплекс постоянно возрождался в новых формах ( 3 )

Психологическое замыкание сменяет присоединительный тип связи.

Внешний мир становился менее сакральным по мере сакрализации изображения (Тема IX. 4)

 

E. Жертвоприношения

Народы, прошедшие неолитическую революцию ( Тема V. 3 A; Тема VII. 1Ce), отказались от человеческих жертвоприношений. Но это связано не с гуманизмом, а с тем, что человек слишком далеко ушел от природы и «испортился»

Смысл жертвы - передача энергии в запредельное пространство (Тема VIII. 1, 4), чтобы получить обратный импульс. Так культура получает энергию из палеосинкрезиса. Энергия направляется в запредельный мир благодаря расчленению жертвы на алтаре. Это отражает процесс распада синкрезиса ( Тема II. 3, 5 ). Ритуал переводит возвратившуюся энергию в социокультурное поле ( Тема X. 2 ).

«Жертвоприношение на алтаре - сердцевина архаического ритуала - принципиально отличает человеческую ритуалистику от животной. С помощью жертвоприношения - своеобразного энергообмена - архаический коллектив устанавливает (точнее, ситуативно-прагматически восстанавливает) связь мира культуры, в каком он пребывает, с миром природы, от какого он отпадает. (Под природой здесь понимается палеосинкретический универсум, в каком действуют витальные космические силы и пульсируют всеохватные вселенские ритмы.)»^[309]

Растительная жертва появляется, когда культура становится намного свободнее от природы, появляется цивилизация (Тема VII. 1Ce). Тогда она насыщена партиципационным переживанием и не нуждается в кровавых жертвах. Жертва становится более символической^[310]

 

F. Рабство

Оно было единственным способом вписать архаика ( 1 ) в мир перманентно расширяющегося ресурса (С; Тема VII. 1Cd).

Рабство и господство отличаются формами партиципации ( Тема III. 2, 4, 6 ).

«Предпочитающий подчиняться своей потенциальной самостью жертвует ради стабильности и незыблемости (разумеется, всегда относительной) традиционной картины мира и социального порядка, где для субъекта продолжают действовать законы доличностного мира»^[311]

«Партиципация посредством подчинения надёжно оберегает индивида от пробуждения самости, откалывающей его от слияния с социальным абсолютом, ибо партиципация к таковому - единственное, что может заменить для этого типа ментальности утраченное животно/первобытное растворение в синкретическом континууме всеобщей эмпатической связи. Поэтому зачатки таких ментальных и поведенческих форм, как выбор, воля, индивидуальная этическая рефлексия, остаются у такого субъекта без какого-либо развития. Из этих двух типов партиципации (а вовсе не из частных отношений к собственности) вырастают ментальные и социальные типы господина и раба»^[312]

Так и в древневосточных обществах отчужденный индивид делегирует сакральную власть тому, кто обладает волей и выбором (Тема IX. 1; Тема XIV). Раб первого поколения подчиняется чему-то чувственному, второго - чему-то бесконечно удаленному.

Это не рабство причина распада родовой системы, скорее распад родового космоса стимулировал развитие и огосударствление рабовладения ( 6 ).

 

G. Диссистемное смыслообразование ( Тема XXI ).

Само введение табу говорит о том, что когда-то было нарушено бессознательное следование некому космическому порядку

«даже косвенное осознание диссистемного смыслообразования и выбор его в качестве «контркультурной» стратегии самореализации приходят исторически поздно. До появления первых личностей в осевую эпоху об этом вообще говорить не приходится. В более ранние эпохи отклонения от «правильного» смыслообразования совершались в режиме неосознанных флуктуаций. Изменения более заметного масштаба понимались как пришедшие откуда-то извне, из сферы запредельных нуминозных сил, куда человек делегировал свои волевые смыслообразовательные порывы, чтобы затем воспринять их «сверху» как готовый «продукт»»^[313] (B; Тема XV. 2 )

«…заурядному человеку всегда представлялось диковинным, что некто вместо проторенных путей и известных целей предпочитает крутую и узкую тропу, которая ведет в неизвестное. Поэтому такого человека всегда почитали если не помешанным, то одержимым демоном или богом…»^[314]

 

H. Кризис и закат МРС ( Тема XX. 1 Ac, 2 A).

Расширение ресурса (C) приводило к тому, что партиципационное переживание размазывалось по множеству вещей ( Тема III. 10 ), что выражалось, в частности, в многократном увеличении числа богов. В 2500 г до н.э. шумеро-аккадский пантеон насчитывал около 3600 таковых. То, что опосредует партиципацию, становится все более инструментальным. Чем больше профанных смыслов, тем индивиду сложнее сохранять иммунитет к противоречиям.

Эмпатическая связь и коннотативные цепи начали надрываться, когда стала давить сфера профанного ( Тема II. 5 ). Усиливающаяся профанизация столкнулась с угасающей сакрализацией (Тема IX. 1)

«Мифо-ритуальная система оказалась более неспособной охватить критическую массу нового культурного материала традиционными коннотативными связями, а выработать соответствующие механизмы смыслообразования не позволяли колоссальная инерция и «культурно-исторический генотип» прошлого. Таким образом, мифо-ритуальная система как историческое состояние культуры оказалась на пороге распада своего системного качества»^[315] Отчуждение, рабство, дезориентация – уже следствия этого ( Тема XV. 2 ).

В конце II - начале I тысячелетия до н.э. происходил упадок древних царств и вообще закат родовой системы индивида ( 6 ). Это был кризис самой культуры как субъекта (Тема VII. 2, 3).

Отдельный человек становится свободнее внутренне, но родовой космос рушится, и боги делают «что-то непонятное»^[316] ( Тема XX. 2 A)

СТК придерживается внутренних объяснений происходящих в культуре событий и отвергает, к примеру, объяснение упадка государств бронзового века нашествием кочевников.

Расширение ресурса расшатывает мифо-ритуальное ядро. От него постепенно отслаиваются сферы управления, хозяйствования, мифологическо-религиозные представления ( Тема II. 5 ). Государство в это время не может строиться по родовому принципу, потому что на новой стадии необходим субъект, способный партиципировать на далекие расстояния (Тема XIV. 3; Тема XV. 1 ).

Шумерский язык был совершенно неспособен сформировать абстрактные понятия, в аккадском в качестве таковых использовались прилагательные множественного числа. Поэтому аккадцы оказались в чуть более выгодном положении^[317]

В городе растущее самосознание все больше отчуждается от мифо-ритуальных ценностей (Тема VII. 1Се).

«Культурно-исторические изменения в доличностном мире происходят за счет сталкивания, взаимоналожения и комбинации элементов культурного опыта больших (по тем масштабам) людских масс - этноплеменных сообществ. Только в насыщенном этноплеменном «бульоне» можно было преодолеть колоссальную инерцию архаической ментальности и перманентному расширению культурного ресурса обеспечить должную динамику, как того требовала логика ускоряющегося саморазвития Культуры. Уплотнилось само время. Динамика значимых изменений стала более соизмеримой с длительностью человеческой жизни. Постоянные социальные потрясения, глубокие трансформации жизненного уклада, вторжение новых людей с иным языком и чужими богами расшатывало основы инерционного родового космоса и прерывало цепи традиций, транслирующих духовный и социальный опыт»^[318] ( Тема III. 10; Тема IX. 4)

Закат МРС был связан в т.ч. с развитием левополушарных техник и инерцией правополушарных. Левым нужны были новые культурные формы. Культура к тому времени была сложной системой со множеством полуавтономных частей и нуждалась в упрощении и освобождении от лишних смыслов ( Тема II. 9, 10; Тема VI. 3 ).

Возможно, трепанация черепа была способом МРС блокировать развитие левополушарных когнитивных техник.

Описанный Леви-Брюлем тип мышления может быть попыткой возвратиться в синкрезис посредством зачатков каузального мышления (связанного с левым полушарием), отсюда ложное видимое подобие, причинность на основании внешнего сходства, замена частью целого, слепота к противоречиям^[319]. Временная последовательность воспринимается как форма когерентности. ( Тема II. 8 ).

«К последней четверти II тыс. до н. э. внутреннее структурное напряжение между центростремительными силами сохранения мифоритуального ядра и центробежными силами разбегания подсистем и дробления синкрезиса под действием расширявшегося культурного ресурса достигло такого уровня, при каком сохранение прежнего качества культурной системы стало невозможным. Это относится прежде всего к самому мифоритуальному типу мышления. На самом высоком уровне обобщения можно сказать, что фундаментальная ментальная конфигурация, связанная с правополушарным доминированием, пришла к своему исчерпанию. Присущие ей рыхлые, эластичные мифосемантические комплексы с нестрогой и подвижной бинарной структурностью не могли более сдерживать напор бесконечно дробящихся и умножающихся смыслов. Дело, впрочем, не столько в их количестве, сколько в том, что перестала срабатывать когнитивная схема их упорядочения, построенная на принципе соположения семантем и исключавшая осознание и переживание логических противоречий. Бесконечно размножившиеся «субъекты» запредельного мира (боги, демоны и проч.), «растаскивая» малыми частями энергию партиципационного переживания, претерпели своего рода «энергетическую инфляцию», что чрезвычайно осложнило вхождение человека в полноценный режим ПМ. Выразилось это в утрате экзистенциальных ориентиров, в непонимании происходящего в мире и своего места в нем и, как следствие, в сильнейшем синдроме экзистенциального отчуждения (почувствовать эти умонастроения можно, обратившись, например, к литературным памятникам Древнего Вавилона конца II – начала I тыс. до н. э.). Именно эти глубинные трансформации, а не внешние события – Троянская война или нашествие народов моря – явились коренной причиной заката обществ классической древности»^[320] ( Тема XX. 2 A)

«К примеру, неолитическое мужское божество подземного мира, наиболее общим коррелятом которого был образ змея, в религиозно-мифологических представлениях народов классической древности разделился надвое, отделив от себя свою небесную ипостась – «Белого бога». Этот бог, присвоив себе солярные функции, ранее принадлежавшие женскому божеству неолита, стал антагонистом «Черного бога» земли, змееборцем (Ра, Аполлон и др.). Аналогичные линии мифообразования, дробящие, инвертирующие и комбинирующие исходные элементы еще достаточно цельных неолитических религий, разрастались и множились особенно бурно в III–II тыс. до н. э. и к рубежу II– I тыс. до н. э. привели религиозно-мифологическое сознание к полной путанице»^[321].

На закате классической древности напряжение между центростремительными (сохранение мифо-ритуального ядра) и центробежными (расширение ресурса) силами системы достигло критического уровня, дальнейшие трансформации в пределах системного качества были невозможны, так что все должно было закончиться деструкцией

«кризис классической древности – это и кризис всей МРС, а потому он не структурный, а системный. Разумеется, МРС при ее древности и масштабе не могла не иметь колоссальной инерции. Шлейф МРС во всех ее измерениях тянулся по меньшей мере на протяжении всего I тыс. до н. э. и служил нисходящим background’ом для ДР»^[322]

«если в архаике бинарные оппозиции были до предела растворяемы в текучей канве бесконечно становящихся семантических рядов (отсюда динамичная изменчивость архаических языков), то под закат мифо-ритуальной системы всеобщая эмпатическая связь ослабла настолько, что граница между имманентным и трансцендентным, осмысляемым и не осмысляемым основательно затвердела. Соответственно этому от полюсов бинарных оппозиций отсекалась коннотативная, «побочная» семантика, что обеспечивало возможность более конструктивного смыслообразования. А для того уж ментальной конституции субъекта необходимо было измениться так, чтобы знаковые формы ей изобретать собственные, а не заместительные, всеобщие, а не окказиональные. В пространстве мифа с его экзистенциальной нераздельностью субъекта и объекта, пластично-текучими переходами всего во всё и обострённым интуитивным переживанием тайного и несказанного (т.е. тех самых нереализованных смысловых потенций) это было невозможно. И вот тогда родился логос»^[323] ( Тема XV. 2 )

 

a ). 2 пути к финалу очаговых цивилизаций: Междуречье и Египет

В Египте распад синкрезиса жестко блокировался на всех уровнях культуры. Имелась сильная родовая тенденция, письмо трансформировалось, но самые древние знаки сохранялись. ( 6; Тема II. 8 )

Бытовой прагматизм^[324] сочетался с древнейшими не обновлявшимися формами ритуальной магии и мифологическими представлениями. Гесиод писал, что за жертву неотмеченным животным полагалась смертная казнь.

Правосудие осуществлялось с оракулом бога с 1500 г. до н. э.

Египтяне прекрасно пользовались логикой и разумом. Пирамиды строили вполне рационально, хотя и не без обрядов. В 3000-х годах магический и рациональный разум были уравновешены, соотношение изменилось в пользу магического в 1000 г. до н.э.^[325]. Это на первый взгляд.

Мифологическая тенденция вроде бы все больше нарастала. В III тысячелетии медицина обходилась без магии, а вот во II нет ни одного рецепта, где бы она не использовалась. Однако, то, что от магических текстов III тысячелетия ничего не сохранилось, может говорить о том, что магические обряды не записывались в силу их сакральности (были чисто устными) (Тема IX).

В каких-то сферах преобладало магическое, в каких-то рациональное мышление^[326]

Египет обладал сильнейшим иммунитетом к противоречиям, это создавало иллюзию растворения инновационного в традиционном.

«Семантическая поливалентность мифологем, прозрачность онтологических границ феноменов, понятий и образов, взаимоналожение сюжетов и их перетекание друг в друга»^[327]

«Подавляя или игнорируя таким образом развитие внутренних дисистемных элементов, растворяя их в законсервированной нерасчленённости, культура спасается от внутреннего взрыва, каким грозит вызревание парадигматически иной антисистемы, но обрекает себя тем самым на «тепловую смерть»»^[328]

«Древнеегипетская ментальность, сохраняющая, как никакая другая в Древнем мире, пласты мифо-ритуальной доцивилизационной архаики, в принципе не могла допустить никакой внутренней альтернативности, каких-либо ясно осознанных дисистемных смыслов, складывающихся в конце концов в иную культурную парадигму. Культурная система ещё слишком молода, слишком хрупка, неустойчива, слишком велика экзистенциальная ее зависимость от природы (египетские боги до самых последних времён сохраняли зооантропоморфный облик). Культура ещё не познала себя и тем более не замкнулась на себя, обнаружив в себе «своё другое»»^[329] ( Тема X. 2 )

Показательно, что наставником реформатора Эхнатона был выходец с Крита.

Египет погубила рутинизация (Тема VII. 1Bc1); Тема XXI. 1, 3 E, 5 ).

В случае Междуречья фатальными для системы оказались ее динамические компоненты (Тема VII. 7).

Аккадцы были более способны к изменениям, чем шумеры.

«кризис состоял, говоря обобщённо, в том, что в результате противоборства традиционно-родовых и ритуально-магических, т.е. статических компонентов системы с динамическими в бытии образовался «разлом», куда человек и «провалился»»^[330]

Некоторые авторы отмечают рвущийся вовне динамизм и посюстороннесть всех сфер вавилонской культуры^[331] Это преувеличение, МРС все-таки была очень сильна. Были не отрефлектированы время и свобода (ключевые для следующего системного качества культуры категории бытия).

«Жители Вавилонии, как никто другой в мире «первого поколения» цивилизаций, близко столкнулись с мировым дуализмом и вплотную подошли к его осознанию. И все же выйти на этот уровень мировосприятия им не позволило притяжение спасающей себя мифо-ритуальной системы. У них не было изобретённой позже спасительной иллюзии о всемогущем и всеблагом боге - и когда мир вокруг них разорвался, гибель культуры они пережили во всей её неприкрытой реальности и оказались перед этой реальностью духовно беззащитными»^[332] ( Тема VI. 3, 4; Тема XV. 5 E)

Гибель вавилонской культуры:

«культурная система погибает в жестокой агонии, центробежные инновационные силы взламывают традиционный каркас, но не могут обеспечить прорыв в иное качество. В поведении культуры тогда с особой выразительностью сказывается ее субъектность. Система стремится выжить любой ценой, действуя в стратегическом плане неразумно, ускоряя в конечном счёте свою гибель. На дисистемное смыслотворчество она реагирует нервозно-жёсткими репрессиями, блокировка нежелательных смысловых направлений уже не тонко-манипулятивная, а напрямую запретительная. В таких исторических ситуациях, как правило, резко падает цена человеческой жизни; культура спасает себя, ей уже не до «человеческого материала». Она цепляется за островки неразложившихся традиций, создаёт рецессивные мотивационные поля, «уплотняя» пока ещё подконтрольные субъектные слои общества вокруг системообразующих ценностей, бесконечно эксплуатируя всё тот же механизм партиципации. Но... «мене, такел, упарсин»...»^[333] (Тема VII. 2, 3; Тема XXI. 1, 3 E, 5)

«У вавилонян… не было иллюзии того, что интересы компании богов и демонов (а они суть не что иное, как персонификации различных подсистем культуры) непременно совпадают с человеческими. И когда эта компания стала творить что-то непонятное, у народа не нашлось никакого средства против падения в бездну фаталистического пессимизма»^[334]

Чем позже по времени - тем сильнее «выравнивающая профанизация», больше бытовых деталей и описаний. (Тема IX. 4 )

«Чтобы выйти из кризиса, культурная система индивида должна была бы совершить ещё один этап трансформации, обычно определяемый как вычленение логоса из мифа. К этому, собственно, и вели все инновационные процессы, размывающие мифо-ритуальное ядро культуры. Но совершить этот прорыв - все равно, что выскочить из собственной кожи, т.е. не просто трансформировать, но качественно изменить всю системную конфигурацию. На базе древнего социокультурного генотипа это было невозможно. Требовался иной исторический субъект, не скованный многотысячелетней инерцией становления и самоотрицания родового мира, а способный извлечь его смысловую квинтэссенцию, так сказать, «в снятом виде», в тех формах, к каким прежние оказались редуцированными вследствие исторической деструкции. Иначе говоря, мифо-ритуальная система должна была разрушиться как целое, чтобы отдельные элементы этой разрушенной системы новый исторический субъект с ещё не вполне сформированными ментальными и культурными характеристиками мог по-своему использовать посредством относительно свободного их комбинирования»^[335]. (Тема VII. 7)

Цивилизацию индивида окончательно разрушили народы моря. Открыв дорогу другим цивилизациям, она не исчезла, а образовала новую оппозицию «мир индивида - мир логоцентрика». Ныне цивилизация индивида оттеснена на дальнюю периферию культурного развития. Сегодня классический индивид распространен в основном в деревне, немного в городе. При всяком кризисе обнажается мир индивидов и соответствующий ментальный слой ( Тема XX. 1 Aa; Тема XXI. 7 ).

 

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться: