Или враг трудового народа Побежал — разлюбил Колыму, —

Нажимаешь на спуск — и свобода Обеспечена тут же ему...

(Монолог зазывалы из тира)

Гэбешник спросил: «Не можете ли вы сказать, как стихи Решетова попали на Запад? » Я удивилась, ничего не слыхала про это, но голова сработала быстро:

— Думаю, дело простое. Рукопись лежала в Союзе писате­лей перед обсуждением, любой мог прийти и почитать, пере­писать. А уж кто это был — ума не приложу. Не Алексей же Леонидович! Ему такое и в ум бы не впало.

Это, кстати, правда. В ум не впадало не только на Запад что- то послать, но и в Москву, в Питер. А я ведь точно знаю: сра­зу его стихи действовали, и москвичи, и питерцы удивлялись: «Да кто он такой? Откуда? » И уносили книжку, бережно ее прижимая. Один только раз Леша спросил:

— Как ты думаешь, какой стишок послать в Болгарию? Они там сборник составляют «Сто шедевров современной ли­рики».

Слово «шедевр» его смущало. Он, кажется, послал «Шах­маты». Тоже ведь стихи о маленькой пешке, что «с тобою де­лит все беды шахматной игры».

Я вовсе не хочу сказать, что мир стихов Решетова сплошь печален. Это печаль мировая. «И мужеству предшествует от века». Он солидарен тут с великими художниками и филосо­фами. Просто Леша не мог и не хотел «путать белое с черным». Мир его стихов просветлен именно по законам вечного искус­ства. И потому его понимают школяры в двенадцать лет, и са­мые продвинутые филологи.

Вернусь к этому миру. Там есть не только люди, но и мыши­ный горошек, белка, что припасла на зиму орехи, бесстрашная синичка, готовая защитить нас синим крылом; поющие в день осенний рыбки, беззащитные лягушки, мать жеребенка... Да­же ворон признал в лирическом герое «младшего брата» (а не старшего, по разуму, как принято считать)... Там иволга поет «фитиу-лиу — ив мире светло».

Как обманчива «простота» стихов Решетова. Как много, напряженно, по-своему он думал о мире. И знаки культуры неслучайны: «Мыслитель» Родена, Фауст, Демон, «Блудный сын» Рембрандта, Владимир Даль. И снова — Пушкин, Пуш­кин, Пушкин... И — точность слов. Если речь о цирке — вдруг появляется ренское колесо (цирковые люди удивляют­ся — откуда он знает? ). Если речь о художнике, он мажет маргарин на хлеб не ножом, а мастихином. Подробность. Точность. Уважение к другой профессии. В известном сти­хотворении Алеши «Баллада о волшебном слове» в первона­чальной редакции не было слова «счастливо», а было немец­кое «глюкауф». Так называлась газета немецких горняков, и слово «глюкауф» было паролем для уходящих под землю. Я думаю, что здесь Алеша опять был более точен, чем те, кто изменил его текст. Он ведь очень трепетно относился к сло­ву, сам замечал прежде всех свои неудачи, горевал, если не мог их поправить. Говорил мне:

— Это ведь не точно — «золотые врата». Надо золотые во­рота, Но не влезает в размер — «Золотые ворота, пропустите меня». В детство.

И еще говорил:

— Что я написал! «Летят хлопотливые пчелы на флоксы ее и виолы...» На флоксы и виолы пчелы ведь не летят. Давай ду май, как быть.

Мы изменили строку: « И падает дождик веселый на флок­сы ее и виолы». Строка стала хуже. Пение буквы «л» наполо­вину ушло...

Леша знал, что такое полногласие русского слова с его дол­гими гласными, мягкими «л», сонорными согласными. А ка­жется, все получалось само собой, так просто. Стяжение тяже­лых согласных почти не встретишь в его стихах. Он за этим следил. В одном лишь случае не смог ничего сделать, хотя и бился над строчкой долго. Махнул рукой.

Заимствований он гордо избегал. Лишь однажды сокрушен­но признался;

— А ведь «жгучий ельник» у меня из Мандельштама. Я только сейчас понял.

Я убедила его, что такие «перезвоны» цепи поэзии дело не только законное, но общепринятое. Как-то он встретил меня смеясь:

— Мать только что поймала меня на плагиате. Я принес ей новый стишок, а она почитала и говорит: «Да ведь это же пес­ня «Липа вековая»!

К чему я все это вспоминаю? Да все к тому же. Чистый звук такой простой, но иной речи Алеши Решетова так поражал нас всю жизнь именно потому, что он свой дар хранил в чис­тоте. На рынках книжных душой своей не торговал. В работе был честен. Талант в землю не зарывал, а до смысла этой прит­чи, как и других священных текстов, доискивался сам. Он не просто читал Библию, он думал. Он шел к Богу и слушал Его.

Прощай, Алеша, собеседник сердца. От всех твоих радостей и печалей остался свет. Я помню свет твоих умных глаз, свет твоей улыбки. Свет твоих стихов остался не только нам — всем, кто захочет взять хоть немного этого света...

Думаю, Россия, как это и бывает, не осознала тяжести по­тери. Алексей Решетов был большим русским поэтом, и дар его был равен его уму, а это редкость. Стихи его по-настояще­му не прочитаны. Но он сделал, что мог, превозмогая удары судьбы и соблазны времени. Он оставил нам «Нежность». Бу­дущим поэтам — «Белый лист». Подарил «Рябиновый сад». Выпил свою невеселую «Чашу», чтоб нам было легче. Про­щально помахал: «Жду осени». И отбыл со «Станции Жизнь», завещав оставшимся «Иную речь».

Любовь ЛАДЕЙЩИКОВА

ВРЕМЕННАЯ СМЕРТЬ

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться: