Пока не в тягость дальняя дорожка,

Пока вкусна печеная картошка С еще сырым колесиком внутри..

 

Как точно, как мудро сказано:

Нет, ты любовью не зови То, что на самом деле было Простым предчувствием любви...

А эти слова как на граните выбиты:

Поэты погибают не от пуль,

Поэтов сокрушают не наветы,

Сам по себе мучителен их путь,

Самих себя не берегут поэты...

Какие тайны открываются перед нами:

И не видать в окне Россию,

Всю погруженную во мглу,

И только перышком гусиным Скрипит сверчок в своем углу...

И ведь этого Сверчка надо величать с большой буквы, пото­му что это прозвище самого Пушкина в «Зеленой лампе», и так хорошо знать, что настоящая зеленая лампа для кружка Всеволожского, оказывается, сделана у нас в Перми, на По- жвинском заводе...

Решетов свой рабочий стаж зарабатывал на производстве, в шахте, отсюда — золотое содержание его строк. Ведь работа под землей сродни ночному полету над землей Сент-Экзюпери, и не только в профессионализме тут дело...

Как черный ворон кружит уголь,

И мне понятно, отчего Хозяйка ищет пятый угол,

Заждавшись мужа своего  

Мне всегда казалось, что в «Балладе о волшебном слове» он и ко мне обращается:

Счастливо, геолог!

Счастливо, солдат!

Счастливых и вам возвращений назад!

И лешина надпись на книге - самый большой подарок для меня: «Сене, милому мне человеку на всю жизнь

Запись от 20 марта 1983 года. Обсуждение стихов Геры Митягина, полжизни протрубившего у ротора буровой, где «нет железки меньше пуда».

«Решетов: Герман обладает одним недостатком: он не сте­реотипен. Он не идет в русле гладкого письма. Рукопись сре­ди потока единична. Ксению Некрасову били за отсутствие всего — таланта, ритма. У него есть единичные поделки под общий поток. Но править надо жестоко. Червь залезает толь­ко в хорошее яблоко.

Смородинов: Не было ни Гомера, ни Софокла до Митягина...

Решетов: ...Ни Смородинова.

Смородинов: Суньте его редактору, и Митягин исчезнет. Этим стихам в понедельник исполнится сто лет.

Решетов: Ну и что? Аввакум — был полным консерватором по отношению к общественному мнению.»

Эти записи плохо, но передают обаяние и мудрость Решето- ва. Надя Гашева точно заметила, что у него дар равен уму.

Вспоминается такая сценка. Коля Бурашников говорит мне:

— Помоги попасть на работу в нефтеразведку!

— В учкомбинате тебя могут выучить на помбура, и ты смо­жешь работать на скважине.

— Да не хочу я учиться, мне бы разнорабочим, подзарабо­тать маленько. На сколько меня могут взять?

Я не знал, что сказать. И тут Леша говорит:

— На сколько? Да на всю жизнь... А там видно будет.

И я понял, что для него это очень важный разговор. Тут вот в чем дело. Однажды партийная газета «Звезда» напечатала большую статью Астафьева «Под одной крышей» о сборнике «22 поэта», где многим досталось — и Валере Бакшутову, и Белле Зиф, и мне тоже: «У Семена Ваксмана в стихах — и «Ме­лодия Гершвина», и «Издательство «Артия», и «Хромой Ма­геллан» со шхуной своей «Тринидад», и «Улисс и Итака», и «С перстами пурпурными Эос». Как у дядюшки Якова — товару всякого, вот только поэзии кот наплакал». Правда, компания у меня была хорошая — «Два стихотворения Алексея Решето- ва «Пора замаливать стихи» и «Ах, Пушкин, Пушкин...» — пожалуй, могут соперничать с произведениями тех авторов, что из кожи лезут, лишь бы выглядеть «оригинальными».

Одно из этих стихотворений — о трагической судьбе худож­ника — Леша продолжал печатать:

 

Пора замаливать стихи,

Стихи замаливать пора мне,

Встав за кузнечные мехи Или обтесывая камни.

Откуда знать, в конце концов,

Быть может, я ценою муки И отыскал свое лицо,

Но потерял при этом руки.

А второе стихотворение Решетов больше не перепечатывал:

Ах, Пушкин, Пушкин,

милый Пушкин,

Чего пустой бульвар стеречь?

Приди ко мне, погрейся пуншем —

Гранитный плащ не греет плеч...

Через много лет уважаемый Виктор Петрович полностью изменил мнение о стихотворении Решетова.

Роберт Белов говорил мне: «У Лешки-то брюхо крепкое, а вы с Валеркой с пузырями пошли на дно».

30 марта 1987 года, юбилейный вечер Решетова.

Леша сидел подняв острые плечи и в то же время сгорбив­шись, не поднимая глаз, задраенный в глухой черный сви­тер. Он был в ту пору похож на артиста Мягкова из «Иронии судьбы».

В адресе издательства написали: «Леша, мы тебя любим! » Говорили о рябиновом сквере в березниковском микро­районе.

Вот что Леша прочитал вначале:

...перстни драгоценных женщин...

...золотая заспанная кошка...

...мышиный горошек...

... птичка-синичка...

...в ожерелье сереньких прищепок...

— Ничего, если я буду читать сидя? Мне хочется почитать про Пушкина. Ведь нет у русских людей большего богатства, чем Пушкин.

...но Пушкин в глазах не двоится...

...и снова Пушкин умирал...

 

Из зала просили почитать еще:

— Я и не вспомню без шпаргалки.

— Подскажем!

Дима Ризов:

— Леша, слушал твои стихи в тысячный раз и думал, а что же такое народная поэзия. Симонов из Киплинга идет, Кузне­цов Юрий из древней Руси. Не так уж они и народны, эти сти­хи белой кости. Народные стихи — это утверждение народной этики. Трагедия тридцать седьмого года, барачная грязь, эпо­ха всеобщего дефицита — все это навалилось на семью Реше­това, чудо, что они не сломались. Каждый день то кайло, то ло­пату, то лопату держу, то кайло. Лешины стихи — народные. Один крупный писатель, это факт его биографии, накололся на Решетове, на «Пора замаливать стихи». Я допускаю мысль, что случится катастрофа и останется только томик стихов Решетова. И знаете, что будет? Их будут петь!

Володя Михайлюк:

— Леша не пишет стихи, а роняет. Если ему самому стихо­творение не нравится — все пропало! Я спас полтора десятка стихотворений. Он инопланетянскую «Невыдуманную поэму» выбросил с ее потрясающим финалом — «И все вздыхал, что вот уже и снег, А у него не копана картошка». — «Почему выбросил? » — «У нее середины нет». — «Так напиши, закон­чи поэму! » — «Ее нет». Она есть! Я подобрал.

Как «Дельфины» были написаны? Я тогда работал проход­чиком вертикальных стволов. Ужинали как-то за бутылкой: «Максимыч, вот что я про дельфинов прочитал... какой позор, если они пропадут». Через час он будит меня. Читает стихи в моем сонном присутствии. Мне посвятил. А я ему говорю: «Уже почти до половины мы понимаем вашу речь». Надо ска­зать, что Леша — большой змей, если верить Тютчеву, кото­рый сказал, что поэзия — змеиной точности расчет.

Потом артисты читали стихи Решетова. Он поднял голову и переводил почти безумный взор с одного лица на другое.

Вот что он сказал в конце вечера:

— Юбилей — не очень веселая картина, когда человек ока­зывается у разбитого корыта. Вот. Я помню вашу ко мне сим­патию. Сколько прелестных поэтов было в девятнадцатом веке и в других веках, а вы сделали ко мне снисхождение.

Как получается чудо? Как-то был я в компании с Лешей, Надей и Робой, и говорили мы о том, как происходит чудо, которое называется «Отговорила роща золотая...», «Галчон-ком глянет Рождество...», «Золотистого меда струя из бутыл­ки текла...», лешино — «Скачет воробышек серый, как попла­вок из коры...»

Я сказал: «Давайте возьмем пива, запишем наши разгово­ры и сделаем книгу! »

Все зависело от Леши, и он сказал: «Я согласен».

Несколько раз мы встречались: надо бы взять пива, пого­ворить, пока Леша не сказал: «Ничего у нас не получится».

Может быть, все дело в том, что чудо на то и чудо, что оно необъяснимо. После этого я десять лет писал книгу, которую назвал «Я стол накрыл на шестерых», и чудо было в том, что люди сидели вместе за одним столом: «Назначь мне свиданье на этом свете...»

Чудо преображения: мудрая кукушка в подаренных часах прокуковала:

И вот уже мы встали,

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: