Но волшебная книга природы Остается со мною пока —

Ее степь, ее вешние воды,

Ее листья травы — до листка.

Чудо в том, что «Степь» — чеховская, «Вешние воды» — тургеневские, а «Листья травы» принадлежат Уолту Уитмену. Но это так незаметно. Так не виден кристалл чистого кварца в чистой воде — кристалл чистой воды. Такова «скрытая теп­лота патриотизма» Алексея Решетова. От «лжепатриотов», поющих «с великим трезвоном фальшивые песни», его отли­чает именно это — капитан-тушинская «скрытая теплота». И Пушкин — постоянно:

Динь-динь-динь! — зазвенит колокольчик...

И снова Пушкин умирал,

И Натали шептала: Саша...

Правда, она рыдала: Пушкин, Пушкин... По фамилии его

ЗВЗЛЗ... •

О, как бы жили мы без Даля?

Кого бы Пушкин попросил Поднять его, лишаясь сил?

Пушкин:

Когда я слышу из гостиной

Ваш легкий шаг, иль платья шум... Решетов:

А я тащусь, иное существо,

За шелестом подола твоего...

В пушкинских бумагах последнего года нашли такие строчки:

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам...

Решетов:

Не знаю, как в заоблачной стране,

А на земле пощады нету мне.

Есть одно письмо в «Евгении Онегине» — без почтового штемпеля:

На стекла хладные дыша,

Задумавшись, моя душа,

Прелестным пальчиком писала На отуманенном стекле Заветный вензель О да Е...

Но Решетов сумел: заглянул в дом снаружи глазами пуш­кинской метели:

И тяжело стоять перед окном И выводить слова любви на нем,

Чтоб только вьюга дальнего села Их шиворот-навыворот прочла.

О, Алексей Решетов знал себе цену:

Я только тень при божественном свете,

Я только мышка на бриге твоем,

Но поминать нас грядущего дети Будут, хоть изредка, вместе, вдвоем!

Он постоянно обращался к Мандельштаму. Несколько раз я слышал от него: «Только детские книги читать, только дет­ские книги писать...» Году в семидесятом он пытался написать сказку. Потом увидел мультфильм «Королевские зайцы»: «Увели у меня сказку. Ничего не поделаешь — право перво­го». Потом все же написал несколько монологов и назвал эту большую для него работу — «Голоса ночных незнакомцев». По слову Володи Михайлюка, Решетов не терпел на белом листе никаких исправлений — бумага комкалась, и на стол ложил­ся новый лист. Может быть, поэтому у него редки большие' вещи.

Решетов и с Борисом Леонидовичем на равных. «Вальд­шнеп» продолжает ( в восьми строках! ) «Рослого стрелка», рожденного тягостными всеволодо-вильвенскими воспомина­ниями, и нам доступен этот разговор, теперь уже на воздуш­ных путях. Леша сам был вальдшнепом-подранком, и ему дано было в самом прямом смысле «погружаться в неизвест­ность и прятать в ней свои шаги».

И живопись, входящая в дверь — манделыптамовская «по­волока искусства и краски пространства веселого»:

Ты только что встал на постой,

Прилег на казенной постели.

Приходит Саврасов седой,

Грачи, говорит, прилетели.

На тумбочке у постели тети Любы, старой московской ху­дожницы, иллюстратора детских книжек, в самые последние ее дни — два томика - Андерсена и Решетова.

— Помнишь, Сеня,

О Боже, как на клюквенном болоте...

— Да-да-да, —

лягушки бедные поют!

— Как ты не понимаешь! Без-за-щит-ные! Лягушки безза­щитные поют!

Я рассказал об этом Решетову, но он слушал меня совер­шенно безучастно.

Есенин, Соколов, Решетов, Рубцов — лирики чистой воды, их стихи, по слову Тынянова о Есенине, — письма, получен­ные читателем по почте, их строки аукаются.

Решетов:

Золотую девичью ресницу Я нашел между книжных страниц...

Я смеялся и ведать не ведал,

Что вот-вот, точно сказочный змей,

Никого не жалеющий ветер Прилетит за подругой моей.

Соколов:

И чья-то настольная книга Должна трепетать на столе,

Как будто в предчувствии мига,

Что все это канет во мгле.

Но Решетов — единственный, потому что ему меньше все­го нужно было слов, он дрожит над каждым словом, он доро­жит словом, и трепещет бедное сердце...

Восемь строчек, четыре строки...

Скоро снеги седенькие лягут,

Волки пьют вино из волчьих ягод,

И стоят осинки на ветру,

Красные,

Как гибель на миру.

Действительно, слово «красные» стоит отдельно, как осин­ка на юру. Не знаю, он ли так построил строфу или Надя Га- шева — великий его редактор.

Александру Грину хватило трех строк:

Утро всегда обещает.

После долготерпения дня Вечер грустит и прощает...

Четвертая строка — зачем?

Леша несколько раз говорил, что когда-нибудь научится писать стихотворения из одной строки. Он беспредельно лако­ничен, он каждым словом дорожит, и слово его светится.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: