Акафист Преподобному Сергию Радонежскому. В земном мире всё течет, всё меняется

 

В земном мире всё течет, всё меняется. И самое страш­ное то, что в нем всё забывается... Забываются светлые со­бытия, дивные имена, забывается святое, хорошее. Таков уж мир дольний: несовершенный, непостоянный. Не по­тому, что он был создан таким от начала, а потому, что его

исказили так грех, зло, непослушание. О эти страшные минуты первого падения! Это ужасное начало зла на зем­ле!.. Куда делись дивная гармония святой жизни, дивная красота девственной, нежной чистоты?!

Да, в земном нашем мире всё течет, всё меняется, исче­зает, восстанавливается и вновь забывается. Вот так уж по­чти забылось имя архимандрита Дормидонта — светлого старца. Как утренним туманом затушевываются очертания предметов, так затушевался немногими прошедшими го­дами светлый образ старца-труженика. Жил он, трудился, подвизался, как и все люди, скончался — и... почти забыли.

Что есть человек, что Ты помнишь его, или сын человече­ский, что Ты посещаешь его... (ср. Пс. 143, 3). Да, только Ты всех помнишь. Ты, Господи Боже наш, всех живишь и вос­ставляешь. Только у Тебя вечная память живет о людях: о народах, о каждом отдельном человеке. И сколько отрады в этом сознании, сколько радости! Человек — маленький ко­марик, почти совершенно ничтожное существо, и он не забу­дется никогда. Он единица, член, даже больше — сын вечной жизни. О Боже наш, сколько Ты даешь нам радости! И как во­обще радостна жизнь с Тобой!.. А без Тебя мрак непроницае­мый, жизнь без будущего, бытие случайное и бесцельное.

И вот, когда мы говорим, что дорогой наш отец Дормидонт умер всего только каких-нибудь четырнадцать-пятнадцать лет назад, и люди почти его забыли, то у Господа он не забыт. Он, верим, там, в ином мире, как бы возродил­ся для вечной небесной жизни. Вот в чем красота и смысл нашей святой веры: она дает нам право не только на жизнь земную — это право имеют и животные, — но дает нам ра­дость надеяться на жизнь небесную, вечную, бесконечную. «Благословен Бог наш, сице благоволивый. Слава Тебе...»

Был холодный январский день. Светило по-зимне­му солнце. Яркие кристаллы снежинок сияли в воздухе, на деревьях, на земле.

По узкой тропиночке тянулись люди к Троицкому со­бору. Жажда духовная влекла их к Преподобному Сер­гию. Земное, мирская жизнь так тяжело сдавили сердце, так пусто стало на душе — вот и потянулись люди вдох­нуть небесного воздуха, облегчить тяжесть души у свя­той раки угодника Божия. Ведь он обещал помогать всем, кто к нему будет приходить за помощью. А раз уж обещал, то разве святой человек не выполнит своего обещания?

О русская душа, как ты счастлива, что имеешь у себя не­бесных покровителей! Как ты блаженна, что имеешь воз­можность время от времени оторваться от земной суеты, от этой повседневной, будничной пыльной жизни и вдох­нуть всей грудью чистый горний воздух возле дорогих свя­тынь... Какое это счастье! Какая это милость Божия...

Войдя в Троицкий собор, я увидел множество народа. День-то хотя и зимний, и холодный, но собор полон моля­щихся. Воскресенье. Отошла далеко-далеко земная суета. Здесь хотя и многолюдно, но дышится легко и свободно. Всё здесь родное и близкое душе, и радостно на сердце.

Служился очередной молебен Сергию Преподобному. Старенький батюшка скороговоркой читал акафист Радо­нежскому чудотворцу. Он хотел бы пояснее выговаривать слова акафиста, но речь его срывалась, как быстрый гор­ный поток, и неслась помимо его воли дальше и дальше. Это отец Дормидонт, архимандрит Троице-Сергиевой Лавры, совершал свое очередное дежурство у раки с мо­щами Сергия Преподобного. Беленький, худенький, нем­ного сутуловатый, в длинной простой монашеской ман­тии, стоял он у самой головы батюшки Сергия и по-осо­бенному просто, необыкновенно живо говорил ему обо всех нуждах народных. «Радуйся, милости превеликия и скорбным сострадания сокровище; радуйся, всеусерднаго о людех промышления приятелище. Радуйся, душу свою за человеки положити готовый...» Живой он, вот здесь, рядом он, слышит, видит, жалеет и готов немедлен­но помочь. Преподобный отче, батюшка Сергий!..

Почти у самых ног отца Дормидонта склонилась ста­рушка. Худенькая, исстрадавшаяся, вся в слезах. Какое горе терзает ее больное сердце? «Сергий Преподобный, батюшка, — шепчут ее холодные, бесцветные уста, — кор­милец ты мой, мочи мне нет, сын испился, весь изгулялся, бьет, душит...» И слезы... Материнские старческие слезы ручьем падают на каменные плиты церковного пола.

А немного сзади боязливо, как-то неловко прижалась к колонне собора девушка. Она и глаз своих не смеет под­нять на святую раку. Головка ее низко упала долу, плечи нервно вздрагивают. Что она здесь, эта молодая, юная де­вица? Разве мало в миру удовольствий? Разве там негде провести время, развлечься, повеселиться, сорвать цветы юности? Да в том-то и дело, что мир, как вихрь, кружит мо­лодую душу, обещая ей веселие, счастье, радость в шумных праздниках земной жизни. Но может ли он дать истинную радость душе? Истинное счастье сердцу? Никогда. Обманет он молодую душу, обворует ее. А потом бросит, как потре­битель бросает использованный, выжатый лимон. Бросает в мусор, в грязь. А истинного счастья мир дать не может человеку. Истинное счастье только со Христом Богом...

И пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему (Лк. 15, 15-16). Так обманут был ми­ром и мнимой свободой блудный сын. От родного отца ушел сам, а чужой хозяин оказался для него суровым ти­раном (диаволом).

Девушка поняла это вот только теперь, сейчас. Мир по­тешился ею, и она миром. Но как низко с ней поступили даже эти ее так называемые друзья, которым она отдала и тело, и душу... Долго рыдает она у святой раки Сергия Преподобного. Молнией проносится пред ней вся ее прош­лая жизнь: надежды, падения, унижения, решение покон­чить с собой... Покончить... Нет, подожди, стой... И она разом притихает, задумывается, прислушивается... «Стена еси всем человеком, к заступлению твоему прибегающим. Преподобие богомудре Сергие... буди стена крепкая и огра­ждение непреоборимое», — скороговоркой читает старец. И как громко отдаются эти слова в сердце юной грешницы! «Нет! — тихо шепчет она. — Он, Сергий Преподобный, — мой заступник, и я пришла к нему». И девушка еще силь­нее зарыдала и тихо опустилась на колени...

А кто это в притворе, в самой толкучке, в проходе скло­нился долу? Тоже плачет... Мирская женщина или монахи­ня? Темная одежда, покрывало темное. Она совсем не подни­мается с колен. Ее мнут, толкают; иные, вглядываясь, обхо­дят. Что ей всё это! Она ничего этого не замечает. «Батюшка Сергий, — слышится порывистое, — что же я так плохо живу! Ведь я надела ангельское одеяние... обещалась... а сама не исправляюсь... Помоги... Доколе так будет?..»

Вдруг все стихли, замолкли. Собор замер. Слышно горе­ние свечи, веяние ветерка. Отец Дормидонт читает Святое Евангелие. Приидите ко Мне вси труждающиися и обреме­нении, — тянет тонким голосом отец Дормидонт, и вдруг голос дрожит и срывается, батюшка старчески как-то сту­шевался... плачет сам старец, слезы туманят очки, падают на открытую страницу Святого Евангелия. Пауза. Рядом слышится всхлипывание многих людей... Старец собира­ется с духом и снова: Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28). Поднимают­ся с пола девушка, которая так сильно рыдала, монахиня, старушка, что жаловалась на пьяного сына, — все стихли, успокоились. Что-то отрадное, великое, родное, теплое и радостное влилось в сердца. Покой... упокою вы. Да, только Он, Господь Спаситель, Страдалец наш великий, что за нас всё перенес, всё перестрадал, умер и воскрес, — только Он может дать покой человеческой душе.

Кончился молебен. Отец Дормидонт пробивается через народ. Его окружили со всех сторон. Просят благословения, и старец благословляет. Но разве можно всех, весь собор? Да и рука старческая изнемогла. Он только кладет свою десницу на сложенные руки или на головы и... дальше, дальше вперед.

Когда он добирается до своей келии, как-то сразу сника­ет, опускается: устал, утомился. Еще бы! Хотя и два часа сто­ял у Преподобного, но как будто прошла целая вечность. Ведь вокруг море горя, слез, воздыханий! И всё это он пере­живает, всё ему близко и болезненно. Пастырь. Душу свою полагает за овцы. Кто же их пожалеет? Кто за них и вместе с ними поплачет? Кто заступится пред Богом? И уже в сво­ей одинокой келии, никем не видим, старец снова заплачет, зарыдает. Его седая головка беспомощно упадет на стол. Боже ты мой, сколько в народе горя, сколько слез! И так каждый Божий день, каждый молебен.

Жил старец тихо, скромно, даже убого. Ничего не тре­бовал у монастырского начальства. Всем был очень дово­лен. За всё благодарил Бога. Всех любил, за всех молил­ся, за всех плакал своими старческими слезами. Потому и вид его был всегда светлый: просветленный народным страданием, очищенный своими и людскими слезами. Его лицо, волосы были светлые, белые, как чистый ярко­белый зимний снег, и душа была мягкая, светлая.

Мы совсем не знаем, когда, откуда, в какие годы пришел отец Дормидонт к Преподобному Сергию. Не знаем его дет­ских и юных лет жизни. Ничего не знаем об этом светлом старце, кроме того, что осталось в нашей памяти. Неизвест­но и сколько времени старец прожил под кровом Преподоб­ного. Но верно то, что он был здесь в годы восстановления святой обители, когда всем насельникам Лавры было много дела, труда, забот, когда всё было еще бедно, худо, не устро­ено. Да и в народе русском, после страшных ударов послед­ней войны, сочились еще кровью свежие раны военного горя: потеря дорогих, близких и любимых людей. Потому и нужны были в то время такие пламенные молитвенники, как отец Дормидонт, чтобы уметь исцелять раны, облегчать скорби, утолять душевные страдания мятущихся сердец.

Если говорить сущую правду, то такие утешители и те­перь крайне нужны. Нужны они всегда, везде, всюду. Нуж­ны потому, что человеческая душа всегда страдает. Враг рода человеческого — диавол — всегда строит ей козни. Зло всегда свирепствует. Вот и нужны такие пастыри, каким был светлый старец отец Дормидонт. Как мало их, таких, у нас теперь! И становится все меньше и меньше... Беднеет земля старцами, беднеет. Сиротеем мы с каждым днем и часом. Го­сподь силен дать нам новых молитвенников, новых печаль­ников за Русскую землю. Но что будет с нами через десять, пятнадцать, двадцать лет?.. Если теперь и великие столпы падают, то что будет с нами — маленькими столпиками или даже тросточками? На Тебя единого надеемся, Господи, Ты «времена и лета во Своей власти положивый...»

Была бурная февральская ночь. Ураган рвал всё, что попа­далось на пути, и уносил в поле. Снежная метель завывала, точно голодные звери в лесу, и забивала все щели и углы мяг­ким февральским снегом. Ночь на двадцать первое февраля была неописуема. Точно самое небо раскололось на две части и пустило буйные вихри на грешную землю. Когда настало утро, всё улеглось, затихло, замолкло. Но затихло и замолкло на дворе, на улице, а заклокотало в обители Преподобного Сергия. В эту ночь умер светлый старец отец Дормидонт.

Его соседу по келии нужно было о чем-то спросить старца. Сотворив молитву и постучавшись, он не получил ответа. Немного постояв, он снова постучал. Но и на этот раз было всё тихо, спокойно. Не слышно было ни шороха, ни шагов внутри келии старца. «Знать, молился всю ночь, а теперь забылся», — подумал брат и, сотворив еще раз мо­литву, тихо толкнул дверь. Она открылась. (Старец никогда не закрывался на крючок, тем более на замок, у него всегда было всё открыто. Да и что было брать у него? Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и воры подкапывают и крадут... (Мф. 6, 19). Эти слова Спасителя всегда помнил отец Дормидонт, потому он и приобретал иное сокровище, некрадомое. Да и сберегал-то его не в ке­лии, а в более надежном месте — на небесах. И как счастли­вы такие люди! Как они мудры и рассудительны! ) Открыв дверь, брат остановился в страхе, точно грозный ангел преградил ему дорогу дальше: на скромном монашеском одре покоился светлый старец. Он был точно ангел Божий, слетевший с неба и забывшийся в сладком сне. Какая-то невыразимая тайна окружала почившего старца. Он лежал лицом вверх, скрестив на груди свои руки. У святых икон тихо мерцала лампада и бросала мягкий луч света на стро­гое, задумчивое лицо труженика Божия.

Вмиг узнала вся Лавра, что светлый старец почил. Не стало его среди братии. Улетел дух его бессмертный в небесный дом Святой Троицы. Ночная буря породила бурю душевную: на похоронах братия плакали. Плакали и пели: «В путь узкий хождшии прискорбный, вси в жи­тии крест яко ярем вземшии, и Мне последовавший ве­рою, приидите насладитеся...»

Когда запели последнюю стихиру «Плачу и рыдаю...» и братия стали подходить прощаться, подошла вместе с ними почтенная и интеллигентная дама. Все посторони­лись. «Из Москвы... знаменитый доктор», — зашептали в толпе. Дама будто никого не замечала. Невыразимое горе было на ее красивом лице. Она тихо подошла к ногам по­чившего и положила на них дорогое покрывало. Потом, подойдя к покрытой темным платком главе почившего (когда хоронят монахов, иеромонахов, архимандритов, то лицо покрывают специальным платком), она долго стояла в печальной задумчивости, потом тихо опустилась на коле­ни и горько зарыдала... Она рыдала так же, как десять лет назад у колонны собора. Тогда, убитая горем, она была воз­вращена к жизни во время молебна Преподобному Сергию, и молебен служил в тот день отец Дормидонт. А вот теперь она рыдает у его гроба. Никто из присутствовавших не знал этой великой тайны, только Господь и Преподобный.

Февральский вечер на городском кладбище был настоль­ко светлый, будто солнце никак не решалось спрятать свои лучи, освещавшие свежую могилку. Угасающий день как бы уносил с собой и светлого старца. Уносил в иной мир, где светлое Солнце правды, Христос Бог наш, всегда светит бла­годатными лучами истины и правды и где никто никогда не умирает, а вечно живет в радости и блаженстве.

Так, окрыленный, освященный, воспарил от обите­ли Сергия Преподобного еще один светозарный голубь, оставив по себе добрый след благодатной жизни для на­шего назидания.

И поныне стоит печальная могилка на старом город­ском кладбище Сергиева Посада. И когда на высокой лаврской колокольне гудит праздничный благовест, голос его доносится и до этого одинокого могильного кургана. Гудит, будит, поет свою мелодию у самой могилки, а за­тем, не дождавшись ответа, как златокрылая пчела, по­кружившись, уносится в безбрежную синюю даль...

 

Схиигумен Алексий (†1954)

 

Силою, данною ти свыше, будущая

яко настоящая созерцая, возвещал еси

и великому князю Димитрию о победе

многочисленных прегордых агарян...

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: