Канон Преподобному Сергию Радонежскому. В тихую зимнюю ночь небо сияет миллионами ярких звезд

 

В тихую зимнюю ночь небо сияет миллионами ярких звезд. Как драгоценный бисер рассыпан по необъятному небосклону — звезды великие и малые. Ярко-светлые и ме­нее светлые, а иные и совсем затемненные. Какая дивная и непередаваемая красота! Какое величие! Какая бесконеч­ность!.. Еще в глубокой древности великий пророк, подни­мая к небу свою убеленную сединами главу, с изумлением взывал: Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь... Яко возвеличишася дела Твоя, Госпо­ди, вся премудростию сотворил еси... (Пс. 18, 2; 103, 24).

На церковном небе тоже есть звезды. Одни из них ярко-светлые, другие потемнее, третьи еще темнее, чет­вертых совсем не видно. И если небо видимое вызывает у людей восхищение, то небо невидимое, благодатное не удивит ли своей красотой внимательного наблюдате­ля? Как оно красиво, как величественно! Как бесконечно дивно и восхитительно! А какие там светлые звезды! Ка­кие светила! Это наши святые отцы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, святители Москов­ские Петр, Иона, Алексий, Филипп, Гермоген... Да сколько их!.. Звезды, звезды, звезды...

Святой апостол сказал: Иная слава солнца, иная сла­ва луны, иная звезд; звезда от звезды разнится в сла­ве (1 Кор. 15, 41). Полное прославление святых Божиих людей будет в день Страшного Суда, после всеобщего воскресения мертвых. А теперь? Теперь праведники (не­прославленные) сияют сокровенным светом, малоза­метным, затемненным. Вглядись внимательно в жизнь добрых людей, даже наших современников, — увидишь дивное... Увидишь сияние многих невидимых звезд, го­рящих благодатным светом на церковном лазурном небе. Но вот в одно таинственное мгновение присоединилась к ним еще одна маленькая-маленькая звездочка... Это слу­чилось тихой апрельской ночью 1953 года.

В одной из келий Троице-Сергиевой Лавры тихо мер­цает огонек. Вокруг все спит глубоким сном, лишь ночной мрак разливается повсюду. Вот только в этом одиноком оконце тихим мерцанием виднеется свет. Да, кажется, и келия совсем пустая, будто там никого и нет. Но вот кто-то тихо вздыхает... будто стонет. Или молится... В од­ном углу келии виднеется монашеский одр. Тихий свет лампады падает мягким лучом на этот угол. Там иеромо­нах отец Киприан с молитвой на устах бесстрашно встре­чается со смертью. Он совсем один. Братия его духовные спят каждый в своей келии. Одному глубокой ночью встретить страшную гостью — смерть! Смерть... Как мно­гие ее боятся, трепещут от одного ее названия! Сильные, ученые, славные, богатые — все с ужасом о ней вспоми­нают. Еще бы! Ведь она никого не щадит. Она со всеми ведет короткий разговор. Готов или не готов, хочешь или не хочешь — давай, кончай все расчеты с земными делами. Пришел конец жизни. Теперь — к грозному отве­ту. К ответу...

Рассказывают про одного крупного богача, который собрал несметное богатство, но вдруг заболел. Чувствует душой, что идет к нему смерть. Зовет знаменитого про­фессора и умоляет его дать ему здоровье, дабы пожить, не умереть. Доктор с сожалением говорит, что больному осталось жить всего три дня. Богач в ужасе. Он со слеза­ми молит профессора, чтобы тот продлил ему жизнь хоть на три месяца и в дар обещает дать половину своего бо­гатства. Но доктор покачал головой и снова сказал, что этого сделать нельзя. Тогда несчастный еще сильнее, с от­чаянием, слезно просит его, чтобы он хоть на три недели продлил ему жизнь, и обещает отдать ему все свое богат­ство. Доктор кратко ответил: «Невозможно». Как не хо­телось умирать этому богачу! Как он боялся страшного конца, боялся смерти!.. Умер несчастный. Всё оставил. Бо­гатство не помогло. Вот где мудрость жизни и тайна науки умирать. Надо учиться хорошо жить, но еще более надо учиться хорошо умирать.

...Отец Киприан один в пустой келии. Темная ночь. Только тихий луч лампады мягко освещает старческое лицо и придает ему еще большую бледность. Глубокие глаза отца Киприана открыты и неподвижно смотрят на святой угол. «Господи, — шепчут холодные уста, — Го­споди, с миром приими дух мой». Вдруг что-то загромы­хало в темном углу, будто что-то рухнуло: валятся, рушат­ся потолок, стены, крыша — и сразу всё смолкло, затихло, как в могиле, только в этой гробовой тишине слышалось чье-то глухое рычанье, свист, клокотание... ближе, бли­же — и у самого уха умирающего разразился злорадный демонский смех... Не шелохнулся старец, даже не вздрог­нул. Не сводя потухающего взора со святых икон, он тихо шептал молитву... Чары продолжались. Старец не усту­пал. Вся келия шаталась, потолок валился, летели бревна, доски, стекла. Старец мужественно и бесстрашно боролся и призывал помощь Божию. Вдруг будто солнце осияло келию. Сильный луч света озарил святой угол, стены, уми­рающего. Мрачные козни бесовские исчезли, как дым... Всё стихло. Видно было, как лицо старца приняло мирное, блаженное выражение. «Господи Ты мой, Господи, Матерь Божия, Сергий Преподобный», — всё тише, тише шепта­ли уста. Потом старец будто хотел выпрямиться, потянул­ся, глубоко-глубоко вздохнул и... скончался.

Единственная лампадочка у святых икон продолжала гореть, тихо освещая блаженного покойника. Мертвая тишина водворилась в келии. А со двора монастырского видно было, как в одиноком оконце отца Киприана све­тится огонек...

Козьма Емельянович Стороженко — так звали отца Киприана в миру. Одному Еосподу известно, где он родил­ся и воспитывайся. В Лавру, под спасительный кров Сергия Преподобного, он пришел примерно в 1948-1949 году. Ка­кое он имел образование, занятие — всё это ведомо одному Богу. Известно только, что он исполнял все послушания, а определенного послушания не имел.

Отец Киприан был старец среднего роста, немного су­туловат. Волосы на голове и в бороде седые. Лицо доброе и открытое. Глаза по-детски чистые, лучистые. Одевался просто и даже бедно. Любил общаться с братией, побесе­довать, поговорить о всем добром и спасительном. Любил церковную службу. Правда, певец и чтец он был неваж­ный. Голос неопределенный: не то баритон, не то легкий бас или даже, скорее, второй тенор. Почти всегда он слу­жил молебны у священной раки Преподобного Сергия. И делал он это с большой любовью и усердием. Служил он и панихиды по седмицам, то после ранней литургии, то после поздней — по очереди, как обычно делается во свя­той Лавре. Любил отец Киприан прочитывать записочки все до одной. Ни одну не пропустит, хотя читать ему было трудно. Носил он очки: зрение было слабое.

По своим внутренним свойствам он был настоящий монах. Девственник, кроткий по нраву, добрый по сердцу, смиренный по душе. Молитвенник, некорыстолюбивый. Деньги терпеть не мог. «Это мусор, да еще прикрашен­ный», — говорил он о деньгах. Любил подавать милосты­ню. Хотя своего у него ничего не было, но ему подавали старушки — так он одной рукой брал, а другой отдавал.

Особенной его добродетелью была святая простота. Он так был прост, так бесхитростен, что похож был на малое дитя. Однако очень любил говорить мудрые изречения, пословицы, поговорки, но такие, которые были полезны для души. Так, встречая одну старушку, у которой много было семейных скорбей, он говорил ей: «Мать, умудряйся и пред всеми смиряйся... И в этом получишь себе благо­дать и утешение».

Молодым и неопытным в духовной жизни он обычно говорил так: «Как хочешь живи, спасайся, но своему раз­уму не доверяйся». Или такую пословицу: «Что хочешь делай, а по своей воле не будешь белой». Ученым мудре­цам или студентам Духовной академии он сказывал такие, например, слова: «Если хочешь, дружок ты мой, убедить­ся, надо прежде смириться, а потом и покориться».

Часто приступали к отцу Киприану целой стайкой юные и резвые девушки, зная, что он что-нибудь скажет им остроумное, смешное. А он вдруг сделается совсем- совсем строгий и тихонечко внушительно скажет: «Розы всегда растут в шипах, а добродетель — в скорбях. Идите охотно тернистым путем, он приведет вас к вечной радо­сти. Храните целомудрие, уста заключенные, сердце неуязвленное...»

Старец очень и очень не любил ленивых и неради­вых, к которым был чрезвычайно суров и строг. Одной монахине он говорил так: «Себя понуждайте, сердце свое смиряйте, никого не осуждайте. Леность для монаха — смерть, болтовня — ад, а нечистота — преисподняя». Любил старец говорить о чистоте души, о сочетании со Христом — Женихом Нетленным. Молодую девицу он наставлял: «Умри для всего на свете и сочетайся браком духовным с Небесным Женихом. Он — вся радость, вся красота, вся чистота, всё веселие вечное...»

Охотникам поболтать, поговорить, порядить он обыч­но говорил: «А вы, мои други, всех любите и всех бегите. Хорошо быть вместе, но лучше — с Богом. Хороший раз­говор — серебро, а молчание — золото, пустой же разго­вор — зловонная пыль, которая разъедает глаза».

Одной особе, которая была чрезвычайно изысканно раз­ряжена, отец Киприан внушительно сказал: «О, матушка, одеты-то мы хорошо бываем, да каково сердце сохраняем? » Любил старец в человеке более внутреннюю сторону, со­кровенные качества души, скрываемые добродетели, хра­нимые в глубокой тайне по смиренномудрию истинному.

Одна молодая девица сильно рвалась в монастырь. Старец удерживал ее, зная ее горячий нрав и стропти­вость. А однажды, когда она особенно стала наступать на старца и требовать от него благословение жить в мо­настыре, он посуровел, подумал да и говорит: «Э, горькая пташка, да ведь жить в монастыре без смирения — одно мучение. В миру терпения нужно воз, а в монастыре — целый обоз».

А одна почтенная инокиня до того надоела старцу свои­ми суетными делами да всякими мирскими хлопотами, что батюшка отец Киприан прямо вскипел и сказал: «Живем- живем да всё тужим и никому толком не служим: ни Богу, ни людям, ни своей душе, — а избрали путь-то какой?..»

В беседе с одной опытной послушницей отец Киприан долго-долго слушал ее высокое рассуждение. Она горячо говорила старцу о близости души к Богу, о том, что она так много пережила высоких благодатных порывов, что она всегда чувствует теплоту благодатную у своего сер­дца. Старец слушал-слушал да и говорит: «Вот что, сестра, если хочешь жить легко и быть к Богу близко, держи сер­дце высоко, а голову — низко». Этим он призывал свою собеседницу к истинному смирению, чтобы она не горди­лась своими благодатными переживаниями, не высказы­вала их другим, а хранила бы их глубоко в своем сердце. Ибо смиренное сердце высоко-высоко пред Богом.

А другой подобной собеседнице, которая приеха­ла из какого-то пустынного места, старец сказал: «Живешь-то ты в пустыне, а дела-то у тебя пустые. Живи смирнее и для всех будешь милее; ищи душе прибыли и не желай другим гибели...»

Одна добрая и ревностная игуменья, управлявшая жен­ским монастырем в Киеве, много говорила отцу Киприану о сестрах своих, что с ними трудно: они бывают непослуш­ные, гордые, самодовольные, самочинные, а иные прямо-та­ки неисправимые. О последних матушка отзывалась так, что их надо бы просто гнать из святой обители как зарази­тельных, опасных для других сестер. Отец Киприан всё это слушал, покачивал своей седой головой, а потом и говорит игуменье: «Вот что, матушка, жемчужина, бывает, родится в грубой раковине, да такой неприглядной-неприглядной. Не сбывай с рук постылого: отберет Бог и милого». Этими словами старец напоминал настоятельнице, что и в плохом человеке живет душа — жемчужина, над которой надо мно­го-много терпеливо трудиться, чтобы очистить ее от грубой коры. И тогда она засияет чудным сиянием красоты, чисто­ты и всеми христианскими добродетелями.

Как часто мы неосторожно судим человека, впавшего в какой-либо грех! Судим строго, как будто мы настоящие судьи. А оказывается, мы сами-то подсудимые. Нас самих надо бы судить еще строже. Святые отцы говорят, что осуждение другого есть признак неочищенной, порочной души. Святой апостол учит быть строгим к себе и снисхо­дительным к другому. Господь наш Иисус Христос обеща­ет не осуждать на Страшном Суде того, кто никого не осу­дил в жизни. Не судите, да не судимы будете (Мф. 7, 1). Долго старец беседовал с этой игуменьей, говорил ей о пользе рассуждения, о пользе молчания, о пользе цело­мудрия и многое другое полезное, а в конце сказал: «Ма­тушка, матушка, умудряйтесь, друг перед другом смиряй­тесь! Это основное и главное в монашеской жизни».

Так трудился и совершал свой земной путь отец Кип­риан под кровом Сергия Преподобного. Любил он горячо свою святую обитель. Жил и дышал ее молитвами и по­степенно укреплялся душой, готовя себя к вечной жизни. В начале апреля 1953 года он сильно заболел. Болезнь его была какая-то непонятная. Скорее всего, он крайне обессилел по старости: ведь ему было уже за восемьдесят. Но он всё продолжал служить молебны у священной раки Преподобного, хотя уже с трудом передвигался. «Старец Божий, — скажет ему кто-либо из братии, — тебе уже пора на покой, а ты всё трудишься». Улыбнется отец Кип­риан, да и скажет опять присказку свою любимую: «Поде­лай, поделай, пока есть день белый...»

В середине апреля он совсем занемог. Сидел или боль­ше лежал в своей келии. Келейника он себе никогда не про­сил, — даже теперь, когда сам почти ничего не мог делать, он обходился без келейника. «Старец, — сказал ему одна­жды отец благочинный, — может, дать тебе келейника, ведь сам-то ты совсем беспомощный? » — «Спасибо, ба­тюшка, спасибо, — ответил отец Киприан, — у меня хо­роший свой келейник есть». — «Да кто же это у тебя? » — поинтересовался отец благочинный. — «А Киприан-то иеромонах — он у меня всё делает».

Так старец до последнего дня не оставлял своего благо­честивого юмора. И всё мудрил своими шутками. Потом он совсем слег в постель. Почти перестал есть, хотя ему приносили каждый день с братской кухни всё горячее. А потом, видя, что старец всё равно ничего не ест, и но­сить совсем перестали.

И диво — чем только жил отец Киприан? Правда, он часто причащался Святых Христовых Таин — почти ка­ждые два дня. Вот это было его пищей и радостью. По­сле Святого Причащения он всегда как-то свежел, делался веселее, радостнее. Даже встанет со своей коечки да похо­дит немного по келии. Спал он тоже очень мало. Чуть- чуть забудется и опять откроет свои глаза. И всё шептал Иисусову молитву. Она была его главным и постоянным утешением. Иногда он совсем затихал. Даже не слышно было и шепота. Но по выражению лица можно было ви­деть, что старец молится умной молитвой, сокровенной.

Сначала, когда он заболел, к нему всё ходили братия навещать, а потом совсем не стали ходить. Целыми дня­ми и ночами старец был совсем один. И он не обижал­ся ни на кого. А если что-либо подать — так ему ниче­го не нужно, он ничего не употреблял. Вот и лежал день за днем, готовясь переходить в иной, загробный мир. Так как койка стояла недалеко от окна, то ему хорошо был виден кусочек неба. Старец устремлял свой взор то на небо, то на святой образ в углу. Особенно вниматель­но он вглядывался в небесную высь в ночное время, когда небо было усеяно яркими звездами. В его маленькое окно видна была одна яркая звездочка. Хотя она и была сов­сем-совсем крошечной, но сияла так сильно! Эта звездоч­ка одиноко блестела в стороне от всех других. Но в эту ночь — в последнюю свою ночь — старец с изумлением заметил, что около одинокой звезды загорелась еще одна. «Еще одна звездочка, — тихо промолвил себе старец. — Еще одна загорелась...»

В эту ночь он и скончался. На дворе монастырском всё было по-ночному темно и спокойно, только в одном окон­це — в келии отца Киприана — тихо светился огонек... И внимательный глаз духовного человека мог заметить, наверно, что в эту ночь в далеком небе — благодатном, церковном — загорелась еще одна звездочка...

Хоронили батюшку, как и всех братий, тихо, скромно, по монашескому чину. Старички-иноки поплакали: им тоже подходила очередь. Молодые сосредоточенно хлопо­тали у гроба. Отпели, положили гроб в закрытую машину и отвезли на место покоя. Курганчик могильный и теперь чуть-чуть возвышается над землей. Стоит крестик, растет трава, тихо веет ветерок.

Так один за другим воспаряли к высокому небу окры­ленные «голуби» из обители Преподобного Сергия. Одни улетали ввысь, а другие занимали их место, чтобы снова трудиться, прославлять Святую Троицу и собой украшать обитель святую великого Сергия.

 

НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА

 

Послушник Константин (†1951)

 

Светом Божественным осияем,

и со ангелы ныне на небесех водво­ряйся...

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: