Канон Преподобному Сергию Радонежскому. Тайна. Какое это великое и многозначительное слово

 

Тайна. Какое это великое и многозначительное слово! Есть тайны личные, тайны семейные, тайны государст­венные, церковные, Божественные... Сколько этих тайн? Самые малые тайны — это личные, а самые большие — Божественные. В христианском понятии (говорим: в промыслительном) тайны личные сорастворяются, если мож­но так выразиться, в тайнах Божественных. Например, жизнь человека, его судьба совершаются в плане Божест­венного Промысла, то есть всё, что ни случается в чело­веческой жизни, — всё это не без воли Божией. Отсюда и жизнь христианская — это особая жизнь. Так младенец растет и сохраняется под опекой родной матери: мать за ним смотрит, она его учит ходить, она кормит его, бе­режет от всего недоброго, вредного. Так точно и Господь поступает с христианином: хранит его, питает, наставля­ет, наказывает, спасает. Какая в этом радость для нас, ве­рующих в Господа! Даже когда мы нагрешим, Господь нас больше очищает, исправляет, чем наказывает или карает.

Да, в жизни человека много тайн, очень и очень много. Кругом тайны, везде тайны, каждую минуту совершаются тайны.

Ну, например, начнем с раннего утра. Пробудился че­ловек от сна. Знает ли он, что проживет этот день благо­получно или умрет в этот день? Не знает. Тайна. Пошел он на свою службу. Уверен ли он в том, что на работе у него сегодня всё обойдется без несчастья? Не уверен. Тайна. За­думал он что-нибудь сегодня сделать. А может ли он вас заверить, что непременно это сделает? Не может. Тайна. Ложится спать. Проснется ли утром в здравии и вооб­ще проснется ли? А может, умрет ночью? Тайна. Кругом тайны, тайны, тайны. И если говорят, что всё возможно для человека, что человеческий разум всемогущ, это — ошибка. Всё возможно только одному Богу. Он один Все­могущ, Всеведущ, Всесилен. Ему слава, держава вовеки! Аминь.

Хорошо жить с Господом, хорошо во всем доверять Ему. Хорошо любить Его, веровать в Него, служить Ему. Счастливы люди, которые сделали правильный выбор в жизни — жить с Господом. Им никакие неожиданности, никакие тайны не страшны.

В Италии горел город. Падали, рушились огромные здания. Пламя, как море, бушевало везде. Гибло множест­во людей. Их живьем заваливали камни зданий, пожирал пламень огня. Они бежали по горящим улицам, кричали, взывали о помощи, давили друг друга. Ад кромешный! На краю города, где пламя и смятение были так же силь­ны, у калитки одного дома стояли два человека: малень­кий мальчик и седой старик. Они были очень спокойны, будто их совсем ничего не касалось, хотя рядом с ними всё пылало в огне, и рушились с грохотом стены домов. Мимо бежали люди, гонимые страхом и ужасом, а эти двое стояли спокойно. Мальчик тонким голосочком гово­рил: «А мы не боимся, нам совсем не страшно». В своих тонких ручонках он держал образ Божией Матери, а дед стоял и тихо крестился... Какие они счастливые! Даже в таком ужасе, в пасти смерти, в бездне огня им не страш­но. Они спокойны... С Господом, с надеждой на Его вели­кую помощь люди делаются неустрашимы.

 

***

 

На обрывистой скале у моря стоит мрачный замок. В нем когда-то жили люди, он был светел, устроен, красив. Теперь он мрачен и пуст. Мореплаватели на кораблях обходят по­дальше это место. Пешеходы совсем не бывают здесь. Не­доступно высоко, страшно. К тому же по ночам в этом ста­ром неприступном замке творится ужасное. Будто удары грома раскатываются по окрестности, блистающие молнии вырываются из темных, как адская пасть, окон. Вся огром­ная гора, на которой стоит это чудовищное сооружение, шатается, трясется, дрожит, будто вот-вот расколется, раз­летится и обрушится в море. Но минуты две-три — и снова тишина, как в могиле. Снова стоит на неприступной скале замок — угрюмый, страшный, таинственный. Что за ужас! Что там делается? Кто там внутри? Для многих, многих это была тайна, страшная, неразгаданная тайна.

А вот для юной Матроны всё было ясно, нестрашно и даже спасительно. Она одна жила в этом страшном ста­ром замке. Она забралась сюда чудом и спасалась в одино­честве. Но враг рода человеческого не терпел ее подвига. Он гнал ее отсюда страхованиями, привидениями, козня­ми. Матрона не уходила. Тогда диавол метал громы и мол­нии, устрашая ее этим. Она не уступала. В одну из ночей он в виде злой, страшной, костлявой старухи приблизил­ся к ней... Матрона прижалась спиной к стене и вынесла ужасную встречу, молясь в душе, призывая Господа на по­мощь. Наутро единственный человек, который знал о ней и изредка приносил ей пищу, нашел ее в крови, без памя­ти лежащую на камнях. Очнулась. Не ушла. И не бесы ее, а она прогнала их с этого места.

Какая сила у человека, когда он с Господом! И кто его может побороть?.. И что для него все тайны! Даже тайны страшные, ужасные.

Но мы хотим поведать читателю о тайне особой, нераз­гаданной, ведомой одному только Богу.

...Ему было, как говорят очевидцы, не более тридцати пяти лет от роду. Звали его послушник Константин. Чем занимался, где родился, как воспитывался, какое получил образование — неизвестно. Известно только то, что он пришел в обитель Сергия Преподобного одним из пер­вых по ее открытии. Тогда был период послевоенный, тя­желый во всех отношениях. Люди искали себе места жи­тельства, устроения. Церковь собирала свои рассеянные силы. Монастырь требовал восстановления. Константина потянуло сюда, к святой обители. Видимо, он нелегко пе­режил эту страшную войну. Вероятно, был в рядах дейст­вующей армии. Не один раз, наверно, витала над его го­ловой смерть! Но он остался жив. Хотя и потерял многое в этой ужасной бойне.

Теперь он спокойно трудился и молился под кровом Преподобного Сергия. Принял его авва. Приютил. При­голубил. В свою очередь Константин платил Преподоб­ному сыновней любовью, глубокой преданностью и рев­ностным усиленным трудом. Ничего не знал Константин о том, что ожидает его впереди. Тайна Божия. Он привык еще с войны доверяться Богу, поручать себя всего Его святой воле. Не думал ни о славе, ни о почестях, ни тем более о богатстве. Просто он пришел в эту святую об­итель спасать свою душу — и всё. Но ему готовилось нечто неожиданное, даже почти невероятное. Вот ведь жизнь-то наша человеческая! Живешь и не знаешь, что тебя ожидает завтра: или доброе, или худое, или радость, или горе, или дальнейшая жизнь, или смерть... Вот так было и с Константином. Жил, с любовью Преподобному служил, трудился и совсем не знал, что ждет его в скором времени... Как интересна святая жизнь, жизнь в Боге, до­верие Богу, служение Ему до последнего дыхания!

Ранним утром Константин проснулся. Помолившись Богу, хотел идти в храм. Вдруг в дверь его келии посту­чали. Услышав молитву, он ответил: «Аминь». — «Вас, брат Константин, срочно вызывают в Москву», — сказал ему вошедший отец благочинный. «Меня — в Москву? Да с какой стати? » — с недоумением отозвался послушник. «Поезжайте немедля. Вот вам адрес». Отец благочинный ушел. «Господи, что же это такое? — взмолился послуш­ник Константин. — Знать, беда какая готовится мне. Но да будет на мне Твоя святая воля». Он упал ниц пред обра­зами и так долго лежал недвижим. Потом встал, оделся, взял всё необходимое и вышел. Всю дорогу он молился, читал псалмы на память, какие знал, молитвы. Всё читал, но голова была занята другим: «В Москву зовут. Да почто я им понадобился? Кто я такой и что из себя представляю? »

Когда он вошел в одну из комнат Патриархии, его встретило высокое духовное лицо. «Послушник Констан­тин из Троице-Сергиевой Лавры? » — «Да, Ваше Высоко­преосвященство», — смутившись, тихо отвечал пришед­ший. «Быть вам епископом города...» Брат Константин где стоял, там и присел. «Я плохо слышу, Ваше Высоко­преосвященство», — сбиваясь, еле слышно проговорил Константин. «Вам быть епископом. Через два дня хирото­ния», — четко повторил владыка.

Когда послушник Константин ехал обратно в Лав­ру, он ничего не соображал. Он только твердил: «Госпо­ди, помилуй». У Святых ворот Лавры стояла его родная мать. Она жила недалеко в селе, за городом Загорском. Господь привел ее сюда в этот час. «Сын мой, ты, кажет­ся, из Москвы? » — спросила его ласково мать. «Да, мама, но я сейчас сильно устал», — ответил Константин и бы­стро удалился в свою келию. Закрывая дверь проходной, он невольно обернулся, взглянул еще раз на свою маму и скрылся в корпусе.

Наутро его нашли мертвым... Когда вошли в келию, все были поражены этой неожиданностью. Он лежал на сво­ей койке вверх лицом. Руки были сложены крестообразно на груди. Лицо выражало не то удивление, не то страх пе­ред неведомым. Никакого смятения, беспорядка в келии не наблюдалось. Всё было чинно и скромно. Приехавший из Москвы специальный уполномоченный отец архиман­дрит стоял растерянно в дверях, держа в руках официаль­ное распоряжение от Синода о том, что послушник Конс­тантин — епископ.

А он лежал мертвый... Тайна смерти была непроница­емой. Говорили, что послушник Константин сильно пере­живал неожиданное назначение его епископом. И когда он ночью особенно об этом думал, с ним произошел при­ступ — разрыв сердца. Это предположение закрепилось навсегда в монастыре. Другие версии, например, будто он в порыве расстройства покончил с собой, а также многое другое, что говорили, было неосновательно. Тем более что мать, присутствовавшая при погребении, говорила, что сын ее Константин с детства страдал повышенной нервозностью и какой-то особой острой возбудимостью. Так или иначе, сам факт неожиданной смерти послуш­ника Константина был чрезвычайно трагичным. Со всех сторон смерть эта была окружена тайной. Даже медици­на не могла ничего прояснить. Знал только один Господь, пред Которым открыты все тайны нашей жизни и смерти.

Посудили, порядили, поплакали и похоронили по­слушника Константина на городском кладбище. Это со­бытие произошло примерно в 1951 году. Мало прошло времени с тех пор, но люди уже успели забыть это имя и сам факт этой таинственной смерти. И только всегда бу­дет помнить об этом родная мать послушника Констан­тина. Она живет где-то недалеко от святой Лавры и вре­мя от времени приходит помолиться во святую обитель Преподобного Сергия. И всегда она, встречая кого-либо из монахов Лавры, говорит: «А вы не забудьте моего сына послушника Константина, который умер накануне хиро­тонии во епископа...» О это материнское сердце, святое и нежно любящее! Никогда оно не забудет свое родное дитя, пока само не разрушится и не умрет!..

Вот и вся история инока Троице-Сергиевой Лавры по­слушника Константина. Многому она нас научает и вра­зумляет. Она говорит, что жизнь-то наша вся целиком в руках Божиих, и часто люди предполагают, а Бог распо­лагает... Люди намереваются сделать одно, а Господь дела­ет совсем другое. Поэтому и святой апостол учит нас ни­когда не загадывать, что, мол, завтра поеду туда или сюда, сделаю вот то-то и то-то. Или куплю, мол, такую вещь да такую. Всё это очень неосновательно и шатко. Всё это человеческое предположение. Но нужно говорить, что вот, если Господу будет угодно, то завтра поеду туда или сюда, сделаю то или это. Так делали и святые отцы наши и все праведники и праведницы, мужи и жены, юноши и девы, угодившие Господу. А нам будто другой закон. Мы дела­ем всё по-своему. Самовольно да самочинно, самовластно да бесчинно. Очень уж все мы мудры теперь стали. Всё хотим сами поделать да часто и без Бога. Одной человече­ской волей. И вот получается у нас всё прахом и на песке.

Господи, помоги Ты нам жить по Твоей святой воле. Научи нас во всем полагаться и надеяться только на Тебя. Ведь Ты один только знаешь и ведаешь всё и везде. И всё по Твоей святой воле существует. Вразуми нас, укрепи, со­храни и спаси, ибо Тебе подобает слава и держава во веки веков. Аминь.

 

Заключение

 

Вот и заканчивается первая часть моих «Воспомина­ний». В ней говорится, как видите, о восьми иноках Тро­ице-Сергиевой Лавры, которые жили во святой обители до 1955 года. Воспоминания эти написаны простым язы­ком, чтобы они всем были понятны и доступны. Я хотел даже писать еще проще и яснее, но у меня, как видите, это не получилось. Сожалею. Но что делать, говорят, что простота, как и всё доброе, есть дар Божий, и дар очень большой. Но в будущем, если Господь благословит, поста­раюсь отдать все свои силы, чтобы продолжить свои вос­поминания до 1960 года, а потом и дальше. Да и написать лучше, и интереснее, и содержательнее.

Прошу своих читателей, прошу очень убедительно о том, чтобы они не только терпеливо прочли эти мои скучные строки о бывших насельниках святой обители нашей, но чтобы они в своих святых молитвах никогда не забывали эти дорогие имена братии наших, о кото­рых я пишу в этих воспоминаниях, чтобы о них всегда молились Господу, чтобы всегда подавали на проскоми­дию их имена. Хотя мы верим, что Господь, по молит­вам Преподобного Сергия, удостоил их вечной радости на небесах, тем не менее наша общая молитва еще более утвердит их положение в загробном мире. Да и для нас са­мих, как учат нас святые отцы, в этом есть болылая-пре- болыная польза. Потому что, поминая за упокой добрых людей, мы этим подвигаем их на молитву о нас, грешных. Они больше молятся о нас, помогают нам своими святы­ми молитвами в спасении. Вот это моя первая просьба к моим благодушным и дорогим читателям.

Есть и вторая просьба. Она выражается в том, чтобы, когда читатель прочтет эти мои воспоминания о добрых подвижниках нашей святой обители, он великодушно снизошел к моим всем немощам. Ведь греха таить нече­го — написано очень плохо... Бесталанно, может быть, бессодержательно, безынтересно. Вот и прошу простить мои ошибки, немощи. Тем более что я ведь не какой-ли­бо писатель или художник слова, или еще кто. Совсем ни тот, ни другой, а просто монах — и всё. А писать-то об этом взялся только из послушания, чтобы сохранить память о добрых иноках-старцах. А еще чтобы показать, что и теперь святая Лавра не бедна хорошими боголюби­выми тружениками, которые отдавали свои силы и самую жизнь во славу Божию.

Третья просьба к моим дорогим читателям — это по­мянуть писавшего в своих святых молитвах.

Но и это еще не все. Есть и четвертая просьба, может быть, самая большая. Очень бы хотел, чтобы прочитан­ное здесь послужило тебе, мой любезный брат или сестра, на спасение души, чтобы чтение было не простым любо­пытством и тратой драгоценного для нас времени, но до­брым назиданием, наставлением. Полезным для спасения. В этом вся моя радость и цель моих трудов. И если хоть немного помогут мои воспоминания читателю во спасение души его, моя цель будет достигнута и я буду счастлив.

Конец первой части. Аминь и слава Богу.

 

ДУХОВНЫЕ НАСТАВЛЕНИЯ

(Приложение к I части)

 

Мужество

 

Убеждаю вас ободриться.

Деян. 27, 22

 

Апостол Павел среди других узников плыл в Ита­лию. Неожиданно поднялась сильная буря и обрушилась на корабль... Небо потемнело, ветер обратился в ураган, волны бешено били в борт судна, бросая его, как щепку. В корабле открылась течь... Четырнадцать суток, не видя ни солнца, ни звезд, носились, отдавшись волнам. Ка­ждую минуту все ожидали смерти, не ели, не пили. На ко­рабле было двести семьдесят шесть душ.

Один только человек — святой апостол Павел — был вполне спокоен: он твердо верил Богу, Который обещал спасти его и плывших с ним. Мужественно возвысив голос, апостол сказал: «Мужи и братия, я убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погиб­нет... Так сказал мне Ангел в эту ночь...» Действительно, с наступлением дня все увидели залив с отлогим берегом. То был остров Мелит. Никто не погиб — все спаслись (см. Деян. 27; 28, 1).

Друзья мои, нужно быть мужественными, решитель­ными. Ничего славного нельзя сделать без мужества. Лег­ко делать только худое. А разве не мужество увенчало свя­тых мучеников вечной славой? А пустынники, подвижни­ки, столпники?..

Все великие ученые достигали открытий настойчи­востью, мужеством. «Каким образом Вы открыли закон всемирного тяготения? » — спросили однажды Ньютона. «Неотступностью, постоянно думая о нем», — отвечал он. А Архимед и другие ученые?..

Мужество нужно, чтобы усиленно работать, учиться, подвизаться, встать пораньше на молитву (на братский молебен), потерпеть с любовью посты, длинные богослу­жения, найти пути примирения с обиженным другом... Особенно когда спасение так трудно дается, какое надо мужество, чтобы до конца всё перенести!..

Мужество нужно и чтобы безропотно терпеть страда­ния. Мало мы пожили, но уже и нас страдания коснулись своим огненным крылом. Ведь страдания, под разными видами (например, болезни, горе, нужды, тревоги, уни­жения), занимают огромное место в нашей жизни. В мире скорбны будете (Ин. 16, 33), — сказал Господь. — Претерпевый же до конца, той спасен будет (Мф. 10, 22). И как му­жественно простые люди умеют переносить страдания!

В 1871 году шла война. У сестры милосердия Агрип­пины были ранены обе ноги. Ей было всего двадцать лет. «Сестра, вам необходимо ампутировать ногу», — сказал ей профессор. «Исполняйте», — тихо ответила она. «Сестра моя, вам нужно ампутировать и другую ногу». — «Если есть на то воля Божия, доктор, исполняйте». После опера­ции, придя в чувство, она тихо молилась: «Господи, не до­пусти меня возгордиться моими страданиями». Вскоре она тихо угасла навсегда.

...Госпиталь полон раненых. Предстояло много еще операций. Наркоз на исходе. У маленького ростом и слабого на вид солдата раздроблена рука. «Доктор, вы дадите что-нибудь, чтобы меня усыпить, не прав­да ли? » — «О Боже, да у нас наркоз на исходе, есть совсем слабые братья». — «Доктор, делайте мне так, я вынесу, а им сделайте полегче». И он выдержал страшную опера­цию, не испустив ни одного стона...

Мужество требуется и для того, чтобы говорить правду. Говорить правду — это основа всех добродете­лей. Это достоинство каждого человека, христианина. Честность, правдивость — украшение верующего чело­века. Блажени алчущие и жаждущие правды: яко тии на­сытятся (Мф. 5, 6). Посмотрите на человека, любяще­го правду: он открыт, ясен, благороден; добрые, чистые глаза. Он внушает доверие... А на другого посмотрите: он хитрит, лицемерит, в поведении отпечаток низко­го человекоугодия... Он не может прямо смотреть вам в глаза...

А какое мужество нужно для того, чтобы устоять про­тив искушений! Чтобы в самой трудной обстановке вести себя и говорить так, как подобает христианину, любяще­му своего Господа!

Дело было холодной зимой. Воспитанник 3-го класса семинарии оказался среди неверующих товарищей. Они потащили его в ресторан на берегу Волги. Усадили... «Пей с нами, дружок, в попы записался... Ты не хочешь? Пере­житок ты, такой отсталый, эгоист...» В эту минуту с улицы послышался вдруг душераздирающий крик... Семинарист вскочил и мигом исчез за дверью... Вскоре, еле переводя ды­хание, он вылезал из ледяной воды... Кровь текла по лицу: острая льдина ударила его по голове... На руках он держал мокрую полузамерзшую трехлетнюю девочку... Мужество!

Что нужно для того, чтобы иметь мужество? Корень мужества — искреннее желание делать людям добро. И в этом надо закалить волю.

Если вы наметили себе высокую цель — быть верными Господу, — стремитесь быть мужественными. Для этого надо возлюбить Бога, людей, укрепить в добре свою волю и просить помощи у Бога — и вы будете мужественны.

Царство Небесное дается людям мужественным, энер­гичным, стойким, преданным до конца Господу. Спаси­тель говорит: Царство Небесное силою берется, и употре­бляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12).

Пастырь добрый душу свою полагает за овцы. Только с этим прекрасным качеством — мужеством — вы суме­ете выполнить свой христианский долг. Сумеете хорошо трудиться, нетрепетно говорить правду, найдете силы перенести жгучие страдания — окажетесь победителем в любых огненных искушениях и своим мужеством, са­моотвержением дадите прекрасный пример своим собра­тьям верующим и даже в инакомыслящих вызовете за­конный восторг и уважение.

Мужество — сила...

 

Уроки воспитания

 

Не оглядывайся.

Быт. 19, 17

 

Ужасное событие... Представьте себе огненный серный дождь... охваченных пламенем людей... грохот падаю­щих зданий, треск пожара, вопли и крики... ужас толпы бегущих... Страшная катастрофа... Велик вопль Содом­ский и Гоморрский, велик вопль на них, восходящий ко Мне, и грех их весьма тяжел (ср. Быт. 18, 20-21).

...Лот с женой и дочерьми бегут на рассвете, бегут к горам. Как они спешат! Повеление Ангела: Спасай­тесь, не оглядывайтесь назад, чтобы вам не погибнуть... (ср. Быт. 19, 17). Позади — грохот и раскаты грома, злове­щая молния... земля вздрагивает, колеблется... будто всё небо горит... Спасайтесь, не оглядывайтесь назад...

С восходом солнца Лот с дочерьми достигли гор. Но где же жена Лота? Какой ужас: ее нет!.. Зовут, ищут, идут обратно и наконец — о зрелище, леденящее кровь! — они узнают труп несчастной женщины, задохнувшейся в ядо­витых испарениях, покрытой уже толстым слоем соли... Будто каменная стоит она... Вспоминайте жену Лотову (Лк. 17, 32).

Что же заставило обернуться назад жену Лотову? Мо­жет быть, любопытство? Да, может быть, ей хотелось по­смотреть... чуть-чуть... взглянуть... Она боролась с иску­шением (приказ Ангела был ясен и строг: не оборачивай­тесь), не выдержала, обернулась, согрешила — пламень мгновенно охватил ее...

Есть вещи, на которые смотреть нельзя. Но есть и лю­бопытство детское — подсматривать, что делают стар­шие. Есть также любопытство преступное, заставляющее молодых людей совершать поступки единственно с це­лью испытать, какое в них удовольствие. Например, лю­бопытство почитать безнравственную книгу... Нет ничего опаснее такого рода любопытства. Любопытство погуби­ло человечество.

Может быть, нерешительность заставила жену Лото­ву обернуться назад? Колебание, сожаление об оставлен­ном?.. Ведь там, позади, — родной дом, имущество, род­ные, близкие... Ах, как опасно иметь сердце раздвоенное: полуотречение, полурешение, полупослушание. Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк. 9, 62).

Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих (Иак. 1, 8).

...Французский генерал Шанзи имел привычку много курить. Однажды доктор сказал ему: «Вы, генерал, посту­паете неблагоразумно: табак вам очень вреден! » — «Вы полагаете? » — спросил Шанзи. «Могу вас в этом уве­рить», — ответил доктор. Этого было достаточно: генерал навсегда отказался от курения... Как прекрасна подобная решительность! Как похвальна! Или пример обратного свойства: студент, окончивший Академию, до сих пор ни­как не решится принять священство...

Не зная настоящей причины, почему жена Лота огляну­лась, можно предположить, что она вообще любила помед­лить, не спешить и т. д. Многие грешат в этом отношении: еще успею, покаюсь, исправлюсь. Откладывать на послед­ние дни свое спасение — опасно, страшно, преступно.

Вспоминайте жену Лотову... Не медлите... Не огля­дывайтесь назад... Мы призваны на великое дело спасе­ния — будем спешить вперед! Остановка, раздумье, гре­ховное любопытство, раздвоенное сердце, замедление, полурешимость равносильны смерти...

 

Преступное малодушие

 

Как лед и пламя, огонь и вода, так добро и зло не могут ужиться рядом. Каждое стремится уничтожить другое. Добро старается образумить людей искренним сердеч­ным словом, горячим призывом к правде Божией, будит в человеке уснувшую совесть, собственным примером укрепляет его слабую волю, властно влечет за собой. Зло, наоборот, желает задушить в зародыше всякий добрый почин, всякую благую мысль; никакими средствами оно не брезгает: где можно, оно действует прямым насилием; где нельзя взять силою, прибегает к хитрости, лести, об­ману; в крайнем случае, довольствуется грязной сплет­ней, скверной клеветой, обидной шуткой, злой насмеш­кой, грубым издевательством.

Припомните Евангелие. Только что родился в Виф­лееме обещанный миру Спаситель, и с Ним полностью снизошла на землю правда Божия, а зло уже пытается погубить Его в колыбели: Ирод избивает тысячи мла­денцев, чтобы вместе с ними умертвить и Богомладенца Иисуса... Проходит тридцать лет. Иисус Христос в пусты­не постом и молитвою готовится к делу спасения людей, готовится призвать их к новой, доброй, Божией правде, жизни — дух зла различными искушениями, соблазнами, лестью, лукавством пытается отклонить Господа от Его миссии. Выступает Иисус на проповедь, словом Божест­венной любви собирает вокруг Себя несметные толпы, очищает сердца блудниц и мытарей — над Ним смеют­ся, называют Его веельзевулом (см. Мф. 12, 24), не хотят считать своим, иудеем; говорят, что Он самарянин, от­верженный, отщепенец избранного народа, что Он беса имеет в Себе (см. Ин. 8, 48; Мк. 3, 22). Таков неизбежный тернистый путь правды, добра и любви и тех, кто служит им, работает во имя их. Так было, есть и всегда будет. Спа­ситель говорит Своим ученикам: Так гнали и пророков, бывших прежде вас, так гонят Меня, так будут гнать и вас (ср. Мф. 5, 12; Ин. 15, 20).

Жизненный путь людей густо порос колючим терни­ем: людские неправды, беззаконие и всякое распутство, словно дремучий лес, непроходимой чащей преграждают нам дорогу к Богу, к Его любви и истине, к Царству Бо­жию на земле. Надо, чтобы кто-то в этой дремучей чаще протоптал дорогу к Божией правде, прорубил просеки и расчистил колючий терн, а без труда и царапин это дело не исполнишь: порою больно хлестнет веткой, зацепит сучком, глубоко вопьются терновые иглы. Царство Бо­жие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его, — предупреждал Иисус Христос (ср. Мф. 11, 12).

Путь на гору всегда бывает тяжел и утомителен, но ка­кая даль открывается с вершины, какие дивные картины рисуются взору, какой чистый и укрепляющий воздух веет наверху, как легко и свободно дышит грудь! «Горе' имеем сердца».

Стыдно и преступно бояться труда и тягот подъема на­шей жизни на вершину правды Божией. Сколько усилий мы употребляем, чтобы лучше устроить внешнее благо­получие свое, наших детей и потомков! Ради торговли и наживы люди десятками дней идут по безводным пу­стыням, переплывают бурные и опасные моря, пробира­ются через страшной крутизны горные хребты; чтобы до­быть насущный хлеб, люди ныряют за жемчугом на дно океана, взбираются на неприступные скалы за дорогим пухом боязливой птицы гаги; как кроты, роются глубоко в подземельях, добывая металлы и каменный уголь.

Неужели золото правды Божией и жемчуг любви Христовой не стоят таких же трудов? Нет более ценно­го наследства для детей, чем наследство любви, добра и правды. Если мы действительно хотим устроить бла­гополучие свое и ближних, то для этого прежде всего необходимо направить свои собственные силы и силы других людей на устроение доброй, правдивой и братски-любовной жизни. В Евангелии сказано: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все, осталь­ное, приложится вам (Мф. 6, 33).

Было бы неправдой, обидной клеветой, если бы кто стал утверждать, что люди не ищут правды Божией, не стремятся к добру, чуждаются евангельской любви, что нет работников, которые бы трудились для дела Христова, отдавали бы силы на устроение Царства Божия на земле. И теперь евангельские слова «жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9, 37) не утратили своей силы; так или ина­че, а ряды работников на ниве Божией растут. Главный недостаток не в числе работников (Иисус Христос послал на проповедь всего только горсть апостолов, а они пре­образовали жизнь всего мира), а в недостатке силы духа, веры в свое дело у тех, кто берется за дело Божие.

На христианском поприще мы порою готовы бываем самоотверженно трудиться во имя Христово, отдаем бес­корыстно на то или другое доброе дело свои силы, время и труд, но при этом нуждаемся, чтобы нас и наше дело под­держивали общим сочувствием. Когда же в награду нам дают терновый венец и никто не хочет нам помочь, а все смеются над нашим делом, как над праздною, ненужною затеей, мы падаем духом, у нас опускаются руки и пропа­дает охота дальше трудиться. Это позорное, преступное малодушие. Мы забываем пример Самого Господа Иисуса Христа, апостолов, древних христиан-мучеников и тех ве­ликих тружеников Царства Божия, трудами которых и те­перь семя Христово растет и множится в людях. Против Иисуса Христа был царь Ирод, синедрион, все книжники и фарисеи — вожди и учители народа; Его не принимали самые близкие Ему по плоти люди, не разумели во мно­гом постоянно бывшие с Ним ученики; народ, о кото­ром Иисус так болел сердцем и которому оказал столько благодеяний, предпочел Ему разбойника Варавву и, не­смотря на всё это, Спаситель ни разу ни на шаг не отсту­пил от Своего дела. Он говорил: Мне должно делать дела Пославшего Меня (Ин. 9, 4). А что другие будут делать, как они отнесутся к делу Божию — в том они сами дадут отчет Богу, это дело их совести. То же Спаситель запове­дует и нам: ты знаешь, что людям прежде всего и больше всего надобна истина Божия, — так и сей ее вокруг тебя; делай добро, как можешь и сколько позволяют силы, — это твой долг, твоя обязанность.

Хочет ли больной принимать лекарство или не хочет, хвалит врача или бранит, встречает ли его с радостной улыбкой или отворачивается со злобой — врач всё же не оставляет больного и думает только об одном: как бы помочь ему, вернуть силы, поставить его на ноги. Будь та­ким врачом для душ твоих слабых братьев. Иисус, сказано в Евангелии, говорит ученикам: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его (Ин. 4, 34). Не будь никогда пресыщен этой пищею, не бросай ее потому, что она не нравится другим. Эта пища — воля Божия — главный источник жизни вечной. Люди пока плохо знают вкус ее, не умеют ценить ее. Как малые дети, они, вместо сытной здоровой пищи, тянутся к вредным лакомствам, пагубным сластям. Если и ты отвернешься по малодушию от здоровой пищи, кто их научит питаться тем, что одно действительно питает?

Над древними христианами смеялись за их проповедь Христа, считали их безумцами, хотели тюрьмами, пытка­ми и казнью отвратить от новой веры — христиане твердо держались своих взглядов на жизнь и своими страдания­ми за веру внушали даже врагам уважение к христианст­ву. «Значит, христианство не пустое суеверие, — думали язычники, — если за него так охотно жертвуют жизнью; в нем, стало быть, есть что-то, что может быть людям до­роже жизни», и, таким образом, твердость духа христиан внушала язычникам высокое уважение к учению Иисуса Христа.

Заставить других ценить выше всего дело Божие мож­но только тогда, когда сам ценишь его выше всего и об этом свидетельствуешь жизнью.

 

***

 

Несколько лет тому назад в Швейцарии в одно фабрич­ное селение прибыл для проповеди Евангелия отряд «Ар­мии спасения». Жители селения — рабочие окрестных фабрик и заводов — представляли из себя людей крайне испорченных; пьянство, грубый разврат, страшная брань и богохульство, постоянные драки делали деревню ма­леньким Содомом.

В первый же субботний день, когда, после получения рабочими заработной платы, эти трудовые, добытые по­том и кровью гроши пошли затем на дикий бесшабашный разгул, прибывшие проповедники, мужчины и женщи­ны, стали обходить трактиры и кабаки. «Добрые люди, — говорили они, — опомнитесь, побойтесь Бога, пожалейте своих жен и детей! Дома вас ждут холодные и голодные семьи, а вы здесь пропиваете последние деньги». Не пон­равились эти слова рабочим. Призыв к исправлению, к трезвой доброй жизни был встречен насмешками, гру­бой бранью, угрозами зажать рот.

Проповедники не смутились неприятностью первой встречи, всю неделю ходили по домам, по местам рабо­ты, беседовали с женщинами и детьми, а в субботу сно­ва начали свой поход против пьянства их мужей и отцов. Раздосадованные рабочие от брани перешли к драке и не­званых пришельцев с побоями вытолкали из деревни. Те безропотно подчинились, но в следующую субботу опять были в той же деревне и опять делали то же свое дело, стараясь вразумить огрубевший народ. Пьяные рабочие обезумели от злобы: со страшными проклятиями набро­сились на тех, кто говорил им о Боге и о Его правде; били их смертным боем и, наконец, схватили начальника отря­да... Они пригвоздили его, по примеру Христа, ко кресту и с пением богохульных песен носили крест с распятым по деревне, а потом его и всех его друзей, избитых до бес­чувствия, выкинули за деревню.

Наутро, когда хмель прошел, рабочие вспомнили вче­рашнее и с ужасом стали размышлять, что им теперь будет за их дикое буйство и насилие. Они ждали тяже­лых наказаний властей; но случилось то, чего они никак не предполагали.

Избитые, измученные рабочими, проповедники пока­яния, как только немного оправились и собрались с сила­ми, наутро снова пришли к своим вчерашним мучителям и, словно ничего не было, снова кротко и любовно гово­рили им о позабытом ими Боге, о поруганной Его правде, о загубленной ими их собственной душе. Любовь оказа­лась сильнее злобы; рабочие были не в силах более упор­ствовать перед словами благовестия; со слезами окружа­ли тех, кого вчера заставляли плакать, целовали им руки, ноги, молили о прощении, клялись начать другую жизнь, просили не уходить от них. Прошло два года, деревня стала неузнаваема: ад сменился раем, трезвость жителей, семейный мир, достаток в домах стали примерными и не­бывалыми в округе.

Вся эта перемена в жизни испорченных жителей рабо­чего селения зависела, конечно, не от числа пришедших к ним добрых людей, а от силы духа последних, от стой­кой, несокрушимой любви их к погибающим братьям, от глубокой убежденности, твердости веры в то, что свет победит, осилит тьму, что правда одолеет ложь и что до­бро возьмет верх над злом. Не только потому, что в до­бре неодолимая сила, а потому что и мы должны быть тверды в борьбе с миром, при первом же отпоре с его стороны малодушно не бросать начатое доброе дело, не отходить в сторону и не оставлять жизнь идти преж­ним грустным путем.

Как часто достаточно бывает нескольких глупых на­смешек, чтобы охладить пыл, казалось, искренней вдох­новенной души, ослабить энергию пастыря, в зародыше загубить его добрый почин! А смеются у нас над всем: станет ли человек религиозным, богомольным; примет­ся ли за изучение слова Божия; бросит ли разгул и начнет трезвую жизнь; отстанет ли он от картежной или иной какой игры; начнет ли добрым словом останавливать дру­гих — всё высмеют, надо всем будут издеваться. Кто-то справедливо сказал: «Потому у нас так часто и приходит­ся плакать над многим, что очень уж много мы смеемся над всем».

Не то грустно, что часто слышится и громко разда­ется глупый смех, а то, что многие его боятся, прячут­ся от него, словно стыдятся своего доброго дела, своих прекрасных слов, благородных мыслей, светлого замы­сла. Многие не боятся привидений, зная, что это бред больной головы, бесстрашно стоят под пулями на поле брани, не пугаются гнева начальства, смело скажут правдивое слово, но как огня боятся насмешки, косо­го взгляда толпы, смущаются тем, что станут говорить о них вокруг.

Один английский писатель рассказывает такой слу­чай. В казарму, в среду грубых, испорченных солдат, попал кроткий, богобоязненный юноша. Он у себя дома привык начинать и кончать день молитвой к Богу. То же стал делать и в казарме. Товарищи с первого же дня осы­пали его насмешками, кидали в него подушками и сапо­гами, с хохотом, свистом и богохульным пением окружа­ли его и не давали ему молиться. Смутился молодой сол­датик, не выдержал насмешек. «Бог, — думал он, — ви­дит ведь везде, буду молиться в постели, под одеялом». Так и стал делать. Прошло долгое время. Однажды на­конец сосед по койке, старый закаленный в бою солдат, заметил это и, улучив минуту, когда они были одни, стал его стыдить: «Я не молюсь, потому что огрубел, отвык от молитвы, а тебе стыдно прятаться с молитвой. Какой ты после этого солдат! Испугался насмешек, прячешься под одеяло. Что же, в битве, когда на тебя посыплются пули, ты тоже будешь прятаться под одеяло? Не хочешь молиться — не молись, а если дорожишь молитвой, не прячься с нею. Глупые люди смеются, а ты и уступил, нет, ты стой на своем и их заставь уступить тебе». Обо­дрился солдатик, снова стал открыто молиться. Насмеш­ки поднялись опять, но он не обращал на них больше внимания, и они постепенно смолкли; и как-то даже ува­жать стали больше.

Малая закваска, — говорит апостол, — заквашивает всё тесто (Гал. 5, 9), а соль и в большом количестве, если потеряет силу... уже ни к чему не годна, как разве выбро­сить ее вон на попрание людям (ср. Мф. 5, 13). Что же, друзья мои, чем мы с вами будем для окружающей нас жизни: доброю ли закваскою Христовой или солью, по­терявшей силу? Пойдем ли к людям вместе со Христом и вместе с Ним, если понадобится, будем терпеть и смех, и поругание, и скорби или заодно с неправдою людскою и человеческим невежеством сами посмеемся над еван­гельским словом, поставим крест на деле Спасителя?

Две разные дороги лежат перед нами, а какая лучше — пока не поздно, выбирайте сами, если кто еще не вы­брал твердого пути. Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф. 12, 30).

 

Красота жизни

 

У древних греков был знаменитый оратор Демосфен. Когда он говорил на площади перед народным собрани­ем, толпы народа с затаенным дыханием слушали его целыми часами. Его сильный ясный голос слышался в са­мых далеких рядах; речь лилась плавно, осанка, движения рук и головы — всё было изящно и прекрасно, дополняло впечатление от его слов.

Однако когда Демосфен в первый раз выступил перед толпой, он потерпел позорную неудачу: ему велели замол­чать, прогнали с возвышения, где он пытался говорить, и насмешками и свистом проводили с площади. Демосфен шел домой, от стыда закрыв голову плащом. По дороге его догнал какой-то незнакомец. «Милый юноша, — ска­зал он, — тебя сегодня жестоко осмеяли, и осмеяли по за­слугам. Ты говорил очень скверно, как нельзя хуже. У тебя слабый голос, тебя не слышно за десять-пятнадцать шагов, ты очень часто запинаешься, останавливаешься, чтобы на­брать воздух, ты картавишь, неправильно выговариваешь некоторые слова и, наконец, очень смешно подергиваешь плечом и некстати болтаешь руками. Между тем в тебе есть задатки оратора. Я много слышал всяких речей и вижу, что из тебя будет толк. Надо только работать над собою. Не учась, нельзя садиться на горячего коня: он сбросит тебя. Как же ты хотел вдруг оседлать тысячную толпу, за­ставить идти у тебя на поводу, действовать по твоей указке, если сам не подготовился, не научился, как лучше словом действовать на народ? Всякое искусство, кроме природной способности, требует еще упражнения, работы над собой. Будешь работать — выйдет из тебя большой оратор».

Послушался Демосфен доброго совета. Решил упор­ной работой над собой избавиться от недостатков. Что­бы ничто не развлекало его, не мешало делу, он удалился в пустынное место, на берег моря, в уединенную лачугу, а чтобы не соблазниться, не вернуться раньше времени в город, он начисто выбрил полголовы. В уединении он стал укреплять голос и развивать слабую грудь. Для это­го он старался взбегать на гору без передышки, не пере­ставая кричать. Вначале он мог пробежать только малую часть дороги, а затем останавливался отдохнуть. Но чем чаще он упражнялся, тем пробегал всё далее. Наконец он оказался способным с громким криком вбегать без пере­дышки на самую вершину.

Чтобы укрепить голос, Демосфен в часы бури, когда море ревело и с грозным воем билось о скалы, выходил на берег и старался перекричать бурю. Вой и рев волн за­глушали его, но с каждым разом голос крепчал и наконец смог меряться силою с ревом бурного моря. Против кар­тавости Демосфен придумал класть камешки под язык. Он ворочал язык на разные лады, пока слово не выходило правильно. Так он научился говорить совершенно ясно и отчетливо. Оставалось отучиться смешно подергивать плечом. Демосфен придумал простой способ. Он в своей низенькой лачужке прикрепил к потолку острием вниз кинжал и становился плечом прямо под ним. Затем, пред­ставив, что перед ним народ, громко держал речь. Пока помнил, что не следует дергать плечом, шло хорошо, а когда, увлекшись речью, забыл, дернул, то больно уко­лолся. Один, другой, и двадцать, и тридцать раз кольнул себя до крови — перестал дергать плечом.

За полгода обросла выбритая голова. Вернулся Демос­фен в город, пошел на собрание. Взошел на возвышение, начал речь. Народ вспомнил первую неудачу, стал сме­яться, но Демосфен громким, властным голосом остано­вил смех. Толпа затихла, и умная изящная речь полилась, как широкая полноводная река. В самых дальних уголках площади голос звучал ясно, движения юноши были плав­ны, красивы. Народ жалел, что кончилась речь... Так дол­го и много приходилось работать Демосфену над собой, чтобы научиться красиво говорить, сделаться великим оратором.

Чтобы научиться красиво жить, красиво поступать, сделаться хорошим человеком, надо работать над собою еще более. Я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя (Пс. 50, 7), — говорит псалмопевец Давид. Мы рождаемся уже со многими грубыми задатками. Как иные тяжелые болезни, так и многие дурные навыки мы по­лучаем по наследству. Родители передают детям не одно телесное, но и душевное сходство. Деды получили много злых навыков по наследству от прадедов; своей распу­щенностью, потворством всякой своей блажи развили, укрепили их и прибавили еще новых от себя. Всё это пе­редали нашим отцам. Отцы, в свою очередь, принятое еще более укрепили и кое-что вновь прибавили. Сколь­ко, стало быть, злых семян мы носим в себе? Душа наша, выходит, не чистая земля, а густо засоренная вредными зернами. В иную пору и западет в душу доброе семя: тро­нет евангельское чтение, умилит церковная песнь, пора­зит умная книга, пленит добрый пастырь, — но всё это глохнет среди густой поросли зла. Требуется много труда, особенно в юные годы, много усилий воли, большая борь­ба с дурными навыками и задатками, чтобы расположить душу к доброй жизни, к красивым делам.

Один древний мудрец говорил: «Человек, если он дей­ствительно хочет быть человеком, а не грубым животным в человеческом виде, должен работать над собою, как ко­жевник над кожею». Долгим трудом кожевник из толстой и грубой кожи выделывает мягкую замшу, нежную, тон­кую лайку. Так и человек, если он хочет стать красивым делателем добра, должен долго и много работать над со­бою. Как работать? Первое условие — быть вниматель­ным к своему внутреннему миру, храму внутреннему. Мы часто знаем улицы и площади самых отдаленных городов — и не знаем собственного сердца. Много лет подряд упорно изучаем Святое Евангелие и много дела­ем внешних дел, но иногда годами не подумаем: всё ли в порядке у нас внутри. Наш внутренний мир для многих из нас — полные потемки, и мы там, как в густом тумане, ничего не можем разобрать.

Нам мало помогает даже наша совесть. Совесть — это зеркало, в котором отражаются всякая кривизна души и каждое пятнышко сердца, но зеркало, как бы оно ве­лико и прекрасно ни было, в потемках служить не мо­жет. Необходимо в темную горницу нашей души внести свет — свет Слова Божия. Это второе условие. При свете правды Божией мы увидим, что наше сердце — не тот храм Божий, каким оно должно быть по слову апостола: Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас (1 Кор. 3, 16), а может быть, и вертеп разбойников, какой-то дремучий лес со всякими страстями и пороками. Чтоб укротить их, единственное средство — не распускать себя, не потакать своим дурным чувствам. Дурные чувства и наклонности, как и всё остальное, образуются не вдруг, а постепенно: большой пожар возгорается от ничтожной искры. И Мо­сква сгорела от двухкопеечной свечи, и громадное дерево вырастает из малого зерна. Надо тушить искру пожара, вырывать корень в зародыше.

На побережьях больших морей в известные часы дня бывают приливы и отливы. Во время прилива вода начи­нает подниматься и заливает берег на целые версты. Кому случится быть на берегу во время морского прилива, чуть только замечают подъем воды, убегают от волн. Когда же мы замечаем, что то или другое скверное чувство при данных условиях и обстановке может подняться, выра­сти и затопить нас, — мы должны избегать этого чувства и этой обстановки. Это третье условие.

Одному христианину представился удобный случай сделать очень неприятное дело своему обидчику. Даже, кажется, и голос справедливости говорил ему, что сле­дует вскрыть, обнажить, обнародовать скверный и даже злостный поступок обидчика. Однако он этого не сде­лал, не отомстил; он долго боролся с собой, но удержал­ся от мести. Он поступил очень красиво: наедине сказал приятелю, что, мол, не надо бы ему делать больше таких скверных дел (он воровал вещи у других), иначе будет очень плохо. Приятель сделал усилие над собой, испра­вился. Красивый подход, разумный.

Другой совершил более высокий подвиг, прямо-таки жертвенный, христианский, благородный. Его коллегу по курсу постановили отчислить за неблаговидный по­ступок. Однокурсник пошел к директору школы и сказал: «Я виноват во всем, в чем вы обвиняете того человека, гоните меня, я это заслужил». Представьте, остались оба в школе. Красиво поступил.

А вот один молодой батюшка шел на службу, спешил. Заплаканная женщина сунула ему бумажку: «Помолись! Горе у меня...» В бумажке десять рублей. Батюшка так не­брежно взял эту бумажку и так грубо ответил, что бедная женщина отскочила, как обваренная. И, стоя за литур­гией, напрасно напрягала слух, ожидая услышать родное имя болящей дочери, о которой просила батюшку помо­литься. Сунув записку в карман, он забыл эту слезную просьбу. Безобразный поступок.

Когда нам не нравится какой-нибудь запах, мы зажи­маем нос; неприятные звуки — затыкаем уши; страшит нас видение — мы закрываем глаза. Так следует посту­пать и против дурных чувств и наклонностей. Трудно это, конечно, но Спаситель и предупреждает, что Цар­ствие Божие силой берется и что только употребляю­щие усилие восхищают его (ср. Мф. 11, 12). Демосфен, язычник, чтобы научиться хорошо говорить, долгие месяцы работал над собой. Неужели мы, христиане, ис­пугаемся внутренней работы, чтобы учиться по-Божье- му, красиво жить? Пора приниматься за работу, пора взяться за себя. Много всяких травм душевных получе­но нами по наследству, много их нажили уже мы сами. Что же, и дальше пойдет всё так же, по-старому, всё глубже будем забираться в тину? Или когда-нибудь на­конец остановимся? Пора начинать жить красиво, жить так, как это прилично верным чадам Божиим. Вы храм Божий. А если так, то этот храм должен быть светел, чист и прекрасен.

 

Наука покаяния

 

Если вы решили говеть, немедленно явится множество препятствий и внутренних, и внешних. Но они исчезнут, если проявить решимость непременно покаяться. Нам, одержимым «дреманием лености», неискусным в пока­янии, необходимо вновь и вновь учиться каяться; это во-первых. А во-вторых, необходимо тянуть некую ни­точку от исповеди к исповеди, чтобы промежутки между говениями были наполнены духовной борьбой, усилиями воли к добру, возбуждаемы воодушевлением близкой но­вой исповеди.

Здесь же непременно возникает вопрос о духовнике: к кому идти? Держаться ли одного духовника? Можно ли менять духовников?..

Опытные в духовной жизни отцы утверждают, что менять не следует, даже если это только духовник твой, а не духовный отец, руководитель твоей совести.

Бывает, правда, особенно после первой хорошей ис­поведи у священника, последующие исповеди у него же проходят как-то вяло, холодно, неглубоко, без особых переживаний, и вот тогда является мысль о перемене ду­ховника. Но это недостаточное основание для такого важ­ного шага. Недостаточный духовный подъем во время ис­поведи часто бывает не по вине духовника, а по причине нашего духовного неблагополучия. Для человека, страда­ющего язвой греховной, безразлично, через кого он ис­поведует свой грех, лишь бы как можно скорей сбросить с себя это ярмо греховное и получить прощение. Другое дело, если человек оставил в стороне личное покаяние в своих грехах, занимается на исповеди духовной беседой или, еще хуже, житейскими вопросами. Ибо беседа, хотя и о духовных предметах, может только рассеять, расхо­лодить исповедующегося, коснуться осуждения других и ослабить покаянное чувство. Исповедь не есть беседа даже о своих недостатках и сомнениях, а есть горячее покаяние сердца, жажда очищения, идущая от острого ощущения близости святыни — невидимо стоящего Хри­ста, Евангелия и креста на аналое, — умирание для греха и оживание для святой новой жизни. Искренняя раскаянность уже есть начальная степень святости. Холодность — удаление от святости, умирание вне Бога.

Как же следует относиться к таинству Исповеди? Како­ва наука самого покаяния?

Первым действием на достойной исповеди должно быть испытание сердца. Обычно люди неопытные в ду­ховной жизни не видят ни множества грехов, ни их гну­сности. «Ничего особенного, как у всех, только мелкие грехи, не украл, не убил», — так говорят обычно многие. А самоуверенность, черствость, раздражение, человекоугодие, слабость веры, недостаток любви, малодушие, ро­пот, уныние — разве это мелкие грехи? Разве кто может сказать, что он достаточно верит в Бога, что любовь его совершенна? Что каждого человека он любит как брата во Христе? Что мы достигли кротости, безгневия, пол­ного смирения? Если же нет, то в чем же заключается наша христианская жизнь? Чем объяснить нашу само­уверенность на исповеди, как не окамененным нечувствием, как не холодной мертвенностью сердца, душевной смертью, которая приближает и телесную? Почему свя­тые отцы, оставившие нам покаянные молитвы, считали себя первыми из грешников, с искренней убежденностью взывали к Иисусу Сладчайшему: «Никтоже согреши на земли от века, якоже согреших аз, окаянный и блуд­ный»? А мы убеждены, что у нас всё благополучно!

Чем светлее луч солнца в подземелье, тем яснее вы­ступает беспорядок в разных предметах; чем ярче свет Христов озаряет сердце, тем яснее выступает беспорядок в душе, осознаются грехи, язвы и раны душевные. И на­оборот, люди, погруженные в мрак греховный, ничего не видят в своем сердце, а если и видят сколько-нибудь, не ужасаются, так как им не с чем сравнить себя. Поэтому прямой путь к покаянию — в испытании сердца, позна­нии своих грехов через приближение себя к свету Христо­ву. Готовясь к исповеди, следует проверять свою совесть по заповедям Божиим, по жизни наиболее близких нам святых, по некоторым молитвам (например, 3-я вечерняя, 4-я перед Причащением).

Разбираясь в своей душе, надо постараться различать основные грехи от производных. Например, рассеянность на молитве, дремота, невнимание в церкви, отсутствие интереса к чтению Священного Писания — не проис­ходят ли эти грехи от маловерия и слабой любви к Богу или от лености и беспечности? Нужно отметить в себе своеволие, непослушание, самооправдание, нетерпение упреков, упрямство, но еще важнее открыть их связь с са­молюбием, высокоумием и гордостью. Если мы замечаем в себе усиленную заботу о своей наружности, обстановке дома и прочее, не является ли это признаком скорого тще­славия? Если мы слишком близко принимаем к сердцу житейские неудачи, тяжело переносим разлуку, неутешно скорбим об усопших, то не свидетельствует ли это о неве­рии в Промысл Божий?

Есть еще одно средство, ведущее нас к познанию своих грехов, — вспомнить, в чем обычно обвиняют нас люди, особенно рядом с нами живущие, близкие. Почти всегда их обвинения, укоры, нападки имеют основания. Необхо­димо также взаимное прощение грехов друг другу, во ис­полнение заповеди о прощении (см. Мф. 6, 12).

При таком испытании сердца нужно следить, чтобы не впасть в чрезмерную мнительность и мелочную подо­зрительность ко всякому движению сердца; став на этот путь, можно потерять чувство важного и неважного, за­путаться в мелочах. В этих случаях святые отцы советуют

временно оставить испытание своей души и, посадив себя на простую духовную диету, молитвой и добрыми делами упростить и прояснить душу.

Приготовление к исповеди заключается не в том, чтобы только вспомнить или даже записать свои грехи, а в том, чтобы осознать свою вину, довести свое покаянное чув­ство до сердечного сокрушения и, если можно, пролить слезы покаяния. Отсюда возникает второе положение, нужное на исповеди, — сокрушение сердца.

Знать свои грехи — это еще не значит каяться в них. Скорбь о содеянном, плач о грехах важнее всего на ис­поведи.

Но что делать, если «иссохшее греховным зноем» сер­дце не орошается живительными водами слез? Всё равно надо каяться, каяться в самой холодности и бесчувствен­ности своей, в надежде единственно на милость Божию. Наше бесчувствие на исповеди большей частью имеет своим корнем отсутствие в нас страха Божия и скрытое маловерие или даже неверие. Сюда должны быть направ­лены все усилия. Вот почему так важны слезы на испове­ди. Они смягчают окаменение, устраняют главное пре­пятствие к покаянию — нашу самость (епископ Феофан Затворник). Гордые и самолюбивые не плачут. Не могут плакать и те, кто не прощают ближнего, кто таят в сер­дце зло и обиду, обвиняя других и оправдывая себя. Какое счастье — иметь слезы покаяния! И они даются смирен­ным грешникам.

Не нужно стыдиться слез на исповеди, если они ороша­ют наше лицо. Пусть очищается душа от скверны грехов­ной и облекается вновь в одежду невинности и чистоты. Испытание совести и сокрушение сердца неизменно ве­дут к чистосердечному словесному исповеданию грехов. Таким образом, возникает третий момент исповеди — словесное исповедание грехов.

Святые отцы учат, что на исповеди не следует ждать вопросов духовника, а самому нужно исповедовать свои грехи, не стыдясь, не скрывая и не умаляя их тяжести. Исповедь есть подвиг самопринуждения. Говорить надо точно, не затемняя неприглядности греха общими выра­жениями (например, «грешна против 7-й заповеди»).

Очень трудно, исповедуясь, избежать соблазна само­оправдания, попыток объяснить духовнику «смягчающие обстоятельства», ссылаясь на других людей, будто содей­ствующих греху. Всё это есть признак самолюбия, отсут­ствия личного, глубокого покаяния. Бывает, что, каясь в каком-либо грехе (например, гневе, ссоре), исповедники невольно входят в осуждение других, выгораживая себя и обвиняя ближнего. Это ложное покаяние, лукавое, ли­цемерное, противное Богу.

Иногда на исповеди ссылаются на слабую память, не дающую, будто, возможности вспомнить грехи. Дейст­вительно, часто бывает, что мы забываем грехи свои. Но от слабой ли это памяти? Совсем нет. Ведь, например, по­хвалы, льстящие нашему самолюбию, мы помним многие годы. А вот грехопадения свои не помним. Не значит ли это, что мы невнимательно и рассеянно живем и не при­даем нашим грехам серьезного значения?

Признак совершившегося искреннего покаяния — чувство легкости, чистоты, неизъяснимой радости, глубо­кого мира. И наоборот, недостойное покаяние характери­зуется душевным неудовлетворением, сугубой тяжестью на сердце, каким-то смутным, неясным чувством тревоги.

Нужно отметить, что раскаяние не будет полным и по­лезным, если кающийся не утвердится внутренне на кам­не решимости не возвращаться к исповеданному греху. Но, говорят, как это возможно? Не будет ли ближе к исти­не как раз обратное — уверенность, что грех снова повто­рится? Ведь опытом всякий знает, что через некоторое время опять возвращаешься к тем же грехам; наблюдая за собой из года в год, не замечаешь никакого улучшения: шагнешь вперед и опять стоишь или еще хуже — шаг вперед и два назад.

Было бы ужасно, если бы это было так. Но, к счастью, это не совсем так. Не бывает случая, чтобы при наличии доброго желания исправиться последующие исповеди и Святое Причащение не производили бы в душе добрых перемен. Но дело в том, что, прежде всего, мы не судьи себе. Правильно говорить о себе мы не можем: стали мы лучше или хуже. Может быть, возросшая строгость к себе, обостренный страх греха создали иллюзию, что грехи умножились и усилились и что душевное состоя­ние не улучшилось, а ухудшилось. Кроме того, Господь, по особому промышлению Своему, часто закрывает нам глаза на наши успехи, чтобы защитить нас от злейшего врага — тщеславия и гордости.

Часто бывает, что грех-то остался, но частые исповеди и Причащение Святых Таин расшатали его и значитель­но ослабили его корни. Да к тому же и сама борьба с гре­хом (может быть, с падениями), страдания о грехах — разве это не приобретение? «Не устрашайся, — говорит святой преподобный Иоанн Лествичник, — хотя бы ты и падал каждый день и не отходил бы от путей Божиих, стой мужественно, и Ангел, тебя охраняющий, почтит твое терпение».

Таким образом, наука истинного покаяния определяет­ся тремя вышеуказанными моментами:

а) испытанием сердца;

б) сокрушением души;

в) словесным исповеданием своих грехов.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: