Акафист Преподобному Сергию Радонежскому. Бывают на свете люди, которым можно особенно по­завидовать (хотя завидовать и грех)

 

Бывают на свете люди, которым можно особенно по­завидовать (хотя завидовать и грех). Но мы говорим так попросту, по-человечески. Очень уж эти люди счастливы, блаженны! Они так легки и свободны, точно небесные птицы. Легкая птица парит высоко-высоко в лазурном небе и, кажется, совсем не связана ни с чем земным. Так и эти люди. Они живут на земле, ходят по ней, делают свои дела, вращаются, как и все живые люди, среди дру­гих живущих, но у них есть одно прекрасное качество, которое поднимает их выше всего земного, тленного, ми­молетного.

Вот они идут, идут, идут — сонмы пророков, апостолов, мучеников, преподобных, праведных, девственных. Идут светлым строем по два, по два, по два... Идут, едва касаясь земли... Какие это дивные люди! Жили на земле, ходили по ней, но едва касались ее ногами, то есть жили, не при­стращаясь, не привязываясь к земным, тленным вещам, а были выше их. Смотрели выше всего тленного. Они идут, идут, едва касаясь земли, а мы ползем, ползем, на мгнове­ние еле оторвавшись от земли, взглянем на небо — и сно­ва ползем, ползем... Ох, как тяжело писать эти строки!.. Но что же делать-то, писать надо. Ведь это правда.

Рассказывают про одного бедного монаха, который был так беден, что ничего решительно не имел у себя. Ни­чего, кроме... одной златницы, только одной. И эту златницу он любил больше, чем Бога. Гораздо больше. О Боге он очень редко вспоминал. Ну, например, когда читал свое правило монашеское, тогда невольно вспоминал Бога и, хотя машинально, но всё же произносил Его имя. Но об одном ни на минуту не забывал: где бы он ни был, что бы он ни делал, даже во время молитвы, он думал об одной вещи — о златнице. Ужас какой! И вот рассказывают, что когда этот монах приходил в свою келию, то вместо мо­литвы скорее бросался к несчастной своей златнице и не­жно говорил: «Ну, а здесь ли находится мое сокровище? »

Какой несчастный, безумный, жалкий этот человек! Многие скажут так же. Назовут этого человека глупцом, безумцем и еще как-нибудь, если не хуже, потому что он Бога променял на металл, вечную жизнь — на преиспод­нюю. Осудить мы его, пожалуй, осудим, а сами-то поти­хонечку делаем то же. Сами-то не меньше этого монаха привязаны и к вещам земным, и к деньгам ничтожным.

Особенно это имеет место в жизни людей безродных, бес­семейных, одиноких девиц, вдов и даже монахов и мона­хинь! «А если я заболею, что тогда будет со мной?! Придет старость — кто меня накормит? Кто похоронит? » И кладут златницу к златнице, прибавляют одну к другой. Скажут: что здесь особенного? Это естественно, предусмотритель­но, даже разумно — смотреть вдаль, заботиться о буду­щем. Но как сухое полено, брошенное в огонь, усиливает пламя, так новая златница, приложенная к другой, уве­личивает пламень греховный... Ох, если бы сердце наше осталось беспристрастным к этому! Ведь Господь неда­ром сказал:...где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6, 21).

Недавно рассказывали страшный случай, как где-то в Летове (Рязанская область) неожиданно пропала одна молодая инокиня. Она обычно пела в храме. И вот нача­лась вечерняя служба — а ее нет и нет. На другой день — тоже нет. И на третий, и на четвертый... Милиция всех поставила на ноги. Ищут — нет ее. На пятый день бабы пошли по грибы и... увидели в лощине человеческую ногу в ботинке... Прибыли милиция, следователь. Разбросали ветки, землю: она! Пропавшая инокиня Мария, бедная, вся порезанная. Глаза выколоты. Сотни ножевых ран... Кто виноват? Златница. Только не эта бедная великому­ченица Мария виновна в златнице, нет: она пела в храме почти безвозмездно. Это злодей — лиходей, разбойник. Он узнал, что Мария пошла на почту получать перевод для старой монахини, и вот погубил невинную. Златни­ца... Как это ужасно! Страшно.

Надеющийся на Господа, яко гора Сион: не подвижится в векживый во Иерусалиме (Пс. 124, 1). Чтобы быть свобод­ным от привязанности к чему-либо, надо крепко уповать на Господа. Он кормит. Он хранит. Он утешит, защитит. Уж если о малых птичках, букашечках промышляет Он, то забудет ли Он о человеке? О наше маловерие, холодное безверие! Нищета духа!..

Батюшка, о котором пойдет речь, прибыл в Лавру поздним майским вечером 1948 года. Это был человек старше средних лет, одетый в подержанное осеннее паль­то, зимнюю шапку, большие, не по размеру, сапоги. Из ве­щей — маленькая дорожная сумка. Тогда трудно было определить его занятие. Священник ли он? Монах ли? Мирской ли человек?.. Но по всему его внешнему обли­ку можно было судить, что этот человек нелегко прожил годы прежней своей жизни.

Это был священник, проживший в миру много лет, служивший на многих приходах, отдавший Церкви Бо­жией большую часть своих сил. Как и другие служители престола Божия того времени, он пережил много разных потрясений, обид, огорчений, но за всё благодарил Бога и был бессребреник. Другой его замечательной чертой было то, что он любил всех людей. Хотя он и был в жиз­ни не раз оскорблен, обманут, унижен, однако не потерял веры в человека, в лучшее, святое в нем. Батюшка знал, что как ни глубоко пал человек в тех или иных грехах, преступлениях, однако в нём всегда живет образ и подо­бие Божие, и поэтому он всегда может быть возвращен на путь добра. В нём всегда живет семя доброе, которое может возрасти при благоприятной обстановке.

Словом, в сердце этого доброго батюшки жил голос евангельской любви. Да и в его ветхой котомочке храни­лось завернутое в чистую тряпицу Святое Евангелие — единственное сокровище его души. Он всегда питался словом Божиим, как младенец молоком своей матери. Читал его при всяком удобном случае. В минуты горьких переживаний и искушений он не раз обливал эти священ­ные страницы своими слезами. И особенно связала этого человека со Святым Евангелием трудная земная жизнь, постоянные тревоги и переживания. Не один раз он готов был низвергнуться в пропасть уныния и отчаяния, но ког­да брал в руки эту святую книгу, всегда приходили в душу отрада и успокоение. Какая-то новая благодатная сила, как свежая живительная струя, вливалась в измученное сердце и возрождала его к жизни. Да, любил старец Свя­тое Евангелие. Любил его всей душой, так как обязан был слову Божию своей жизнью.

Как часто мы слышим наставления, проповеди о том, что надо читать ежедневно слово Божие, надо непремен­но освежать свою душу чудесным источником этой жи­вой воды (ср. Откр. 21, 6). И сами-то мы прекрасно пони­маем, что слово Божие есть пища для души нашей, воздух для духовной жизни, что без него мы не сможем спастись и побороть все козни вражии. Но вот читать Святое Еван­гелие мы никак не научимся, никак мы не привяжемся к нему всей нашей душой. Отчего все это? Да, видимо, оттого, что беремся читать слово Божие с легким, холод­ным сердцем. Оттого, что мало переживаем душой. Мало или совсем не хотим заниматься крестоношением. А мо­жет быть, еще и оттого, что мало несем скорбей, мало страдаем. Живем обычной, мелкой, суетной жизнью.

Одна молодая женщина, когда жила преспокойно со своим мужем, никак не могла приучиться читать ежед­невно Святое Евангелие. Но вот угодно было Богу послать ей тяжелое несчастье. Однажды муж ее, возвращавшийся домой глубокой ночью, был зверски убит и обезображен так, что его едва распознали. Несчастная женщина, убитая горем, не находила себе покоя больше ни в чем, как в чте­нии Святого Евангелия. Она поняла, что всякое земное счастье мимолетно, изменчиво, непостоянно. И до самой своей смерти она читала Евангелие ежедневно. А если по­зволяло время, то несколько раз в день.

Да, скорби очень роднят нас с Богом и со словом Бо­жиим. А как святые отцы наши — преподобные Серафим Саровский, Тихон Задонский, Дмитрий Ростовский — лю­били читать Евангелие! Как дорожили им! Несли в душе свои страдания и главное — страдания всего народа сво­его. Страдали. Из сокровища слова Божия они получали себе утешение и силу в этих страданиях души. Как счаст­ливы люди, горячо любящие Евангелие, читающие его ежедневно и ревностно исполняющие написанное в нем.

По прибытии в Лавру наш батюшка был принят в число лаврской братии и вскоре пострижен в мантию с именем Антиоха. Иеромонах Антиох нес послушание в Духовской церкви. Там раньше, до 1950 года, ежедневно совершались заупокойные требы: отпевания, панихиды, записывались имена усопших на поминовение. Старец должен был всегда там находиться.

Поскольку Духовская церковь — здание каменное, причем с почти глухими, без больших окон, стенами, и не имеет отопления, то батюшка Антиох всегда там мерз. Потому, чтобы сохранить способность к службе, он имел привычку всегда одеваться так, как будто на дворе вечный январь и сорок градусов мороза или несносная февральская буря. Словом, зимняя засаленная теплая ряса, довольно ветхая скуфья, натянутая до отказа, под­шитые валенки и даже варежки на руках были постоян­ным его «обмундированием».

В Духовской храм мало кто заходил, особенно в зим­нюю пору, потому что там была нестерпимая стужа, и старцу совершенно нечего было делать. Он обычно уса­живался на поломанный стул, закутывался потеплее и си­дел до тех пор, пока не чувствовал, что замерзает. А если заходила какая старушка и во весь голос (так как батюш­ка был совершенно глухой) заказывала старцу панихиду, то он медленно вставал, зажигал пару маленьких свечек, ставил их к Голгофе и... затягивал таким голосом, что под него никто никогда не мог бы подстроиться. Отец Антиох был совершенно без слуха, пел сразу на все тона и гласы. Голос у него был такой грубый-прегрубый. Пел он без вся­ких мелодий и ритма, а просто так, как ему вздумается, поэтому старец и служил, как правило, один. Петь с ним вместе было совершенно немыслимо и невозможно.

В летний период Духовская церковь оживала, вместе с ней оживал и цвел отец Антиох. Как он любил летнюю и особен­но весеннюю пору! Жизнь начинала бить ключом у отца Ан­тиоха обычно после Святой Троицы и Духова дня. В Духов день — престольный праздник этого храма — совершалась там по лаврской традиции праздничная Божественная ли­тургия. Отец Антиох обычно вместе с другими священнослу­жителями служил и причащался Святых Христовых Таин. В этот день его можно было видеть особенно просветленным, одухотворенным, благодатно-радостным. «У вас, старец, се­годня вторая Пасха», — бывало, скажет ему кто из братии. Он приветливо улыбнется, покивает своей седой головой, будто слышит, потом что-то грубым голосом добродушно пробормочет и тихо-тихо пойдет в свою келейку.

Душой своей человек этот был ангел. Никого он никог­да не обидит, никого не обманет. Даже всякому послуш­нику поклонится, по-своему улыбнется. Чувствовалось, что в этом простом, мужиковатом старце живет крепкий, сильный дух, благодать Божия, большой духовный и жиз­ненный опыт.

Если говорить об особых добродетелях отца Анти­оха, то мы уже ранее упомянули, что душа этого старца украшалась бескорыстием. Совершая отпевания и пани­хиды в Духовской церкви, старец постоянно был вынуж­ден обращаться с деньгами. Этот «мусор», как называл он деньги, всегда был пред его глазами. Но сердце его было свободно от какого-либо пристрастия к ним. Старец жил высокой духовной жизнью, и потому земные вещи для него были совершенно ничтожными, бесценными. Он знал другие ценности; другое, духовное сокровище влекло его сердце — добродетельная жизнь, жемчужины смирения, чистоты, кротости, воздержания, бескорыстия. Эти ценности всегда высоки, вечны, и только они являют­ся истинным украшением человека. И только они вводят душу в вечную жизнь, в жизнь с Богом, святыми ангела­ми и святыми угодниками Божиими.

Как корабль, наполненный всякими сокровищами, тихо подходит к заветной пристани, так и душа праведника, укра­шенная добродетелями и исполненная духовным богатст­вом, тихо приближается к концу своего земного странство­вания. Иеромонах Антиох с каждым днем заметно физиче­ски увядал, как цветок на заходе солнца. Он уже меньше стал появляться среди братии Лавры. Иногда казалось, что его уже совсем и нет в живых. Но он жил духовно-благодатно и сокровенно, мало показывался людям, физически делался всё слабее и слабее. В любимую им Духовскую церковь он теперь приходил изредка, только помолиться. Там отправ­лял требы уже другой иеромонах, помоложе. А отца Анти­оха, как слабенького старца, освободили на покой. Придет, помолится, посмотрит, утрет незваную слезу стареньким платочком — и снова в свою тихую келию.

Он очень привык к своей старенькой зимней рясе. Хотя теперь было лето и он не должен был, как раньше, сидеть в Духовской церкви, но у него и надеть-то больше было нечего. Одним словом, отец Антиох по одежде оставался тот же, что и раньше; физически, телом, увядал, а душой обновлялся.

...Если внешний наш человек тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16), — говорит святой апостол. Кто может в полноте понять эту нашу христиан­скую радость? Радость нового рождения для жизни в ином мире! Радость духовного обновления при бесповоротном ветшании тела! Какое огромное утешение дает нам наша вера в будущую жизнь! Земная жизнь заканчивается, при­ходит к неизбежному своему концу. Но жизни еще не ко­нец. Она, по существу, только начинается. Настоящая, полная, живая жизнь, жизнь — только в другом, лучшем мире, мире горнем, небесном. Отсюда вполне понятно становится то благодушное настроение старца, когда он доживает уже считанные дни на земле и не теряет душев­ной радости, великодушия, а напротив, по мере прибли­жения к смерти всё более и более радуется и веселится.

«Батюшка, отец Антиох, — скажет ему с удивлением брат, пришедший посетить его в болезни, — да ты ведь вот скоро-скоро умрешь, а всё шутишь да улыбаешь­ся». — «О дитятко мое, — ответит грубоватым голосом старец, — я только еще начинаю жизнь, только-только!..» А сам тихонечко задумается, затихнет после этих слов. Еще более как-то просветлеет, озарится. Вот она, духовная жизнь-то, как богата и радостна! Чем же, спрашивается, будет утешать себя на склоне лет своих человек, не знаю­щий Господа? Если впереди только одна холодная мрач­ная могила, сырая земля, черви, тление, небытие?!

Вот и сейчас есть такие ветхие старцы, которые одной ногой, как говорится, стоят уже в сырой могиле. Но сколь­ко света, ясности, воодушевления, надежды в их старче­ских очах!

Кончился очередной учебный день. Ученые монахи шли из Академии. По дороге встречается отец благочин­ный: «Только вот сейчас скончался отец Антиох». Входим в открытую келию. Старец лежит недвижим на своем бед­ном монашеском одре. Лицо его покрыто белым полотном. Тайна, непостижимая тайна смерти ощутимо витает во­круг. «Только сейчас испустил дух свой», — говорит тихо стоящий около почившего брат. Так и кажется, что старец стоит душой здесь, среди нас, и смотрит на нас своими глу­бокими очами. При этой мысли трепет охватывает все чле­ны и рука невольно творит победное крестное знамение.

Старец умирал очень спокойно и благодатно. Накануне он причастился Святых Христовых Таин и потому душой был спокоен и светел. Часа за два до исхода он даже встал со своей постельки и попил горячего чайку, чтобы немно­го согреться. Что-то тихонечко говорил, будто с кем бесе­довал. Потом успокоился, вдруг тихонечко запел, тише, тише... и замолк. Глубоко вздохнул, потянулся и — скон­чался. По келии прошел тихий ветерок, и... всё затихло.

Отпевали отца Антиоха в любимой им Духовской цер­кви. Народу, кроме братии, было довольно много. Похоро­нили его на общем городском кладбище в тихой могилке, где он почивает и теперь вечным сном до гласа архангела.

Когда после всего пришли в его келию, то в ней ни­чего не нашли. Стол, стул, койка да теплая зимняя ряса. Бессребреник. Трудился целый век в поте лица. И что приобрел, и что оставил? Приобрел сокровище бесстра­стия и с ним воспарил к небу. А оставил по себе добрую и светлую память истинного труженика на ниве Препо­добного Сергия.

 

ПО ЗОВУ СЕРДЦА

Послушник Александр (Александр Сергеевич Мелихов) (1931-1955)

 

Возлюбил еси смирение; и зельным

бдением и молитвами

душегуб­ные страсти умертвив...

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: