Канон Преподобному Сергию Радонежскому. Молодость Какая прекрасная пора

 

Молодость... Какая прекрасная пора! Сколько радуж­ных надежд, мечтаний, планов рождается в душе моло­дого человека! Молодость — весна человеческой жизни, самое цветущее время человеческого бытия. Свежесть, красота, грация, сила — отличительные свойства юности.

Но есть не просто обыкновенная юность, но юность святая. Это нечто гораздо больше, выше, ценнее. Обык­новенная юность предполагает внешнюю красоту, фи­зическую бодрость, смелость фантазии, жажду мирских наслаждений и прочее. Святая же юность выше этого. Она безмерно ценна внутренней красотой, благоуханием нежности, девственной кристальной чистотой и высоким благодатным настроением. Есть такая прекрасная книга, которая носит название «Святая юность». В ней описана жизнь святых людей, отражено дивное обаяние их детст­ва, показаны прекрасные черты их благодатной юности. Это не книга, а нежный райский цветник, букет дивной красоты, принесенный из небесных селений. Как счаст­ливы люди, у которых юность была святой! Счастливы, кто не падал в эти ранние годы своей жизни грехами пло­ти, кто не омрачил своей совести тяжким падением духа.

Вспоминаются здесь слова одного святого отца, кото­рый сказал: «Кто прошел безопасно юношеские лета, тот как будто проплыл бурную реку и, оглянувшись назад, благодарит Бога. А иной со слезами на глазах обращает­ся назад и горько ругает себя... Того никогда не воротишь, что потерял в юности. Кто падал, тот достигнет ли того, чем обладает не падавший?..»

Мы живем в такие времена, когда юность окружена многими тревогами, переживаниями, смутами. Минув­шая мировая война — сколько она погубила юных душ! Истерзала, изуродовала, искалечила. А теперь разве не гу­дит грозный набат военной истерии в разных местах земного шара? Но юность хочет жить. Она хочет мира — мира в душе, мира с Богом.

Особое счастье находит юная душа, когда она приле­пляется всем сердцем к Господу. Невозможно выразить никакими словами тех блаженных переживаний, какие испытывает юное сердце от любви к своему Создателю. Ведь юной душе, особенно чистой, неоскверненной, сми­ренно-кроткой и послушной, доступны самые высокие ангельские чувства. А как любит Господь чистое юное сердце! Какой обильной росой нисходит в эту душу бла­годать Божия! О святая юность! Великий Иоанн Златоуст не находит слов, чтобы достойно воспеть тебя. Да и свя­тые ангелы Божии удивляются твоей красоте и непороч­ности. И как златокрылые пчелки спешат охранять свой улей, так святые ангелы слетаются светлой толпой, чтобы охранить юную девственную душу.

Александр был еще совсем юн, когда в первый раз тре­петно переступил порог Сергиевой обители. Пришел он вместе со своей родной мамой, которая привела его сюда как единственное свое сокровище. Может быть, она ис­полнила свой материнский обет, данный Богу в ранние годы ее замужней жизни? Или он сам, этот тихий, крот­кий юноша, воспалился горячим желанием служить Го­споду и, умолив свою милую маму, понудил ее проводить его сюда? Или еще какие благодатные мотивы, ведомые только одному Богу, привели их в обитель Сергия Препо­добного?

Когда у ворот святой обители их встретил игумен, они оба упали пред ним ниц и не вставали с земли до тех пор, пока он не пообещал взять юношу в свой монастырь. Надо было видеть ту трогательную картину расставания, какая произошла на этот раз у ворот святой обители. Мать-вдо­вушка разлучалась навсегда со своим единственным лю­бимым сыном. Сын-малолетка, никого не знавший в сво­ей жизни, кроме своей родной мамы, разлучался с ней. Она, обнявши свое любимое дитя, не могла оторваться от него. Оба плакали слезами разлуки и слезами радости. Наплакавшись, мать отпустила сына. Но, отойдя на не­сколько шагов от него, она оглянулась и... дальше идти не могла. Подбежав к сыну, она снова его обнимала, снова плакала, а затем, отпустив, пыталась уйти.

Но материнское сердце не выдерживало, чтобы не огля­нуться последний раз на милого малютку. Оглянувшись, увидев его печальным, она снова бежала к нему, снова обнимала и плакала — и так несколько раз. Собравши­еся у Святых ворот братия с болью в сердце наблюдали трогательную картину разлуки матери с сыном. Сам пре­старелый игумен утирал платком слезы. Кроткий юноша стоял, как ангел Божий, и ничего не говорил. Замечатель­но, что и мать не кричала, не голосила, а только нежно­ нежно смотрела на сына. Наконец юноша поклонился ма­тери до земли и вместе с настоятелем скрылся за Святыми воротами.

Так молодой послушник Александр оказался в Лавре Сергия Преподобного. Тогда ему было не более шестнадцати-семнадцати лет. Так как он хорошо знал грамоту и имел прекрасную память, игумен дал ему послушание продавать свечи.

Надо сказать, что первые дни молодой послушник очень скучал по своей маме. Он часто задумывался о ней, представлял ее дорогое лицо. А когда вечером, помолив­шись, он ложился спать, то долго не мог заснуть. Всё ду­мал и думал о своей маме. Плакал о ней, а во сне звал ее к себе нежными словами.

Но так было недолго. Постепенно брат Саша стал при­выкать к инокам, которые к нему относились с отеческой любовью. Стал дружить с ними. Особенно он привязался сердцем к одному старенькому архимандриту, с которым стоял за ящиком и продавал свечи. Это был старый монах, много-много лет потрудившийся в монастырях и на при­ходах. Приветливый, подвижный, внимательный, он оте­чески жалел брата Сашу и развлекал его ласковыми сло­вами в минуты уныния. Особенно Саша повеселел, когда его одели в длинный подрясник. Этот день был для него второй Пасхой. Он, как малое дитя, смеялся, прыгал, бе­гал в этом длинном одеянии по двору монастырскому, пу­тался, падал, вставал, снова бегал, пока не умаялся. Маму свою, с тех пор как простился с ней у Святых ворот, он больше не видел, но молился о ней горячо, со слезами.

Свое послушание за ящиком брат Александр полюбил, хотя оно и было очень и очень беспокойным и суетным. Особенно сильно доставалось в большие праздники, воскресные дни, поминальные, заупокойные субботы — словом, когда было много народа, и он до изнеможения уставал. В такие дни старушки плотной толпой обступали Сашу, и каждая требовала, чтобы он быстро отпустил ее.

Им хотелось скорее купить свечки, послушать службу, хо­рошенько помолиться, помянуть своих родных о здравии или за упокой.

Труднее всего было Саше в это время разговаривать и отвечать на вопросы, так как он вообще не любил мно­гословие, всегда молчал и молчал. А здесь вынуждали его к ответам. Свечи были разной цены, до десяти разных со­ртов. Богомолки всё требовали: той надо за такую-то цену, подороже, а другой подешевле, а третьей самую дорогую и самую дешевую — сразу две, а четвертой несколько де­шевых и одну средней цены, не совсем дорогую и не сов­сем дешевую, а пятой надо разъяснить, почем венчальные свечи, а шестой, а седьмой... О Боже мой, да что это за по­слушание такое! Но за ящиком, кроме свечей, и просфоры были. И их надо продавать Саше. Да просфоры тоже раз­ные: то самые большие (с явлением Божией Матери Пре­подобному Сергию), то самые маленькие (с крестиком или с образом одного Преподобного Сергия), то празд­ничные просфоры, то девятичинные, то заказные, то про­стые, то с записочкой, то без записочки, то за упокой, то за здравие, то с талончиком, то без талончика, то такие, то другие. Вот тут Саша и разберись. А некоторые обяза­тельно берут и свечечку, и просфорочку, да еще не одну свечечку и не одну просфорочку, а две-три свечечки раз­ного сорта и две-три просфорочки разного сорта. А иные ждать-то не могут — уезжают раньше окончания служ­бы; они заказывают на следующий день или даже на сле­дующую заупокойную субботу. Иным надо записать сорокоуст или выяснить, когда день Ангела, или когда «Госпожинка», иным — когда и сколько продолжается мясоед, а иным — в каких числах будет Пасха.

Кроме того, Саше трудно было объясняться с глухими старушками. Дает он ей свечечку, а она говорит (да так медленно: куда ей спешить-то! ), что ей совсем свечки-то не надо, а дай ей просфору. Саша дает ей просфору, а она говорит: «Нет, касатик, мне вовсе не простую надо прос­фору, а заказную». — «За сколько вы заказываете? » — спросит Саша старушку. А она руку прикладывает к уху: ей еще раз повтори, она не расслышала. Но если Саше удается всё разъяснить, то здесь возникает новое замеша­тельство. Надо подождать, пока бабушка достанет свои деньги: они у нее за восемью узлами. А народ шумит, гу­дит. Надо скорее. Вот Саша и нервничает. В таких случаях он совсем уходил в себя. Углублялся в свою душу и, чтобы не потерять самообладания, читал Иисусову молитву.

Тяжелое у Саши было послушание. Очень и очень тя­желое. Но он не горевал. Он знал, что его на это дело по­ставил сам Преподобный Сергий. Поэтому он и не роптал и тем более не отчаивался. Награды себе он здесь, на зем­ле, не ожидал. Да ему ничего и не надо было. Радость его была вся в Боге, в молитве, в послушании. Если у него вы­падала свободная минутка, он читал духовные книги. Чи­тал жития святых — это было его самое любимое чтение. Бывало, сидит на скамеечке, сожмется весь в комочек, ни­чего и никого не видит и читает, читает...

Роста он был невысокого, даже ниже среднего. Сложе­ния плотного. Крепкий он был телом. Иначе, с плохим здоровьем, такое послушание не вынести. Одежда у него всегда была ветхая, плохонькая. Сапоги слишком боль­шие. Ходил он как-то по-особому, совсем не как другие. Шмыгал сапогами, задевал за углы, камни. Вот от этого обувь у него всегда была рваная. «Саша, да у тебя сапог-то каши просит», — скажет, улыбаясь, встречный брат. Саша и виду не подает. Тихонечко поклонится — и пошел дальше.

Года через два по приходе Саши в монастырь ему дали рясофор. Сильно радовался он этому. Старец его, которого Саша особенно любил, благословил ему эту новую одежду, окропил святою водичкой, прочитал особую молитву и обрядил его в рясофор. Чудно и не­ ловко ему было вначале ходить в рясофоре. Особенно клобук налезал ему на глаза, и он не мог видеть, что творится вокруг. А ряска сильно мешала широкими своими рукавами. Когда он продавал свечи или прос­форы, то длинные и широкие рукава так мешали Саше, что он прямо не знал, что с ними сделать. А мешали они вот как. Достанет, например, Саша просфорочку, положит ее на ящик, а сам потянется за свечкой, вот тут рукав и заденет за просфорочку, и она полетит вниз. Надо искать. А там, внизу, темно, надо свечку зажигать. Но потом Саша привык и к широким рукавам, и к кло­буку. Он просто делал. Когда, например, видел, что на­род, как волны, прибывает, прибывает, он снимал свою рясу с длинными и широкими рукавами, снимал кло­бук и в одном подрясничке работал.

Но бывало и так, что в храме совсем нет народа. Сов­сем не берут ни свеч, ни просфор. Тогда Саша успокаи­вался и внимательно-внимательно слушал службу. Он от­дыхал и душой, и телом. Но так бывало редко, вечерами в будние дни.

Однажды случилось совсем неожиданное, страшное. Шла торжественная всенощная. Народу был полон собор. Стояло жаркое лето, и хотя собор был каменный и боль­шой, но все же духота была необыкновенная. Вдруг сзади раздался сильный крик — и замолк. На мгновение многие оглянулись. Но всё было спокойно. Только стоявшие око­ло ящика увидели, как Саша взмахнул руками и... рухнул на пол. Он был... нет, не мертв, но в глубоком обмороке. Будто мертв. Совсем недвижим. Его укрыли. Он полежал около получаса и встал как ни в чем не бывало. Только яркая бледность оставалась на его юном лице.

Это происшествие вызвало беспокойство у настоятеля монастыря, и он, разузнав адрес матери, описал ей проис­шествие с Сашей. К великому огорчению всех, оказалось, что Саша — припадочный с младенческих лет, что с ним это бывало и раньше. Мать пыталась лечить Сашу, но вра­чи отказались, потому что болезнь была непонятной и ду­шевной. Настоятель предлагал маме взять Сашу домой, но она сказала, что сын дома месяца не проживет, умрет от скуки и болезни. Тогда оставалось разгрузить Сашу от трудной работы за ящиком, что настоятель и сделал.

Однако Саша так привык к своему послушанию, что не переставал приходить по-прежнему за ящик, и когда его силой выводили оттуда, он горько плакал. И плакал так сильно, что настоятель стал опасаться за благопо­лучный исход. Припадки участились. Саша стал падать и во дворе, и в трапезе, и везде. Обращались к врачам не один раз. Возили Сашу в больницу. Вызывали врача на дом. Врачи не смогли помочь. Улучшения не было.

Наступил Великий пост 1955 года. На улице заметно потеплело. Природа пробуждалась к жизни. Солныш­ко стало ласковее смотреть на землю. Саша повеселел. Болезни как не бывало. Туча задумчивости, хмурости сошла с лица Саши. Он стал разговорчив, общителен, даже ласков с братией монастыря и с народом, когда продавал просфорочки и свечи за ящиком. Но что-то новое появилось в его лице. Все стали это замечать. Не то грусть какая, не то робость, не то луч радости ка­кой-то. Словом, новые, никому не ведомые чувства ста­ли охватывать его душу. Он заметно возмужал, стал се­рьезным, торжественно-задумчивым. И как-то по-особому стал здороваться с братией. Раньше, бывало, встретится с кем, поклонится молча. Ни слова. И даже в лице не изменится. А теперь при встрече как-то мягко улыбнется — и вдруг, будто тучка темная найдет на его лицо, остепенится и чуть не заплачет... Заметили, что он чаще, чем раньше, стал плакать. То за ящиком при­задумается, склонит головку и... заплачет; то на клиро­се (где он бывал весьма редко) прослезится, но быстро оправится; а более всего — в своей келии. Брат, с кото­рым он жил, стал часто видеть его плачущим. Особен­но когда они вместе читали правило и вечерние молит­ вы. Как-то Саша даже проговорился своему собрату: «Что же мне, брат, оставить тебе на память?..» — и сра­зу замял свой разговор, перевел на другое. Да, заметно было, что Саша готовился к чему-то важному, серьез­ному, решающему...

Святой Великий пост, как тихая полноводная река, шел к концу. Святая обитель Сергиева готовилась к встрече великой Светлой Пасхи. Заметно было везде оживление. В храмах чистили подсвечники, мыли полы и натирали их опилками. В алтаре тоже приводили в должный иде­альный порядок священные предметы, утварь. На дворе послушники в длинных и рваных подрясниках красили зеленой краской железные ограды. И Саша кое-что при­брал за своим ящиком. Ну, например, заточил красиво карандаши, которыми старушки пишут свои записочки о здравии или за упокой. Еще он привел в порядок свечи, поправил их по-праздничному. Они теперь ровно и кра­сиво лежали на своих местах. Собрал в углу бумажки, ко­торых была всегда куча, и вынес их из храма. Да и у себя в одежде он кое-что исправил. Например, зашил дырочки на ряске, сапоги подбил гвоздями, так что большой дыры не стало. Ну и еще кое-что уладил.

Канун праздника Благовещения. Это зарница Святой Пасхи, первые тихие лучи пасхального настроения. Бла­говещение. Архангел Гавриил с неба принес благую весть Деве Марии о рождении от Нее Спасителя, Сына Божия. Мы не знаем тайн Божиих... Сколько их, нераскрытых, ве­домых одному Богу! Сколько их, этих тайн, совершается и теперь в нашей жизни, в судьбе каждого из нас! Сколько этих тайн! Мы не знаем: может быть, в канун Благовеще­ния и к Саше прилетал ангел с неба, чтобы возвестить ему радость... Он об этом никому не говорил, ни с кем не де­лился. Да и разве о таких вещах говорят? Ведь это тайна Божия...

В канун Благовещения, утром, часов в восемь, Сашу нашли мертвым... Его ждали в храм на послушание — нет. Искали в храме, во дворе — нет. Пошли в его келию. Постучались, сотворили молитву — ответа не было. Дверь была не заперта. Открыли... Он лежит бочком на койке. «Саша, вставай! Скорее, Саша! » От­вета не было. Один из двух пришедших братьев по­дошел ближе к койке. Какой-то страх охватил всё его существо. «Саша! » Саша лежал недвижим. Подошел другой. Посмотрел в лицо — спокойное, тихое, как буд­то он заснул. «Ну, Сашка, вставай же, ждут тебя в хра­ме». Один, что посмелее, взял его за голову, стал тре­пать потихоньку. Саша не просыпался. Вдруг страш­ная мысль осенила их обоих. Умер? Боже мой, неужели умер Саша? Да, послушник Александр, по прозвищу Свечник, был мертв... Смерть неожиданно постигла его в канун праздника Благовещения. Ангел смерти незри­мо взял его святую душу и восхитил в небеса. Взмыл, как молния, к Престолу Божию, туда, где вечно горят свечи сиянием неизреченным, где поют ангельские див­ные голоса, где радость веселит сердце блаженством неизглаголанным...

Тихо мерцает лампадочка, освещая кроткий образ Богоматери... Тот образ, который так любил при своей краткой земной жизни Саша. Тихо горит свеча в руке брата, который читает Псалтирь по усопшему. Мерно и трогательно звучит в убогой монашеской келии голос: Блажени непорочнии в путь, ходящий в законе Господни. Блажени испытающии свидения Его, всем сердцем взы­щут Его (Пс.118, 1-2). «Боже Ты мой! — молнией вры­вается мысль. — Какая же краткая жизнь человеческая; человек, как трава... Только вчера Саша ходил, трудился, молился, переживал, а вот теперь... Ничего ему не надо. Всё осталось здесь. Как он любил вот эти иконки, что украшают его келию! И они остались. Собирал, устра­ивал, хлопотал... А сейчас тихо-тихо лежит, успокоился навеки. Что наша жизнь? Господи, Господи, упокой душу его в месте светле, в месте злачне... а здесь он мучился, страдал, болел — неужели и там?! Нет, Господи, не надо, упокой его. Он так мало жил, больше переживал, молил­ся Тебе, и Ты, Господи, его утешал... Он по зову сердца пришел в эту святую обитель, чтобы Тебе послужить, Господи...»

Тихо догорает свеча, капли воска падают на пол. Пла­чет она, эта свечечка, роняет свои горячие слезы... Так он любил трудиться с этими свечечками! Всю свою молодую жизнь отдал им. И сколько теперь зажжется их за упокой послушника Александра, и все они будут плакать, ронять свои слезы... «Господи, упокой душу его...»

Брат взял другую свечу, зажег и продолжал читать. Длинные тени ложились по стенам, полу, потолку. Пламечко свечи колебалось. Тени чудовищно изгибались, ходили, как живые, причудливые, темные, как призраки, как могильные ночные тени духов на кладбищах в темную осеннюю ночь... Духи... призраки... страшные призраки... В эту минуту на колокольне часы ударили двенадцать ночи. В открытую форточку окна волной пахнул ветерок. Лампадочка у иконы потухла... Дрожь пробежала по все­му телу брата. Страх и трепет охватили его душу. Рука дрогнула и выронила горящую свечу... Непроницаемый могильный мрак воцарился в келии... «Вам, бам, бам», — протяжно неслось с колокольни. Двенадцать ночи... один на один с мертвецом... Будто шорох послышался сзади от гроба... Скрип пола, шаги... «Духи, призраки», — про­неслось в голове...

В дверь раздался стук. Тихий голос читал: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». — «Слава Богу», — глубоко вздохнул брат всей грудью и перекрестился. Пришла смена.

Когда Сашу хоронили, народу было совсем мало. А родных — одна мать. Но, как бы в награду Саше, на подсвечниках, которые стояли по углам его гроба, горело много-много свечей. Они горели ярко, весело, без всякого дыма и треска. Тихо было на душе у всей братии. И тихим был день похорон. Второй день Бла­говещения.

Когда братия вернулись с кладбища домой, одно­го среди них не хватало: Саша-свечник остался там... Почти самый юный и самый счастливый. Он остался в сырой и темной могилке... И теперь, когда иеромо­нах в Радоницу или какой другой день поминовения с кадилом и фимиамом придет на кладбище навестить своих усопших братий, то обязательно остановит­ся около одинокой могилки с небольшим крестиком. Пропоет панихиду о свечнике Саше. Соберутся около него богомольные старушки и наставят прямо на мо­гилку много-много свечей... И они горят, горят. Пламечко ветром колеблется, фимиам кадильный по ве­тру несется...

Мало пожил послушник Александр у Преподобного Сергия, мало пожил он на свете, но душой окрылился. Троица Святая, в доме Которой он так любовно трудился, возлюбила его. Очищенная душа его, окрыленная бла­годатию и молитвами Сергия Преподобного, воспарила в светлый день Благовещения в синюю лазурь неба. Там сияет теперь новая маленькая звездочка в дивном хоре не­бесных светил. Сияет вечно.

Дорогой брат наш Александр, по зову сердца ты пришел во святую обитель Преподобного Сергия. Юность свою святую употребил на послушание. Оно тебя и возвысило, и вознесло к горним райским селе­ниям, к сияющему, как молния, Престолу Святой Тро­ицы. Поминай нас, не забывай, поставь за нас пред вечно живым Богом горящую свечку... Ты был свеч­ник здесь, в земном доме Троицы, значит, и там, в Ее небесном доме, пребывать тебе в вечном благодатном свете... Аминь.

 

ЕЩЕ ОДНА ЗВЕЗДОЧКА

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: