Акафист Преподобному Сергию Радонежскому. В один поздний вечер в дверь моей келий раздался стук

 

В один поздний вечер в дверь моей келий раздался стук. «Кто бы это мог быть? — подумал я, вставая со стула. — Ведь и час-то поздний. Полночь скоро». Стук повторился. За дверью послышались слова молитвы. «Аминь», — ответил я и открыл дверь келии. Предо мною стоял старец с худым и бледным лицом и белыми волосами. Он был одет по-келейному просто, как будто у себя дома. Глубокие выразительные глаза смотрели прямо мне в сердце.

«А, это батюшка пожаловал в такой поздний час», — проговорил я, впуская отца Иоасафа в свою келию. Не слыша моих слов (отец Иоасаф был почти глухим), гость заговорил тихим голосом: «Простите, я пришел к вам по очень важному и большому делу. Уж не откажи­те мне в моей просьбе». Я обещал всё исполнить. «Вот, — начал снова отец Иоасаф, — ведь задыхаюсь, совсем за­дыхаюсь. Нет, не от недостатка воздуха, совсем нет, а вот душой задыхаюсь. Всё в келии своей сижу да с бумагами своими вожусь...»

Немножко поясним читателю, что батюшка отец Иоасаф нес в Лавре послушание очень скучное и сильно беспокойное да склочное. Он был казначеем Лавры, то есть заведовал братской казной. Ну, если по-мирскому это разбирать, то был как бы такой хозяйственник, что ли. У него хранились деньги монастырские. В келии стоял же­лезный шкаф-сейф, куда он складывал всё это братское достояние. Все монастырские покупки: продукты, всякие вещи, материалы для ремонта одежды, обуви, помещений и прочее (у нас называется это «шурум-бурум») — всё шло через отца Иоасафа. Расходом ведал только он. Сло­вом, послушание у старца было нелегкое, тем более что он уже был в преклонных летах (за восемьдесят). Но со всеми своими делами он справлялся аккуратно и смотрел на свое послушание как на порученное ему самим Препо­добным Сергием, небесным игуменом Лавры. Вот краткое пояснение об этом старце, архимандрите Иоасафе, казна­чее Лавры — святой обители Преподобного Сергия.

Теперь, в довольно поздний час ночи, он сидел в моей келии и выражал свое душевное состояние. «Нет ли у тебя такой книжечки, — говорил он, обращаясь ко мне, — ко­торая бы сразу хватала за сердце? Ведь мне некогда чи­тать большие книги. Некогда, да и стар, зрение слабое. А вот чтобы она сразу, с первых слов хватала за сердце, трогала душу. Ведь задыхаюсь со своими бумагами, за­дыхаюсь, совсем задыхаюсь», — твердил одно и то же старец. Не помню сейчас, дал ли я что тогда батюшке та­кое, «хватающее сразу за живое». Не помню. Да, по прав­де, и сам-то я был в затруднении: не знал толком, что бы предложить ему на его просьбу. Посоветовал читать сло­во Божие, молитву краткую Иисусову. Старец смиренно соглашался. Но всё-таки хотел иметь какое-то особое, «сильнодействующее» средство. Признаться, мне тогда стыдно было (да и теперь тоже, когда пишу эти строки). Меня самого-то надо было будить да раскачивать как сле­дует. Я и сам-то духовно дремал и был в крайнем охлажде­нии, а тут надо старцу что-то посоветовать.

Проводив тогда отца Иоасафа, я подумал: «А ведь батюшка-то приходил неспроста. Он явился напомнить мне о моем состоянии. Указать мое нерадение. Побудить меня — искать средство, сильно действующее на душу мою, грешную и ленивую...»

Вот так они, эти Божии старцы, вразумляют нас, грешных, своими мудрыми словами да простыми дела­ми. А неопытный ум подумает: «О, какой я уже знатный да духовный сделался, что ко мне обращаются большие люди за советом...»

Бывает у нас и такое, и часто бывает: чуть только на­чнет человек касаться духовной жизни — ну, думает, я уже и святой, и прозорливый, и знатный... и не знаю уж, какая птица, высоко летающая. О бедные мои люди, мла­денцы духовные, школьники, начинающие только что учиться, а уж готовые других поназидать да понаставить!

Душа отца Иоасафа рвалась к свету, он, конечно, силь­но уставал от постоянной канцелярской работы. Уста­вал. Седая его голова изнемогала в этих сухих бумажных и счетных трудах, а душа хотела дышать свежим благо­датным воздухом, хотела соприкоснуться с родным ду­ховным миром, с живым Богом. Освежиться, очнуться, освободиться от знойной склоки жизни. О, как и мы все страдаем этой «одышкой» духовной! Как закручивает нас мирская суета жизни! Задыхается душа от обыденных су­етных земных забот и дел!

К горним вершинам! Ввысь, к Богу! «Горе' имеем сер­дца»... Рваться душой туда, где вечная свежесть и чистый воздух для бессмертного духа нашего, где вечное обновле­ние и легкость благодатной жизни и счастья! Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя (Пс. 120, 1).

Рассказывают, что в Швейцарии есть высокие горы, где воздух так чист, что сразу очищает больные легкие и восстанавливает весь организм человека. Воздух там возрождает человека к жизни, обновляет его силы и дела­ет как бы снова юным и прекрасным.

Горние вершины... Вот к этим вершинам и стремилась богомудрая душа старца Иоасафа. Вдохнуть чистый бла­годатный воздух рвалась его святая душа. Какой дивный порыв! Какое благородное стремление!.. Как оно поучи­тельно для всех нас, как назидательно! Ведь долу мы по­никли, живем и питаемся подножным кормом, как овеч­ки, как скотинушка бессловесная. Она только и смотрит себе под ноги, только и ищет корму, чтобы утолить свой животный голод.

К горним вершинам! К высоте, к свету немерцающему ты должен стремиться постоянно, человек. Ведь ты — че­ловек, твое и построение прямое, с лицом, обращенным к небу. Ты и создан таким, чтобы больше взирал на высо­ту и на красоту горнего неба. А ты всё под ноги смотришь, питаешься подножным кормом и думаешь, что в этом всё твое счастье и вся жизнь...

А вот еще один назидательный пример из природы. Где-то далеко в Тихом океане есть такой остров — чуде­сный остров, совсем необитаемый. На этом острове воздух настолько чист, что там не могут находиться никакие нечи­стые животные: нет никаких пресмыкающихся, не живут никакие гады. Чистый остров, святой воздух. Это уголок небесного рая, в котором также не живет ничто нечистое, скверное, грешное. Какое же дивное место! Какое благодат­ное! И как рвется душа к такому прекрасному месту, как хо­чет она туда, где всё чисто, всё свято, где нет мерзости гре­ховной, где одна правда и святая простота!

О мой милый читатель! Чувствуешь ли ты, как бла­женны эти места, как они неописуемы и прекрасны? Но есть несравненно более прекрасные святые места, и они не в высоких горах Швейцарии, не в далеком Тихом океа­не и не в другом каком-либо месте земли, а там — в свет­лых небесных далях, в горнем Божием мире. Там, где Сам Господь обитает, где Его Пречистая Матерь, святые архангелы и ангелы, святые Божии люди, угодившие Богу. Бот туда стремись, моя милая душа, туда подни­май свой заплаканный взор. Туда рвись своим сердцем непрестанно. Ты устала от суеты и забот этой жизни. Ты измучилась от греха и страстей. Ты истомилась от кле­веты и холода людских отношений. Не горюй, тем более не отчаивайся. Есть для тебя такое высокое место, где вечный чистый воздух, где вздохнет свободно измучен­ная твоя грудь. Есть для тебя такое место, где нет ничего нечистого и скверного, где насладится твое очищенное сердце правдой Божией, нежной любовью и девственной красотой...

Ты плачешь... Слезы текут по твоим ланитам. Гово­ришь, грехи, страсти не пустят туда. Их много у тебя. Милая детка, родная душа Божия, успокойся, не плачь. Силен Бог. Силен, чтобы очистить тебя, убелить. Много у Него Любви, и горяча эта Божия Любовь, она пожжет все твои тернии, она возведет тебя к горним вершинам. Не плачь, милая душа, утешься. Ведь ты создана для гор­него блаженства, хотя и загрязнилась в этом болоте зем­ной жизни. Сам Господь Спаситель, приходивший за то­бой на землю, зовет тебя туда. Туда, ввысь, за горные снежные вершины, где чистые души, святые ангелы, Бо­жии люди, где вечный любимый наш Господь...

Ах, как жаль людей, которые не ведают горнего сча­стья, которые так бедны и печальны, что, отказавшись от вечного рая с Богом, мечтают устроить сами, без Бога, рай на земле. Возможно ли это? Не насмешка ли это диавола над бедным и недалеким человеческим разумом? Ведь этот лукавый обманщик уже не один раз жесто­ко предавал человека. Тогда еще, в раю, обманул Адама и Еву, обещая им, что станут счастливыми без Бога. Ка­кой горький опыт получили первые люди, послушавшие губителя, изгнанные из рая сладости на тяжелый труд, болезни и смерть! Диавол обманул и вавилонских строи­телей, научив их построить Великую башню до неба, что­бы поравняться с Богом. Результат — смешение языков, рассеяние всех народов. И теперь он, лжец, обманывает нас, завлекая земным счастьем, будто в нем смысл и цель человеческой жизни.

А как он, гордый и ничтожный дух, обманывает чело­века, внушая ему, будто человек всё-всё может, будто всё ему доступно?

Вот капризный ребенок! Он всё время кричит на своих родителей. Он требует, чтобы всё и все ему служили. Он ведь вполне серьезно думает, что он — самый большой человек в семье, самый что ни на есть главный. Вот он капризничает и требует, а не знает, не помыслит, что он самый слабый, самый немощный, и живет-то он только нежной заботой о нем родителей. И если они оставят его хоть на одну минуту, то, гляди, он сейчас упадет в яму, или порежет себя ножом, или сожжет спичками. Да чего он только ни наделает — взрослый и не придумает. И всё себе во вред...

Такие вот и мы, современные люди. Забываем, что мы очень и очень слабые, малые младенцы. Да еще каприз­ные такие! Говорим: о, да мы всё-всё можем. И зачем нам нужен Бог? Да Его и вовсе нет. Его просто выдумали люди, чтобы Богом припугивать слабых рабов, дабы легче было над ними властвовать. Мы сами сильные: на небо забе­ремся, на звезды, на солнце, на другие планеты!..

А Вечный Глагол твердит свое громовое: «Человек, не гордись! Ты ведь как трава, как цвет травы... Опомнись, не думай о себе так много! Это для тебя гибель! Оглянись на историю, поучись из Слова Божия...» Твердит, твердит. Вначале тихо, потом громче, громче, громче... «Трах-та- рарах!..» Боже Ты мой, да что это такое случилось? В эту самую минуту, когда я пишу эти вот строки, на Сходне ударил ужасной силы гром! Я в своей жизни не слыхал подобного удара. Будто само небо раскололось. Будто тон­ны железа, разрываясь и скрежеща, стремительно летят на землю... Крики страха раздались вокруг. Боже Ты мой, вот как бывает! И главное — как раз в те минуты, как я пишу об этом!

«Наверное, треснуло кого-нибудь», — слышу тревож­ный женский голос за забором. «Это не просто так, это не случайно», — так мы говорим всегда, когда гремит гром, ревет буря, мечет огнем молния. А как только всё стихнет, говорим другое: «О, да это же так, случайность.

Туча нашла, разряды электричества; вот, видите, опять всё по-прежнему, всё спокойно...»

Капризный ребенок — вот кто ты, современный человек!

Нам совершенно неизвестно, как жил, как прово­дил прежние годы своей жизни архимандрит Иоасаф. Знаем только то, что видели своими глазами. Он стал подвизаться в Лавре Преподобного Сергия примерно с 1946-1947 года. Говорят, да и он сам говорил о себе, что он был офицером польской армии. И фамилия его — Альбовский — свидетельствует, что он был польского происхождения. За то, что он относился братски к солда­там, начальство его не любило. Так и совсем прогнали его из армии. Военная выправка во всем была видна у отца Иоасафа и теперь, когда он уже давно был монахом, ду­ховным человеком.

Я уже немного пытался описать отца Иоасафа, как он выглядел внешне. Добавлю только, что он был чрезвы­чайно худ. Сухой был до удивления. Одежда на нем ви­села, как на колу. А когда облачался и надевал митру, то митра совсем закрывала его худое лицо, так что видны были только нос и маленькая беленькая бородка. (Митра эта и теперь жива, надеваю я ее иногда.) Голосок у него был, наверное, второй тенор, и настолько слаб, что его не слышно было рядом. И так как батюшка отец Иоасаф был довольно глух, то разговаривал с людьми глазами, намеками, догадками. Он вечно спешил куда-нибудь, бе­жал с бумагами, что-то кому-то шептал на ухо. Постоянно серьезный, сосредоточенный, по-солдатски подтянутый был батюшка Иоасаф. Глубокий, кажется, недоступный. Но что это была за душа! Что за жемчуг бесценный хра­нился внутри ее! Какая богатая духовная жизнь таилась под бедной и слабой внешностью! Это был гигант духа. Бесстрашный воин Царя Небесного.

Когда братия заходили по каким-либо делам в келию, где он жил и работал, то видели везде и всюду образцо­вый порядок. Он будто всегда кого-то встречал: гостей высоких, что ли, начальство или ангелов? На письменном столе, на самом видном месте, стоял (не лежал, а стоял) большой конверт — завещание... Так вот оно что! Отец Иоасаф каждую минуту ждал к себе страшную гостью — смерть. И ждал бестрепетно, безбоязненно. Всё прибрал, приладил, подчистил в своей келии.

А ведь это очень поучительно, мой дорогой и милый человек, очень замечательная черта в жизни нашего стар­ца отца Иоасафа. Знать, он очень хорошо усвоил настав­ления святых отцов: «Помни последняя своя, смерть, Страшный Суд и вечные муки...» Помнил и готов был в любую минуту перейти от здешнего земного мрака к горнему невечернему свету.

Мы с тобой, мой дорогой читатель, ни о чем, кажется, так не забываем, как о своей смерти, как о Страшном Суде, о вечном наказании. О, если бы мы постоянно помнили об этих важных вещах! Об этих неотвратимых, неизбеж­ных моментах... Тогда меньше бы грешили, боялись бы ответа, наказания, боялись бы оскорбить любимого нами Господа, Который так любит нас с тобой...

 

***

 

Один батюшка служил молебен. Он совершенно не ду­мал о смерти: уж очень много треб было у него на каж­дый час. Ему, бедному, и подумать некогда было ни о чем: ни о смерти, ни о себе, ни о родных. Требы, требы, требы, как заведенный механизм.

Служит — вдруг запнулся, будто чего-то испугался. В упор уставился перед собой. Побледнел. Покраснел, сно­ва побледнел. «Что с ним? — всполошились старушки. — Что это такое делается с батюшкой? » Не могут понять...

А батюшка сразу всё понял, мигом догадался. Пред ним неожиданно предстала смерть... Как будто какое-то привидение, явилась она, вся в белом, встала пред ним и не то печально, не то грозно в упор взглянула ему прямо в глаза... Старушки ее не видели, а вот батюшка увидел и растерялся. Когда после его спросили о причине заме­шательства, он тихо, но решительно сказал: «За мной приходила смерть. Я с вами последние дни, а может быть, и минуты».

О мой дорогой и милый читатель! Умоляю тебя: будем помнить о смерти! Помнить, чтобы бестрепетно ее встре­тить. А если забудем ее, она сама напомнит о себе. И как му­чительна и страшна будет эта решающая встреча!..

У отца Иоасафа были и еще добрые качества, которым нам следовало бы подражать. Его святая душа вообще бо­гата была добродетелями. Даже очень богата.

Он добросовестно и правдиво относился к своему слу­жебному долгу. Прямо готов был всю душу отдать, все свои силы, всё-всё. Каждую бумажку, каждую копеечку, каждую кнопочку он хранил и берег как Божие и народ­ное добро. Бывало, сидит целыми ночами, составляя ка­кой-нибудь отчет, или расписание, или рапорт начальст­ву. Сам худенький, бледненький, слабенький, он показы­вал удивительную силу духа во всех делах, касающихся его послушания.

Вспоминаю, как отец Иоасаф ходил к отцу наместни­ку, жившему в верхних этажах, с недельными отчетами. Вот он, собранный, аккуратный, сосредоточенный, с кре­стом на груди и в камилавке, с папкой под мышкой, сидит на диване около закрытой двери келии наместника. Жал­ко смотреть на отца Иоасафа. Дело в том, что наместник как начальник всегда на него почему-то кричал, и кричал сильно. Подчас просто обижал старца резкими словами, нелестными выражениями, всякими придирками, часто ненужными и бестолковыми. Старец на этих приемах

с отчетом терялся, пытался что-то возразить или оправ­даться, видя, что совсем не за дело его обвиняют и оскор­бляют. Но это плохо у него получалось. Защитить себя он никак не умел. Ну просто не мастер был заниматься са­мозащитой. Да и, правду сказать, он предпочитал вообще не оправдываться, по примеру Самого Господа: когда Его били, мучили, издевались над Ним, Он молчал.

И вот старец снова сидел у закрытых дверей своего на­чальника. Прекрасно знал, что его снова ожидает «баня». Поэтому он сидел, как мученик, приговоренный к истяза­нию, да притом незаслуженному истязанию, а ведь он был архимандрит. После унижений он никогда не расстраивал­ся, тем более не оставлял своего дела. Не терял работоспо­собности. Возвращаясь снова в свою келию, он как ни в чем не бывало снова в простоте сердца брался за свое послуша­ние, даже с большим усердием, как будто он получил по­ощрение или награду, а не оскорбление и унижение.

Какой дивный пример для нас с тобой, мой дорогой брат или сестра! Как часто мы небрежно, неаккуратно, без любви относимся к своим обязанностям! Тяготим­ся ими, ленимся. Опаздываем на службу. А уж если нас обидят — не только начальник, а просто рядовой наш со­брат — мы теряем всякое настроение, энергию, усердие к своему делу. Отец архимандрит Иоасаф хорошо знал, что незлобие, безгневие есть великая добродетель пред Господом. Она искупает множество грехов. Как учат свя­тые отцы, незлобие — брат смирения. И наоборот, памя- тозлобие стоит рядом с гордостью. А гордым, как мы все знаем, противится Бог. Тем более в монастыре с гордым сердцем и делать нечего. Да и спастись с гордостью сов­сем невозможно.

Мой любезный читатель, сделай для себя вывод из все­го сказанного. Загляни поглубже в свое сердце, посмотри, не свил ли там себе гнездо «ядовитый змий» — гордость? И встань рядом с нашим дивным и милым старцем отцом Иоасафом и научись его незлобию.

Хочу я поделиться с вами и рассказать еще об одной святой добродетели старца Иоасафа — о его братолюбии. Как он любил братию! Как он старался каждому сделать что-нибудь приятное, полезное, нужное! Вот он бежит, бежит по двору монастырскому, ссутулившись, с папкой под мышкой. Особенно это можно было наблюдать пред каким-нибудь праздником. В это время он как казначей об­ыкновенно раздавал братии так называемые «кормовые» (это небольшая сумма денег к празднику на всякие мел­кие принадлежности: мыло, зубной порошок и прочее). Как-то особенно таинственно, с большим секретом старец подойдет к брату и шепнет ему на ухо, а потом и выдаст ему положенное. Всегда чувствовалась его особая любовь к братии Лавры, да и ко всем людям. Любил он и нищих. Когда ему случалось подать какому-нибудь несчастному или больному копеечку, он, как дитя, радовался. При этом делал такой суровый вид, так страшно хмурился, тем са­мым показывая, чтоб проситель молчал, никому об этом деле не разбалтывал. Любил старец Иоасаф подавать мило­стыню. И очень, даже очень не любил славы человеческой.

Ждал старец свою гостью — смерть и дождался. Отец Иоасаф был сердечник, и притом в преклонных летах. Когда он стал особенно глух и болезнен, когда рука его не могла написать даже одного слова не иначе как толь­ко каракулями и дрожащими линиями, тогда его отстра­нили от послушания. На его место был поставлен другой иеромонах, а старец перешел жить из канцелярии в свою келию, во второй корпус. С той поры он стал еще худее, еще бледнее и был как дитя. Бывало, встретишь его, си­дящего на лавочке, и спросишь как можно громче: «Ну как ты, батюшка, поживаешь, как твое здоровье? » Улыб­нется, покивает своей седой головой и ничего не скажет. Не слышит. А сам бледненький, худенький, как былин­ка, — одни косточки. И белый-белый как лунь.

Убился он. Жил один в келии. Берегли его, смотре­ли за ним — знали, что остались за ним считаные дни.

А всё-таки не уберегли. Знать, такова воля Божия над стар­цем. Видно, Господь восхотел увенчать его дивную жизнь еще и мученическим венцом...

Когда его хоронили, он лежал, как ангел Божий, белень­кий, худенький. Даже казалось, что во гробе и нет ничего, что он пустой, будто одна темная одежда в новом гробике. А вот если бы открыть наличник (плат, который полагают на лицо умершего монаха или священнослужителя), то вы увидели бы на бледном лице покойника глубокий шрам. Хотел что-то достать для себя, приподнялся с койки, встал, шагнул два, три раза и... потеряв сознание, ударился голо­вой о стул. И больше не встал. Когда вошли в его келию, он лежал на полу. Выражение лица было тихое, спокойное, с легкой улыбкой. Лампада у его святых икон продолжала гореть, бросая тихий луч на почившего старца. А он угас. Худенькое тело старца лежало здесь, а его святая душа, окрыленная и очищенная, воспарила ввысь, к Вечному Свету, куда при жизни он всегда стремился и рвался ду­шой, где и царствует Вечный Свет негасимо.

Отпевали его торжественно, а главное — со слезами. Любил отец Иоасаф братию, любила его и братия.

А гробик-то несли только двое — один у головы, вто­рой у ног. Да и монахи несли самые слабенькие: нести-то нечего было. Худеньким был, сухоньким, как былиночка.

После похорон вошли в его келию. Нашли несколько мелких монет и завещание. А в завещании-то что было написано! «Рясу — одному брату, подрясник — другому брату, камилавку — третьему». Да всё такое старенькое да худенькое. Казначей был, казной заведовал, и вот — всё его «богатство». К свету стремился, да к свету-то гор­нему — небесному, земное всё было ни к чему.

Когда вам придется быть на кладбище в селе Деулино, то у церкви вы найдите самую маленькую могилку, где и холмик-то сравнялся с землей. А крест стоит нерушимо. По надписи вы узнаете, что здесь покоится прах архиман­дрита Иоасафа. Помяните его имя пред Господом. А если

вы будете очень добры, то запишите даже его имя в свое поминание, чтобы помнить о нем всегда, во всю вашу краткую земную жизнь. Худенький он был, слабенький телом, но душой — гигант. И когда вам судит Бог пере­шагнуть пропасть смерти и оказаться в ином мире, он там встретит вас как архимандрит, как служитель Престола Божия. И вам тогда будет не страшно.

Вспоминайте. Молитесь. Если можете, посещайте его одинокую могилку. Постойте около нее. Подумайте. Вздохните душой о упокоении раба Божиего архиман­дрита Иоасафа. И вы выполните свой христианский долг. Он был монахом святой обители Преподобного Сергия. Худенький был, слабенький. Но молитва его пламенеет у Престола Вечного Света...

Вечная тебе память, милый мой старец отец Иоасаф! Ты жил рядом с моей келией — умоли Господа, чтобы мне быть там рядом с тобой, в твоем вечном покое под одним Вечным Светом. Аминь.

 

ХРИСТОВ ТРУЖЕНИК

 

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: