Канон Преподобному Сергию Радонежскому. Иеромонаху Питириму было восемьдесят девять лет, когда он закрыл свои очи на этот

 

Иеромонаху Питириму было восемьдесят девять лет, когда он закрыл свои очи на этот грешный мир. Целых восемьдесят девять лет он шел по земному пути через трудности, превратности и скорби. Он, как путник, пу­стился в дальнюю дорогу, как мореплаватель — в боль­шое морское плавание. Восемьдесят девять долгих лет он учился одной науке, такой болыной-болыной науке...

Иные мудрые люди учатся земным наукам. Ну что же, тоже ведь дело, бывает, и большое дело. Но есть мудрецы, что всю свою земную жизнь учатся бессмертным наукам: как лучше любить (конечно, любить только достойное), как лучше благотворить, как лучше терпеть, как лучше умереть и прочее. А вот отец Питирим все восемьдесят девять лет учился, как лучше смиряться. О, какая это свет­лая наука, какая благородная, какая возвышенная!

А ты, мой милый друг, дорогое мое дитя, подсчитай-ка, сколько лет ты прожила на свете и сколько уделила вре­мени, чтобы научиться смирению? Может быть, очень мало, может быть, только на словах ты смиряешься, мо­жет быть, только еще собираешься учиться этой святой добродетели. А время идет. Время, как быстрая река, уно­сит тебя всё дальше и дальше.

Он всю свою жизнь, целых восемьдесят девять лет, брал уроки смирения, а мы с тобой сколько?..

Есть сокровища, доставая которые люди рискуют жизнью. Они бросаются в глубину моря, чтобы на дне его найти драгоценный жемчуг. Лазают по горам и верши­нам, пропастям и стремнинам, чтобы там найти редкий драгоценный цветок; уходят в непроходимые пустыни, дабы там отыскать редкие металлы. Словом, люди идут на всё, рискуя здоровьем, покоем и самой жизнью, чтоб только обладать теми или иными сокровищами, той или иной драгоценностью.

А мы с тобой какой приняли на себя труд, чтобы нау­читься смирению? Чтобы приобрести эту редкую драго­ценность, которая ведет не к славе, не к богатству, не к ве­личию, а к вечной, нетленной, бесконечной жизни?

Когда мы стоим с тобою в Троицком соборе Сергие­вой Лавры, стоим у мощей великого отца и молитвен­ника земли Русской Преподобного Сергия, то здесь мы получаем самый лучший урок смирения. Нам не надо с тобою, мой милый друг, опускаться в глубину моря, повисать над пропастью или уходить в жаркую пусты­ню, а надо приблизиться в благоговейном трепете к раке святых мощей Сергия Преподобного и, стоя так, муже­ственно опускаться в глубину своего грешного сердца и смотреть, что там...

Да, великое счастье имеют люди, которые часто быва­ют во святой обители Радонежского чудотворца. Но ве­ликое несчастье для них, если там они не приобретают для себя смирения.

Смирение — это неземное сокровище, оно принесено с неба Господом. Противоположный ему порок — гор­дость — тоже принесен оттуда, но диаволом. Гордость с неба низвержена, а смирение утвердилось там навсег­да! Поэтому смирение — это высокая добродетель, вы­сокое качество. Оно свойственно и высоким благород­ным душам.

О Преподобном Сергии сказано, что он «смирением возвышаемый, в вечные кровы возлетевый». Таким обра­зом, смирение возносит, воскрыляет, несет на крыльях веры в безбрежную высь голубых небес, и там смиренный блаженствует.

Как-то даже странно и таинственно получается: чем ниже ставит себя человек в смирении, тем выше он воз­носится. И, наоборот, чем выше человек себя мнит, тем глубже он низвергается. Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет (Лк. 14, 11; 18, 14). Смиритесь пред Госпо­дом, и вознесет вас (Иак. 4, 10).

Если ты, мой друг, хочешь стяжать красоту смирения, то окинь своим взором окружающий нас мир. Ведь когда ищут сокровище, то изучают окружающие условия, чтобы легче было найти искомое. А вот мы с тобой решили искать смирения. Что же мы видим везде и всюду, что находим?

Прежде всего, мы видим, что в нашем грешном мире становится всё меньше и меньше смирения, мир беднеет смирением. А раз он беднеет этим сокровищем, то, сле­довательно, наш мир не возвышается, а принижается, то есть своими идеалами и делами падает всё ниже и ниже.

Как это может быть, спросишь ты, ведь всюду прогресс, всюду движение вперед, всюду жизнь принимает всё бо­лее и более совершенные формы? Да, это верно. Внешние условия жизни улучшаются, совершенствуются, а вот сам человек с каждым днем, годом, десятилетием все больше беднеет внутренне, духовно падает или, правильнее ска­зать, ниспадает, и идеалы его принижаются. Он в мораль­ном отношении делается всё хуже и грубее.

Чтобы было тебе яснее, покажу на примере.

Раньше, ну, например, в первые времена христианст­ва, к чему христианин стремился, что он ценил больше всего в жизни?

Он стремился к вечности, стремился к более совершен­ной жизни. А временное всё, преходящее и гниющее, он считал за мусор. И даже малые дети тогда понимали это правильно.

 

***

 

Вот ребенок стоит пред игемоном (правителем). Мать его горит на костре. Они христиане. «Дитя мое, — при­творно ласково говорит мучитель, — я тебе всё дам — и гостинцев, и игрушек, а большой будешь — и славу, и богатство, только оставь свою мать, забудь Христа, сни­ми свой крест и брось на землю». Но ребенок вместо от­вета рвется к своей матери, чтобы с ней вместе умереть за Господа. «Нет, — говорит он, — Христос выше, лучше. Он дороже мне всяких твоих земных сокровищ». Мальчи­ка удерживают, уговаривают, а он рвется в пламя к своей матери, кусает руки игемону, вырывается, бежит к ней — и они вместе сгорают за Господа...

 

***

 

«Всё это прах и пепел, всё это сгниет и превратится в вонь», — говорит красивый юноша-христианин царю, который, указывая ему на красоту и молодость тела, при­зывает пощадить себя и поглумиться над Христом. И этот красивый цветущий мальчик, имея в душе лучшие идеа­лы, умирает за них, презирая низшее и худое.

Вот как поступали люди в те золотые времена, когда идеалы человека были безгранично высоки и прекрасны. А мы теперь ценим совсем другое. Мы ценим то, что они почитали за грязь и мусор. Мы живем, страдаем, трудим­ся, переживаем ради того, что для них было пустой суетой. Мы предельно высоко оценили то, что святые мученики, преподобные, праведные считали за бесценок. Мы теперь питаемся тем, что они и за пищу не считали. То есть вы­ходит, что мы теперь живем ради праха, питаемся прахом и идеалы-то наши стали такие же низкие, обесценились.

Вот пред нами святая девица — великомученица Варва­ра. Она облачена в драгоценные одежды, на ее груди и ру­ках золотые ожерелья, славно и знатно имя ее. «Нет, — говорит она, — всё это пустое, ничтожное, совершенно бесценное». Она снимает с себя украшения и бросает их на землю. «Христос мой, — говорит она, — дороже, безмерно ценнее, лучше. А всё это — прах». И она умира­ет за Христа Спасителя. Какая правильная оценка жизни! Какая сила духа, какое благородное и разумное суждение!

А сегодня что делает наша девица? Она говорит: «Нет, то, что Варвара бросила, это действительно ценность. Это действительно богатство и сокровище. Ради этого всего я и живу. Вот дура, — говорит она о святой девице, — зачем она променяла драгоценности на Христа? » И бросается, несчастная, и жадно хватает брошенное Варварой. Наде­вает всё это на себя и считает себя истинно счастливой...

Может быть, и ты, моя любезная читательница, это­го же, последнего, мнения? И ты хлам земли считаешь цен­нее нетленного Господа Христа с Его вечной жизнью? Ты скажешь: о нет, что я, такая неразумная, что ли? Только ска­жешь, а сама-то незаметно для себя хочешь одеться получ­ше да покрасивее, хочешь, чтобы о тебе подумали не как об отсталой, невежественной, некультурной девушке, а наобо­рот. Вот-де она какая, как и все другие, идет в ногу со всеми и со временем. А Христос остается тобой осмеянным...

Словом, теперь мы снова встаем на прежнюю грубую языческую основу жизни. Тогда, до христианства еще, язычники говорили: «Нам ничего не надо духовного. Дайте нам хлеба и зрелищ! » И мы теперь возвратились

к этому старому языческому времени и говорим, что всё ценное, красивое, достойное находится только на земле, а на небе нет ничего.

Да что это я так расфилософствовался, ведь сам-то пол­заю, как муравей, по земле, и духовного-то во мне с огнем не отыщешь... Грешен, грешен, это всё так. По тебе, мой милый друг и дитя, желаю лучшего, чтобы ты ценила то, что действительно достойно цены, чтобы ты любила то, что действительно прекрасно, что действительно высоко и благородно, чтобы ты любила Христа и жила для Хри­ста. И тогда вместе с великомученицей Варварой и многими-многими другими святыми девами получишь нетлен­ный венец славы и блаженства на небесах.

Итак, мы определили, что на нашей грешной земле те­перь очень мало смирения и мы бедны высокими идеала­ми жизни.

А что еще мы видим с тобой на земле, мой милый друг? Мы еще видим, что земля наша полна гордости. Как по удалении света на его месте водворяется тьма, так по уменьшении на земле смирения растет, увеличивается змий гордости.

О Боже мой, какое это несчастие, какое бедствие — гор­дость! Словно огромный лютый дракон своим отвратитель­ным, гнусным телом, как железным кольцом, охватил всю землю. Как будто какая зараза, гордость наполнила все обла­сти земной жизни, все отрасли человеческой деятельности.

Смотрите: в деловой жизни — гордость; в ученом мире — гордость; в спортивном — гордость; даже в цер­ковном мире, где должно быть сплошное смирение, и там — гордость; и в твоем сердце, мой милый друг, да и в моем — тоже гордость. Везде эта опасная «злокаче­ственная опухоль» внедрилась теперь в нашу жизнь.

Посмотрите на этого молодого ученого. Он так пы­жится, так уверенно говорит: «Я всё знаю, я всё изведаю, я во все тайны проникну, я человек, я бог». Говорит, думает и крепко уверен, что это так. Ну где же здесь смирение?..

Он всё знает, всё-всё. А вот совсем не знает о том, когда он заболеет или когда он умрет, и этого ему не узнать. Тог­да где же наше всезнание, если мы о себе самих не зна­ем, сколько мы проживем на земле, что ожидает нас за­втра, какой умрем смертью? Вот сколько находится рядом с нами вопросов, которые нам никогда не разрешить!

О, это наше всезнание! Одна глупость, одно самовну­шение, самообман, младенческая самоуверенность!

Рассказывали про одного немца (это когда я еще был на войне), как он хвалился: «О, я своим сапогом раздавлю весь мир, все народы! » И вот когда он однажды снял свои сапоги на отдыхе, то подкрался к нему партизан и его же тяжелым сапогом разбил ему голову.

Вот и ты, моя дорогая и милая душа, тоже, наверное, го­воришь: я верующая, а другие неверующие, я спасусь, а дру­гие все погибнут. А разве это не гордость говорит в твоем сердце? Разве так по-христиански надо относиться к людям?

Одна девушка, такая добрая-добрая, говорила мне, что вот-де, батюшка, я видела какой сон-то: как будто на го­лове у меня растут два рога. Сначала маленькие, а потом растут, растут всё больше и больше. Это как раз гордость.

А хотите видеть плоды гордости или состояние, вызы­вающее гордый дух?

 

***

 

Священник совершал Божественную литургию. Один старец соблазнился и сказал: «Не буду причащаться у это­го священника, он такой-то и такой-то, пьяница и блуд­ник, он грешник. Таинство через него не совершается». И не стал причащаться. В следующую ночь ему было такое видение: пред ним золотой кладезь, цепь золотая, черпало золотое. Но черпает и наливает прокаженный. И слышит старец голос: «Почему ты не пьешь из этого кладезя? Какую вину имеет черпающий? Он ведь только черпает и наливает, а чрез него всё совершает Дух Свя­той». Очнулся старец и стал оплакивать свой грех.

 

***

 

Один брат целых десять лет был борим помыслами по гордости. Гордый помысел ему говорил: «Ну что ты здесь живешь, в этом монастыре, только мучаешься, и всё. Иди, брат, в другой монастырь, там в десять раз лучше тебе будет». Брат имел терпение. Он каждый день соби­рал свои вещи, клал их в угол и говорил помыслу: «Завтра уйду, а сейчас отдохну немного». Наступал другой день, помысел опять ему твердил: «Иди в другой монастырь, что ты здесь засиделся, там в десять раз лучше тебе бу­дет». Брат отвечал: «Подожду до вечера, а потом в ночь и двинусь». Наступал вечер. Помысел твердил назойли­во: «Вот уже вечер, как хорошо тебе идти ночью-то, никто тебя не увидит». Брат отвечал помыслу: «Нет, ради Бога потерплю до утра, а потом уж утречком, как рассветет, так и отправлюсь». А вещи всё лежат да лежат в углу в куче, собранные и приготовленные к путешествию.

Так дух гордости всё побуждал и побуждал брата идти, а он, имея терпение, всё откладывал да откладывал. Терпе­нием вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Претерпев­ший же до конца спасется (Мф. 24, 13).

 

***

 

А вот тоже дух гордости. Он отнимал у человека веру — веру в будущую жизнь.

В Италии жили два крупных ученых — Меркати и Марсилий. Они расходились во мнениях: Меркати гово­рил, что есть душа, есть будущая жизнь, а Марсилий от­рицал и то, и другое. И так как они были большие друзья, то ссориться не хотели, а заключили между собою дого­вор: кто первый умрет, тот явится, если возможно, к другу и признает свою ошибку.

И вот однажды Меркати глубокой ночью сидел один в кабинете и так погрузился в свое дело, что ничего во­круг не видел и не слышал. Вдруг он вздрогнул: раздались три четких удара в оконное стекло. Он поспешил открыть

и внизу, на освещенной лунным светом аллее, ясно уви­дел закутанного в белый дорожный плащ всадника, в ко­тором узнал Марсилия.

«Ты прав, друг мой», — прокричал всадник изумлен­ному ученому, а затем, быстро повернув коня, скрылся во мраке ночи. Меркати записал час и минуту этого ви­дения, а наутро получил телеграмму, что его друг Марсилий, отправившись в путешествие, погиб.

 

***

 

Вот еще подобный случай.

Русский князь Петр Долгорукий не раз писал своему родному брату Владимиру Долгорукому, который жил в Пруссии, что вольномыслие последнего очень неосно­вательно и даже опасно. Владимир читал письма своего брата, посмеивался над набожным Петром, а затем рвал эти письма и бросал в печку...

Однажды Владимир, возвратясь от короля прусско­го, лег на диван отдохнуть и забылся. Вдруг он слышит: кто-то отдергивает занавес его спальни, и звучат шаги, приближаясь к нему. Затем он чувствует, как холодная рука крепко-крепко жмет его руку... Владимир смотрит — пред ним его родной брат. «Верь», — сказал Петр тихо.

Владимир вскочил и готов был броситься к брату в объятия (они давно не встречались), но видение исчез­ло. Он спрашивал слугу: «Где брат Петр, куда вышел? » Слуга крестился и божился, отвечая, что никакого брата он не видел и в комнату никто не входил.

Владимир был в недоумении, он записал время этого посещения, а к вечеру из России пришло известие, что брат его Петр умер скоропостижно в такой-то день и час. Время кончины и видения точно совпадало.

Отец Питирим всю свою жизнь ломал в себе гордость и учился смирению. В мире его звали Степан Яковлевич Полухин. Был он красив и строен, ловок и умен. И ученость имел приличную. И всё-таки он пришел в Лавру и стал монахом. Пред ним были большие пути и дороги, по он избрал один — тернистый монашеский путь. И ког­да отец Питирим пошел по нему, то дух гордости стал преследовать его каждую минуту. Будучи умен и учен, монах Питирим прекрасно понимал, что с этим спутни­ком — с гордостью — далеко не уйдешь, дела не будет. Гордость — советник плохой. Тогда он вступил в непри­миримую, смертельную борьбу с бесовской гордостью.

Мы не будем входить в подробности, как монах Пити­рим боролся с гордостью. Да об этом и трудно говорить, так как мы не знаем всей внутренней жизни этого Божьего человека. Но, несомненно, монах Питирим боролся с гор­достью по-святоотечески, то есть как учат этому святые отцы. Оружием непобедимым против гордости он избрал смирение. Он пред всеми смирялся, пред всеми умолкал, всех считал лучше себя и всех просил о себе помолиться.

«Э, брат, да ты сам-то молитвенник неплохой, — го­ворили ему братия, — ты лучше о нас помолись». А он, потупя взоры долу, тихо отвечал: «Прах я и пепел, и моя молитва, как дым, стелется по земле».

Отец Питирим стремился иметь смирение истинное. Это истинное смирение выражается в исключительной покорности Богу, в полной Ему преданности. Что бы с ним ни случилось, что бы ни произошло — хорошее или плохое, радостное или скорбное — он всё-всё прини­мал как от Господа, как происшедшее только по Его свя­той воле и только с благой для человека целью.

Особенно трудно смиряться тогда, когда у человека, как говорят, тяжелая судьба. И кажется этому человеку, что Бог поступает с ним очень жестоко и даже несправедливо.

Вот молодая девушка — сиротка, отец и мать ее умерли от чахотки. Она их совсем не помнит: крошкой еще была. А как тяжела сиротская доля!.. Девушка как-то незамет­но всё же выросла, поднялась. Но что за жизнь у нее сло­жилась! Одни скорби, одни испытания, горечи, болезни. Еще маленькой она упала с лестницы, и ей делали опе­рацию за операцией — всего пять. Всю порезали. Годами она лежала в больнице.

«Лида, ну как себя чувствуешь? » — спросит ее внима­тельная больничная сестра. «Да так, ничего», — ответит она и тихо, будто виновато, улыбнется.

А тут у Лиды еще оказалась язва желудка. Она перестала совсем есть пищу, сделалась как тень, вся иссохла. Молодая девушка, ей бы только жить, цвести, радоваться, а она—жи­вой мертвец. И никакого просвета, никакого улучшения.

Ты только войди, мой милый друг, в положение этой юной души, пойми ее. Поставь себя на ее место. Ты ужа­снешься, заропщешь, взбунтуешься, справедливо по-че­ловечески скажешь: «Ну где же Бог-то, где Его любовь, где справедливость? »

Но она этого не говорила. И не потому, что Лида была недоразвита, тупоумна, тяжелодумна. Нет, она была спо­собной девушкой, смышленой, мыслящей, довольно ум­ной и культурной. И при этом она всё же не бунтовала на жизнь, тем более на Бога, хотя она и не была глубоко духовным человеком, а просто верила, что Бог есть. Ей об этом говорила еще бабушка. А раз Он есть, то, значит, Он всё делает к лучшему. Какое доверие, какое смирение пред Богом!..

Смотрите, вот — крестьянин, вечный труженик. Сколько сил он кладет, чтобы обработать землю: роет-копает ее, очищает ниву от сорняков, бросает в нее семена, хранит, бережет свою полоску. Но когда уже надо пожи­нать плоды многих трудов, прошла гроза и всё-всё пова­лила, помяла, погубила, уничтожила...

И смотрит бедный крестьянин и думает: что же это та­кое? Трудился, трудился я, мучился, изнемогая до крайно­сти, а тут разом всё погибло. Так и напрашивается на ум: где же?.. Но он смиряется пред Богом и говорит: что же поделаешь, знать, так надо, так угодно Богу.

А вот крупный ученый, конструктор. Создал заме­чательный самолет, скоростной, вместительный. Ну просто чудо, игрушка. Он стоит и наблюдает, красуясь, как его прекрасное создание быстро рассекает небо, не­сет в себе сотни счастливых пассажиров. «Эх, какой я замечательный изобретатель, какой творец», — думает ученый... Но вот его взор устремляется на птицу, высо­ко-высоко парящую в небе. Как она прекрасно ориенти­руется в воздухе, как великолепно и быстро несется! Да как красиво, главное — грациозно, бесшумно. Какая кра­сота! Ученому ну просто от души завидно. «О, — думает ученый, — как я далек еще от совершенных летательных конструкций! Природа, что создала птицу, много-много умнее. Да как, право, скверно гудит и шумит мой само­лет, как он гремит в воздухе, будто небо ломится, скре­жещет, оглушает, нервирует. А эта птица! Как она ловко и бесшумно несется в небе! »

О человек, прекрасные вещи ты строишь, но природа мудрее. «Как так — “природа”? — ловит себя на мысли умный ученый. — Что же, выходит, она разумная, если создает такие мудрые творения? А, может быть, совсем не природа, а...» Не хочется смиряться крупному ученому пред именем Бога, но всё же здравая логика непременно приведет его к этому заключению. Смирение пред Богом...

А вот знаменитый художник, который годами пишет картину. И когда ее напишет — дивится весь мир. Шедевр искусства! Но вот этот художник вышел на лоно природы. Он поражен! «Что это за дивная красота! — думает. — Я и сотой доли ее не мог воспроизвести в моей картине. А ведь писал ее целых семь лет. Да, как красива и мудра природа! А что такое “природа”? — старается расшифро­вать это слово умный художник. — Если она так красиво устроена, то она должна быть очень умна. Но ведь ум-то только у разумного существа? » Умный художник зашел в тупик. «Так что же, — думает он, — Бог, что ли, всё это сделал? Нелепо очень, откуда же тогда Бог произошел? »

И снова он в тупике. «А пожалуй, что Бог — это как-то ум­нее, как-то складнее получается, чем неразумная природа».

И он смиряется пред Богом.

А сколько, мой милый друг, у тебя в жизни бывает та­ких случаев, когда ты намереваешься сделать одно (и та­кое разумное дело), но получается у тебя совсем другое. Наметила себе поехать куда-то, а не поехала или поехала совсем в другое место. Сколько в жизни у нас невыпол­ненных замыслов, неосуществленных дел! Человек гор­дый раздражается, нервничает, что получается всё не так, как бы он хотел и замышлял, даже ропщет. А вот ты, моя милая детка, тогда лучше смирись пред Богом и скажи себе: «Кто я такая, чтобы всё было по-моему? Ведь я — мошка малая, комарик ничтожный». И это будет правиль­но и спасительно.

Батюшка отец Питирим чувствовал сердцем: чтобы жить умно и правильно, надо смиряться пред Богом. И он смирялся.

Так, идя путем смирения, руководствуясь этой дивной добродетелью, он быстро поднимался по духовной лест­нице всё выше и выше.

В возрасте шестидесяти одного года он был уже опыт­ным иеромонахом. К нему обращались за духовными советами, и многие находились под его мудрым руковод­ством. Благодаря неустанной борьбе с духом гордости он украсил свою душу благодатным смирением. Смирение было стихией его жизни, ее дыханием. Как воздух нужен был для его тела, так смирение нужно было для его души. Когда он, бывало, по оплошности поступал по духу гордо­сти, то всю ночь плакал, омывая свой грех слезами.

Как известно, враг не терпит смирения, и вот он опол­чился против отца Питирима, не давал ему никакого покоя. И днем и ночью он преследовал его — искушал, соблазнял и строил ему всякие неприятности, огорчения, а ночью совершенно не давал спать, лишая отдыха. Его келия (ма­ленькая клетушка) была недалеко от моей. Вот однажды, идя в свою келию, встречаюсь со старцем Питиримом. Тог­да он был уже плохонький, старенький, седенький.

«Как поживаешь, старчик Божий? » — спрашиваю его.

«Слава Богу, — отвечает старец. — Да вот по ночам что-то плохо, сна у меня нет».

Оказывается, враг не дает ему покоя: стучит в дверь его келии, голосит то плачем, то воплем или начнет шатать что есть мочи стены, пол, потолок. А то и заберется прямо в уголок, где жил старец.

Однажды он мне рассказал: «Лежу этак я ночью на сво­ей коечке, дверь у меня закрыта на крючок. Кругом тихо и спокойно. Только лампадочка мерцает у святых образов. И вот что-то не спится, какое-то предчувствие на сердце. Вижу: кто-то стоит на пороге моей келии. Кто он такой и когда прошел через дверь, я не знал. Только стоит он у двери, высокий, в черной одежде, лица не видно. Потом тихо двинулся ко мне. Я немножко испугался, заробел, особенно когда он подошел к моей койке. Как будто гигант какой заслонил от меня весь свет луны и лампады. Быстро перекрестившись, я вскричал: “Кто здесь? ” Вместо ответа что-то заскрежетало, и темная тень скрылась в окно».

Подобных случаев у отца Питирима было очень мно­го, но он о них молчал. Смиренный был старчик. Всё скрывал, поступая по смирению.

В связи с этим повествованием мне хочется рассказать об одном случае, который, хотя и не связан с жизнью отца Питирима, но связан с бесовскими кознями.

 

***

 

Это было в 1843 году в городе Чернигове, в семье свя­щенника.

Отец Иоанн (Манилов) стал замечать, что в его доме не всё ладно. Не только ночью, но и днем происходит ка­кое-то движение предметов: то веник полетит по воздуху через всю комнату, то стул встанет кверху ногами, пойдет ходить туда и сюда. Одним словом, какие-то такие озор­ные проделки. Однажды к отцу Иоанну по какому-то делу пришла соседка. Она знала об этих бесовских кознях. И вот пришла и начала причитать: «Что же это за оказия такая, да еще в доме священника», — говорила, охая, со­седка. Вдруг откуда ни возьмись поднялся грязный веник и бьет ее по лицу. Соседка — бежать.

Весь город побывал в доме священника отца Иоанна и удивлялся странным событиям. Была и полиция, и чи­новники. Составляли акты, донесения. А вот однажды приехал к отцу Иоанну архимандрит по имени Адриан. Он был человек высокой духовной жизни, и о нем знала вся губерния. Отца архимандрита попросили отслужить водосвятный молебен в доме отца Иоанна. Приехали жандармы, певчие соборные, знатные люди. Начался мо­лебен. Вдруг мгновенно вся мебель в доме перевернулась кверху ногами. Все ахнули. Но молебен продолжался. После этого с печки летит кукла женщины во весь рост, свернутая из тряпок (отец архимандрит особенно избе­гал женщин). Эта кукла, слетевши с печки, встала во весь рост пред архимандритом и стала кланяться ему...

Вот какие козни враг строит праведным людям по ка­кому-то особому попущению Божию.

Вместе со смирением старец Питирим украсил свою святую душу еще и терпением.

Как мы все знаем (а если ты не знаешь, мой милый друг, то вот теперь знай), что терпение тоже есть великая до­бродетель. Без терпения нельзя стяжать ни одной другой добродетели. Ну, например, тебе захотелось приобрести любовь к Богу и ближним. Без терпения этой любви ты не приобретешь. Поскольку любовь сразу не дается, а по­степенно возрастает в сердце человека, то как же без тер­пения ты ее усвоишь в полноте? К тому же еще враг, узнав о твоем намерении, будет вместо любви внушать тебе не­нависть к Богу и ближним, раздражение, нетерпение и всё

такое, что противно любви. И как, я спрашиваю тебя, ты можешь всё это перенести без терпения?

Так и во всякой добродетели без терпения тебе не обой­тись. Поэтому отец Питирим, борясь с гордостью и дру­гими страстями и приобретая смирение, совершенство­вался и в терпении.

Терпение нужно особенно и для того, чтобы доверить Богу всё свое будущее и не любопытствовать, что будет с тобой, например, завтра или через неделю.

Есть в людях такая страшная болезнь — ворожба, га­дание, с помощью которых им хочется узнать, что будет с ними завтра. Девушка, например, хочет знать, кто будет ее жених. Женщине любопытно, как она будет жить с му­жем — хорошо или плохо. Есть даже такой народ — цы­гане. Их женщины и девушки тем только и занимаются, что ходят и гадают людям, предсказывают, обманывая их, выманивая деньги и всё, что попадает им на глаза.

И вот печально: христиане, верующие в Господа Бога, тоже гадают и тем смертно грешат. А почему гадают? Нет терпения, нет полного доверия Промыслу Божию.

Вот что рассказывается про двух таких гадалок, кото­рые хотели знать о своих суженых.

 

***

 

Ночью, под праздник, они ждут женихов, чтобы погу­лять, повеселиться. Но любимцев нет, не едут. Девки на­чинают гадать у зеркала. «Будут, будут, — кричит одна из них, — едут, уже подъезжают! »

На дворе раздаются шум, гам, свист, гигиканье. Дей­ствительно, подъехали. Одна девица сломя голову бежит в объятия к своему любимому. А другая, чувствуя запах мертвецов, медлит, чего-то боится. Ей кажется, что какие-то искры сыплются из глаз ее любимого. Он, кажется, готов пожрать ее... Она выбегает в коридор и, крестясь, прячется в курятник. В доме начинаются суматоха, смех, пляска, воз­ня какая-то, дикий хохот... и так целый час, а то и два, а то

и больше. Уезжая, гости в коридоре крикнули: «Эй, спря­талась, приедем еще! » Когда рассвело, пришли соседи со всей улицы, собралась почти вся деревня, и увидели ужа­сное. В доме всё было перевернуто, переломано, перепач­кано. Девицу, которая гуляла с гостями, нашли в подполье: до половины втиснута в квасную бочку, мертвая, обезобра­женная. А другая вышла из курятника и, трясясь от страха, рассказала, что видела и слышала ночью.

Отец Питирим последние свои дни провел в изолято­ре. Свою старческую слабость и болезни он переносил со смирением и терпением. Он никогда не роптал, никогда не обижался ни на Бога, ни на людей. Он во всем сми­рился перед Богом и за всё Его непрестанно благодарил. А людям, которые приходили его проведать, — братьям, родным, знакомым, духовным детям — всем он тихо улы­бался и говорил одно и то же назидание: «Учитесь сми­рению, оно вас спасет. Смиренных любит Бог, а гордым противится. Учитесь, учитесь терпеливо, учитесь смире­нию. С ним и жить-то хорошо, и спасаться-то легко, и награда-то великая смиренным».

Последние дни своей жизни отец Питирим провел в каком-то благодатном забытьи. Он лежал на своей по­стельке, никого будто не видел и не слышал, и только ле­вая рука его перебирала четочки.

Угас он, как тихий благодатный день, когда солнце прячет свои лучи за горизонт и пламенеющий запад предвещает темную, длинную ночь. Гробик его унесли на кладбище, завалили сырой земелькой, и тихий ветерок гуляет теперь над его могилкой. Только крест как символ бессмертия возвышается над ней. Он напоминает, что старец Питирим, окрыленный, украшенный смирением и терпением у Сергия Преподобного, совсем и не умирал, что он и теперь жив. Что дух его смиренный, как голубь светозарный, молниеобразно возлетел к Богу. «Смирени­ем возвышаемый, в вечные кровы возлетевший».

 

ЛЮБИМАЯ СВЯТЫНЯ

 

Протодиакон Григорий (Григорий Леонтьевич Михеев) (1889-1955)

 

Радуйся, святыням чистое и непо­рочное жилище.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: