Канон Преподобному Сергию Радонежскому. В глубоком подземелье, вдали от всего мирского, си­дел царственный узник

 

В глубоком подземелье, вдали от всего мирского, си­дел царственный узник. Он был заключен сюда двадцать лет назад. Суровая судьба, не щадя его цветущей и светлой юности, замуровала его в этот каменный мешок, где нет ни луча света. Только летучие мыши, жители мрач­ных, сырых темниц, иногда нарушали могильную тишину страшного места своим зловещим шипящим полетом. Це­лых двадцать лет царственный узник провел безвыходно в этом страшном подземелье. Когда его привели сюда, он был еще совсем молодой юноша, даже отрок. Как малую птичку, поймав на ветке, заключают на всю жизнь в клет­ку, так этого юного царственного отрока однажды, схватив в светлое раннее утро, заключили в темную зловещую яму.

Там, наверху, над ним течет светлая веселая жизнь. А он за долгие годы не увидел и малой доли света. Как будто он рожден для жизни во мраке, как будто на роду была ему на­писана такая страшная судьба, и вот он теперь старик, хотя ему от роду не больше тридцати пяти лет. Он истощал, извелся, исстрадался. Его худое безжизненное лицо скры­то мраком. Он ходит по темным углам сырого подземелья, как тень среди могильных крестов ночного кладбища.

Как ему хочется света! Как его душа, исстрадавшаяся от вечного мрака, хочет видеть свет Божий! Там, наверху, выше его темницы, лишь иногда прорежет могильную тьму тонкий светлый луч. «Свет, свет», — тогда невольно шепчут его мертвенно бледные уста. И снова он во мраке...

Можешь ли ты себе представить, мой милый друг, при предельном напряжении своего воображения, ту могильную тьму, в которую навеки зарывают вашего любимого друга?

Подобное испытывает грешная душа, будучи осу­ждена безвыходно пребывать в объятиях вечного ад­ского мрака.

 

***

 

Есть такой дивный рассказ, как один больной человек сильно страдал тяжелым недугом. Он даже много роптал на свою злосчастную судьбу. Вот однажды явился ему Ан­гел Божий и сказал: «Трудно тебе так страдать, вот и выбирай из двух одно: или тридцать лет еще болеть на зем­ле, или три часа пробыть в аду, в вечном непроницаемом адском мраке». Тогда несчастный страдалец выбрал по­следнее. Он сказал себе: «Лучше провести три часа в аду, нежели еще долгих тридцать лет терпеть на земле эти тяжкие страдания». Ангел тихо улыбнулся ему и, взмах­нув крыльями, в мгновение ока перенес его в кромешную адскую тьму. Это была глубокая пропасть, куда никогда не проникал и малый луч света.

Можем ли мы, мой милый друг, хотя на мгновение представить себе эту страшную адскую темницу? Остав­ляя несчастного в аду, Ангел тихо сказал: «Через час приду проведать» — и скрылся, как молния блеснув в вышине.

Страдалец остался один. Он сразу почувствовал себя самым несчастным из всех людей. Адский мрак, как же­лезным кольцом или тисками, сковал его члены. Невыра­зимо жуткое, необъяснимое чувство стало немилосердно терзать его душу. К тому же он услышал, как со всех сто­рон раздаются вопли и стенания узников ада. То разда­вался страшный звериный вой, то крик о помощи и плач человеческой души, то зловещий скрежет... Что только пережил несчастный узник, находясь в непроницаемом адском мраке! Ему показалось, что прошло уже, по край­ней мере, полгода, а то и год со времени его заключения. Он даже разочаровался в верности сказанных ему Анге­лом слов. «Неужели и Ангел может обманывать? » — под­умал он и... безутешно заплакал.

В эту минуту в вышине блеснула струйка молнии. Пред ним стоял Ангел. Бедняга узник готов был разра­зиться укором за невыполнение Ангелом обещания.

«Минул только один час, — тихо улыбаясь, сказал Не­божитель. — Еще два часа тебе оставаться здесь», — доба­вил он сочувственно.

Страдалец взмолился. Он не может здесь оставаться ни на одно мгновенье. У него не осталось сил дальше сно­сить эти адские муки. Ему уже казалось, что он провел здесь многие-многие годы. «Лучше я буду тридцать лет или больше страдать на земле, чем останусь здесь хотя на одну минуту! »

Ангел взмахнул крыльями, и больной оказался на сво­ей постели, где он терпеливо и безропотно переносил свой тяжелый недуг еще не один десяток лет.

Страшный рассказ. Даже очень и очень страшный. Это настоящая действительность, которая существует там, где отсутствует тихий свет Христов.

Тяжело жить во мраке. И очень тяжело не видеть долго Божиего света. Но вот бывают такие несчастные и достой­ные сожаления души, которые годами лишены света.

Разве ты, мой милый друг и дитя, не встречала слепцов, которые от рождения находятся в непроницаемой ночи и не видят белого света? Разве не сочувствуешь им? Разве ты их не жалеешь? А если до сих пор не жалела, то пожалей, как самых жалких и бедных людей, лишенных счастья ви­деть Божий свет. И, думая о несчастной участи этих слеп­цов, горячо благодари Бога за бесценный дар — свет Божий.

Но, кроме света физического, есть свет духовный. Кро­ме мрака вещественного, есть мрак более страшный — невещественный. Страшно жить без света телесного. Но еще страшнее и ужаснее не иметь света духовного, обнов­ления Духа. «Свет Христов просвещает всех». Свете ти­хий, Святыя славы...

Душа человеческая всегда стремится к свету обновле­ния, как цветочек тянется к теплому солнцу. А без этого Христова света душа увядает, замирает, главное — грубеет. Нежная красота, благородство, изящество жизни, прелесть бытия, обновление — всё возможно только Хри­стом — Светом благодатным, Божественным, тихим и не­угасающим. В Нем вся полнота и свежесть жизни, вечная радость, бесконечное наслаждение...

Схииеромонах Парфений Киевский закрылся в глухой маленькой келии. И единственное маленькое оконце ее он заложил иконой Божией Матери с Предвечным Мла­денцем. «Зачем мне свет чувственный? — говорил ста­рец. — Для меня лучше и краше Свет благодатный». И он добровольно жил в темноте. Иов Почаевский, Сергий Ра­донежский и многие другие почитали ни за что свет ве­щественный и всецело устремлялись к свету духовному, свету благодатному.

Да, были и теперь есть люди, которые добровольно отказались от света солнечного как большого земного счастья для человека и прежде всего искали и ищут света благодатного Христова, ищут обновления.

Диакон Илия (в миру Илья Петрович Ефремов) также стремился более всего к свету благодатному. Он стремил­ся к новой жизни со Христом. Как и мы с тобой, мой лю­безный друг и мой усердный читатель, диакон Илия имел драгоценный Божий дар — свет видимый. Но его душа искала большего, лучшего. Она искала для себя света не­вещественного, благодатного, невидимого, который очи­щает и обновляет всю жизнь человека и все его чувства.

Он пришел в Лавру Преподобного Сергия будто про­стым мирянином. На вид он был невзрачный, потре­панный жизнью человек, ему тогда было лет около пя­тидесяти. По всей видимости, прошлая его жизнь была сплошной борьбой с немощами и недостатками человече­ской природы. Говорили, что он служил где-то диаконом и по неизвестным причинам перешел на гражданскую ра­боту. Как он сам рассказывал, имея музыкальные навыки, он занимался хоровым делом: был руководителем или ор­ганизатором какого-то музыкального кружка. Кстати сказать, он хорошо играл на скрипке, выводил самые за­мысловатые, самые высокие, такие заоблачные мелодии, которые ни один голос не мог взять. Уже в монастыре он с увлечением занимался этим делом. Собрал группу из по­слушников, почти бездельников, и учил их этому замы­словатому инструменту — скрипке, которая в его руках то пела трогательным и умилительным напевом, то рыдала, как мать об умершем единственном дитяти, то выводила трудно постижимые торжественные мелодии, — словом, на всё способна была его скрипка.

Помню как сейчас: Илья Петрович, как мы его звали вначале, в нашем библиотечном корпусе терпеливо, с осо­бой прилежностью ремонтировал никуда не годное допо­топное пианино. Это был инструмент старинного изготов­ления и стоял в нашем корпусе только потому, что никому абсолютно не мешал, занимая самый дальний темный угол, куда никто из монахов никогда не заглядывал. Илья Петро­вич из каких-то соображений решил во что бы то ни стало привести в возможно приличное состояние этот полуразвалившийся инструмент. Он был совсем не нужен ни ему, ни тем более монахам, но вот захотелось же Илье Петрови­чу с ним повозиться. Помню, как он с утра до вечера и с ве­чера до утра, весь в пыли и грязи, «приводил в сознание», то есть в рабочее или близкое к нему состояние, это пиани­но. Лепил, клеил, сколачивал, разламывал, вновь собирал, вновь ломал. И всё это дело совершал молча, без единого стона и раздражения. Так продолжалось несколько суток, а может, и с месяц. Монахи, проходя мимо Ильи Петрови­ча, тихонько ухмылялись, а в душе своей молились, чтобы Господь помог ему справиться с этим серьезным делом.

И вот после долгих дневных и ночных трудов Ильи Петровича пианино наконец заиграло. Надо было видеть ту неописуемую победную радость, которая отражалась на измученном лице «специалиста». Но искреннее счастье Ильи Петровича было непрочно, как и всякое человече­ское счастье. «Воскресшее» пианино как-то разом всё рас­клеилось, запыхтело на причудливые голоса и замолкло навсегда. Разочарованному Илье Петровичу посоветовали больше не приближаться к развалившемуся инструменту. Ему сказали поучительно: «Раз не хочет играть — не надо, как стоял, так и пусть стоит до Второго пришествия». Илья Петрович тогда смирился и послушал доброго совета.

Это было как бы первым крещением в его мона­стырской деятельности. Потом Илья Петрович стал не по дням, а по часам расти, обновляться. Его облекли как примерного труженика в послушнический подря­сник, на голову надели скуфеечку, на ноги сапоги, и стал он выглядеть совершенно по-иному. В таком приличном виде он стал посещать клирос, где громогласно пел басом. Но надо сказать, что вначале он пел больше без тона, чем в тон. Он как-то не мог сдержать силы своего голоса, ко­торый, как горный поток, то срывался сверху вниз, то пе­рескакивал через огромный камень, то тихо и спокойно гудел в своих берегах.

Позже Илья Петрович то ли за неимением регента, то ли по какому-то счастливому случаю даже стал управ­лять хором. Регент он был деловой, дотошный. Голос его звучал по-особенному. Он часто тянул куда-то в сто­рону, и притом таким сильным непутевым басом, что всех сбивал. Хор распадался, все пели врозь. Молодые монахи переглядывались, пряча улыбку, а старцы нем­ного нервничали, раздражались, так как хорошее пение случалось редко. Но какая была смиренная душа! Сколь­ко было братолюбия и братской доброты! Была и боль­шая молитвенность. Особенно когда Илья Петрович был в хорошем настроении, в добром расположении духа и вообще серьезен.

Года через два-три начальство монастыря нашло нуж­ным, даже необходимым, походатайствовать перед Свя­тейшим Патриархом об Илье Петровиче о восстановле­нии его в прежнем диаконском достоинстве. Илья Пет­рович безмерно был рад и взялся собирать документы о прежнем своем служении, разослав запросы по разным местам. Через два месяца он был диаконом. Монашество принимать не спешил, да и так его Господь вел по правед­ному духовному пути.

Ведь бывают же такие совпадения, и как только их по­нять? Случайны ли они или промыслительны? Когда я пишу эти строки об отце Илии, то невольно и с трепетом вспоминаю его светлого Ангела—славного пророка Божия Илию, память которого совершается именно в этот день.

Грозный пророк Божий Илия, ревнитель о правде Бо­жией, пламенный защитник вдов и сирот, сегодня про­славляется Церковью. И как трепетно страшится душа, призывая это святое имя! Совесть невольно заставляет нас возносить великому пророку пламенную молитву об исправлении нашей нерадивой жизни. Сколько приме­ров грозного наказания и кары, совершенных пророком Божиим Илией над нерадивыми грешными людьми, зна­ет история! До этого дня бушевала стихия: то дождь, то буря, то гроза. А вот сегодня, в день его памяти, тихо, небо чистое, голубое, ясное и светлое солнце ласкает лучами землю. Что за тайна, непостижимая нашим умом, совер­шается в судьбах Божиих? День памяти грозного проро­ка, когда за грехи наши вся природа должна бы, кажет­ся, бунтовать и гневаться, — тихий, ясный. Может быть, справедливый гнев великого пророка уступил чьему-то милосердию?

 

***

 

В студеную зимнюю ночь по заснеженной дороге шла под видом странницы Матерь Божия. Трещал мороз, бу­шевал ветер, и ледяные его порывы обжигали лицо. При­дя в деревушку, Она попросилась обогреться и переноче­вать. Ей грубо отказали. Она пошла к другой хате. Здесь не только отказали, но и оскорбили. Пошла к третьей — там не только оскорбили, но и прогнали. И так по всей деревне. Богородица изнемогла от стужи, обессилела от дальнего пути. Она идет по распутиям мира спасать грешников, а Ее — Матерь Божию! — никто не пускает и не хочет признавать. Она пошла на задний двор одной из хат, спряталась от бури за стог сена и... заплакала.

В это время над деревней нависла черная туча. Раздал­ся страшной силы гром (в зимнюю пору! ), засияла мол­ния, и гнев ревностного пророка Божия Илии, защитника обиженных, обрушился на жестоких жителей. Деревня разом запылала и вся оказалась в огне. Послышались кри­ки и вопли, проклятия и мольбы о помощи...

Богородица, увидев справедливую кару, обрушенную великим пророком на людей за Ее оскорбление, как Мать пожалела и всё им простила. В знак Своей милости Она сняла с главы покрывало и высоко подняла его на руках... Грозный пророк увидел спасительный омофор Владычи­цы, покрывающий несчастных жителей, и уступил. Гнев возмездия и заслуженное наказание, посланное пророком Божиим, покрылись всепрощающим милосердием Цари­цы Небесной, и грозная кара разом затихла.

Гнев великого пророка Божия Илии также смягчается на милость и там, где есть покаяние. Посмотри, мой доро­гой и милый друг, на свою земную жизнь и подумай, на­сколько она заслуживает милосердия от Бога или суровой кары от пророка Божия Илии?

Есть люди, которые, опасаясь гнева великого пророка, в день его памяти хранят праздничный покой и отказыва­ются что-либо сделать ради ближнего, подобно тем еван­гельским фарисеям, которые боялись нарушить субботу, а поедали домы вдов и сирот (ср. Мф. 23, 14). Надо почи­тать день памяти великого пророка не только из-за страха наказания, но по сердечной к нему любви как к ревните­лю правды Божией и пламенному молитвеннику за нас, грешных.

На огненной колеснице воспарил он к Престолу Бо­жию. Клубящееся пламя и огненный вихрь были его спут­никами — это проявление ревности духа великого проро­ка о правде Божией.

Когда ты, мой любезный друг, увидишь, как поносит­ся и оскорбляется Бог, как осмеиваются Его святая правда и любовь, вспомни о пророке Божием Илии. «Ревнуя возревновах о Боге моем» (ср. 3 Цар. 19, 10), — возопил он в дни нечестия Ахава, царя Израильского. А что ты гово­ришь и думаешь, когда видишь подобное? А может быть, тебя совсем не трогает никакой грех? Может быть, тебе безразлично, когда оскорбляется любовь Божия и уни­жается и осмеивается святыня? Может быть, ты совсем и не ревнуешь о Боге своем?..

Прошу тебя и очень прошу, ради Бога, помни об уроке, который дает нам пророк Божий Илия!

Отец Илия, наш дорогой труженик в Лавре Препо­добного Сергия, горячо чтил память своего Ангела — пророка Божия Илии. В его праздник он был особенно сосредоточен, молитвенен, углублен и, как правило, обя­зательно причащался Святых Христовых Таин. Он знал, что милость великого пророка бывает к людям, которые исправляют свою жизнь, которые искореняют из своего сердца разные нечестия, грехи и пороки. Поэтому отец Илия всеми силами стремился к очищению души сво­ей и к окрылению ее благодатью Божией. Он понимал и чувствовал, что сродство с духом великого пророка мо­жет он иметь только тогда, когда похоронит в своей душе все прежние свои привычки и страсти. А лучше сказать, не похоронит, но выбросит, вычистит со дна своей души всё гнилое и смердящее, что мешает ему духовно расти и стремиться к Богу.

 

***

 

Среди океана стоял красивый остров. Это был рай­ский уголок: и воздух, и растения, и живоносные источ­ники, и тихая прохлада полей — всё светилось радостью. И на этом дивном острове на живописных отвесных ска­лах был расположен чудный замок. В нем было всё благо­устроено и улажено, всё сияло чистотой и красотой, удоб­ством и бесподобной роскошью.

В этот замок-дворец каждое лето приезжал отдыхать с семьей один видный сенатор. И, казалось бы, он дол­жен здесь веселиться, наслаждаться и поправлять свое здоровье. Но было совсем наоборот. Сенатор начинал тосковать, унывать, хиреть и терял последние силы. Все недоумевали: в чем тайна? И вот однажды два человека спустились в подземелье дивного замка и обнаружили там гнилые кости мертвецов. Тайна была открыта! Кости собрали и захоронили, подземелье вычистили, и в замке стало весело, спокойно и радостно.

Вот так же и в человеческом сердце: когда в его глу­бине скрываются гниль порока и нечистоты, даже при полном материальном достатке и благополучии жизни человек не видит радости и счастья никогда. Ему нужно во что бы то ни стало обновиться внутренне, обнаружить в глубине своей души греховные язвы, мужественно осоз­нать их как свои недостатки и пороки, а потом выбросить их из сердца и очистить его слезами покаяния. Тогда воз­можна новая жизнь во Христе, тогда духовная радость водворится в сердце.

Особенным качеством диакона Илии было его нео­слабное стремление к внутреннему обновлению. По всей вероятности, он испытал в жизни греховный мрак, и душа его теперь тянулась к благодатному свету.

Для того чтобы стремиться к обновлению, нам с то­бой, мой милый друг, необходимо знать темные дела духа злобы, распознавать их в себе и освобождать от них свою грешную душу. Вот ты сегодня грубо и сурово обошлась с родной матерью, рассердила ее, расстроила, сказала ей в порыве гнева обидное слово, а потом еще вдобавок не попросила у нее прощения. Это дело тьмы, грех гордо­сти и твоего высокоумия.

А вчера утром в положенное время ты не встала на молитву, жалея и оправдывая себя болезнью и немощью. А потом так и не осознала свою вину перед Богом и не просила у Него прощения в слезной молитве. Это гоже дело тьмы — грех лености и нерадения.

А вот ты, идя дорогой в храм, не подала милостыню нищему и даже осудила его в душе за то, что он, дескать, такой-сякой, пьяница и разгульник. Это тоже дело тьмы и грех осуждения. А блудные и хульные помыслы, объядение и невоздержание? А холодная невнимательная мо­литва? А забвение о смерти, о Страшном Суде, о вечных муках, а привязанность к земному, временному, мимолет­ному, а неприязнь к ближнему, родному, а сластолюбие, гнев, пристрастие к внешней красоте и прочее, и прочее? Разве это всё не дела тьмы? Да сколько их, этих пороков, гнездится в нашем сердце, и все они усиливают тьму на­шей жизни, лишают нас благодатного света!

 

***

 

У одного монаха умер нерадивый и непутевый брат. Так как монаху было его жаль, то он сильно за него мо­лился. Спустя значительное время монах видит сон, будто пришел к нему в келию его покойный брат, очень печаль­ный и унылый.

«Плохо мне», — сказал он глухим голосом. Монах, оправившись от страха, спросил его: «Какая же мука терзает тебя? » — «Ты не можешь себе представить мою муку», — ответил пришедший и поднял до колен свое длинное платье. О ужас! Страшные черви кишели в сплошных ранах страдальца, и при этом адский смрад наполнил келию. От этого смрада монах проснулся. Он не мог дышать! Он задыхался! Не медля ни секунды, он выскочил из келии, не затворив за собою дверь. Зловоние разлилось по коридору и келиям других иноков, а затем и по всему монастырю. Иноки просыпались, задыхаясь, пытались бежать в другие помещения, но и там их пре­следовал смрад. Пришлось оставить это место и всей бра­тии переселиться в другой монастырь. А монах, которому явился несчастный брат, не мог избавиться от этого зло­вония несколько лет.

Этот адский смрад берет свое начало от смрада наших страстей.

 

***

 

«Илюша, скажи своей жене, пусть приготовит чай для гостей», — просил больной отец своего сына. Сам он, немощный, лежал в постели. Сын грубо отказал отцу в просьбе: «Много тут ходит к тебе разных гостей, всех не напоишь». — «Ну, Илюша, дай тебе Бог здоровья», — сказал обиженный родитель.

К вечеру Илья заболел, а через два дня умер от страш­ной горячки.

Это смрад греха неуважения родителей.

 

***

 

«Ой, накажет же тебя Бог», — говорили односельча­не пьяному мужичку, который не переставал издеваться над своей матерью. «Ну и пусть накажет, если Он есть», — отвечал грубиян.

Смиренной, кроткой и тихой была его мать-старушка, всё молилась и всё терпела. Однажды едут они с сыном на торг. Сын снова разбуянился из-за пустяка, расходился, разбушевался.

«Вот ты меня ругаешь, — сказала со слезами мать, — чего доброго, еще и ударишь». — «А что тебя не уда­рить! » — размахнулся сын и... застонал. К вечеру рука его заметно похудела, а через пару дней стала, как плеть, су­хая. Это дело тьмы — дерзость, непочтение.

 

***

 

В два часа ночи девушка проснулась от страха: здоро­вая черная кошка лезла к ней под одеяло (а кошек в квар­тире не держали, и все двери были закрыты). Девушка перекрестилась, и черная кошка соскочила на пол. Потом прыгнула на постель, передними лапами вцепилась девушке в плечо и потянула вниз, к полу. А сила какая! В ужасе девушка закричала: «Матерь Божия, спаси! » Кош­ки как и не было...

Не помолилась вечером на сон грядущий — грех ле­ности.

Так человек каждый день и час грешит, совершая дела тьмы и умножая тем адский мрак в своей жизни.

Надо освобождаться от темных дел порока и обнов­ляться душой. К обновлению во Христе зовут нас все свя­тые, все праведные. Без очищения и духовного обновле­ния невозможна никакая новая жизнь, никакое счастье. Если наш внешний человек тлеет, то внутренний со дня на день обновляется, — говорит святой апостол Павел (ср. 2 Кор. 4, 16).

И как же ты, мой дорогой и милый друг, как же ты хочешь войти в новую вечную жизнь, если так плохо или почти совсем не обновляешься душой?

Солнце восходит и заходит над нашими главами, сно­ва восходит и опять заходит. И с каждым днем волосы главы моей седеют, огонь очей с каждым часом тускнеет. А душа? Обновляйся же, душа моя! Гаси в себе навсег­да пламень страстей кипучих, очищай глубину сердца от всякой мерзости, гнили, порока и обновляйся, пока не поздно! И если еще, мой милый друг, солнце светит над твоей главой, то знай, что любовь Божия не иссякла и зовет тебя к покаянию и обновлению.

Отец Илия неустанно украшал свою душу подвигами благочестия. Лавра Преподобного Сергия покрывала его от всех бурь и невзгод жизни, и он все свои силы теперь отдавал обновлению души. Хотя он и стал чаще похажи­вать в медицинский изолятор, чтобы там получить по­мощь от телесных недугов, но душа его с каждым днем крепла, возвышалась благодатию Божией. Но вот он заболел. Какой-то недуг, как потом говорили, рак желудка, всё больше и больше поражал его тело. Отец Илия перестал ходить на клирос, не мог больше служить Божественную литургию, а всё сидел в своей келии. Старая скрипка — верная подруга его жизни — висела на стене и, оставаясь в одиночестве, творя внутреннюю молитву, он доставал инструмент и тихонечко пел вместе с ним молитвенные песнопения. Его музыкальная душа жаждала небесных звуков и мелодий, той гармонии, с какой ангельские чи­стые голоса непрестанно воспевают хвалу Творцу.

Болезнь всё больше и больше подкашивала отца диа­кона, и он был уже уверен, что ему скоро надо переходить туда, куда непременно уходят все люди земли. Смерти он не боялся, потому что душа его, обновленная подвигом молитвы и труда, и особенно последними днями страда­ния, сама рвалась в иной мир, к новой жизни, в область вечного Света. В последние свои дни он совсем не показы­вался из келии. И монахи-то его мало навещали, хотя он не обижался. Но со стороны всё-таки обидно было: пока человек здоровый, он нужен и к нему ходят, а как прибо­лел, то забывают его все, даже и свои, близкие.

Возьми себе за правило, мой дорогой и милый друг, никогда не забывать людей — врагов или друзей — в ми­нуты их несчастий или болезней. Это очень важно, и спа­сительно, и благородно. Был болен, и вы посетили Меня (Мф. 25, 36). Стремись не только исполнить завет Хри­ста Спасителя — посетить больного и сущего в беде, но от всей души искренне посочувствуй ему, от всего сердца поплачь вместе с ним, посетуй, утешь, сколько можешь, а главное — помолись за него горячо Богу, чтобы над ним исполнилась воля Творца.

В самые последние дни перед смертью отцу Илии на­столько тяжко было сносить болезнь, что ему делали бо­леутоляющие уколы, иначе вся его внутренность, как ему казалось, разрывалась на части, и хотя он не стонал, но на лице его отпечатлевалось глубокое страдание.

Как одинокое старое деревце в поле вырывается из зем­ли порывом ветра, так жизнь отца Илии поникла под уда­рами страшной смерти. Он умер спокойно, без единого звука. И когда декабрьским утром братия вошли в его маленькую келейку, он уже ни о чем никого не просил. Его заветная подруга — старая скрипка — спокойно ви­села над его головой. У святых образов теплился малый огонек, который говорил, что душа почившего не уга­сла и так же горит. Оставив бренное тело, она воспарила к вечному Богу, воспарила обновленная и окрыленная.

Был холодный декабрьский день, когда гробик с почив­шим нашим братом после отпевания отвезли на кладби­ще. Белый саван пушистого снега лег новым покрывалом на замерзшую землю.

Помню, как мерзлые комья земли ударяли в крышку гроба, как бы стараясь разбудить отца диакона от вечного сна. Но он не вставал... Так и остался лежать в могилке, заваленный холодной, мерзлой землей.

И теперь, когда на амвоне во время ранней заупокой­ной литургии иеродиакон вспоминает имя почившего приснопамятного диакона Илии, вновь и вновь воскреса­ет пред нашим взором образ дорогого собрата.

Он с юных лет стремился к благодатному свету и жа­ждал обновления. Святая обитель Сергия Преподобного дала ему и то, и другое. И как отрадно нам всегда думать о том, что эта дивная Лавра дарит и теперь своим насель­никам и всем, приходящим в нее молиться, радость об­новления, готовя наши души к новой, вечной жизни!

Се, творю все новое (Откр. 21, 5), — говорит Господь. И вот теперь, моя дорогая милая душа, когда ты вновь будешь, по милости Божией, в Лавре Преподобного Сер­гия, вспомни, что здесь место твоего духовного обновле­ния, здесь «баня пакибытия». И если ты чувствуешь, что твои приезды в Лавру Сергия Преподобного благотворны и полезны для тебя (а они непременно полезны и спаси­тельны), то посещай это святое место, пока оно, как звездочка, сияет в ночи. Обновляйся с каждым разом душой и всё больше и больше устремляйся горе', к Свету невечер­нему, к Создателю неба и земли, к Богу вечной радости и вечного обновления.

И как бы мне хотелось —- говорю это от всего сердца, — чтобы душа твоя, начав обновление здесь, в святой обите­ли, вечно обновлялась и там — в обители горнего мира, где мы призваны к вечному обновлению и вечному совер­шенству.

Когда мы теперь приходим на старые могилки, где сре­ди других стоит и крестик отца Илии, то всегда вспомина­ем прожитый путь его жизни, и чувство глубокой благо­дарности к Богу возникает в глубине души.

Как хорошо и прекрасно жить на земле с Богом в сер­дце! И как ни ломает нас жизнь, как она нас ни бичует сво­ими ударами и скорбями, а всё-таки хорошо жить с Госпо­дом и со дня на день обновляться душой. И нет большего счастья, чем это. Нет большей радости, чем эта радость.

Но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16).

Начав описание жизни отца диакона Илии в день па­мяти великого пророка Божия Илии, мы с особым чув­ством удивления пред Промыслом Божиим заканчиваем в этот же день нашу маленькую повесть и глубоко верим, что грозный служитель Божий пророк Илия, вознесший­ся к небу на огненной колеснице, восхитил и смиренную душу нашего собрата диакона Илии в вечные Небесные обители Отца светов, где он и ныне больше и больше об­новляется и совершенствуется душой, восхищаясь див­ной гармонией небесных песнопений смиренных небо­жителей.

Читая эту маленькую историю о последних днях жизни диакона Илии, обновляйся и ты душой, милый и дорогой мой друг. Этим доставишь ты мне наиболь­шую радость.

 

КРАСОТА ДУШИ

 

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться: