Кошерная маца, утвержденная властями

Стр 1 из 10Следующая ⇒

В том году³ испекли мацу по заказу властей, но это была маца только по названию - никакие требования кашрута при ее изготовлении не соблюдались.

Это не давало мужу покоя, и он поставил перед собой задачу: сделать так, чтобы у каждого, кто хочет иметь мацу, кошерную по всем требованиям закона, была бы возможность ее приобрести. Люди взялись за работу - откошеровали две самые большие мельницы, достали новые сита, организовали надзор с использоанием большого числа машгиахов и направили в исполком перечень из десяти пунктов, которые должны были исполняться в пекарнях и в местах, где продавали мацу. Муж также объявил, что он или кто-то из членов раввинского суда придет туда (чтобы удостоверить кошерность) только после того как все эти требования будут исполнены.

В ответе, который пришел, сообщалось, что все его требования были исполнены, и что мука с рынка для выпечки мацы использоваться не будет.

Население тогда получало продукты по " карточной системе", то есть, человек получал, скажем, только 30 грамм хлеба на день, а за такой мелочью, как новый мешок, приходилось обращаться к высокому начальству - и даже тогда не всегда удавалось его получить. А в Днепропетровске власти, чтобы обеспечить еврейское население кошерной мацой, выделили тысячи мешков и тонны белой муки - в то время как все в городе ели только черный хлеб.

В результате со всей Украины, из Белоруссии, из Москвы и Ленинграда ехали в Днепропетровск за мацой. Все синагоги были заставлены ящиками в ожидании доставки мацы.

Из всех пекарен звонили в конце дня в пятницу с вопросом, когда нужно завершить выпечку перед Субботой и когда можно разжигать печи на исходе Субботы. Также часто спрашивали, как нужно себя вести с маим шелону⁴. И все это происходило, не стоит забывать, во времена, когда человек, который хотел вести религиозный образ жизни - соблюдать Субботу, например, должен был делать это в глубочайшей тайне, чтобы о его поведении не узнали ни соседи, ни кто-либо еще.

Как-то один машгиах сообщил, что тесто, приготавливаемое из четырех пудов муки, находились на столе лишние пять минут. Он тут же распорядился отдать его в другую пекарню, где пекли хомец. Для мацы же взяли другую муку.

Врачи из санитарной инспекции тоже задавали всем множество вопросов - как лучше сделать так, чтобы все максимально соответствовало пасхальным требованиям. Даже при прежнем режиме, когда позиции религии были более сильны, никакой общине не удавалось добиться такого содействия от властей.

Тем евреям, которые были заинтересованы в кошерной маце, все это доставляло подлинную радость, они испытывали подлинное духовное наслаждение. Моему мужу много здоровья стоило обеспечить евреев всем необходимым для получения праздничного удовольствия, хотя самому ему радоваться в праздник уже не довелось. Он соблюдал Песах очень строго, и все восемь дней провел только на воде и на той пачке мацы, которую взял с собой в момент ареста, причем несколько кусков из нее он отложил еще на Песах шейни.

Чтобы осуществить все вышеописанное, моему мужу приходилось несколько раз ездить в Харьков⁵ для встреч с наркомами и в Москву - на встречу с Калининым.

Декларация веры в оплоте безверия

Перед Песахом в тот год прошла всеобщая перепись населения, в которой, среди прочего, был вопрос о том, является ли отвечающий верующим. Были среди верующих те, кто опасался написать правду. Мой муж поднялся на биму в синагоге во время субботней молитвы, когда собиралось больше всего людей, и провозгласил, что не дать правдивый ответ на этот вопрос - самое настоящее вероотступничество, и ни один еврей не имеет права так делать.

Эта речь оказала огромное влияние на людей. Был в общине один еврей, который работал в государственной организации, чем зарабатывал на жизнь для себя и своей семьи. Его жена ответила за него в переписи, что он неверующий. Он отправился в управление статистики и попросил исправить ошибочную запись, поскольку на самом деле он является верующим. Этот человек был очень рад тому, что сумел решиться на подобный поступок. Позже он пришел поблагодарить раввина, слова которого так на него повлияли.

Уклоняться с умом и хитростью

На одном из допросов во время следствия (допросы проходили, как правило, в три-четыре часа ночи) моего мужа спросили: как ему удалось в год, когда была сложная ситуация с мукой и другими продуктами, провести работу такого масштаба по выпечке мацы для религиозных нужд? Он ответил, что дал взятку Калинину, когда встречался с ним в Москве, и за это получил разрешение. Следователь лишился дара речи.

Другой вопрос, который ему задали, касался пункта переписи про отношение к вере. Было ясно: все, что муж говорил в синагоге, становилось известно властям, слово в слово. Очевидно, в общину был внедрен специальный человек, который следил за тем, как муж себя ведет и какое влияние оказывает на прихожан. Этот человек, как потом выяснилось, находился среди молящихся.

На этот вопрос муж ответил, что советская власть стремится, чтобы все делалось по правде. Евреи же являются - по правде - верующими, и только страх того, что это может повредить им с заработком или в других аспектах, заставляет их не давать правдивый ответ и скрывать, что они верующие. Он хотел лишь того, чтобы люди не обманывали переписчиков.

О, с каким умом и хитростью муж уворачивался от следователей! Своими ответами он лишил их возможности развивать обе эти линии вопросов.

11 Швата 5708 года (22 января 1948 г.)

Посылки с продуктами – не по Субботам!

Я искала мужа в течение пяти месяцев, пытаясь выяснить, где он находится и получил ли те вещи, которые я посылала на его имя в Киев и Днепропетровск. На все запросы приходил ответ, что он нигде не числится.

В то время как я искала совета, что мне делать дальше (а особо советоваться было и не с кем, все боялись принять хоть какое-либо участие в судьбе моего мужа), пришла повестка из екатеринославской¹тюрьмы о том, что Л. З. Шнеерсон находится в камере №…, и я могу передать ему продукты и деньги.

Я порадовалась тому, что наконец-то стало ясно - муж жив, кроме того, у меня появилась возможность что-то передать ему. После всех сложностей и бюрократических препон я наконец собрала продуктовую передачу.

Передачи принимали раз в десять дней - все заключенные были разбиты на группы по алфавитному списку их фамилий. Первый раз муж мою посылку получил, о чем мне была выдана квитанция за его подписью. В следующий раз день, когда передачи получала его группа, выпал на Субботу. Поэтому я все приготовила еще в пятницу, а в Субботу утром взяла с собой русскую девушку, чтобы она несла передачу.

Больше четырех килограммов еды передавать не разрешалось. В этот вес входило все - даже хлеб. И если в нужный день я бы не пришла, мужу пришлось бы ждать следующей передачи - целых десять дней. Часть из тех четырех килограммов, которые я посылала, отбирала охрана, которая " отделяла десятину" от передачи - и не один раз, а целых два. Принимая во внимание этот факт, а также то, что муж скорее всего из тюремной еды ничего не ел, я решила, что в таких обстоятельствах можно передать ему еду в Субботу².

Прождав с семи утра до семи вечера, когда совсем стемнело, я получила записку, которую комендант прочитал громким голосом в присутствии множества людей, стоявших в очереди (впрочем, они вряд ли поняли смысл прочитанного): " По случаю Субботы передачи не принимаю".

Для того, чтобы решиться на такой поступок, нужны были сила духа и Б гобоязненность моего мужа! Ведь все это происходило после того, как шесть месяцев он провел на черном хлебе и воде, испытывая множество лишений и страданий, а следующую передачу ему пришлось бы ждать еще десять дней!

Ценой больших усилий мне удалось убедить тюремное начальство разрешить послать мужу передачу через три дня, хотя он, похоже, получил большее удовольствие от того, что не нарушил Субботу, чем от еды, которую получил раньше времени. С тех пор администрация тюрьмы называла его " тот, который в Субботу не принимает передачи".

Ребецин на допросе

Днем в Субботу, через две недели после того, как мужа перевели обратно в днепропетровскую тюрьму, к нам домой пришли трое сотрудников НКВД - провести еще один обыск, более тщательный. Все книги и рукописи, которые он берег больше жизни, они собирались погрузить в машину и увезти. После моих слезных просьб оставить их в доме они связались по телефону с начальством и в конце концов вернули книги обратно. К сожалению, от рук Гитлера мне их спасти уже не удалось³.

* * *

После того как моего мужа перед Песахом забрали из дома, на следующее утро его перевезли в Киев, в тюрьму Наркомата внутренних дел, где содержались особо важные заключенные. Один еврей столкнулся с ним на вокзале - двое охранников вели мужа к вагону второго класса. Потрясенный, он хотел подойти поближе, но один из охранников сказал ему, что когда коэны произносят свое благословение, смотреть на них нельзя. Так и тут - никто не должен подходить к вагону или произносить хотя бы слово.

При всем желании передать мне такой своеобразный привет от мужа, страх помешал кому бы то ни было это сделать, даже в те дни, когда я была в неведении, жив ли он. Я узнала об этой встрече на вокзале, лишь когда приехала к мужу в ссылку.

* * *

Во время второго обыска они, вероятно, пытались найти у меня какие-нибудь дополнительные материалы, которые позволили бы обвинить мужа в более серьезных преступлениях. Что именно они искали - не знаю.

После этого обыска меня вызвали в НКВД, где расспрашивали в течение нескольких часов: что говорил мой муж в праздник, когда обычно у него собирались люди, с кем он поддерживает связь (переписывается) за границей и так далее. И что пишут дети - особенно сын из Америки⁴.

В конце концов они стали меня запугивать, а я в ответ перестала реагировать на их вопросы, так что следователи остались ни с чем.

25 Швата 5708 года (2 февраля 1948 г.)

Приветы из тюрьмы

Все это время мне ни разу не представилось возможности увидеть мужа лично. Зато приходили приветы в письмах. Одно из них я получила из бухты Нагаева, от человека, который в Песах сидел с ним в одной камере в киевской тюрьме. Как позднее рассказал мне муж, это был профессор-нееврей, который в тот момент оказался на грани самоубийства, и муж фактически вытащил его из уже приготовленной петли.

Привет придал мне сил. Сообщив о здоровье мужа, автор письма добавил, что никогда не забудет Л. З.⁵, его ясный ум и глубокие познания. Он также в нескольких словах обрисовал их жизнь в камере. Там, кроме моего мужа, находилось еще трое заключенных, и все они сумели остаться в живых лишь благодаря его влиянию и поддержке, позволившим им сохранить человеческий облик, несмотря на все то, через что пришлось пройти. Профессор также поражался силе духа и стойкости моего мужа. Как и всем арестованным, ему должны были сбрить бороду. В тюрьме тогда было немало раввинов и пожилых Б гобоязненных евреев, которые пытались не допустить этого, но у них ничего не вышло - все были обриты. Когда подошла очередь Ш.⁶, он с такой силой воскликнул: " Вы не коснетесь моей бороды! " - что тюремщики испугались и оставили его в покое. И действительно, как я заметила впоследствии, он был единственным заключенным с бородой. Естественно, многие религиозные евреи завидовали ему.

В конце августа 1939 года мужа перевезли обратно в Днепропетровск, и у меня, как уже упоминалось, появилась возможность раз в десять дней передавать ему продуктовые посылки. Однако узнать о нем, о его здоровье и положении дел ничего не удавалось. Были знакомые врачи, которые видели его в тюрьме, сотрудники тюремной администрации вообще встречались с ним ежедневно, но мне никто не говорил ни слова. Был, правда, один работник тюрьмы, который регулярно передавал мне приветы от мужа, но, как потом выяснилось, он все это просто выдумывал.

Один привет, однако, я от мужа в самом деле получила. Случилось это субботним днем. Его тогда содержали в нескольких километрах от города. Там его встретил знакомый, кашлем давший понять, что узнал моего мужа. Тот в ответ тоже кашлянул. Этот привет был сразу же мне передан, и с дополнительной информацией: муж выглядит неплохо, держится твердо.

Позже муж рассказал мне: он в то время полагал, что его скоро освободят, и поэтому настроение у него было гораздо лучше, чем раньше. Увы, ситуация вскоре изменилась к худшему.

Незабываемый Йом-Кипур

Время летело быстро, и вот уже подошел месяц тишрей. На канун Рош-Ашана и Йом-Кипура выпали дни, когда мужу разрешалось получить передачи, и я очень обрадовалась этой возможности послать ему еду - мясо и рыбу, - которая могла бы хоть немного напомнить ему о праздничных трапезах, устраиваемых дома.

Перед Йом-Кипуром мне под большим секретом передали, что еврей-доктор, который работал в тюрьме, на днях должен осмотреть мужа. Так и произошло: вечером на исходе Йом-Кипура, уже после авдолы¹, доктор зашел в камеру мужа, угостил его папиросой (царский подарок в тех обстоятельствах) и провел с ним немного времени, наблюдая, как он ест после поста.

В один из дней месяца Мархешван к нам в дом вошел молодой человек. Он поднялся по лестнице, зашел в квартиру и направился прямо в столовую, не задавая никому вопросов, как будто прекрасно знал расположение комнат. Молодой человек уселся на стул и в качестве предисловия предупредил, что если я хоть кому-то расскажу, что он здесь был, мы оба - и он, и я - окажемся в серьезной опасности.

В столовой в тот момент кроме меня находилась Рохл - девушка, которая много лет жила в нашем доме. (Эта Рохл была настолько предана нашей семье, что умоляла энкавэдэшников забрать ее вместо раввина - она всем сердцем готова была отсидеть за него любой срок, к которому бы его ни присудили.) Увидев девушку, молодой человек сказал, что ее присутствие его не беспокоит. Затем он передал привет от Лейвика Залмановича. Я не в силах выразить чувства, которые охватили меня в тот момент!..

Гость рассказал, что муж мой подробно описал ему расположение нашей квартиры, чтобы не пришлось задавать никаких вопросов соседям, которые могли бы обратить на него внимание. " Л< ейвик> З< алманович> 32 дня просидел в одиночке, - рассказал он, - а на 33-й день меня поместили в ту же камеру".

Этот человек был инженер-нееврей, которого выпустили из тюрьмы после шестимесячного заключения. Перед освобождением он дал мужу слово: сразу после того, как попадет домой и снимет одежду, в которой был в тюрьме, он отправится ко мне передать привет. Так он и сделал.

Они провели вдвоем в одной камере весь месяц Тишрей, и гость рассказал мне, как муж провел Йом Кипур.

- Его Судный день я никогда в жизни не забуду. Он целый день плакал и рыдал, читал наизусть псалмы. До позднего вечера он мне ни слова не сказал, я его не трогал, у меня не было смелости заговорить с ним.

Позже, уже в ссылке, муж рассказал мне, что, не имея в тюрьме ни сидура, ни махзора, он произносил те из святых текстов, которые помнил наизусть. Этого ему вполне хватило на весь день.

Я спросила: в чем же они обвиняют моего мужа? Гость объяснил: " Он построил " мыку" во дворе синагоги, вот это дело ему и пришили. И служка что-то на него наговорил" ².

Тогда и в самом деле шло обсуждение вопроса, строить ли в синагоге микву. Шамес рассказал, что раввин собрал на строительство большую сумму денег. Также на допросе он показал, что у нас дома во время Симхат-Тора был организован сбор денег в помощь вдовам Тухачевского и Бухарина и что инициатива в этом начинании принадлежала моему мужу.

Чтобы подкрепить свидетельские показания, была устроена очная ставка. Но когда шамес и шойхет, который тоже был арестован, увидели моего мужа, они отказались от своих слов, заявив, что их принудили дать такие показания.

В конце своего визита инженер попросил меня найти способ - поскольку передавать записки в тюрьму запрещается - как-то сообщить мужу, один день или два празднуется в этом году рош-ходеш³ месяца Кислев: " Что-то его мучает вопрос с новолунием, и это связано с праздником Маккавеев".

" Группа Шнеерсона"

Начался Кислев. Время шло, и я все искала способы спасти мужа от судилища. Несколько раз я пыталась поговорить с начальником местного управления НКВД, но он, хотя сам был евреем, каждый раз отказывал мне с крайней жестокостью. От прокурора я узнала, что следствие намерено организовать дело о " контрреволюционной религиозной группе во главе со Шнеерсоном ". Эта новость меня ужасно испугала.

Пытаясь найти пути к спасению мужа, я отправилась в Москву с прошением на имя генерального прокурора. Отыскав его приемную, каждый день я просиживала там по несколько часов, пока наконец не попала на прием. Генеральный прокурор принял меня в целом доброжелательно и пообещал, что дело мужа будет пересмотрено, пролистав при этом некоторые документы из папки, на которой я успела заметить надпись: " Группа Шнеерсона". Я почувствовала, что его доброе ко мне отношение не было искренним. Тем не менее, когда прокурор сказал мне возвращаться домой и ждать ответа из его ведомства, хотелось надеяться, что результат окажется положительным.

Итак, я вернулась домой с надеждой в сердце.

Дело передано в " Особое совещание"!

Прошло немного времени, и поползли слухи о том, что дело мужа передано в Москву - в " Особое совещание" ⁴. Это означало, что " суд" над ним будут вершить четыре представителя высших военных и гражданских органов, которые заранее, еще до начала слушания дела, решили, к какой категории преступников относится обвиняемый. И это после всех прошений, которые я подавала властям, после всех телефонных переговоров с прокурором и следователем!..

В конце концов мне прислали повестку явиться в местное управление НКВД. Когда я пришла, мне сообщили, что они уже собрали все " материалы" на моего мужа и отправили их в Москву, в " Особый отдел". В заключение мне было сказано издевательским тоном: " Видите, какой великий человек ваш муж! Мы его дело в столицу отправляем".

Из всего этого становилось понятно: мужа собираются приговорить к ссылке. Для меня это было крайне неприятным предположением, с которым трудно было смириться. Согласно документам, мужу было уже под семьдесят лет⁵, и имелось заключение врачей о том, что у него " грудная жаба" (стенокардия). Я затратила много сил на то, чтобы добиться для него предоставления специальных условий при этапировании в ссылку. После множества ходатайств я получила ответ: все будет в порядке, он доедет до места назначения здоровым. А когда я попросила, чтобы мне разрешили положить в посылку, которую я собирала ему в дорогу, более четырех килограммов продуктов, мне ответили: его здоровье настолько улучшилось, что я даже не узнаю его при встрече! А все потому, что " он съедает всю еду, которую ему дают".

Впрочем, когда уже был назначен день отправки мужа к месту ссылки, следователь все-таки сказал мне приготовить что-нибудь для него в дорогу, поскольку за все время он в рот ничего не взял из тюремной пищи…

Приговор

В конце месяца кислев пришла бумага из местного НКВД: я должна явиться к ним в понедельник, такого-то числа, к девяти утра. После всех моих усилий, после обещаний, полученных от высокопоставленных лиц, и после некоторых сведений, переданных мне из места, где находился мой муж (приветы от людей, которые его видели, и тому подобное), я надеялась, мне сообщат, что его решено освободить.

Как обычно, я пришла точно ко времени. Свой паспорт я оставила в бюро пропусков - в обмен на бумагу, дающую разрешение войти. Мне представлялось, что после девяти месяцев, в течение которых я не видела мужа, и после всех переживаний мне, наконец, позволят с ним повидаться. Вместо этого меня провели в какую-то комнату и, забрав пропуск, захлопнули дверь! Я оказалась полностью в их власти...

После часового ожидания меня пригласили в другое помещение, где сидели четыре человека в военной форме. Старший из них, как я потом выяснила, являлся ответственным за этапирование всех заключенных нашей области. Мне было объявлено, что муж приговорен московским " Особым совещанием" к ссылке в Среднюю Азию на пять лет. Когда я спросила их: " Как человек в таком плохом состоянии и в таком преклонном возрасте сможет все это перенести? ", мне ответили: там, куда будет отправлен мой муж, вполне приличные условия жизни. Он останется практически полноправным гражданином - только лишь обязанным находиться именно в том месте, куда его ссылают. Его даже не лишат права голоса, сказали мне. " Все, что вам остается сделать, - это собрать ему в дорогу то, что он просит".

Один из тех, кто готовил мужа к отправке к месту ссылки, оказался евреем, и именно ему поручили ознакомить меня со списком вещей, которые нужно было приготовить. Он тут же сообщил мне, что когда-то в детстве учился в хедере и ему знакомо практически все из того, что значится в записке Лейвика Залмановича. В первую очередь муж просил талес, тфилин, сидур и Теилим, а также том, в котором содержались бы все пять книг Пятикнижия. Только один пункт из списка был ему незнаком - книга " Тания", о которой он до того никогда не слышал. Кроме всего перечисленного, муж попросил также гартл¹. " Когда вам сообщат о дне отправки вашего мужа, - сказал мне этот человек, - принесите все это на тюремный двор, у вас это заберут и передадут ему".

После всех этих новостей мне также пообещали, что разрешат попрощаться с мужем перед его отъездом. О дне свидания мне сообщат дополнительно.

Первая встреча

В этапной группе моего мужа, кроме него самого, было еще три человека - два шойхета и шамес синагоги, в которой он молился…

В назначенный день я взяла продукты, которые разрешили собрать мужу в дорогу для улучшения состояния его здоровья. Чтобы я не шла в тюрьму одна, меня сопровождал молодой человек из числа наших добрых друзей - сын одного из польских ребе, который учился вместе с нашими детьми.

Во время свидания мы были разделены железной решеткой. Рядом стоял вооруженный тюремный охранник, который следил за тем, чтобы мы разговаривали по-русски.

Не могу передать словами, как изменилось лицо мужа за эти десять месяцев! Первыми его словами, обращенными ко мне, был вопрос: " Слава Б-гу, что мы смогли повидаться! Скажи, сколько дней был рош-хойдеш месяца Кислев - два или один? Я должен это знать из-за Хануки… "

Свидание длилось всего несколько минут, но даже за это короткое время охранник трижды делал нам замечания (точнее, орал на нас): " Говорите по-русски! " Муж сильно нервничал, и когда мы прощались, со слезами на глазах просил у меня прощения, словно в предсмертный час: он считал, что этапа не переживет… Я оставила ему передачу, сказала слова прощания и отправилась домой.

Поездка в Харьков

Следующие несколько дней я провела в хождениях по разным инстанциям, пытаясь выяснить точную дату отправки мужа в ссылку. Конечно, я всюду обращалась официально, но куда более важным делом было отыскать родственников тех людей, которые так или иначе были связаны с отправкой этапов, и попытаться что-нибудь выяснить через них. Тесть прокурора, тетя тюремного доктора и другие - каждый обещал мне свою помощь, но когда я в конце концов добралась до человека, ведавшего этапами, он сказал мне, что муж не значится в списках арестантов, подлежащих отправке!

Буквально на следующий день я получила от мужа открытку из Харькова - он находился там, в пересыльной тюрьме, адрес которой муж также указал в открытке. Я тут же решила ехать в Харьков.

В тот год стояли сильные морозы, все вокруг было засыпано снегом. Железная дорога работала не по расписанию - нельзя было угадать, когда поезд придет на станцию или отправится дальше.

За день до отъезда, где-то около полуночи, мне удалось раздобыть курицу и я понесла ее к шойхету. Чтобы добраться до него, нужно было пройти несколько километров, преодолевая обледеневший подъем в гору. Но я добралась.

На следующий день ко мне домой пришли некоторые из наших близких друзей, которые раньше регулярно бывали у нас. Они стали отговаривать меня от поездки, убеждая, что мне все равно не разрешат повидаться с мужем. Однако я была намерена ехать в любом случае и стала искать возможность приобрести билет на поезд. В то время билеты на поезд в день отправления практически не продавались - их надо было покупать заранее, за несколько дней. С большим трудом удалось все-таки раздобыть билет - его принесли мне на дом около часа дня, а поезд отправлялся в три. В Харьков по расписанию он должен был прийти в 11 вечера.

Поездка была непростым делом - в том числе и потому, что я совершенно не была знакома с Харьковом. Мендл Рабинович, один из наших друзей, телеграммой предупредил своего брата Гирша о моем приезде, и он должен был встретить меня.

Из-за сильного снегопада поезд задержался на четыре часа. Гирш тем не менее встретил меня на вокзале. Было три часа ночи, стояла кромешная тьма и жуткий холод. Всю дорогу я тоже сильно мерзла, так как вагоны не отапливались… Гирш привел меня к себе домой, соблюдая меры предосторожности, чтобы меня не увидели ни его квартирная хозяйка, ни соседка. Меня усадили в угловой комнатке рядом с небольшой печкой, дали стакан горячего чая, и я чуточку согрелась.

В семь утра мы принялись за дело. С большими усилиями, преодолевая враждебное отношение, мы добились разрешения для адвоката на посещение арестованного в его камере, в надежде, что адвокату удастся каким-то образом улучшить его положение. Я заплатила прокурору 75 рублей, и он дал разрешение. А вскоре после этого выяснилось, что это был последний день пребывания этапа в Харькове, и сегодня же заключенных отправят дальше!

Так как раздобыть продукты в городе было очень сложно, Рабинович дал мне из своих запасов сахара и немного сливочного масла. Потом мне сказали, что я могу передать мужу мыло, а главное - папиросы, которые он просил много раз, но в Днепропетровске мне запрещали их приносить. Я постаралась собрать мужу в дорогу все, что могла, потратив на беготню и приготовления целый день.

Когда все было готово, мы с Гиршем отправились в тюрьму, которая, как обычно, находилась на приличном расстоянии от города. Было очень скользко, я три раза падала, но к трем часам дня мы все-таки добрались до места. Там нас встретил адвокат, который рассказал, что договорился с доктором, чтобы тот осмотрел Лейвика Залмановича и определил, можно ли по состоянию здоровья отправить его вместе с остальными заключенными. Доктор нашел его вполне здоровым (позднее выяснилось, что все это было неправдой - с мужем перед отправкой не виделся ни адвокат, ни доктор).

После беседы с адвокатом я получила разрешение повидаться с мужем и передать ему продукты и другие вещи, которые собрала.

2 нисана 5708 года (11 апреля 1948 г.)

Время произнести речь

Давно не писала - что-то тяжело…

Сегодняшняя дата напомнила мне о первой поездке к мужу - на Песах 1940 года.

В то время состояние его здоровья было очень тяжелым. Прошло всего два месяца после изнурительного этапа, а условия для жизни в месте ссылки были хуже, чем я могла себе представить. Но в тот день он забыл обо всем.

" Сегодня бейс-нисан², - сказал он. - Надо говорить слова хасидского учения, но, боюсь, много слушателей здесь не найдется. Я мог бы написать что-нибудь к этой дате, но нет бумаги. Придется довольствоваться размышлениями - и пусть Всевышний даст мне силы мыслить…"

(Чуть позже, за неделю до Песаха, я поехала в Кзыл-Орду³ и привезла оттуда две тетради, порошок для приготовления чернил и бутылку, в которой можно было его развести. Не передать словами радость, которую это приобретение доставило мужу. Он принялся писать с таким энтузиазмом, словно чернила и бумага ему дороже хлеба, который я привезла для него после долгого и тяжелого голодания.)

Некоторое время муж провел погруженным в размышления, а потом начал говорить о Ребе Рашабе, полностью забыв, где и в каком положении он находится…

Жара в те дни стояла ужасная, одежда моментально пропитывалась потом. Помню, как вечером я давала мужу чистое белье, а уже к десяти утра рубашка вся была покрыта черными точечками - следами от блох, которые водились там в огромном количестве. Это было просто невыносимо! (Через какое-то время нам удалось найти комнату, в которой насекомых было поменьше.)

Когда муж говорил слова Торы, он всегда смотрел на пятна на своей рубашке, и это словно переносило его в какой-то другой мир. Ни при каких условиях он не позволял себе поддаваться тяготам окружающей жизни!

Исру-хаг¹ Песах 5708 года (1948 г.)

Расставание в Харькове

Мне хотелось рассказать о событиях того времени как можно подробнее, насколько позволит память. Но прошло уже восемь лет, и за это время мне столько всего пришлось пережить, что какие-то события, кажется, начали забываться…

* * *

Снаружи харьковская тюрьма производила не столь мрачное впечатление, как днепропетровская. Она была чище и немного даже напоминала обычный жилой дом, так что казалось, будто тем, кто находится внутри, не настолько уж и плохо. Но это было не так - внутри царили те же порядки, что и в любой другой советской тюрьме.

Когда наконец состоялось мое свидание с мужем, он, сопровождаемый надзирателем, стоял по одну сторону решетки, а я по другую - как и в Днепропетровске. Со времени нашей прошлой встречи его вид сильно изменился к худшему. Конечно, он очень обрадовался моему приходу, но нам не удалось толком поделиться тем, что волновало обоих. Говорить, как и в Днепропетровске, нам почти не давали. Но я успела выяснить, что мужу пока неизвестно, когда их отправят дальше.

Когда мы расставались, он начал плакать, хотя и старался сдерживать себя. Я помню, что муж был тогда в меховой шапке-ушанке (непривычный для него головной убор) и вообще выглядел так, словно совершенно пал духом. Больно было видеть его утратившим привычную твердость и внутреннюю силу! К тому же он был крайне изможден постоянным недоеданием.

Отправка к месту ссылки

Я надеялась увидеть мужа еще раз во время отправки заключенных, но точное время отъезда выяснить так и не удалось, поэтому я просто бродила перед входом в тюрьму. Когда начало темнеть, я увидела, что из ворот выехал грузовик с приделанной к высокому кузову лесенкой для пассажиров. В кузове помещались дощатые скамьи, на которых сидели люди в одинаковых одеждах - таких же, какая была у моего мужа на последнем свидании. Некоторые были закутаны в одеяла. Среди вывозимых заключенных я заметила и несколько женщин. Мне показалось, что мужа в кузове нет, хотя полной уверенности в этом не было: заключенные сидели, низко наклонив головы, чтобы нельзя было рассмотреть их лиц (позднее муж рассказал мне, что его отвезли на вокзал именно в этой машине). Отъехав от тюрьмы, грузовик остановился практически в чистом поле, возле железнодорожной ветки, где уже ждали вагоны. Заключенных пересадили в них, и вскоре состав тронулся, - так начался этап. Я следила за поездом, пока он не скрылся из виду, провожая взглядом несчастных людей.

(Поездка продолжалась целый месяц, и в течение одиннадцати дней у них совершенно не было воды! Впоследствии муж с болью рассказывал мне, как тяжело ему было обходиться без воды. Не из-за питья - из-за негл-васер²! Эти воспоминания не оставляли его. Я спросила, как же он утолял жажду, и была поражена, когда муж пожал плечами и сказал, что давал одному из конвоиров что-то из еды, которую я собрала ему в дорогу, а тот в обмен наливал стакан воды. Те капли, которые оставались после негл-васер, муж выпивал. " Ты не можешь представить себе, - говорил он, - какой замечательный вкус для меня имела та вода! " )

Пока я ждала отправки заключенных, совсем стемнело, и я пошла на квартиру, где остановилась. Мне хотелось провести в Харькове еще день и попытаться выяснить хоть что-нибудь о дальнейшей судьбе мужа, но долее находиться в доме [Гирша Рабиновича] я не могла - если бы стало известно о моем пребывании здесь, это могло привести к большой беде. Так что я решила идти на вокзал и вернуться в Днепропетровск.

По расписанию поезд должен был отправляться в 10 часов вечера, но ушел только в четыре утра. Вокзал не отапливался, места присесть не было. Множество людей ожидало своих поездов, и так как из-за мороза долго находиться под открытым небом было невозможно, все они набились в здание вокзала. С большим трудом удалось найти место в уголке, где я просидела всю ночь на маленькой подушечке, которая по счастью у меня с собой оказалась.

Рабинович проводил меня на вокзал и не уходил до четырех часов - пока я, наконец, не поднялась в вагон. Это, кстати, тоже оказалось делом непростым. Рабиновичу пришлось практически вталкивать меня вовнутрь, своих сил мне бы не хватило. Я и по сей день признательна ему за бесценную помощь, которую он сумел оказать мне в тех условиях.

Путешествие тоже было нелегким, но к следующему вечеру я добралась домой, удовлетворенная тем, что сумела сделать все, что было в моих силах. Теперь мне оставалось только одно - ждать новостей.

Телеграмма из Чиили

Несколько недель спустя по почте пришла открытка без штемпеля, из которой я узнала, что муж мой жив и все еще в пути. Непонятно было только, откуда именно отправлена открытка.

Прошло еще больше двух недель, и в час ночи кто-то постучал в нашу дверь (звонка у нас не было уже давно). Это принесли телеграмму, в которой муж сообщал, что наконец-то добрался до места, где ему предстояло отбывать ссылку. Обычно по ночам почту не носили, но сотрудники увидели, что в телеграмме содержатся новости о судьбе раввина, которой все интересовались, и одна еврейская девушка, работавшая там, вызвалась принести телеграмму, не откладывая до утра. Мы принялись изучать ее, чтобы определить место отправления, а затем начали выяснять, где же находится тот населенный пункт, в котором оказался мой муж.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒