Четыре километра под палящим солнцем

Пасхальная неделя внесла некоторые перемены в нашу жизнь, но затем все вернулось к обычному распорядку.

Среди людей, живших по соседству, большинство составляли казахи. Было также некоторое количество христиан - в основном русских, переселенных сюда из Сибири. С ними можно было хотя бы разговаривать - русским языком, в отличие от казахского, мы владели. Евреев же, кроме нас, троих ссыльных, больше не было.

Раз в десять дней ссыльные должны были являться в местное управление НКВД для регистрации. Часть этой процедуры состояла в необходимости подписать какую-то бумагу. В будние дни это была еще половина несчастья; проблемы начинались тогда, когда на регистрацию нужно было приходить в Субботу. Помимо прочего, необходимо было приносить с собой справку, удостоверяющую личность ссыльного (паспорт у него отбирали сразу после осуждения). Это за мужа делала¹ одна нееврейка, тоже ссыльная. С обязанностью расписываться, однако, оставалась большая проблема.

Среди тех, кто приходил на регистрацию, был еще один еврей, соблюдающий Субботу. В Шабос он расписывался левой рукой², так что буквы получались неправильной формы. Чтобы ему разрешали расписаться левой рукой, он перевязывал правую платком и говорил, что она у него сильно болит. Как-то раз сотрудник НКВД сказал ему, что кое-что заметил: каждый раз, когда день регистрации выпадает на Субботу, у него " болит рука"!.. Далее последовало предупреждение: ссыльный не должен забывать, кто он и где находится, и не должен пытаться устанавливать тут свои законы. А если он и дальше будет так себя вести, его сошлют куда-нибудь в отдаленный аул, где живут полудикие казахи. Естественно, подобную угрозу нельзя было не воспринимать всерьез.

Место, куда надо было являться на регистрацию, находилось в четырех километрах от нашего дома. Идти туда приходилось посреди дня - по выжженной земле и под палящим солнцем. Нередко муж возвращался оттуда еле живой и, дойдя до комнаты, сразу ложился отдохнуть… Первого мая и на октябрьские праздники нужно было являться на регистрацию ежедневно в течение трех дней и каждый раз быть предельно осторожным в своих ответах на вопросы, которые задавали в НКВД.

Свиньи дороже детей

Из всего нашего окружения наиболее тесно мы общались, естественно, с хозяйкой дома (хотя она нередко задерживалась на работе допоздна) и ее детьми - маленькими по возрасту, но большими хулиганами, которые доставляли матери немало хлопот и переживаний.

На закате солнца мы обычно садились на свежем воздухе рядом с домом. Люди в это время дня нам на глаза не попадались, только козы со свиньями бегали вокруг, нарушая наш покой. Муж читал какую-нибудь книгу из тех, что я ему привезла, или же о чем-то размышлял, судя по выражению его лица. И в том, и в другом случае он терпеть не мог присутствия рядом свиней, и когда они особо докучали ему, отгонял их палкой. Хозяйка сильно злилась на него за такое обращение с животными, столь ценными для нее. Она как-то призналась мне, что для нее свиньи дороже, чем дети: свиньи приносят доход, а от детей какая польза?.. Так что на мужа моего она сильно злилась, говоря: " Батюшка, как видно, свиней не любит, что-то он их палкой бьет! " Услышав это, мы поняли: придется быть поосторожнее с ее свиньями, так как ее чрезмерная к ним любовь может нам навредить.

" А если скажете: что же будем есть?.."

Время шло - оно ведь никогда не стоит на месте… Еда, которую я привезла с собой, стала заканчиваться. Остро встал вопрос, что же мы будем есть дальше. Сейчас я, слава Б-гу, совершенно сыта, но до сих пор прекрасно помню то чувство голода, которое было нашим постоянным спутником там, в Чиили. Мы не говорили об этом, просто все время возвращались взглядом к полкам нашего " буфета", которые с каждым днем становились все более пустыми. Хуже всего было с хлебом. Весь май того года его у нас не было ни кусочка! А наша хозяйка работала у кого-то из начальства: им выдавали хлеба больше, чем они могли съесть, и остатки они отдавали хозяйке. Приходя домой, она сзывала всех своих домашних питомцев - это были козы, свиньи и две собаки - и скармливала им хлеб! И сейчас мне все еще вспоминается та радость, которую я почувствовала оттого, что смогла себя сдержать и не стала просить ее поделиться куском хлеба с нами… Я старалась только, чтобы муж не сталкивался с хозяйкой в те дни, когда она приносила целый мешок хлеба для скота. Ему-то, часто думала я, дрожа от голода, еще тяжелее, чем мне. Для него этот голод был продолжением страданий, которые тянулись уже целый год… Я видела многих богатых в прошлом людей, которые в подобной ситуации пали так низко, что стали жить подаянием, выпрашивая у людей кусок хлеба, да убережет нас Б-г от такого!

Иногда весь наш обед состоял из старых сухарей. Мы разламывали их на несколько частей и замачивали в воде - только так их можно было есть. В голове крутилась мысль: а что будет завтра?.. Когда же у нас был хлеб, мы обычно начинали с того, что срезали с него корку и клали ее в специальный мешочек, чтобы она не упала куда-нибудь в грязь (эту-то корку, которая превращалась в сухари, мы и съедали, когда не было другого хлеба). Скатерть на столе мы всегда расстилали так, чтобы ни одна крошка не упала. Крошками мы потом " закусывали", и это создавало ощущение сытости.

За хлебом приходилось выстаивать многочасовые очереди, при этом каждый раз можно было получить не более килограмма на человека, чего хватало дня на три. Чтобы получить свой килограмм, а иногда и меньшее количество хлеба, очередь желательно было занимать как можно раньше, так как тем, кто приходил позже, иногда вообще ничего не доставалось.

Среди тех, кто стоял в очереди за хлебом, кроме казахов, было много высланных корейцев, русских и представителей других национальностей. Каждый прилагал все силы, чтобы получить свой хлеб. Часто доходило до драк. Чтобы установить хоть какой-то порядок, каждые десять человек выбирали себе старшего. Понятно, что те, кто стоял в первых десятках, чувствовали себя гораздо спокойнее: у них было больше уверенности в том, что они придут домой не с пустыми руками.

Обычно мы стояли в очереди вместе, так как один человек не мог получить хлеб за двоих. Чтобы муж выглядел как можно проще и не бросался людям в глаза, привлекая к себе излишнее внимание, я еще в Днепропетровске сшила ему костюм, который должен был сделать его похожим на пролетария, и купила столь же обыденного вида кепку. Впрочем, по лицу его все равно было видно, что он совсем не пролетарий и заслуживает другого отношения. И действительно, не раз случалось, что его звали присоединиться к десяткам, стоявшим ближе к началу очереди. Когда это замечали антисемиты из стоявших там же (в большинстве своем русские по национальности), они подходили к нему и кричали: " Эй, старик, куда ты прешься?! " Когда я слышала такое, мне казалось, я не смогу этого вынести, но, увы, сделать что-либо было нельзя. Для нас возможность получить этот килограмм хлеба была важнее всего.

С ходатайством в Кзыл-Орду

Время шло, и мне уже нужно было начинать думать о возвращении домой, в Днепропетровск. На то был целый ряд причин. Во-первых, чтобы сохранить за собой квартиру, нужно было повлиять на представителей городских властей, а для этого следовало восстановить те связи, которые были у меня до отъезда. Далее, следовало позаботиться об отправке мужу посылок с продуктами, для чего также приходилось прибегать к всевозможным ухищрениям, ведь даже в нашем городе раздобыть еду было не так просто. А попросить кого-то заняться этим я не могла: человек, отправлявший посылку с продуктами такому " преступнику", каким считался мой муж, подвергал свою жизнь опасности. Впрочем, некоторых людей это не останавливало, и они помогали нам, проявляя наивысшую степень доброты, милосердия и самопожертвования. Да воздаст им Всевышний за это добром!

Словом, дома меня ждало множество дел, требовавших приложения всех моих сил. Но была еще одна причина, по которой я решила уехать: без меня мужу надо было заботиться о пропитании только лишь одного едока. Это соображение может показаться тривиальным, но для меня оно стало едва ли не главным аргументом в пользу поездки домой.

В то время в Чиили началась летняя жара. Я переживала, что если мне придется сейчас оставить мужа одного, ему будет очень тяжело пережить такую погоду. Подумав, я поехала в областной центр, Кзыл-Орду, чтобы походатайствовать в местном управлении НКВД о разрешении для мужа перебраться на время в город. В Кзыл-Орде условия жизни были лучше, чем в Чиили, к тому же там имелась небольшая община бухарских евреев. У них даже был свой раввин и свой шойхет - два брата, которые днем чистили обувь на улицах, сидя, как водится, на низеньких скамеечках. Когда рабочий день заканчивался, они занимались вопросами жизни общины.

В Кзыл-Орде я повстречала одного еврея, который когда-то жил в Екатеринославе. Его сослали в Казахстан как " буржуя", а когда срок ссылки закончился, ему повезло найти здесь приличную работу. Обустроившись, он привез в Кзыл-Орду и семью. В свое время мы были с ним довольно близко знакомы, и он предложил свою помощь, насколько хватало его возможностей. К сожалению, есть у них в доме я не могла из-за кашрута, и наш знакомый отвел меня к еще одному бывшему ссыльному - шойхету из Гомеля. Отбыв здесь срок, он не смог вернуться в свой город и тоже осел в Кзыл-Орде. Так что ела я у шойхета, а ночевала в доме бывшего екатеринославца.

В Кзыл-Орде я провела десять дней в поисках какой-нибудь возможности для осуществления моего плана перевода мужа в город. Я подала прошение, составленное видным местным юристом, которого мне порекомендовали знакомые. В прошении сделан был упор на то, что состояние здоровья мужа крайне тяжелое и ему может понадобиться лечение, которое можно получить только в крупном городе. После долгого ожидания и трех походов в управление НКВД, с сотрудниками которого я каждый раз обменивалась ничего не значащими фразами, я наконец получила официальный ответ. Мне было сказано, что всю требуемую медицинскую помощь муж может получить в Чиили, и ни в каком ином месте он находиться не должен… Позже мне по секрету рассказали, что на папке с его делом было приписано: " Не допускать проживания среди евреев! "

С болью в сердце пришлось мне смириться с тем, что изменений в положении мужа не будет. Не имея другого выбора, я купила какие-то необходимые вещи, которые невозможно было достать в Чиили, и отправилась в обратный путь. Как обычно бывает в тяжелых ситуациях, когда пытаешься изменить что-то к лучшему, но ничего не выходит, состояние у меня было подавленное. Но, повторюсь, пришлось смириться…

Уезжая в Днепропетровск, я договорилась с одним из ссыльных, евреем, что он пока поживет в нашей комнате, чтобы мужу не пришлось оставаться в полном одиночестве.

Возвращение домой

В начале месяца Элул я отправилась в обратный путь - снова через Москву. Там я опять обошла все места, где можно было ходатайствовать о сокращении срока ссылки мужа. Позаботившись также о том, чтобы ему посылали посылки с продуктами, я поехала домой.

В Днепропетровске меня встретили, что называется, на высшем уровне - дружелюбно и с уважением. Даже неевреи приходили с расспросами, что уж говорить о членах еврейской общины! Кстати, хотя по закону это было запрещено, община втайне продолжала начислять мужу его зарплату. А место, где он обычно сидел в синагоге, было огорожено и к нему никого не подпускали.

Интересно, что когда муж был здесь, у него нередко случались разногласия с общиной по вопросам распорядка молитв: трубления в шофар во время молитвы мусаф, произносимой шепотом, в Рош-Ашана, необходимости устраивать акафот¹ в оба вечера (и в Шмини-Ацерет, и в Симхат-Тора) и так далее. Однако теперь никаких разногласий не было - все делалось так, как он установил, и даже самые большие в прошлом его противники теперь кричали: " Все будет так, как хотел рав! " (Впоследствии я рассказала об этом мужу, и мои слова его весьма порадовали.) Хазан и община пели в определенных местах молитвы и во время акафот в Симхат-Тора именно те нигуним, которые обычно пел муж. Это было настолько заметно, что у некоторых молящихся попытались выяснить, почему сосланному раввину оказывается такой почет. Их вызывали в НКВД вроде бы по совершенно другим поводам, но во время бесед основными неизменно оказывались вопросы, связанные с моим мужем.

Все интересовались моими делами, многие искренне предлагали помощь и всячески старались облегчить мне жизнь. К сожалению, когда доходило до практической реализации их предложений, оказывалось, что многие боятся даже приблизиться к нашему двору… Так что день я проводила обычно в одиночестве, пока Рахель² не возвращалась с работы.

Все молодые люди из нашего окружения, за исключением пары наиболее близких друзей, чуть ли не каждый день после работы, около 11–12 часов ночи, тайно, так, чтобы не узнали члены их семей, приходили навестить меня и узнать, что слышно. Ах, как дороги для меня были эти визиты! Расходились они боковыми улочками, чтобы никто не увидел, откуда они идут, но все равно каждый раз казалось, что за ними кто-то следит… Несмотря на это, назавтра они приходили снова.

Довольно часто случалось так, что у нас собирались сразу несколько человек - поговорить о раввине, о его работе и его влиянии на общину, его словах и делах. Как я уже говорила, раньше у него было много противников, теперь все это осталось в прошлом, и противники стали его лучшими друзьями.

Помню, как-то поздно вечером я шла по улице, и ко мне подошел один знакомый - представитель так называемых " свободных кругов". Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто не видит нашего разговора, он спросил: " Помните, как мы сидели на банкете у одного из руководителей общины, и доктор Фридман (доцент с ученой степенью по педагогике, имел репутацию высокообразованного человека с широчайшим кругозором) спросил раввина: " Почему в Псалмах сказано: " Береги душу мою, ибо благочестив я…" (" благочестив" на иврите - хасид)? Это значит, что хасидам нужна защита? " Раввин ответил: " Нет, это значит, что миснагедам³ никакая защита не поможет" ". Да, я помнила этот случай и помнила, как доктор Фридман аплодировал вместе со всеми присутствовавшими остроумному ответу моего мужа…

28 Менахем-Ав 5708 года (2 сентября 1948 г.)

Восемь дней назад исполнилось четыре года, как мужа больше нет с нами. " Жаль тех, что ушли и их не найти более…"

Буду продолжать эти записки дальше, насколько хватит сил.

Письмо по поводу 19 Кислева

Месяц шел за месяцем, жизнь приобрела какой-то более-менее устоявшийся распорядок. НКВД тоже занималось своей привычной деятельностью. Желая " раздуть" дело моего мужа, его попытались представить сообщником других, как это тогда называлось, " врагов народа", осужденных за антигосударственную пропаганду и связь с иностранными миссиями. За такое " преступление" наказание в те годы было одно - смертная казнь. НКВД не удалось доказать связь моего мужа с этими людьми, тем не менее, он получил статус " социально опасного элемента" . Это означало, что он не имеет права находиться в том месте, где проживают обычные люди, особенно евреи, не должен иметь возможности использовать свой разум и чувства и каким-либо образом влиять на других людей.

Почта тщательно контролировалась. Учитывая все проверки, писем - как тех, что я отправляла мужу, так и тех, что он посылал мне, - приходилось ждать долгое время. Другим людям он писать вообще не мог, а ему не то что не писали - большинство знакомых боялись даже передать привет через меня!

В конце Хешвана⁴ я получила письмо от мужа. Он послал его заранее, на случай, если возникнет задержка в пути. В нем муж просил меня проследить за тем, чтобы 19 Кислева⁵ в доме царило праздничное настроение, на столах стояла лучшая еда, а в гости были приглашены все, кого можно пригласить. Все это было расписано в мельчайших деталях, в которые муж, когда находился здесь, обычно не вдавался. Он также просил меня забыть все недоброе и постараться устроить в этот день настоящий праздник.

Провокации

Время шло, и я уже стала подумывать о следующей поездке к мужу, в которую намеревалась отправиться ближе к празднику Песах.

Четыре месяца той зимы стали временем провокаций. Чуть ли не каждый день от разных людей ко мне поступали слухи о том, что мужа, якобы, возвращают обратно в екатеринославскую тюрьму. Все это, как правило, доверялось мне " под большим секретом".

Так, одна девушка-нееврейка, которая называла себя дочерью священника, все время приходила ко мне и рассказывала, что ее отец сидит с моим мужем в одной камере. Молодой человек, занятый на строительстве домов, передавал мне " точные сведения", что мужа видели на какой-то станции под Киевом, в тюрьме, и он просил меня, чтобы я передала ему белье… И так далее. Порой мне указывали места, куда я должна была пойти (чаще всего поздно ночью), чтобы " никто не мог увидеть" людей, которые передают мне какие-то сведения…

Хотя разум постоянно предупреждал, что не следует обращать внимания на этих людей и их рассказы, однажды мне не хватило выдержки, я подумала: а вдруг сейчас мне говорят правду, вдруг мужу действительно нужна помощь?!

Поскольку сама я не могла решить, что делать, стала ждать вечера, когда можно будет с кем-нибудь посоветоваться (по вечерам у нас дома, как я говорила, собирались некоторые из друзей). Мне предложили пойти в назначенное место, но я, после нелегких раздумий, решила все-таки не ходить - стало страшно…

Позже, спокойно обдумав всю эту историю, я вспомнила, что все места встреч, которые мне назначали, находились или рядом с тюрьмой, или рядом с НКВД. Стало понятно, что это была кампания шантажа и запугиваний.

Вторая поездка

В месяце адар⁶ я начала, в точности как в прошлом году, готовиться в дорогу, к мужу. Хотелось надеяться, что нам не придется долго ждать его освобождения и что вскоре он приедет вместе со мной домой.

Завершив приготовления, я отправилась в путь через Москву. Все прошлогодние трудности повторились вновь, но добрые друзья помогли мне, позаботившись обо всем, насколько это было в их силах. Как обычно, я еще раз обошла все места, где можно было хлопотать о сокращении срока ссылки мужа. Эти визиты стоили мне здоровья, но никаких результатов не дали…

За две недели до Песаха я оказалась в Чиили, где муж встретил меня. Внешне он сильно сдал и казался сломленным, и мне, конечно, было тяжело смириться с таким его состоянием. До самого моего приезда с ним в комнате жил молодой человек, с которым я об этом договорилась. Мужу было с ним не так одиноко, но все это время они жили впроголодь: продуктовые посылки, которые время от времени получал муж, приходилось делить на двоих.

Обычно в таких условиях и в таком положении люди быстро перестают быть похожими на тех, какими были раньше. Однако муж мой и сейчас, как только ему в руки попадала бумага - пусть даже пара листков, - начинал на ней писать. Как-то раз он зашел в комнату с таким счастливым лицом, какого я давно у него не видела, и сказал: " Надо прямо сейчас устроить фарбренген - я завершил написание такой темы, что это просто чудо из чудес! " Увы, поделиться со мной своим восторгом он не мог, а больше никого и не было…

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒