Ради спасения человека готова на все

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 10Следующая ⇒

При обсуждении вопроса, что же делать с нашими бумагами, присутствовала и Бас-Шева Альтгойз. Услышав, о ком и о чем идет речь, она сказала, что готова взять документы и доставить их по назначению. Она попросила только о том, чтобы ее детей обеспечивали всем жизненно необходимым во время ее отсутствия. Бас-Шева работала на трикотажной фабрике, и если бы кто-то выполнял ее дневную норму, пока ее нет на работе, ей продолжала бы идти зарплата, которую можно было тратить на детей.

Затем Бас-Шева предложила план, как проделать все наилучшим образом. Братья Рабины и остальные участники обсуждения согласились с ним. Так как она работала бригадиром, ей удалось получить от директора фабрики официальный документ: она послана на закупку материалов для нужд предприятия. На время ее отсутствия руководить бригадой директор поставил другого работника.

Бас-Шева раскрыла директору истинную цель своей поездки, и он сказал, что имя моего мужа ему знакомо. Ради спасения такого человека, добавил директор, он и сам готов был бы без страха встретить любую опасность. Тем не менее, он, естественно, просил, чтобы все делалось с соблюдением строжайшей конспирации. Это было важно для всех - и для спасателей, и для спасаемых.

Хотя все было оформлено как полагается, организаторов нашего переезда беспокоила возможность того, что власти решат назначить нам другое место проживания после окончания пятилетнего срока ссылки мужа. Чтобы избежать этого, был оформлен официальный запрос от " нашей дочери" (хотя дочери у нас никогда не было), в роли которой выступила жена Рабина. В подписанном ею документе говорилось, что у нее достаточно жилплощади, чтобы разместить там " Л. Шнеерсона с женой", а также имеется возможность обеспечить их едой и одеждой. Сами же они (то есть мы) позаботиться о себе не в состоянии, так как находимся в преклонном возрасте и работать не можем.

На этот документ тоже требовалось наложить резолюцию в самых высших инстанциях - чтобы в организациях рангом ниже никто не смог чинить препятствий. Чтобы попасть в эти высокие кабинеты, нашим друзьям снова надо было платить большие суммы денег (порой это делали совершенно незнакомые нам люди), но в конце концов требуемое разрешение было получено. Такие крупные взятки приходилось платить потому, что мы собирались нарушить весьма строгий закон, недвусмысленно запрещавший свободное перемещение определенных категорий людей.

Необычайно тяжелые шесть недель

Итак, Бас-Шева Альтгойз приехала к нам со всеми этими ценными бумагами в надежде, что удастся решить все вопросы в течение пары недель - с таким расчетом, чтобы перед Песахом мы все вместе выехали в Алма-Ату. Однако дело осложнилось, и в итоге у нас ушло более шести недель на преодоление всех возникших препятствий.

По тогдашним законам даже обычным гражданам требовалось разрешение для переезда с места на место. Ссыльным же вообще не разрешалось переселяться в сколь-нибудь крупные города, они имели право жить только в сельской местности. Поэтому нам предложили переехать в кишлак под Алма-Атой - то есть в точно такие же условия, как в Чиили! Проблема решилась с помощью тысячи рублей, присланной " родными братьями" телеграфным переводом. После того, как в самых жестких выражениях нам заявили, что мы не можем переехать в Алма-Ату, один из наших знакомых пошел и сделал нужному чиновнику " скромный подарок", - и наш переезд тут же сделался " кошерным"! Человек, который дал деньги, попросил нас уехать как можно скорее: разрешению с печатью бюро пропусков не стоило слишком долго оставаться в Чиили.

Обещанную бумагу мы получили в канун Песаха, однако, в силу каких-то причин, печать на ней смогли поставить уже в холь-амоэд.

То были необычайно тяжелые шесть недель! Все это время мы были охвачены смертельным страхом. Я видела, что муж просто не может дальше жить так, как мы жили прежде. Ему было крайне тяжело - как духовно, так и физически, в нем ощущался какой-то внутренний надлом.

Всю необходимую работу делали мы с Бас-Шевой - у мужа ни на что уже не было сил. В какие-то моменты в нем просыпалась прежняя энергия, но было видно, что это требует от него огромных усилий.

Последний Песах

В Кзыл-Орде Каляков позаботился о маце шмуре для нас и о мясе на Песах. За два дня до праздника Бас-Шева съездила туда и все привезла.

И вот мы стали справлять в нашей комнатке третий по счету Песах³. Не хочу вдаваться в подробности, скажу лишь несколько слов.

Первый седер у нас прошел как полагается, а вот на следующий вечер моего мужа охватила такая слабость, что в два часа ночи нам пришлось вызвать врача. Причиной, по-видимому, явилась рыба, испортившаяся на нашей жаре. Мы все ее ели, но особенно сильное воздействие она оказала на его ослабленный организм.

Невозможно было спокойно наблюдать за его страданиями! Нужно было радоваться, так как мы стояли уже на пороге избавления, но подлинной радости не ощущалось – приходилось заставлять себя быть веселыми…

До самой последней минуты мы должны были держать предстоящий отъезд в тайне: в Чиили находились и другие ссыльные, срок ссылки которых истекал, но они даже не мечтали об отъезде куда-нибудь в другое место. Конечно, для них этот вопрос не стоял настолько остро, как для нас (из-за крайне плохого состояния здоровья мужа), да и законного пути уехать у них все равно не было, но, тем не менее, приготовления к отъезду мы совершали с предельной осторожностью, опасаясь " дурного глаза".

Раввин и писатель

Прочитала сейчас¹ в газете: в СССР отправлен в ссылку писатель Перец Маркиш²; о месте, где он находится в данный момент, никто ничего не знает. Это напомнило мне о покойном муже и его судьбе…

В 1937 году в нашем городе скончался Давид Маркиш, отец писателя. Старик был знатоком Торы и часто бывал у нас в доме. Перед смертью он распорядился, чтобы его похороны проходили в полном соответствии с указаниями раввина Шнеерсона. Когда о смерти отца сообщили сыну, Перец Маркиш приехал в Днепропетровск вместе с сестрой, которая работала секретарем.

Через пару лет, когда Перец Маркиш получит орден Ленина³, в его дом в Москве станет невозможно попасть без приглашения, но уже и теперь он был " большим человеком" в Советском Союзе. Насколько его отец был религиозным, настолько сын старался держаться подальше от всего еврейского - до такой степени, что даже не хотел, чтобы стало известно о его приезде в Днепропетровск, на похороны еврея-отца! Только его сестра, хотя она тоже была членом партии, пришла к нам домой вместе с другой сестрой, местной жительницей, в доме которой жил и умер их отец. Сестры сказали, что писатель просил передать, что, к сожалению, он не может лично повидать моего мужа. Однако ему хотелось бы, чтобы раввин знал: несмотря на все различия во взглядах и несмотря на занимаемое им положение, он очень высоко оценивает и глубоко уважает Шнеерсона как человека. То, что он слышал о днепропетровском раввине, и то, что ему о нем часто писал в своих письмах отец, оставило в душе писателя глубокий след.

По всем вопросам, связанным с похоронами отца, Перец Маркиш общался с моим мужем только через сестер. При этом он просил, чтобы о его приезде и участии в похоронах говорили как можно меньше.

Кроме денег за место на кладбище и оплаты собственно захоронения со всеми сопутствующими обрядами (мой муж сделал все самым лучшим образом, насколько это было возможно в те времена), дети покойного пожертвовали крупные суммы на нужды учреждений Торы - хедеров для детей и т. п., которые без денег держались исключительно за счет самоотверженности тех, кто работал там.

Ночью после похорон Перец Маркиш и его сестра уехали обратно в Москву, так что в Днепропетровске практически никто так и не узнал об их приезде.

Сборы и прощания

В холь-амоэд Песах⁴, после множества мучений и особенно - после того, как в первые дни праздника состояние мужа сильно ухудшилось, был, наконец, решен вопрос с нашими документами на выезд. Сразу после Песаха мы начали упаковывать вещи и избавляться от всего того, что не планировали брать с собой. Большинство вещей, однако, включая всякие мелочи, нужно было везти в Алма-Ату, так как не приходилось особо рассчитывать на то, что на новом месте удастся купить замену оставленному. Большую помощь во всем нам оказывала Бас-Шева Альтгойз.

В итоге, у нас набралось больше веса, чем разрешалось везти. При отъезде с этим тоже возникли проблемы, которые, к счастью, наши знакомые смогли решить за бутылку водки.

Темной ночью мы отправились на железнодорожную станцию. Ходьба мужу давалась нелегко, он был очень неспокоен - до такой степени, что пару раз даже падал по дороге!

Паковать вещи нам помогали двое молодых людей из числа эвакуированных. Когда мой муж выяснил, что один из них - коэн, он попросил парня покрыть голову и благословить его традиционным благословением коэнов. С какой искренностью прозвучало это благословение! Каждое слово коэн произносил от всего сердца.

На вокзал пришло довольно много людей из числа тех, кто знал о нашем отъезде. Некоторые из них со слезами на глазах просили благословения - теперь уже у моего мужа! В кромешной тьме (на станции не было совершенно никакого освещения) люди не расходились с восьми вечера до двух часов ночи - до времени отправления нашего поезда.

Все пассажиры нашего вагона давно уже спали, но на нашей станции многие из них наверняка проснулись от шума, производимого провожающими: кто-то просил мужа что-нибудь рассказать, кто-то спрашивал совета или просил благословения. Некоторые молчали - слова застревали у них в горле. Но все были едины в том, что никто не хотел расставаться с ним!

Директор хлебопекарни прислала нам в дорогу огромную буханку хлеба - несколько килограмм! Это был самый ценный подарок, поскольку мы ехали втроем, и путешествие должно было продлиться не один день. А голод, как известно, - злейший враг, поэтому когда у человека есть хлеб, он чувствует себя гораздо спокойнее.

Поездка

Войдя в вагон, мы устроились на наших местах. Самым важным делом было постараться получше укрыть мужа. Чем меньше людей будет его видеть, тем меньше вероятность того, что кто-нибудь начнет выяснять, все ли у него в порядке с документами, разрешающими выезд из Чиили.

Когда стало светать, Бас-Шева отправилась к проводнику и договорилась, что он пустит мужа в свое купе, чтобы он мог спокойно помолиться.

Чуть позже стали спускаться пассажиры с верхних полок. В основном это были молодые люди с бывших польских земель, среди них - два еврея, которые до войны были студентами в Вильно, а теперь стали чернорабочими в одном из городов, через которые мы должны были проезжать.

Молодежь окружила моего мужа, и вскоре завязалась оживленная дискуссия на различные темы - философия, математика и еще множество самых разнообразных вопросов. Все в один голос твердили, что за те несколько лет, что они провели вдали от родных домов, подобный человек им встречается впервые. Потом они сошли, а мы поехали дальше.

Муж мой был одет крайне просто - чтобы привлекать к себе меньше внимания. Тем не менее, на одной из станций его узнал днепропетровский еврей, который был с ним едва знаком. Он долго упрашивал мужа вернуться в город, где он когда-то был раввином, но это, увы, было абсолютно исключено.

Город с трамваем

В четверг⁵ мы приехали в Алма-Ату. Город с трамваями и прочими " благами цивилизации" являл собой разительный контраст с чиилийским захолустьем, в котором мы провели несколько лет.

Несколько алма-атинских евреев собирались нас встречать, но не дождались поезда, который пришел с большим опозданием, что было тогда делом вполне обычным. Мы решили, что отсутствие встречающих - это даже к лучшему, так как излишнее внимание к нашему приезду в Алма-Ату нам совершенно ни к чему.

Нас привезли к молодому человеку по фамилии Солодовников⁶, у которого в квартире были вполне приемлемые - по тем временам - условия для проживания двух гостей. Буквально в первые же часы нашего пребывания в его доме множество людей устремилось туда, чтобы повидать нас. Все те, кто так или иначе участвовал в освобождении моего мужа - особенно братья Рабины, которые не только вложили в это дело большие деньги, но и не побоялись подвергнуть свои жизни смертельной опасности, - радовались нашему приезду самой глубокой и искренней радостью.

После стольких лет духовной изоляции муж мой оказался, наконец, в окружении людей, с которыми он, так сказать, говорил на одном языке. Увы, к моменту приезда в Алма-Ату он был уже совершенно разбит - и физически, и духовно…

После пяти лет молчания

В Шаббат устроили Кидуш и традиционную субботнюю трапезу, во время которой муж произносил слова учения хасидизма - после пяти лет, в течение которых у него для этого не было совершенно никакой возможности. Я не была рядом с ним и не слышала, о чем он говорил, но я видела, каким восторгом светились лица людей, расходившихся после трапезы!

(Как выяснилось позже, некоторых местных евреев испугала возможность того, что сведения о нашем приезде, начав распространяться по городу, могут в итоге достичь и тех людей, которым о нем знать совершенно не обязательно. Потихоньку стали даже собирать деньги - на случай, если придется давать взятки представителям власти, чтобы они закрыли глаза на факт нарушения моим мужем законов, распространяющихся на бывших ссыльных.)

Утром в Шаббат муж пошел в синагогу. Там, стоя на биме, он произнес перед общиной дрошу⁷, чего до него никто никогда не делал: в те времена любое публичное выступление на тему Торы и заповедей рассматривалось как " контрреволюционная пропаганда или агитация". А ведь именно в этом состояло одно из тех обвинений, за которые мой муж был приговорен к пяти годам ссылки! Тем не менее, он произнес дрошу, абсолютно не считаясь с последствиями…

Община приняла моего мужа с большим уважением и глубокой преданностью.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒