Включенное психологическое наблюдение жизни и деятельности персонала атомного ледокола

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 13

По профессии я психолог, точнее, социальный психолог. В семидесятых годах, теперь уже прошлого столетия, для человека такой специальности работы в стране предусмотрено не было. В моде были ядерные физики, электронщики. Наши профессора пустили нас в свободный полет с трогательной надеждой, что мы пробьем, проломим, выстоим, добьемся признания. Как в воду глядели! Теперь психологи в моде и работы невпроворот, но чаще, — тихая, бумажная. Казалось, так и просижу в кабинетах до пенсии. Ни полетов, ни плаваний. Но однажды принесла мне жена записку, сорвала ее со стенки психфака, а там приглашение в долгую экспедицию в морской поход по Северному Ледовитому океану. Моя жизнь круто изменилась.

Российские атомные ледоколы уникальны. Они способны три года непрерывно давить тяжелым корпусом Ледовитый океан без перезарядки реактора, не заходя в порты — их нет на Севморпути, не подходя даже близко к берегам — мелководье. На каждом из шести атомоходов работают во время навигации от 150 до 200 человек. Навигация круглогодичная, практически бесконечная… По замыслу их создателей на ледоколе должно быть все необходимое для полноценной и комфортной жизни взыскательного человека. И все же во главе угла со всей остротой стоят реальные проблемы организации труда в подобных условиях. Никакой человек без своевременной «перезарядки» хорошо работать не будет, закапризничает.

После основательной подготовки экспедиция в составе врачей (терапевт и невропатолог), психолога и лаборантки отправилась изучать, что же будет происходить с людьми при длительном и непрерывном арктическом плавании на атомоходе в течение годового цикла.

Полярной ночью, на уазике, набитом экспедиционным скарбом, мы въехали в Мурманский порт. Подкатили к черной стене и встали. Крупно и густо валил снег.

– Выгружай! – рявкнул проводник.

Послушно цепляясь шестью руками за велоэргометр, мы закряхтели.

– Шутка! Поднимайтесь по трапу! Там уже ждут, а ваше добро поднимут вместе с машиной. Старпом приказал внести вещи в салон игровых автоматов.

Черная стена оказалась высоченным бортом ледокола «Сибирь», на котором нам предстояло повзрослеть на целый год. А над стеной высился желтый дом — в каждом окне яркий свет. Стараясь показаться бывалым парнем, браво карабкаюсь по узкому и скользкому трапу, покачивающемуся при каждом шаге. Очень волнуюсь, в груди стучит.

Нас и вправду ждали. Встретили спокойно, по-деловому, куда-то позвонили и сразу повели в уютный ресторан. Веселые и симпатичные официантки мгновенно накрыли стол. Мы отдышались, сытно поели, сказали спасибо и, не заплатив, вышли.

И тут я впервые увидел этого удивительного человека – старпома Эдуарда Александровича Филатова. Он сухо представился и требовательно повел за собой. Мы едва успевали за ним, перебирая ногами по трапам. Каюта, где нам надлежало жить втроем, оказалась очень тесной — стол, диван, шкаф, двухъярусная кровать, туалет и круглый иллюминатор. Как вскоре выяснилось, она считается для жизни непригодной и расположена непосредственно над тремя винтами — двенадцать громадных лопастей. Необитаемую каюту старпом нам предоставил временно, со смыслом: ежели ученые люди хотят познать особенную жизнь, им, помимо наблюдений, надобно поскорее обрести вполне личный опыт плавания в экстремальных условиях. Однако в соседних каютах жили матросы и машинисты с постоянной пропиской на ледоколе — на берегу сносного жилья у них не было...

На следующий день — состояние некоторой растерянности. Не заблудиться бы, не забрести куда нельзя. Атомный ледокол грандиозен. Другие корабли какие-то незначительные в сравнении с «Сибирью». Он красив и комфортабелен. Богатая библиотека — детище интеллигентной службы радиационной безопасности. В высоком спортивном зале можно играть в волейбол, баскетбол и даже в мини-футбол. Там же установлено дивное изобретение института физкультуры — тренажер для укрепления всяческих мышц, размером с комбайн. Бани на любой вкус — и финские, и русские. Бассейн с забортной «карской» водой, очень соленой, лазурной и теплой. Музыкальный салон, оранжерея, игровые автоматы… Кто пожелает, может установить в своей каюте телевизор. Впрочем, моряки предпочитают собираться у телевизора в «семейном» кругу в специальном салоне. В большинстве своем каюты персональные. Но те немногие моряки, живущие вдвоем, кажется, об этом не жалеют, им веселей. В каютах кондиционер, душ и другие удобства. И холодную, и теплую воду можно пить из под крана. В носовом отсеке ледокола кинотеатр — каждый вечер «свежий» фильм. Кают-компания похлеще иных ресторанов. Все в форме, при галстуках, каждый при входе и выходе приветствует присутствующих – «приятного аппетита», капитану и старпому, сидящим в центре — «прошу разрешения». В 8 часов легкий завтрак – чай или кофе, сыр, или гусиный паштет, или какой-нибудь пудинг. В 12 – обед из трех блюд, в 17 – ужин, который, как правило, включает опять суп, второе и третье. В 20 – «вечерний чай» — какая-нибудь легкая закуска: рыбка или овощной салат и всегда крепкий чай. Ждать не приходится — все подносят, уносят и денег не берут. Есть и магазинчик – там выдают деликатесы и записывают в амбарную книгу. Общепринятый стиль поведения сродни дворянскому. Как-то я неосторожно стрельнул сигарету у матроса, он с кавказской настойчивостью вынес из каюты мне целый блок, откажешься — обидишь. Ритуальное взаимное приветствие сразу же входит в привычку. Сколько бы раз за день не встретился в узких проходах между переборками нос к носу с человеком, невозможно пройти мимо без легкого поклона.

Жизнь в таких условиях может показаться отрадною. Но прав Достоевский.

«Попробуйте выстройте дворец, — писал Федор Михайлович — Заведите в нем мраморы, картины, золото, птиц райских, сады висячие, всякой всячины… И войдите в него. Ведь, может быть, вам и не захотелось бы никогда из него выйти. Может быть вы и в самом деле не вышли бы. Все есть! От добра добра не ищут. Но вдруг — безделица! Ваш дворец обнесут забором, а вам скажут: «Все твое! Наслаждайся! Да только отсюда ни на шаг! » И будьте уверены, что вам в то же мгновение захочется бросить ваш рай и перешагнуть за забор. Мало того! Вся эта роскошь, вся эта нега еще живит ваши страдания. Вам даже обидно станет, именно через эту роскошь…»[206].

В экипаже ледокол ласково называют пароходом, что, по сути, верно, поскольку мощные турбины приводятся в действие атомной паро-производительной установкой.

Пока стояли на рейде, все было прекрасно, но начались ходовые испытания и шахматы, попирая правила, запрыгали по доске. Я понял, что ни спать, ни работать в этих условиях не смогу и, решительно отказавшись от традиционных удобств, перебрался в просторный «музыкальный» салон — так он назывался по проекту, но видать, цветомузыка и электрический камин арктическим людям не обязательны. В этом салоне, в предельно возможной на ледоколе тишине, наша экспедиция развернула все лабораторные устройства и работала целый год. Там в углу, на диванчике я и устроился.

Комната с игровыми автоматами оказалась на поверку кладовкой, откуда мы переносили постепенно приборы и привинчивали их к палубе, дабы они не падали от столкновений со льдинами. Сами же автоматы, столь популярные в обыкновенной жизни, в плавании оказались невостребованными. Не подумайте, что моряки такие серьезные люди, что им даже игра чужда. По моим наблюдениям, среди других способов скоротать свободное от трудов время, рейтинг «комнаты отдыха» догнал к четвертому месяцу плавания кинозал, оставив далеко позади бассейн, спортзал, бани и прочее. Эту прокуренную комнату явно несправедливо, недемократично, в ущерб репутации шашек, домино и курева, называли между собой «шахматным салоном». В отличие от интимно замкнутых в каютах групповых «чаепитий», проходивших вне конкурса, в эту комнату можно любому войти без стука. Здесь тоже общение, но условное, упрощенное заданными правилами и особыми нормами игрового поведения. К примеру, зрителям шахматных поединков разрешено подсказывать и комментировать позицию, и не стесняться в выражениях. После четырех месяцев плавания моряки все чаще и чаще отдавали свои часы досуга именно этому — игровому виду общения. Автоматические игрушки в первом же рейсе вышли из строя. Специалисты службы «КИП и А» легко могли бы их починить, однако комнату без сожаления заперли, и про игровые автоматы больше уже никто не вспоминал. Моряку требуется взаимопонимание, эмоции растерявшегося или торжествующего партнера. Он хочет пусть и условного, но общения именно с себе подобными, а не с автоматами.

Старпом Филатов работал на ледоколе с момента его зачатия или, как говорят, — «закладки» на «Адмиралтейских верфях» Питера. Атомоход был еще в проекте, в чертежах, но будущему исполину, дали уже имя — «Сибирь». Филатов был наблюдателем при строительстве ледокола, везде совал нос и во все вникал, и в итоге оказался единственным на земле человеком, который знал корабль «от и до», весь его лабиринт из двух с лишним тысяч помещений. Он мог, шутя, в считанные минуты с завязанными глазами найти любое из них.

Эдуард Александрович Филатов моряк не простой, можно сказать, фанат своей профессии. Я почувствовал это сразу. Когда же беседовал с опытными моряками об их жизни и работе, интервью с Филатовым было удивительным. Шел разговор об оптимальном режиме труда и отдыха моряков в условиях круглогодичной навигации. Филатов, оценив серьезность проблемы, высказал множество убедительных и подробных аргументов в пользу жесткого ограничения рабочего периода для всех членов экипажа. Я его поблагодарил, он встал и неожиданно заявил:

— Но лично меня все это не касается, я могу работать на ледоколе сколько угодно, а лучше бы всегда. На берегу мне делать нечего. Никто там меня не ждет. Я ни о ком и ни о чем не скучаю. Сожалею лишь о том, что установленный порядок вынуждает меня каждый год отправляться в отпуск на тот свет. Все хорошее в этой жизни для меня здесь, на «Сибири». Для них, что один день, что другой — почти не отличаются. Им становится попросту скучно. А у меня не так! Каждый день для меня неповторим, и ни на какие другие не похож. А, кроме того, поймите, я коллекционирую письма, точнее, меня интересуют конверты и почтовые штампы. Постоянная переписка со всем миром. Я посылаю коллекционерам конверты с фирменным штампом атомного ледокола «Сибирь». Они мне отвечают.

— Эдуард Александрович, интересно было бы посмотреть вашу коллекцию.

Пожалуйста. Приходите ко мне в каюту после ночной вахты в пятнадцать минут пятого. Всего хорошего.

И вышел.

Я, взглянул на часы, и сообразив, что по родному московскому меня позвали к десяти утра, утешился.

По всем контролируемым показателям (медицинским, психофизиологическим и социально-психологическим) лучше других перенесли многомесячное плавание моряки, занимающиеся на досуге каким-либо своим особенным делом, имеющие хобби. Один, например, увлекается фотографией, другой выращивает цветы, третий постоянно совершенствует интерьер своей каюты, создавая «домашний уют». Есть на ледоколе аквариумисты, любители макраме, музыканты и так далее. Такие увлеченные моряки обычно меньше времени проводили в спортзале, в кино или у телевизора, но в отличие от большинства, которым через три месяца «все надоело», они на протяжении всего плавания сохраняли позитивное отношение ко всем организованным на ледоколе формам проведения досуга. Умея выбрать и хороший фильм, и подходящую погоду для прогулки, они были более избирательны в досуге. Вообще, я заметил, что моряки стараются придерживаться повседневного стереотипа расходования своего свободного времени. Стереотип этот, однако, от месяца к месяцу закономерно меняется: все чаще активным, подвижным занятиям моряки предпочитают полежать, посидеть в кино или у телевизора, «забить козла». Между тем, в итоге, именно характеристики активности экипажа, регистрируемые психологическими методами, оказались простыми, достоверными и убедительными критериями при регламентации режима труда на атомных ледоколах. Если на палубе никто не гуляет, в спортзале пусто, в бане не травят анекдоты, библиотека на замке — значит пора домой, на берег, ситуация чревата аварией. Капитану необходим специальный для этого помощник. Неважно, первый он будет или восьмой, главное, он должен быть неутомимым и изобретательным организатором интересной жизни.

И вот еще чем нельзя пренебречь. Нельзя допускать, чтобы в составе экипажа находились бы в большинстве моряки, проработавшие в данном походе четыре месяца или дольше. Нужна «длинная скамейка запасных», постоянный приток свежих сил. Дело в том, что в условиях групповой изоляции хронически изменяется сугубо индивидуальное отношение ко всему происходящему. Субъективное отношение — штука тонкая и заразительная, легко передается путем внушения окружающим людям. Казалось бы, одна и та же обычная ситуация, но усталому человеку она уже видится гнетущей, недоброй, унылой. Как говорится, «что русскому здорово, то немцу смерть». Свежие силы на борту ледокола, как в хоккее, должны всегда иметь численный перевес. Кстати, по результатам исследования, полезно поработать перед походом в порту, но не слишком долго, до трех месяцев — это серьезно ослабляет проблему психологической адаптации к судовой обстановке. Значительно тяжелее было тем, кто, вернувшись из отпуска, сразу пошел в плавание.

По-моему, часы в каютах ледокола должны быть не с обычным, как сейчас, а с 24-часовым циферблатом. В морях Ледовитого океана почти нет признаков, позволяющих уверенно ориентироваться во времени и пространстве, особенно зимой, в кромешной тьме. Со мной происходили на этой почве комичные недоразумения. Я не раз путал день с ночью, как новорожденный. Но и летом по незаходящему солнцу ориентироваться во времени суток весьма затруднительно. Пробивая канал во льдах, ледокол то и дело меняет курс на противоположный, солнце оказывается то по правому, то по левому борту. На кораблях действует судовое время. Причем, у каждого корабля свое, независимое от астрономического. Бывает, тащим кого-нибудь «за усы» — якорные цепи самоходной баржи плотно притянуты к корме ледокола. У них уже ночь, у нас день. Сбиться не мудрено. Бывало, приляжешь отдохнуть, проснешься от грохота и скрежета льда о борт, взглянешь на часы и впадешь в панику опаздывающего на работу. Минут десять суеты. Вылетаю из каюты и … ничего не понимаю! Куда-то все идут. И почему так быстро? Что случилось? Присоединяюсь к общему движению и попадаю в кино — «Щит и меч». Наконец, постигаю, что проспал ужин, а не завтрак.

О статусе любого члена экипажа можно составить точное представление по его каюте. В тот вечер я побывал у первого помощника капитана Бориса Кузьмича. Другие помощники — судоводители и штурманы — несут вахты на капитанском мостике. Первый — политически бдительный воспитатель, короче говоря, замполит. Каюта Бориса Кузьмича размером с обычную двухкомнатную квартиру — кабинет, спальня, ванна и прочее. Помню, он предложил закурить и погрузился в чтение программы моих исследований. Отметил, что выполнить ее будет трудно. Держался со мной просто. Несколько раз выразился матерно, выказывая тем самым полное мне доверие. Он на ледоколе новичок. Работал раньше на транспортных судах. В основном, ходил в загранку. Людей не знает. Просил на него не рассчитывать, у самого, дескать, работы выше крыши — экипаж в шесть раз больше, чем он привык за двадцать лет. К нам отношение у него, примерно, такое: дело затеяли важное и нужное, но рекомендации, которые мы дадим, приняты не будут. Лягут под сукно. На досуге Борис Кузьмич вырезает забавные фигурки из кокосовых орехов. В начале «перестройки» без церемоний списали всех первых помощников со всех кораблей Российского флота, а тогда он олицетворял собой Советскую Власть.

Я привык здесь тихо наблюдать, размышлять, делать заметки в дневнике. Каждый член экипажа мне интересен. И не только потому, что это мне необходимо по работе — я должен был найти и зафиксировать социально-психологические индикаторы функционального состояния экипажа в динамике целого года плавания во льдах. Люди — это почти единственное живое, изменчивое, что есть в Арктике. Чайки – все одинаковы, утки тоже, медведи различаются только размерами, но бесконечно привлекательны. Впрочем, летают иногда и необычные чайки — черные и розовые.

Все моряки выглядят старше своих лет. Я это часто проверял на разных людях. Быть может, шум, вибрация, относительная социальная изоляция и прочие судовые условия в совокупности приводят к ускорению физиологического изнашивания организма, стимулируют процессы старения. Но думаю, причина в другом — в особенном отношении моряков к неумолимому бегу времени. В обычной жизни человеку его ни на что не хватает, оно пролетает ужасающе быстро. Моряки тоже считают дни, но подобно солдатам срочной службы — оттого, что время проходит, они испытывают некое удовольствие. Два, четыре месяца позади – праздник. Мысли об оставшемся до отпуска времени черны. Время убивают всеми доступными средствами. Именно это состояние я бы назвал «синдромом ожидания» — человек хронически стремится к концу — концу вахты, концу рейса и даже к концу отпуска, и не только потому, что деньги стремительно тают, но любит моряк работу свою, тоскует без моря, без друга, без дела... Между тем, важнейшее в человеческой жизни — создание семьи, устройство жилья, воспитание детей — долго остается не решенным. Моряки наивны и, как подростки, склонны к широким жестам — сорить деньгами, предлагать женщинам руку и сердце. Холостяку надо за четыре-пять месяцев отпуска успеть прийти в себя, влюбиться, жениться и снова уйти в рейс на полгода. Женатому приходится знакомиться с родными детьми несколько раз. Воспитывают их другие тети и дяди. У жены своя малопонятная жизнь, ритм которой временно нарушается с приходом мужа из рейса. Взаимная идеализация во время долгой разлуки, как правило, после праздника плавно переходит в угрюмое разочарование. В компаниях береговых приятелей уверенность в собственном превосходстве скоро сменяется досадным чувством неполноценности. У женатых одни проблемы, у холостых другие, но у тех и других проблемы тяжкие, практически неустранимые. С возрастом пробуждается сознание безвозвратно и бессмысленно потерянных лет…

Бесспорно, каждый человек, является неповторимой индивидуальностью, обладает уникальными особенностями психического склада, формирующегося непрерывно в течение всего жизненного пути. Такого, как он, во вселенной не было и никогда не будет. Однако общность человеческих судеб, одинаковый образ жизни, особенности профессии, особые условия деятельности постепенно, год от года, вырабатывают у людей некие сходные («профессиональные») личностные особенности. Даже без специального психологического отбора, неизбежно происходит «естественная» (стихийная) консолидация профессиональной группы по индивидуально-психологическим качествам. Профессию моряка, как правило, выбирают молодые люди с соответствующими индивидуальными склонностями. «Случайный» человек обычно скоро начинает испытывать неудовлетворенность условиями, ему становиться «мучительно больно», и он по той или иной причине (болезнь, травма, семейные обстоятельства, нарушения дисциплины, алкоголь и т.п.) из профессиональной группы выпадает. Поэтому моряки и отличаются ярко выраженным своеобразием психического склада. По наблюдениям и различным тестам я составил набросок «психологического портрета» типичного моряка. Получилось вот что.

Моряки — это, обычно, спокойные, уравновешенные, мужественные, слегка грубоватые, уверенные в себе, реалистичные люди. Они очень внимательны к практически важным вещам, добросовестны и хотят сделать так, чтобы все было правильно во всех деталях. Круг интересов не широк, они прозаичны, консервативны. Весьма неодобрительно относятся к нарушению традиций, уверенно противятся переменам, не вникая в интеллектуальные соображения реформаторов. Всевозможные нововведения, появление в их жизни чего-нибудь непривычного, незнакомого обычно воспринимается моряками с недоверием и опасением. Они предпочли бы придерживаться уже известного, проверенного, представляющегося надежным. Им свойственно развитое чувство ответственности, обязательность, дисциплинированность. Это упорные, требовательные и к себе, и к другим люди. Они точны и аккуратны в делах, во всем любят порядок, правил не нарушают, выполняют их педантично, соблюдая все формальности. Они отличаются эмоциональной стабильностью, функциональной целостностью поступков. Эти парни обладают хорошо организованной волевой регуляцией поведения и высоким уровнем самоконтроля. Умеют себя принудить, действуют планомерно и упорядоченно. Подобно их замечательному ледоколу, доводят начатое дело до конца, с упорством преодолевая все препятствия на пути к цели. Весьма щепетильны в сохранении своей общественной репутации, заботятся о впечатлении, которое они производят своим поведением и внешним видом на окружающих. Однако нередко бывают упрямы, несговорчивы. Многих из них характеризует замкнутость, эмоциональная холодность, жесткость и формальность в контактах, критичность, скептическая настроенность. Моряки старательно соблюдают принятые нормы поведения, развитая система которых пронизывает все сферы их жизни, и пока поведение окружающих укладывается в рамки этих норм, они будут воздерживаться от критических высказываний. Но отклоняющееся от традиций и обычаев поведение, как правило, вызывает у моряков выраженную негативную оценку и реакцию. У них относительно легко возникает беспокойство о состоянии своего физического здоровья, но никогда и никому они не расскажут об этом. В работе они руководствуются не мотивами высоких достижений, а, главным образом, стремлением избежать неуспеха. Их поведение часто определяется тревожностью, вызванной опасениями потерпеть неудачу в результате допущенной ошибки. При этом они всегда стараются не упустить, на первый взгляд, малозначимые и несущественные детали ситуации. В результате этого круг эмоционально значимых стимулов расширяется, что ведет к постоянной, так называемой «свободно плавающей» тревожности. Такая тенденция проявляется у моряков в создании системы правил, строжайших «морских законов», ограничивающих возможности выбора в ситуациях принятия решения. Эти добросовестные, сдержанные во внешних (особенно эмоциональных) проявлениях люди, в связи с упомянутой склонностью разрабатывать систему правил, избавляющих от необходимости принимать решения в каждом отдельном случае, могут показаться упрямыми, слишком формальными. Из-за свойственной им тенденции руководствоваться в своем поведении жесткими нормативами и склонностью к морализированию они могут быть трудны в общении, им часто недостает интуитивности в понимании окружающих. Межличностные контакты широкие, но мимолетные, поверхностные и часто лишены адекватной эмоциональной окраски. Обычно моряки склонны отрицать какие-либо затруднения в межличностных отношениях и в контроле своего поведения. Тщательный самоконтроль поведения, свойственный морякам, особенно самоконтроль агрессивных тенденций, практически исключает вероятность возникновения в экипажах ледоколов открытых межличностных конфликтов. На протяжении всего многомесячного цикла наблюдений я зарегистрировал лишь несколько склок.

Хорошо читается под привычное уже потряхивание. Писать, гораздо сложнее. В три часа, решил походить, размяться. Из любопытства спустился в машинное отделение. Там пронзительный шум, недаром машинисты глуховаты. Нашел двоих хороших приятелей. Они обрадовались и что-то орали мне в ухо по очереди. Видно было, что они легко, без напряжения беседуют между собой, но, как ни вслушивался, ни одного слова так и не расслышал. Вероятно, они хотели мне сказать, что я непременно оглохну, если не уйду сейчас же. Махнув рукой, я полез по трапу наверх.

Читать уже был не в состоянии. Шум в голове продолжался с той же интенсивностью и в моей тишайшей музыкальной комнате. Но видать, действительно, человек ко всему привыкает.

По результатам опроса моряков, одним из трех тяжело переносимых и потому основных факторов, определяющих динамику функционального состояния персонала ледоколов и лимитирующих продолжительность непрерывных плаваний в Арктике, наряду с шумом и вибрацией, оказалась групповая социальная изоляция. Не случайно к этому приговаривают нарушителей закона.

Дождавшись четырех, пошел к Филатову. По размаху комфорта каюта старпома, как у помполита. Эдуард Александрович после вахты выглядел уставшим. Я, бегло скользнув взглядом по стендам с почтовыми посланиями, сославшись на занятость, извинился и ушел восвояси спать.

Сны здесь снятся замечательные, яркие и цветные. С тех пор я не верю в существование не цветных снов. Например, входим на «Сибири» в Неву, швартуемся к набережной, я спрыгиваю, а ледокол сразу отчаливает. А в другом сне среди бела дня мосты нараспашку, «Сибирь» медленно-медленно движется вдоль набережной Невы. Взволнованно всматриваюсь в дворцы и дома, любимые до боли. Народ толпится, девушки машут, зовут. Вот и дом родной, хочу за борт к маме и папе, но меня крепко держат за руки. Я вырываюсь и… просыпаюсь. Снятся какие-то незнакомые, забавные детские стихи, которые я выразительно читаю, а дочка слушает.

Весь март ледокол пробивался то на восток, то на запад по Карскому морю. Здесь нет даже птиц. Кругом белизна с голубыми бликами торосов полутораметрового льда. Работаем в паре с атомоходом «Арктика», внушительный вид которого привлекает внимание в короткие минуты прогулок. Мороз такой, что брови мерзнут. Дни стоят солнечные, небо чистое. Очень хороши закаты. В темном звездном небе часто полыхает сияние. Но скоро, с наступлением полярного дня и закаты, и звезды, и сияние прекратятся.

Скорость проводки зависит от направления ветра. Северный ужасен. Все льды сгоняет к берегу и нас сжимает так, что нельзя продвигаться. Ледокол накреняется. Другим кораблям совсем худо – торосы громоздятся через борт на палубу. Южный ветер мил и люб. Лед ослабевает, появляются большие полыньи и караван легко движется.

Когда кололи лед возле Харасавея (мыс на Ямале), я впервые увидел одинокую чайку. Однажды заметил, как вблизи ледокола из полыньи высунулась черная голова тюленя. Все чаще встречаются медведи и песцовые следы.

В начале апреля экипажу дали передохнуть. Прошли специально для этого в Енисейский залив к острову Диксон. Это была большая радость – встать на землю, тихую, многоснежную, покойную. Небольшой поселок, 4 тысячи жителей, а знаменит, на школьных даже картах обозначен. Половина людей живет на островке с солидным именем Сахалин. Дома здесь в большинстве двухэтажные. Детишки с крыш катаются на санках. Из форточек вторых этажей прорыты ходы в снегу — «для воздуха». Магазинчики бедны, не о каких мехах нет и речи, хотя жители одеты роскошно. Видать, перепугали мы их своим пришествием, они все попрятали, кроме спиртного. У двоих моих приятелей в местном баре украли шапки. Очень хороши на Диксоне собаки — добрые красавцы, свободно разгуливающие по поселку. Основной транспорт здесь – средний гусеничный тягач, но встречаются и собачьи упряжки.

После двух суток увольнения «Сибирь» отошла от Диксона в море на три мили и встала. Добрый капитан опасается таких стоянок, «расхолаживающих» экипаж. Помполит взволнован и активен. У него полно двойников. Я, могу свидетельствовать, что видел сразу двоих шагающих в ногу помполитов. Народ, и впрямь, расслабился, абсолютно трезвого поймать было бы невозможно. Объявили «медвежью опасность», запретили выходить на лед. Вокруг ледокола и в самом деле бродят четверо забавных зверей, напоминающих любимые с детства конфеты «Мишка на севере».

Вторую неделю продолжается субботник. Каждый должен выкроить восемь часов свободного времени, ведь выходных дней на судне не бывает. Мы с четвертым помощником Володей красили тамбур, подружились, и я перебрался к нему в уютную маленькую каюту на диванчик.

21 апреля состоялось легальное застолье по случаю окончания субботника. Пережил в этот день восторг оттого, что из иллюминатора увидел птиц, похожих на уток. Выбежал на палубу и долго наблюдал темные, низколетящие между кораблей огромные стаи.

Потом вошли в «зону тишины» на Новую Землю в пролив Маточкин шар. Земля эта страшно секретная. Были прекращены радио-переговоры. Я сутки не спал очарованный высоченными скалами узкого пролива. Ночь была ясная. Солнце так и не зашло. Ледокол медленно крушил льды у самых скал, за которыми видны вершины крутых высоких гор. Странно было замечать признаки жизни в этих очаровательно от нее свободных, угрожающей красоты местах. Фотографировать Новую Землю бдительный замполит строжайше запретил.

Когда шли проливом Югорский шар, я по обыкновению вышел смотреть в бинокль на лысые берега, на торчащие из снега крыши домиков небольшого поселка. Стало заметно теплее. Каждый день вижу птиц. Они очень красивы – голова голубая, на клюве красный набалдашник, в крыльях много белых перьев.

От обильного питания и малой двигательной активности я ощутимо поправился – брюки стали тесны, а других нет. Легкая степень ожирения характерна почти для всей команды, но я не ожидал столь скорого наступления на меня этой напасти. Пришлось заняться рукоделием — вшить клинья в пояс брюк.

Последняя проводка была очень долгой. Мы стояли затертые во льдах и не могли продвигаться из-за сильного сжатия. В мае мы часто застревали и стояли – ждали у моря погоды. К всеобщему удовольствию во время таких простоев к борту ледокола подходят медведицы с медвежатами. Наконец, удалось их фотографировать с близкого расстояния. Долго с мостика наблюдал в морской бинокль медвежью охоту. Охотником был громадный медведь. Он неподвижно сидел у щели в торосах, закрыв лапой свой черный нос. Я думал — спит. Вдруг резким ударом медведь выбросил на лед метровую нерпу, которая летела метров пятнадцать кувырком. Двумя прыжками медведь настиг ее и разодрал одним движением. Лед стал красным. На глазах у всех охотник съел нерпу почти целиком. Во время трапезы чайки в нетерпении садились медведю на загривок, но он не обращал на это внимания. Наевшись, медведь стал прятать от назойливых чаек оставшийся небольшой шмоток в торосы. Подденет лапой глыбу льда и сунет туда его поглубже. Затем отойдет, подумает, вернется и перепрятывает. Так было четыре раза. Оказалось, играл медведь с чайками, в последний раз оставил шмоток на льду, лег и спал несколько часов. Отоспавшись, медведь подошел прямо к борту и с аппетитом поглядывал на нас. В этот момент я его сфотографировал.

Надеялся вернуться в июне на короткое время домой, но это оказалось невозможным. Так я получил редкую возможность провести лето неподалеку от Северного полюса. Зато моя семейка в это время находилась в горах самого Северного Кавказа во всемирно известном селе Дурипш. По показаниям американского прибора до дома моего в Питере 2633 км.

Тепло, уши не мерзнут (+1, доходит дело и до +4). В июле льды потемнели, стали рыхлыми. Северная Земля, куда мы теперь пробивались, открыта была в 1913 году. Там до нашего похода побывали немногие. Но странно, видимо я до того привык к недобрым красотам севера, что лишь слегка теплилось любопытство хотя бы и к Северной Земле, да и то чуть ли не больше оттого, что «Земля», а не потому, что «Северная». Наверняка она безжизненно темная, тяжелыми, голыми холмами поднимается изо льда.

Ледокол ловко лавирует между дрейфующими льдинами, которые капризный ветерок гоняет по чистой воде. Но вот вошли в припай Среднего острова Северной Земли. Вдалеке темнеет лысая возвышенность. В бинокль уже видны домики, антенны, локаторы. Ледокол с разгону, толчками и ударами пробивает канал к острову, поминутно беспомощно повисая форштевнем на льду, весь дрожит, дергается, пытается сойти назад.

На днях ходили к острову Голомянный. Это темная и голая, как спина, возвышенность, где обитают вездесущие вооруженные силы. Голомянным можно стращать международных террористов. Две мили припайного льда мы долбили четверо суток. С разгона ледокол залетает носом на лед и беспомощно повисает, часами барахтается в ледяной каше…

Вахта моего гостеприимного друга что-то затянулась. Я поднялся на мостик узнать в чем дело. Оказалось, Филатов «приболел» и судоводители трудятся в две смены по шесть часов. Наконец, Володя освободился. Мы сходили в баньку и заснули в каюте. Ледокол ерзает, тужится, бедолага. Восемь часов ни с места, такого еще не было. Потом устало затих минут на десять и, вдруг, все вздрогнуло. «Сибирь» яростно задергалась и двинулась. Сначала назад, потом вперед. Неужто, тронулись? Потом открылось, что сильно пьяного Филатова удалось-таки разбудить. Он находился на мостике всего пятнадцать минут, но выручил любимую машину из беды.

В личном деле Филатова помполит обнаружил дюжину строгих предупреждений. Такого безобразия в его двадцатилетней практике не бывало. Он дорожил своей безупречной репутацией бдительного воспитателя плавсостава, всю жизнь боролся за чистоту рядов и знал, как надо действовать в этаких чрезвычайных обстоятельствах. Составил подробный рапорт своих наблюдений, обобщил материалы личного дела. Старпома Филатова списали на берег. Навсегда.

На нижней жилой палубе матросы и механики неделю возмущенно пили горькую. На верхней палубе всех повысили в должности на ступень.

Пару лет назад была предпринята попытка психологических исследований на Севморпути. В частности, мой предшественник проводил социометрический опрос — метод, вскрывающий подлинную систему отношений в группе, симпатий-антипатий между людьми. В плавании, когда по каким-то причинам у человека не сложились товарищеские отношения с экипажем, он оказываются в особенно тяжелых обстоятельствах. Эта ситуация усугубляет, обостряет переживания оторванности от берегового социального окружения. Короче говоря, психолог, изучающий динамику психологического состояния членов изолированной группы, обязан контролировать и этот важный момент. Капитан, который наравне со всеми участвовал в опросе, поинтересовался его результатами. Коллега, послушно попирая профессиональные этические принципы психологических исследований, развернул на капитанском столе социограмму, где, как на ладони, особыми стрелками было показано, кто к кому и как именно относится, кто популярен, кого никто не любит, кто совсем позабыт-позаброшен. Мудрый и опытный капитан на некоторое время потерял покой и сон, а утром, сообразив какая беда и смута может случиться в экипаже от печального знания, вышел с приказом — в 24-часа, путем пересаживания на попутное судно, списать опасного человека на берег. «Списание» - высшая мера административного наказания на ледоколе. Услышав эту историю, я твердо решил, пока не вернусь домой, не обрабатывать никаких экспериментальных данных.

Скрылось солнце. Последние месяцы похода сливаются в памяти в одну нескончаемую ночь. Работали, ели и спали. Каждые сутки переводили судовое время вперед, поскольку мы вот-вот отправимся на Дальний Восток (хорошо, что не на Ближний). В Певеке разница с Москвой девять часов. В центре управления арктической навигацией родилась другая идея, пришлось постепенно переводить часы назад. Многократные «челночные» переходы от незамерзающего Баренцева моря до Енисейского залива и обратно продолжались несколько месяцев подряд. Настроение преждевременно чемоданное.

Новый год встречали по московскому времени в кают-компании всем экипажем. Только тридцать человек несли вахту. Погода тихая, но караван остановился до утра. Был и дед-мороз с подарками — каждому по керамической бутылочке «Рижского бальзама» — и снегурочка, и елка, и шампанское, и водка была, и закуска праздничная. Так, наверное, встречают новый год в ресторанах одинокие люди.

В феврале вернулись в Мурманск. Сошел на берег и сразу — в аэропорт. В Питере, которым грезил во сне, пронзительное счастье встречи с любимыми и родными людьми перемежалось с нехорошим чувством.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213