ДИАЛЕКТНОЕ СЛОВО И ЕГО ГРАНИЦЫ

⇐ ПредыдущаяСтр 50 из 61Следующая ⇒

Что такое диалектное слово, каковы его отличия от других слов, входящих в лексический состав языка? На первый взгляд этот вопрос как будто не заключает в себе никаких трудностей: диалектизм — это слово, свойственное только местной народной речи. Так диалектное слово издавна понималось как в русской, так и в зарубежной лингвистической литературе. Такое понимание приблизительно верно, но является чересчур общим, расплывчатым, в него можно вкладывать неодинаковое содержание.

Неисследовательность проблемы приводила и приводит к лексикографической практике к значительной путанице. Мы не говорим здесь о словарях или собраниях слов, авторы которых не ставили перед собой каких-либо определенных целей, а записывали все, что им казалось заслуживающим внимания. См., например, выписку С.К.Булича из московской газеты “Новости” за 1885 г. в его “Материалах для русского словаря” (в которых имеются и диалектные слова): “Гутморген — нумерщик, ночной вор по меблированным комнатам и гостиницам; это элегантная разновидность громилы”. Но и в собственно областных словарях имеется большое количество слов, никогда не бывших диалектными. Примеров тому можно было бы привести очень много. См., например, блевать, кидать (Е.Ф. Будде. О некоторых народных говорах в Тульской и Калужской губерниях. СПб., 1897), бёрдо, засов (В.Волоцкой. Сборник материалов для изучения ростовского (Яросл. губ.) говора. СПб., 1902) и т.п. В толковых словарях современного русского языка помета “обл.” (областное) нередко употребляется произвольно. См., например, 6рагa, бражка в словаре под ред. Д.Н.Ушакова, девка в первом издании словаря С.И. Ожегова и многие другие слона общенародного употребления, неизвестно по каким причинам получившие указанную помету.

Сбивчивость в отнесении слов к разряду диалектной лексики нередко вызывается неправильными представлениями о природе диалектизмов. Распространена тенденция относить к диалектным слова, которые обозначают специфические явления старой крестьянской жизни или местной природы, не свойственные городскому укладу жизни, быту интеллигента. Видимо, эта тенденция привела к применению пометы “обл.” в словарях под ред. Д.Н.Ушакова и С.И.Ожегова к таким словам, как зипун, посконь, коврига, бобыль, буренушка, верея, буерак, боровой, огрех, бороньба, вишенник, и ко многим другим им подобным. Эта неправильная установка прямо высказана во “Введении” к первому тому академического словаря (M.—JI., 1948, с.V): к областной лексике, подлежащей включению в словарь, “относятся слова, отражающие бытовую, хозяйственную н культурную сторону жизни крестьян и выходящие за пределы узкоспециального и местного значения: матица, закута, лядина, выть, огрех, обжа, огребки”. Правда, некоторые из приведенных примеров действительно являются диалектизмами (матица, закута, огрех не диалектизмы), но это совпадение можно объяснить языковой интуицией писавшего “Введение”, а не его теоретической установкой.

Конечно, носителем диалектной речи является главным образом (хотя отнюдь не исключительно) крестьянское население, но ведь из этого вовсе не вытекает, что лексика, употреблявшаяся и употребляемая крестьянами (теперь колхозниками), является сплошь диалектной. Как известно, основа лексики носителей говоров является общенародной, и лишь часть этой лексики имеет локальное распространение.

Смешение распространения слова и распространения реалии, им обозначаемой, во всех отношениях неправомерно. Реалия может быть необщераспространенной илидаже узколокальной, но слово, обозначающее эту реалию, может в пределах языка не иметь изоглоссы, т.е. быть общенародным, а не диалектным. Многие явления природного ландшафта, растения, животные и т. д. известны только в определенных областях, а принадлежность их названий к лексике литературного языка ни у кого не вызывает сомнений (ср., например, сиг, чрника, степь и т.п.).

Точно такое же место занимают в русском языке многие названия особенностей старого крестьянского быта: лапти, онучи, соха, цеп и т.п. Для того чтобы доказать, что слова типа зипун, посконь, коврига, огрех, закута являются не общенародными, а диалектными, признаких принадлежности к лексике, обозначающей крестьянский быт, совершенно непригоден.

Критерий определения диалектного слова лежит не в обозначаемой им реалии, не в наших ассоциациях, связанных с этими реалиями, а в самом слове, в месте, которое оно занимает в словарном составе языка.

Мы здесь не будем останавливаться на других неправильных пониманиях природы диалектизмов, вызванных главным образом неразработанностью этой проблемы. Лишь за последние годы проблема диалектного слова и его границ начала привлекать к себе внимание языко-ведов в связи с началом работ над новыми диалектными словарями и необходимостью обоснования стилистических помет н отбора слов в толковых словарях литературного языка.

Решающим признаком принадлежности слова к диалектной лексике является локальная ограниченность его употребления, т.е. наличие у слова изоглоссы в пределах территории, которую занимает язык. Как известно, этот признак характеризует и любое другое диалектное явление. К какому бы пласту лексики (просторечному, архаическому, специальному и т.п.) слово ни относилось, но если оно не имеет изоглоссы, оно не является диалектным. Диалектных слов общерусского распространения и употребления не существует. Однако это определение диалектного слова не является полным, поскольку оно не учитывает отношения слов, имеющих изоглоссы в народных говорах, к лексике литературного языка в ее теперешнем состоянии.

Представляется необходимым сделать замечание о самом понятии “изоглосса”. Понятие “изоглоссы” было перенесено в языкознание из метеорологии и аналогично понятиям “изотерма”, “изобара”. В описательной лингвистической географии изоглосса — линия, соединяющая на карте пункты, расположенные на самой окраине распространения диалектного явления. Иначе говоря, изоглосса — граница, которая охватывает, окаймляет территорию распространения диалектного явления. Саму жетерриторию можно назвать зоной или областью распространения диалектного явления.

Существуют разные тины изоглосс и зон; например, имеются зоны сплошного, прерывистого, или “островного”, распространения диалектизма (когда явление на карте располагается отдельными островками или пятнами) и т.д. Очень многие диалектные явления, в том числе и слова, в своем распространении не совпадают с границами распространения таких крупных подразделений русского языка, как северновеликорусское или южновеликорусское наречие, границы диалектизмов подчас довольно прихотливо пересекают в разных направлениях территорию русских говоров (и выходят за ее пределы).

Для составителей диалектологического словаря прежде всего представляет интерес наличие у слова изоглоссы и зоны распространения (которая всегда должна быть меньше всей территории распространения русского языка), а не разные типы изоглосс и зон.

Нo как установить, имеет слово диалектную (не общерусскую) изоглоссу или нет? Если мы изучаем лексику какого-либо одного говора или группы близких говоров как замкнутую систему, не сравнивая эту систему с другими системами, то не обнаружим слов с диалектными изоглоссами. Для лица, говорящего на каком-либо диалекте, вся лексика этого диалекта в общем одинакова в том смысле, что общенародные и диалектные слова им не различаются. Правда, в отдельных случаях носитель диалекта может определить: “Это говорят по-нашему, а это по-городскому” (или что-нибудь в этом роде), но это не правило, а исключение.

С позиции внутренней системы говора диалектизмов, в том числе и лексических, как правило, не существует. Совершенно очевидно, что диалектизмы могут быть выявлены только в процессе сравнения разных систем, существующих в пределах общеязыковой системы. Но что и с чем нужно сравнивать? Можно сравнивать один диалект с другим, в результате чего обнаружатся какие-то отличия одного диалекта от другого. Можно сравнивать одни диалект с многими диалектами, и состав диалектизмов в таком случае значительно расширится. Однако полным состав диалектизмов может быть тогда, когда один диалект сравнивается с общеязыковой системой, когда частное определяется в сравнении с общим.

Составление региональных диалектных словарей оказалось бы просто невозможным, если бы составители должны были сравнивать лексику избранных ими местных говоров с лексикой всех других говоров русского языка. Для того чтобы провести такое сравнение, составители каждого из этих словарей должны были бы предварительно составить исчерпывающую картетечку всех русских диалектных слов, что, может быть, возможно будет осуществить только тогда, когда выйдет в свет капитальный, сводный “Словарь русских народных говоров”. Тем более невозможно подобного рода сравнение в условиях полевой работы, когда собиратель только еще записывает материал для словаря. Следовательно, сравнение на практике может осуществляться только как сопоставление лексики говора с лексикой литературного языка. Без определения отношения диалектных слов к лексике литературного языка невозможно установить определенные критерии отбора слов в диалектологический словарь.

Если мы будем руководствоваться при отборе слов принципом, что входит в состав лексики литературного языка, а что не входит, (а только этот принцип практически ocуществим в нашем предприятии), то мы обязательно должны учитывать, что имеются два типа слов с диалектными изоглоссами: 1) слова, не входящие в лексический состав литературного языка (в любую из его разновидностей) — скородить, дюже, братан, калика и т.п., и 2) слова, которые входят в тот или иной пласт литературной лексики. Ко второму типу относятся такие слова, как лаять, в говорах противопоставленное слову брехать, соответственно: ржать (гоготать), очень (дюже, гораздо, noрато и др.), навоз (позем, назем, озем), ухват (рогач) и т.д. В архаичной диалектной речи слова типа лаять, очень и др. распространены далеко не повсеместно, имеют изоглоссы.. Лишь в процессе усвоения литературного языка широкими слоями населения, в том числе и сельского, изоглоссы этих слов начинают размываться и исчезать.

Если отвлечься от существования литературного языка и остаться только в рамках диалектной речи, то слова обоих указанных типов по характеру своего распространения тождественны. Для лингвистической географии установление изоглоссы слова ухват не менее важно, чем установление изоглоссы слова скородить. Однако при определении принадлежности слова к диалектной лексике мы не можем не исходить, как сказано выше, из отношения слов к словарному составу литературного языка, причем по соображениям не только практическим, но и теоретическим. Для каждого человека, говорящего на русском языке, ясно, что слова лаять, очень, ржать, ухват и пр. являются такими же литературными словами, как и слова, не имеющие изоглосс в диалектной речи (например, книга, школа, дерево, белый и т.д.). О том, что указанные слова в говорах имеют изоглоссы, знают только диалектологи. Совершенно очевидно, что слова тина лаять, входящие в состав литературного языка, не относятся к диалектной лексике.

Итак, диалектным словом (единственным объектом “Словаря русских народных говоров”, как и любого диалектологического словаря) является слово, имеющее локальное распространение и в то же время не входящее в словарный состав литературного языка (в любую его разновидность).

Конечно, диалектные слова в диалектной речи и в литературном языке имеют неодинаковые функции. Для носителей говора диалектное слово, как было отмечено выше, является нормальным и обычно не отличается от общенародного слова, т.е. с точки зрения носителей говора диалектизмов не существует. В литературном языке диалектное слово является или чужеродным элементом, не несущим никакой стилистической нагрузки, или сознательно используется для каких-либо стилистических и иных целей.

Однако с какой бы позиции ни рассматривать диалектное слово, оно всегда должно иметь указанный выше объективный, данный в самом языке, признак. Слово вода является безусловно общенародным (в том числе литературным) словом для всех говорящих на русском языке. Слово ржать также несомненно является словом литературного языка, хотя оно и имеет изоглоссу в диалектной речи. Носителями говоров, в которых это слово употребляется, оно также не осознается как диалектизм. Слово кволый — несомненный диалектизм для всех говорящих на литературном языке, независимо от того, сознательно или без всякой цели употребляет его писатель или любое лицо.

Диалектизм — категория но только географическая, но и стилистическая. В принципе не может быть различных определений диалектного слова, как и любого диалектного явления (если чужеродность его для литературного языка и наличие у него изоглоссы установлены правильно). Иными словами, диалектизм может иметь различные функции, но он остается самим собой при любых условиях. Что касается слов (и иных особенностей) литературного языка, имеющих в диалектной речи изоглоссы, то эти слова (и явления) могут быть (но не обязательно) диалектизмами только по своему происхождению, но не по употреблению. Следует или не следует включать такие слова в диалектологический словарь?

Известно, что в истории лексики положение многих слов изменялось: общераспространенные слова становились диалектными, специальными, архаичными и т.п., а диалектные слова завоевывали права литературного гражданства. Диалектизмы — исторически изменчивая категория. На протяжении XIX—XX вв. некоторые из них потеряли свою диалектную ограниченность и вошли в состав литературной лексики (ср. стерня, теребить лён, окот овец, пурга, тундра, каюр и др.).

Разумеется, изучение истории подобного рода “вчерашних диалектизмов” очень важно. Показания диалектов, современных и прошлых, были бы весьма ценным материалом для выяснения диалектных истоков многих слов литературного языка (в его общенародной и профессиональной разновидностях). Но для того чтобы отразить в словаре процесс перехода лексики со ступени диалектной на ступень литературную, надо хотя бы приблизительно знать круг такого рода слов. Между тем состояние исторической лексикологии пока таково, что нам более или менее известно лишь очень небольшое количество слов (вроде упомянутых выше), которые вошли в состав литературного языка в XIX—XX вв. Включение этих слов в Словарь не решило бы никакой проблемы.

Эта проблема вообще могла бы быть поставлена только в том случае, если бы было проверено, как употребляется носителями говоров основная масса литературных слов. В результате такой “проверки” можно было бы в конце концов выяснить, какие слова литературного языка чужды носителям говоров, какие исконно свойственны им, какие заимствованы из литературного языка и т.д. Полученный таким образом материал позволил бы по-настоящему поставить проблему обогащения литературной лексики за счет диалектной. Однако этого материала у нас нет.

Недиалектные слова, имеющиеся в диалектологических источниках, записывались наблюдателями в подавляющем большинстве случаев по каким-либо субъективным соображениям или просто по недоразумению. Такие записи обычно не имеют никакой научной ценности. Какое, например, значение имеют записи Маркова па севере и Гоголева на юге слова елка (в значении 'рождественская елка')? Конечно, такие записи имели бы свое значение, если бы все наблюдатели “проверили” все слова литературного языка, их употребление в диалектной речи. Однако таких наблюдений никто никогда не проводил, да и вряд ли они когда-либо будут осуществлены вообще. Включение в словарь случайных записей недиалектных слов означало бы засорение его бесполезными сведениями, неоправданное увеличение его объема, а главное, границы словника стали бы неопределенными, диалектный словарь лишился бы своих научных принципов и неминуемо превратился бы в какое-то неопределенное подобие словаря-тезауруса, в беспорядочную свалку самых разнородных материалов.

Теоретически необоснованно и практически неосуществимо и включение в словарь тх слов литературного языка, которые имеют диалектные изоглоссы. Далеко не все эти слова являются исконно диалектными. Такие слова, как лаять, бороновать и многие им подобные, были словами литературного языка на протяжении всей его истории, в частности и в XIX—XX вв. Что даст исследователю включение в словарь подобного рода “изоглоссных” слов? Оно могло бы уточнить область их распространения в диалектной речи, что, конечно, важно для изучения истории слов. Однако точное установление изоглосс слов — задача лингвистической географии, выполнимая только методом массового анкетирования, а не задача диалектологического словаря. А путем массового анкетирования, как известно, можно собрать сведения о распространении лишь очень ограниченного числа слов.

В наших источниках сведений, которые позволили бы установить изоглоссы слов, вообще нет (если исключить ответы на “Вопросник” и “Программу” для атласа). Может быть, в таком случае следует ограничиться отбором слов, которые попали в литературный язык в XIX—XX вв.? Но ведь, как было сказано выше, круг этих слои в общем нам пока почти неизвестен, а поиски таких слов вслепую приведут лишь к необоснованной утрате диалектологическим словарем границ его словника и, как следствие этого, границ его источников.

Таким образом, главный принцип отбора слов в диалектологический словарь должен основываться на определении специфики диалектного слова. Однако в наших источниках содержатся материалы, которые записывались на протяжении полутораста лет. В течение этого времени стилистические нормы русского литературного языка изменялись. Из каких стилистических норм мы должны исходить, определяя принадлежность слова к диалектной лексике? Нам представляется, что этими нормами могут быть только нормы современного литературного языка. На эти нормы мы так или иначе можем опираться при стилистической квалификации каждого слова, тогда как ввиду неизученности исторического развития стилистических норм литературного языка такую квалификацию применить к абсолютному большинству слов, о которых можно думать, что они являются (или являлись) диалектизмами, практически невозможно, если руководствоваться данными исторической стилистики. И можно ли в диалектном словаре смешивать разнородные явления?

Сказанное относится только к отбору слов. Что же касается показа в словаре отобранных слов, то мы будем стремиться, насколько позволят имеющиеся у нас материалы, показывать историческую перспективу слов, происшедшие в них за сто пятьдесят лет развития русского языка изменения. Следовательно, проблема отбора слов и проблема показа слов в словаре, их лексикографической обработки существенно отличаются друг от друга.

Не приведут ли вышеизложенные установки к обеднению словаря, к тому, что он даст меньше материалов для изучения истории лексики русского литературного языка XIX—XX вв., чем от него можно было бы ожидать? Такая постановка вопроса нам представляется неправильной. Описание всякого лингвистического явления, в том числе и диалектной лексики, должно исходить из самой его сущности, а не из того, что нам желательно или нежелательно. Нельзя искать в предмете того, чего в нем нет и не может быть. Однако можно сказать, что в словаре будут все же представлены богатые и разнообразные сведения, которые будут иметь прямое отношение и к истории словарного состава русского литературного языка XIX—XX вв.

Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о границах диалектного слова, т.е. о границах между диалектными словами и различными пластами лексики литературного языка. Нам, конечно, понятна трудность этой проблемы, поскольку границы самого литературного языка во многом являются неясными, неопределенными (по самой своей сущности, а не только из-за слабой их изученности).

Прежде всего остановимся на различии между диалектными и разговорно-просторечными словами. Принципиальное различие между ними представляется довольно очевидным. Разговорно-просторечные слова входят в состав общенародной лексики и не имеют на территории распространения языка изоглосс. Разговорно-просторечная лексика входит в словарный состав литературного языка как один из его важнейших стилистических пластов. Это лексика общерусского характера. Каждый владеющий литературным языком если и не употребляет в своей речи того или иного разговорно-просторечного слова, то во всяком случае знает его и может употреблять, чего нельзя сказать о массе диалектных слов, которые всегда стоят за пределами литературной лексики, являясь в ней своеобразными вкраплениями (когда по тем или иным причинам диалектное слово все же употребляется в литературной речи). Отграничение многих разговорно-просторечных слов от диалектных не вызывает никаких затруднений. Ср., например, мальчонка, барахло, харчишки, парнишка, деньжата, одежонка, малость, никудышный, нисколечко, бахнуть, садануть, шнырять, чертыхаться, налимониться и т.п.

Между прочим, как ни расходятся между собой современные толковые словари русского языка в стилистических оценках слов, все же случаев схождений в отнесении слов к разговорно-просторечной лексике значительно больше, чем расхождений. Однако, как известно, расхождений тоже имеется немало. Нередки случаи, когда в одном словаре при слове стоит помета “просторечное” (или “разговорное”), а в другом при том же слове помета “областное”. Подобные расхождения в значительной мере обусловлены неправильным пониманием сущности диалектного или разговорно-просторечного слова и всякого рода другими обстоятельствами субъективного характера (отсутствие нужных материалов, плохое знание диалектной речи, слепое подражание словарям-предшественникам и т.п.).

Но так бывает далеко не всегда. В некоторых группах слов граница между просторечием и диалектной речью колеблется, является неясной, расплывчатой. Это, видимо, относится к словам, которые начинают входить и общенародный словарный состав из диалектной лексики, но еще не закрепились в нем. В подобных случаях вопрос о включении слова в диалектологический словарь или исключении из него должен решаться в каждом отдельном случае с опорой на материалы картотеки, на массовые показания диалектных записей (в общерусском масштабе) и литературных источников. Именно эти материалы (а не стилистические пометы современных словарей) должны приводить к более или менее объективным оценкам слова.

Если материалов окажется недостаточно и стилистическое определение слова останется спорным, такое слово всегда должно помещаться в “Словарь русских народных говоров”. Лучше включить в Словарь несколько больше слов, нежели рисковать пропустить что-либо существенное. Это общее для Словаря правило будет применяться и во всех других спорных; случаях, о которых см. ниже.

Очень серьезным является вопрос об отграничении диалектной лексики от специальной терминологии (термины местных ремесел и промыслов), весьма богатой и разнообразной. Специальная терминология по своему составу неоднородна. Одна ее часть входит в состав общерусских специальных терминов и к диалектам не имеет отношения, другая часть употребляется только в определенных местностях, т.е. имеет изоглоссы и является чужеродной для литературной терминологии.

Конечно, в диалектологический словарь должны включаться слова второго типа, т.е. диалектизмы (которых будет очень много). Но как провести границу между общерусскими и диалектными специальными терминами? “Чувство литературной нормы”, которое в некоторой степени может оказаться полезным в других случаях, здесь поможет мало, поскольку масса узкоспециальной терминологии обычно так же неупотребительна в общеразговорной речи, как и сами диалектизмы. При таких обстоятельствах очень легко смешать диалектный термин с термином, входящим в специальную лексику общерусского характера. Единственное, что можно рассматривать как основание для проведения границы между указанными слоями лексики, это данные разного рода технических пособий и руководств, технических словарей, а в некоторых случаях и широкое употребление слова в художественной и иной литературе общего характера.

Возьмем для примера слово насадка. Это слово в некоторых своих значениях имеет несомненно локальное распространение — 'кадка, бочонок для пива или вина; забор, закол из жердей поперек реки для ловли рыбы; железная лопата', по нашим данным, в специальной и общей литературе в указанных значениях оно не представлено.

Наряду с этими значениями слово насадка, имеет и другие, которые или вышли из рамок диалектного употребления, или никогда не были диалектными. Ср. “диалектные” показания: насадка — 'толстое бревно, которое насаживается на сваи при постройке моста' (Покровский у. Владимирской губ., Муханов); насадки — 'деревянные рельсы для спуска бревен с берега в воду на р. Кубене' (Кадниковский у. Вологодской губ., Иваницкий и др.), но мы имеем также многочисленные показания и из недиалектных источников: “Правильность рядов (забиваемых свай) играет большую роль, когда по головам сваи устраивается ростверк, т.е. укладываются насадки из взаимнопересекающихся в полдерева брусьев…, служащие как для связи свай в одну общую систему, так и для равномерного распределения погрузок”; “Для опирания прогонов на верх свай укладываются поперечные бревна, называемые насадками”; “Забитые сваи вместе с направляющими брусьями (насадкой) составляют как бы основу будущей плотины” и т.п.

Совершенно очевидно, что в этих технических значениях слово насадка входит в состав общерусской специальной лексики. Ср. еще другие значения того же порядка: “Регенератор представляет собой камеру, в которой встроена решетка — насадка из огнеупорного кирпича”; “Ножки тачки, соединенные насадкой, расположены в средней трети длины ручек”; “Тяга (дымовой) трубы может быть улучшена при помощи насадок (флюгарок)”. Слово насадка в значении 'наживка, приманка, надеваемая на рыболовный крючок' среди носителей говоров известно далеко не во всех местностях (в собственно диалектной речи; это слово, вероятно, имеет изоглоссу), но в литературном языке оно является нейтральным синонимом к словам наживка, приманка.

Место специального (как и любого другого) слова в словарном составе определяется его отношением к общерусской лексике. Если слово входит в состав той или иной разновидности литературной лексики, то наличие или отсутствие у него изоглоссы в сфере диалектной речи является для нас второстепенным признаком, интересным в генетическом смысле, но не в плане установления положения слова в современной языковой системе.

Слово насадка в приведенных выше технических значениях (как и другие подобные же слова) не является объектом диалектологического словаря, поэтому оно не включено в наши пробные статьи < …>. Конечно, наличие термина в каком-либо техническом пособии не всегда может свидетельствовать о его принадлежности к специальной литературной лексике, так как в такое пособие при определенных условиях может легко попасть и диалектное слово. Однако употребление термина не в одном, а во многих пособиях должно свидетельствовать о том, что он вошел в словарный состав литературного языка. Для окончательной квалификации слова очень полезны будут также консультации с работниками разных отраслей народного хозяйства и наблюдения над профессиональной лексикой рабочих.

Во всех спорных случаях, как уже было сказано выше, специальные термины будут не отбрасываться, а включаться в словарь. Оставляются без внимания на общих основаниях лишь те термины местных промыслов и ремесел, принадлежность которых к лексике литературного языка несомненна. Сведения о таких словах, как стан, челнок, уток, цевка, бёрдо и т.д., в их общепринятых значениях читатель найдет в специально-терминологических и общих толковых словарях.

Подобным образом решается вопрос и о так называемых “этнографизмах”. Как известно, явления старого быта имеют весьма богатую и разнообразную терминологию. Этнограф обычно описывает все относящееся к характеристике уклада жизни, независимо от того, имеет ли соответствующее обозначение общерусское или диалектное распространение. Так же поступает и лингвист, когда он ставит перед собой задачу изучить какие-либо тематические группы слов. Естественно, что никакие ограничения не ставятся для этнографических, как и специально-терминологических (местных ремесел и промыслов), словарей.

Иные принципы лежат в основе диалектологического словаря. Такие “этнографизмы”, как понёва, сени, клеть и т.п., имеющие общерусское употребление, не являются диалектными словами и в диалектологический словарь включаться не должны. Конечно, если выяснится, что указанные выше и подобные им слова в каком-либо говоре имеют значения, не совпадающие со значениями литературного языка, т.е. что эти слова являются семантическими диалектизмами (о них см. ниже), то отношение к ним должно быть иным. Например, в одном из южновеликорусских говоров слово capaфaн употребляется не в общепринятом значении, а в значении 'юбка'. Семантические диалектизмы будут включаться в словарь (это относится не только к “этнографизмам”, но и ко всем разрядам лексики).

Среди “этнографизмов” имеется и множество диалектных слов, не входящих в состав литературного языка (точа 'холст', кумоха, 'лихорадка', пуня, пунька 'небольшая пристройка для разных надобностей' и т.д.), которые подлежат показу в нашем словаре на общих основаниях.

Особо следует рассмотреть пласт архаической лексики. С позиций современной системы языка архаическую лексику можно разделить на дна основных разряда: 1) слова, вовсе вышедшие из употребления в современном литературном языке, но сохранившиеся в говорах, и 2) слова, которые теперь не употребляются повседневно в устной литературной речи или в нейтральном литературном тексте, но сохраняются в литературном языке для стилистических целей или в качестве специальных, “исторических” терминов.

Вопрос о первом разряде слов ясен: такие слова, как волна 'овечья шерсть', орать 'пахать землю', имать 'захватывать, схватывать' и пр., когда-то бывшие общерусскими (и даже общеславянскими), стали “рядовыми” диалектизмами. Сложнее обстоит дело со вторым разрядом слов. На первый взгляд слова, имеющие в говорах изоглоссы, но сохраняющиеся в литературном языке как архаизмы, являются словами литературными, а не диалектными. Например, слова ладья (лодья) 'судно', перст 'палец' — стилистические архаизмы в современном литературном языке, а слова выть с его производными (в административных значениях), ендова 'сосуд', насад 'судно' — специальные “исторические” термины, употребляющиеся в исторических исследованиях (а также в художественных произведениях для изображения исторического колорита эпохи).

И все же вопрос оказывается более сложным. Разговорно-просторечные, специальные и тем более нейтральные слова литературного языка, имеющие изоглоссы в диалектной речи, занимают иное положение в общерусской лексике, нежели “изоглоссные” архаизмы. Первые являются живыми элементами лексики, независимо от того, имеют они стилистическую окраску или нет, находятся ли в общем употреблении или свойственны только речи людей той или иной профессии.

Архаизмы — слова, бывшие живыми элементами общерусского языка прошлых эпох, теперь таковыми в нем не являющиеся. Как “исторические” термины, они обозначают явления, в настоящее время не существующие или не входящие в общерусский инвентарь предметов и явлений. В то же время указанные архаизмы продолжают быть живыми элементами лексики определенных говоров или являются словами языка фольклора, также территориально ограниченными.

Нам представляется, что подобного рода “историческая” лексика должна включаться в словарь. К сказанному следует добавить, что архаизмы типа перст, насад, челядь представляют особый интерес для исторической лексикологии русского языка.

Очень существенным вопросом является определение границы между диалектными словами и индивидуальным словотворчеством. Процесс словотворчества происходил и происходит у всех слоев населения, в том числе и у носителей говоров. Русский язык очень богат словообразовательными моделями, по которым легко образуются новые слова. Однако не всякое новообразование получает широкое распространение, не всякое новообразование является устойчивым.

Известно, что очень много окказиональных слов имеется в словаре Даля, ср.: насадковый, насадочный 'относящийся к насаду', нacадчивый 'такой человек, который сажает много народа', насадистый овин 'просторный', насадчик, насадчица 'кто насаживает', насажанье и т.д. без ссылок на какую-либо местность или источник. Эти слова встречаются лишь в словаре Даля (их нет ни в предшествующих или последующих словарях, ни в диалектных записях, ни в художественных произведениях, ни в каких-либо других источниках), и можно полагать, что они созданы самим Далем по существующим в русском языке словообразовательным моделям.

Конечно, существование подобного рода слов не невозможно. Какое-нибудь квадратить 'делить площадь на квадраты', имеющееся только в словаре Даля, при подходящей ситуации может образовать каждый говорящий на русском языке для “разового” употребления, но это образование не будет устойчивым явлением языка.

Во многих диалектологических записях мы часто встречаемся с подобного рода окказиональными словами, которые, не будучи в употреблении в литературном языке, на первый взгляд производят впечатление, будто они являются диалектизмами. Однако эти слова в равной мере не являются и диалектными, поскольку не имеют широкого распространения и устойчивого употребления в говорах, а иногда и вовсе неизвестны говорам. В произведении Сергеева-Ценского “Пушки выдвигают на фронт” мы читаем: “Детская хрупкость, квелость — вот что у него осталось в памяти с того времени”. Можно думать, что это отвлеченное существительное образовано от диалектного прилагательного квёлый самим Сергеевым-Ценским, поскольку его существование в говорах известными нам диалектными источниками не подтверждается.

Совершенно очевидно, что любое окказиональное слово, в какой бы среде оно ни было создано, не может считаться ни общенациональным, ни диалектным. Оно всегда индивидуально, если не приобрело устойчивости в употреблении. Оно не является объектом диалектологического словаря.

Некоторые из словарных новообразований при определенных условиях получают какое-то территориальное распространение и употребляются в течение какого-то (короткого) времени. В “Уральском словаре” А.В.Миртова (рукопись) отмечено слово с собирательным значением квартирник 'короткие дрова, которые удобно вносить в квартиру', которое, видимо, бытовало некоторое время в отдельных районах Урала (прежде всего в городах). Слово взято А.В.Миртовым из местной газеты < …>.

⇐ Предыдущая 45 46 47 48 495051 52 53 54 Следующая ⇒