Когда его перестала носить моя мама.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 7Следующая ⇒

Что было на этом значке?

Я, кажется, помню:

Решётка тюремная,

Руки, вцепившиеся в неё.

Руки,

Ломающие решётку?

Или решётка,

Ломающая руки?

МОПР...

У этого слова запах той старой кожанки.

Моей маме -

Зинаиде Ермолаевне Евтушенко -

Семьдесят два года.

Мама вышла на пенсию,

Но продолжает работать

И только поэтому не умирает.

Мама продаёт газеты

В киоске у Рижского вокзала,

И её окружает собственный маленький мир,

Где мясник

Интересуется еженедельником «Футбол-хоккей»,

Зеленщик -

Журналом «Америка»,

А продавщица молочного магазина -

Журналом «Здоровье».

Эти благодарные читатели

Оставляют для мамы в своих магазинах

То мороженую курицу -

Соотечественницу Мопассана,

То пару кило апельсинов -

Соотечественников Лопе де Веги,

То уважительно завёрнутый

Целый килограмм сыра,

Соотечественника Майн Лассила,

Кстати говоря, прекрасно переведённого

Михаилом Зощенко.

Поэтому мама,

Как знатная леди социализма,

Говорит

«мой мясник»,

«мой зеленщик»,

«моя молочница»

И с гордостью чувствует,

Что от неё зависят

Люди,

От которых зависит она.

Мама также продаёт значки

С Гагариным,

С олимпийским мишкой.

Мамина внучка,

Дочка моей сестры,

Пятнадцатилетняя Маша

С мозолями на подушечках пальцев

От фортепианных гамм,

На майке,

Уже приподнимающейся

В двух

Отведённых природой

Для приподниманья местах,

Носит значок «Иисус Христос суперстар»,

Но этот значок

Не из маминого киоска.

Мои взаимоотношения с Иисусом Христом

Были сложными,

Как у любого советского ребёнка,

Воспитанного на книге «Павлик Морозов».

В церкви я не ходил -

Это не полагалось,

И креста не носил -

Это не было модно.

Как сейчас,

Когда в зимнем бассейне «Москва»

В раздевалке увидел я пионера,

Деловито повесившего на гвоздик

Красный галстук,

Оставив на шее дешёвенький крестик.

Давным-давно на месте бассейна «Москва» был храм

Xриста-спасителя.

Храм когда-то взорвали,

И один позолоченный купол с крестом,

Не расколовшись от взрыва,

Лежал,

Как будто надтреснутый шлем великана.

Здесь начали строить Дворец Советов.

Всё это закончилось плавательным бассейном,

От испарений которого, говорят,

В музее соседнем

Портятся краски импрессионистов,

И жаль,

Что разрушили храм,

А уж если разрушили -

Жаль,

Что не был построен

Рукой облака рассекающий Ленин.

Христа я впервые увидел не в церкви -

В избе.

Это было в Сибири

Году в сорок первом,

Когда старуха молилась за сына,

Пропавшего без вести где-то на фронте,

И била поклоны перед иконой,

Похожей

На бородатого партизана

Из фронтового киносборника,

Сделанного в Ташкенте

Под мирное журчание арыков.

Старуха кланялась богу,

Как бьют поклоны пшенице,

Когда её подсекают

Серпом, от росы запотевшим.

Старуха кланялась богу,

Как бьют поклоны природе,

Когда в траве собирают

Грузди или бруснику.

Старуха молилась богу,

Едва шевеля губами,

И бог молился старухе,

Не разжимая губ.

Конокрадство

Сегодня

Вытеснилось иконокрадством.

Тогда была просто Россия

И не было иконокрадов,

Во имя «спасенья искусства»

Крадущих у этих старух

Возможность молиться богу,

А заодно крадущих

У бога

Святую возможность

Молиться таким старухам.

С тех пор я видел много Христов:

Церковных,

Музейных,

Экранных и мюзик-холльных,

А однажды Христом чуть не сделался сам,

Когда меня пригласил Пазолини

На главную роль в его ленте «Евангелие от Матфея»,

Объясняя в письме на одно высокое имя,

Что фильм будет выдержан в духе марксизма,

Но даже это не помогло.

И слава богу...

Сказать по правде,

Мне всегда казалось, что место Христа -

В избе.

Но недавно

В итальянском городке Перуджа,

В совсем непохожей на избу муниципальной галерее

Я увидел особенного Христа,

из которого будто бы вынули кости...

Без малейшего намёка на плоть или дух,

Христос беспомощно,

Вяло свисал,

Верней, свисала его оболочка, лишённая тела,

С плеча усталого ученика,

Как будто боксёрское полотенце

Или словно большая тряпичная кукла,

из которой кукольник вынул руку...

Итальянский профессор,

С глазами несостоявшегося карбонария

Мне сказал,

Что картина, очевидно, четырнадцатого века,

Но имя художника неизвестно,

И все выдающиеся искусствоведы

Скребут затылки над смыслом картины,

Но не выскребается ничего.

Я стоял пород этой картиной,

Не прибегая

К помощи собственного затылка,

Поскольку давно не слишком надеюсь

На содержимое головы.

Мне кажется,

Что содержимое жизни,

Рассыпанное по событиям,

Людям

(любой из которых

Тоже событие),

Не умещается в содержимом

Любой головы,

А не только моей.

Думать -

Почти безнадёжное дело,

Но если не думать -

Незачем жить.

И я думал о смысле этой картины,

Висевший рядом с окном,

Похожим

На картину,

Внутри которой качались

Облака,

Задумавшиеся о земле,

Так редко думающей о небе.

Я подошёл поближе к окну

И увидел,

Что некоторые из облаков

Прилегли на красную черепицу

И смотрят внимательно на людей,

Расплющенных тяжестью притяженья.

Люди стояли у витрин магазинов

Как перед картинами,

Чьё содержанье

Располагало к отсутствию мыслей,

За исключением единственной -

Что-то купить.

Люди гуляли и пили кофе,

Видимость мышления создавая

При помощи медленного подниманья

Чашечки белой над белым блюдцем,

И многозначительно выпускали

Ничего не значащий дым сигарет.

(Мне когда-то сказал один режиссёр,

Что плохие актёры

Любят курить задумчиво в кадре,

потому что задуматься неспособны...)

Это был хаос,

Притворявшийся полным порядком,

Ибо отсутствие мысли в порядке

Есть хаос.

Всё было похоже на оболочку Христа,

из которого выпущен воздух...

На деревянной открытой эстраде

Духовой оркестр пожарной команды

Играл попурри из венских вальсов,

И звяканье ложечек в чашках кофе

Было как будто бы часть попурри.

Содержимое площади тоже было

Попурри из людей

И являлось частичкой

Всемирного попурри,

Небрежно

Кем-то составленного из нас.

Перуджийские ловкие антиквары,

Нахохлённо-хищные, словно грифы,

Всучивали подагрическим леди

(похожим на руины,

Созерцающие руины)

Монеты эпохи Веспасиана,

Ещё тепловатые от серийного изготовления.

Цыганёнок в декоративных лохмотьях

Агрессивно выклянчивал подаянье,

А рядом -

В собственном «вольво»-фургоне

Цыганский вожак пересчитывал деньги,

Их перехватывая резинкой,

Как честную дань,

Которую за день

Собрали художественные лохмотья

Его бесчисленных сыновей.

Суданка в тюрбане,

Напоминавшем

Падающую башню в Пизе,

Прихлёбывала из мельхиоровой миски

С ярко-зелёным колёсиком лимона

Воду для омовения рук,

Но с лицами падших патрициев официанты

Делали вид,

Что именно так

Поступали все римские императрицы.

Два мрачных иранца,

Запутавшиеся в спагетти,

О чём-то вполголоса совещались,

И тень сурового аятоллы

Над ними покачивалась

На перуджийском соборе.

Свободные от проблем всего мира,

За исключением сексуальных,

Несколько местных парней -

Кандидаты

В провинциальные казановы -

Зазывно поигрывали ключами

От машин,

Где сиденья пахнут грехом,

И комментировали друг другу

Входящие в поле зрения ноги

И то, из чего эти ноги растут.

Были гораздо сочнее в своих выраженьях,

Чем политические обозреватели,

Обозреватели ног,

А точнее -

«интернационалисты» хорошеньких ног.

Ноги были действительно интернациональны:

Итальянские -

С жёсткими кактусными волосками,

Неумолимо пробившимися сквозь порезы

после неумелого обращения с бритвой;

Скандинавские -

С голубоватыми жилками,

в которых пульсирует голубая вода из фиордов;

Немецкие -

Сосисочно-мягкие,

В рыжих веснушках,

словно обрызганные гамбургской горчицей;

Французские -

Даже в любых чулках

Выглядящие

как голые;

Английские -

С тонкой игрой сухожилий,

природой созданные для стремян;

Американские -

Шершавые, прочные и прямые,

словно столбы баскетбольных щитов;

Латиноамериканские -

Схваченные серебряными цепочками у щиколоток,

Будто бы крошечными кандалами,

чтобы ноги куда-нибудь не убежали от хозяек;

Испанские -

В испуганных чёрных родинках,

Религиозно бледные перед тем,

что с ними может случиться через минуту;

Африканские -

Выточенные из эбенового дерева,

с розовыми лепестками застенчивых пяток;

Японские -

Сохраняющие изогнутую форму с детства,

когда они обнимали спины своих матерей...

Среди этой выставки ног

только трое китайских студентов,

Как бы не обращая вниманья

На капиталистические ноги,

Вцепившись друг в друга,

Прогуливались неприступно,

Слегка испуганно,

Но сплочённо,

Как несгибаемые борцы.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒