Эдуард Сепир и американская этнолингвистика

⇐ ПредыдущаяСтр 25 из 29Следующая ⇒

Как уже неоднократно указывалось, при всем своем преобладании в американской науке о языке 30-х – первой половины 50-х гг. дескриптивизм отнюдь не был единственной ее ипостасью. Достаточно значимым явлением была и этнолингвистика, крупнейшим представителем которой являлся Эдуард Сепир (1884–1939), учившийся у Ф. Боаса, долгое время работавший в Канаде, где им в 1921 г. была написана самая известная его книга «Язык», а по возвращении в США занимавший должность профессора в Чикагском, а затем в Йельском университете.

Будучи ученым очень широкого профиля (ему принадлежат труды по индейским языкам, компаративистике, культурологии и т. д.), Сепир уделял большое внимание проблеме взаимоотношения языка и мышления. Отмечая, что «границы языка и мышления в строгом смысле слова не совпадают», он указывает: «… Язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения… Мышление можно считать естественной областью, отличной от искусственной сферы речи, но речь есть единственный возможный путь приводящий нас к этой области».

Особое место в книге занимает Сепира типологическая классификация языков. Отмечая связанные с нею сложности и указывая, что предыдущие классификации «не столько охватывают известные нам языки, учитывая их особенности, сколько втискивают их в свои узкие… рамки», ученый подчеркивает нецелесообразность подхода к языковому типу с оценочной точки зрения: «В своих основных формах язык есть символическое выражение человеческой интуиции. Она может оформляться на сотни разных ладов, безотносительно к материальной развитости или отсталости народа, пользующегося данными речевыми формами и, как правило (о чем даже едва ли стоит говорить), их не осознающего. Поэтому, если мы стремимся понять язык в его истинной сущности, мы должны очистить наш ум от предвзятых “оценок” и приучить себя взирать на языки английский и готтентотский с одинаково холодным, хотя и заинтересованным, беспристрастием».

Считая, что языки нельзя характеризировать только с какой-то одной точки зрения, Сепир предложил три аспекта такой классификации. Во-первых, выделяется так называемый основной тип языка, связанный с типами значений. Последние подразделяются на корневые, выражаемые отдельными словами или корнями, деривационные, выражаемые обычно словообразовательными суффиксами, смешанно-реляционные, выражаемые аффиксами и внутренней флексией, и чисто реляционные, выражаемые также порядком слов. При этом оговаривается, что первый и четвертый типы значений имеются во всех языках, тогда как второй и третий могут отсутствовать. Второй аспект составляет сама техника выражения отношений. Все языки с этой точки зрения подразделяются на изолирующие, агглютинирующие, фузионные и символизирующие, последние выражают грамматические значения путем изменения в корне. В-третьих, учитывается «степень синтезирования» (т. е. сложности слова), с учетом которой языки подразделяются на аналитические, синтетические и полисинтетические. Итог такой классификации представлен у Сепира в виде таблицы, характеризующей выделенные типы на примерах конкретных языков.

Для собственно этнолингвистической проблематики (т. е. изучения связей языка с культурой, народными обычаями, представлениями, нормами поведения и т. п.) большое значение имели и отдельные статьи американского ученого («Статус лингвистики как науки», 1928, «Язык», 1933 и др.).

В этих работах американский языковед сформулировал знаменитое положение о связи языка и культуры, во многом напоминавшее идеи В. фон Гумбольдта: «Язык приобретает все большую значимость в качестве руководящего начала в научном изучении культуры. В некотором смысле система культурных стереотипов всякой цивилизации упорядочивается с помощью языка, выражающего данную цивилизацию. Наивно думать, что можно понять основные принципы некоторой культуры на основе чистого наблюдения, без того ориентира, каким является языковой символизм, только и делающий эти принципы значимыми для общества и понятными ему… Язык – это путеводитель в “социальной действительности”… он существенно влияет на наше представление о социальных процессах и проблемах. Люди живут не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе… В действительности… “реальный мир” в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками… мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества».

Правда, наряду с подобными высказываниями в трудах Сепира (прежде всего в его основной книге «Язык») содержится и ряд оговорок. Так, ученый неоднократно отмечал, что в ряде случаев «с особой очевидностью выступает внутренняя несвязанность языка и культуры. Совершенно неродственные языки обслуживают одну и ту же культуру, а близкородственные языки, иногда один и тот же язык, относятся к различным культурным сферам». В связи с этим высказывалась и мысль о том, что – по крайней мере, на данном этапе развития науки, пока не обнаружены врожденные для каждой культуры формальные стороны – «лучше будет, если мы признаем развитие языка и развитие культуры несопоставимыми, взаимно не связанными процессами». Однако именно процитированное выше положение стало основой для вызвавшей в середине XX в. оживленную дискуссию так называемой «гипотезы лингвистической относительности», вошедшей в историю языкознания как «гипотеза Сепира – Уорфа», хотя подлинным ее автором был несомненно именно второй из названной пары ученых – Бенджамен Ли Уорф ( 1897–1941 ).

Будучи по своей основной специальности инженером по технике пожарной безопасности, Уорф обратил внимание на случаи, когда язык влияет на поведение людей. Например, около склада бензиновых цистерн люди обычно ведут себя с достаточной осторожностью, тогда как надпись «Пустые бензиновые цистерны» провоцирует их на опасное с точки зрения соблюдения противопожарных правил поведение: они могут курить, бросать окурки и т. п., хотя такие цистерны, содержащие взрывчатые испарения, гораздо более пожароопасны «При наличии реально опасной ситуации, – указывает Уорф, – лингвистический анализ ориентируется на слово “пустой”, предполагающее отсутствие всякого риска». По мнению исследователя, объясняется это тем, что слово «пустой» (англ. empty) может употребляться как в значении «порожний», «бессодержательный» и т. п., так и для обозначения физической ситуации, не принимая во внимание наличие паров, капель жидкости и прочих остатков в цистерне или каком-либо другом вместилище. «Обстоятельства, – резюмирует исследователь, – описываются с помощью второго случая, а люди введут себя в этих обстоятельствах, имея в виду первый случай. Это становится общей формулой неосторожного поведения людей, обусловленного чисто лингвистическими факторами».

Прослушав затем на правах вольнослушателя лекции Э. Сепира и занявшись изучением индейского языка хопи в штате Аризона, Уорф написал несколько статей, впоследствии вошедших в посмертно изданную в 1956 г. книгу «Язык, мысль и реальность». Сравнивая европейские языки, составляющие «среднеевропейский стандарт» (SAE – от английского Standard Average European) с языком хопи, Уорф приходит к выводу, что даже грамматика языка хопи отражала в какой-то степени культуру хопи, так же как грамматика европейских языков отражает «западную», или «европейскую культуру». Так, благодаря тому, что в европейских языках существует трехвременная система глагола и возможность представить себе ее в объективизированной форме (в виде точек на линии), для европейской культуры характерна историчность и стремление к регистрации фактов (датировка, хронология, дневниковые записи, летописи и т. п.), тогда как у индейцев, язык которых Уорф изучал, дело обстоит по-иному. «Представление хопи о времени слишком тонко, сложно и постоянно развивается, оно не дает готового ответа на вопрос о том, когда “одно” событие кончается и “другое” начинается. Если считать, что все, что когда-либо произошло, продолжается и теперь, но обязательно в форме, отличной от того, что дает память или запись, то ослабляется стремление изучать прошлое. Настоящее же не записывается, а рассматривается как подготовка». Оговаривая, что «между культурными нормами и языковыми моделями есть связи, но нет корреляций или прямых соответствий», Уорф вместе с тем подчеркивал, что «нашей цивилизации присущи определенные лингвистические категории и нормы поведения, складывающиеся на основании данного понимания времени, и они полностью соответствуют друг другу». При этом Уорф не ставит вопроса об относительной ценности той или другой модели: они просто различны, и каждая не лучше и не хуже другой.

Труды Уорфа вызывали ожесточенные споры, а отношение к ним колебалось от безоговорочного принятия до столь же безоговорочного отрицания. Однако подавляющее большинство лингвистов сходятся во мнении, что как в период создания данной гипотезы, так и в настоящее время наука не располагает средствами, с помощью которых можно было бы с должной степенью доказательности подтвердить или опровергнуть ее.

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒