Другие направления лингвистических исследований

⇐ ПредыдущаяСтр 29 из 29

Говоря об отечественном языкознании рассматриваемого периода, обращают внимание на становление в качестве самостоятельной дисциплины, отличной от исторической грамматики («истории языка» в узком смысле слова), истории русского литературного языка, изучающей возникновение и становление литературного языка, основные тенденции его развития и т. д. (хотя, разумеется, в той или иной степени указанная проблематика привлекала внимание и языковедов дореволюционной России). Здесь прежде всего отличают ряд трудов В.В. Виноградова (включая фундаментальную монографию «Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков», (1934), а также исследования Г.О. Винокура, Сергея Петровича Обнорского (1888–1962) и ряда других ученых. Оживленно дебатировался вопрос о том, как соотносились при формировании русского литературного языка старославянская и самобытная восточнославянская (народно-разговорная) основы, причем на его решение определенное влияние оказывали порой не только сугубо научные, но и иные соображения.

Не менее интенсивно развивалась (в трудах А.М. Пешковского, Г.О. Винокура, Л.П. Якубинского, В.М. Жирмунского и др.) и стилистика, ведущую роль в разработке проблем которой сыграли опять-таки работы В.В. Виноградова. Занимаясь указанной проблематикой в течении нескольких десятилетий, ученый создал концепцию о «трех стилистиках» (языка, речи и художественной речи).

Интенсивно изучалась в описываемый период и проблема поэтического языка и его специфики, в связи с чем опять можно назвать имена Г.О. Винокура, Л.П. Якубинского, Б.А. Ларина, В.В. Виноградова и целого ряда других ученых. Особого упоминания в этой связи заслуживает деятельность Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ), созданного в 1916 г. в Петрограде и просуществовавшего до конца 20-х гг., в работе которого активное участие принимали Е.Д. Поливанов, P.O. Якобсон, Л.П. Якубинский и др. Наряду с ними в ОПОЯЗ входили и крупные литературоведы и писатели – Осип Максимович Брик (1888–1945), Виктор Борисович Шкловский (1893–1984), Юрий Николаевич Тынянов (1894–1943). В 1928 г. появились совместные тезисы Тынянова и Якобсона «Проблемы изучения литературы и языка», ряд положений которых предвосхищал идеи тезисов Пражского лингвистического кружка.

Наконец, занимались в 20-х гг. и философскими аспектами языка. Здесь выделяются труды Густава Густавовича Шпета (1879–1937) «Эстетические фрагменты» (1922–1923) и «Внутренняя форма слова» (1927), отразившие в определенной степени влияние философских идей Э. Гуссерля. Своеобразием (в том числе и по манере изложения) отличалась книга Алексея Федоровича Лосева (1893–1988) «Философия имени» (1927), где проблемы семантики сочетаются с религиозно-философскими. Однако с конца 20-х гг. продолжать (и тем более публиковать) подобные исследования, явно шедшие вразрез с официальной идеологией, стало невозможно, а личная судьба их авторов сложилась крайне драматично, хотя в отличие от погибшего Г.Г. Шпета А.Ф. Лосев, также подвергавшийся в свое время репрессиям, прожил достаточно долгую жизнь.

Своеобразное место в научной литературе этих лет принадлежит книге «Марксизм и философия языка», вышедшей двумя изданиями (в 1929 и 1930). Будучи опубликованной под именем Валентина Николаевича Волошинова (1895–1936), она в последние десятилетия большинством исследователей приписывается одному из крупнейших отечественных литературоведов Михаилу Михайловичу Бахтину (1895–1975), хотя точных данных относительно авторства не сохранилось^[122]. Противопоставляя друг другу два основных течения – индивидуалистический субъективизм и абстрактный объективизм (с оговоркой, что в них «не умещаются… многие школы и течения лингвистической мысли, иногда очень значительные», которые «носят… смешанный или компромиссный характер^[123] или вообще лишены всякой сколь-нибудь принципиальной ориентации»), автор (или авторы) указывают, что первому свойственно понимание языка как творческой деятельности, построенной на индивидуально-психологических законах и аналогичной художественному творчеству, а язык как готовый продукт и устойчивая система представляется«омертвевшим отложением… абстрактно конструируемым лингвистикой в целях практического научения языку как готовому орудию». Для второго, напротив, язык это устойчивая неизменная система, независимая от индивидуального сознания, подчиненная внутренним специфическим связям между языковыми знаками внутри замкнутой языковой системы, не имеющими чего-либо общего с художественными, познавательными и иными идеологическими ценностями. Связь между словом и его значением произвольна, а индивидуальные акты говорения (речи) «являются с точки зрения языка, лишь случайными преломлениями и вариациями или просто искажениями нормативно тождественных форм». Поскольку именно они и приводят к исторической изменчивости языковых форм, постольку эта изменчивость, «с точки зрения системы языка, иррациональна и бессмысленна. Между системой языка и его историей нет ни связи, ни общности мотивов. Они чужды друг другу».

Основателем первого направления признается Ф. фон Гумбольдт, а его продолжателями – Г. Штейнталь, А.А. Потебня, В. Вундт и, наконец, Б. Кроче и К. Фосслер, в трудах которого, по мнению автора (авторов) книги, оно, «сбросив с себя путы позитивизма, снова достигло могучего расцвета и широты в понимании своих задач». Истоки второго направления возводятся к универсальной грамматике, построенной на принципах картезианской философии, взглядах на язык Лейбница, а наиболее видным его представителем в XX в. провозглашается Ф. де Соссюр, который «придал всем идеям второго направления поразительную ясность и отчетливость».

Отмечая гораздо большую популярность в России идей Соссюра по сравнению с Фосслером («можно сказать, что большинство представителей нашей лингвистической мысли находятся под определяющим влиянием Соссюра и его учеников – Байи и Сешей^[124]»), М.М. Бахтин и В.Н. Волошинов причисляют к последователям «абстрактного объективизма» как Московскую, так и Казанскую лингвистические школы, а к последователям Женевской школы – своих современников P.O. Шор и В. Виноградова. И хотя полностью создатели рассматриваемого труда ни к одному направлению не примыкают, однако именно «абстрактный объективизм» вызывает у них наиболее серьезные возражения, суть которых может быть сформулирована следующим образом:

– критикуемое течение носит «пассивный» характер, ориентируясь не на говорящего, а на воспринимающего и не занимаясь поэтому проблемами выражения и становления мысли в слове; это связано с его «филологизмом», поскольку «в основе тех лингвистических методов мышления, которые приводят к созданию языка как системы нормативно тождественных форм, лежит практическая и теоретическая установка на изучение мертвых чужих языков, сохранившихся в письменных памятниках»^[125];

– сама по себе синхроническая система, являющаяся основным понятием для Соссюра и его последователей, «с объективной точки зрения не соответствует ни одному реальному моменту процесса исторического становления… и служит лишь условным масштабом для регистрирования отклонений, совершающихся в каждый реальный момент времени»;

– не приходится говорить об «объективности» существования языка и в другом плане: с точки зрения субъективного сознания говорящих – «субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка – продукт рефлексии над языком, совершаемый вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях самого посредственного говорящего»;

– для говорящего (как и для понимающего) важны не устойчивое и тождественное в языковой форме, а та ее сторона, благодаря которой она может фигурировать в конкретном контексте, т. е. «языковая форма для него, в первую очередь», – «не… устойчивый и всегда равный себе сигнал, а… всегда изменчивый и гибкий знак»;

– абстрактно-объективистский поход к языку несовместим с его пониманием как живого исторического явления. «С точки зрения системы история всегда представляется лишь рядом случайных нарушений… оказывается историей отдельных языковых форм (фонетических, морфологических и иных), развивающихся вопреки системе как целого»;

– «филологизм», выросший на почве изучения мертвого языка письменных памятников, всегда исходит из законченного монологического высказывания – древнего текста. «Вся работа протекает, таким образом, внутри границ данного высказывания… Вся исследовательская работа уходит в изучение связей, имманентных внутренней теории высказывания… Самое целое высказывание и формы этого целого остаются за бортом лингвистического мышления… Построение сложного предложения (периода) – вот максимум лингвистического охвата. Построение же целого высказывания лингвистика представляет ведению других дисциплин – риторике и поэтике. У лингвистики нет подхода к формам композиции целого».

Что же касается «индивидуалистического субъективизма», то он прав в том, что единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка и что им принадлежит творческое значение… Совершенно прав индивидуалистический субъективизм в том, что нельзя разрывать языковую форму и ее идеологическое наполнение. Всякое слово – идеологично и всякое применение языка – связано с идеологическим изменением».

Однако и у этого направления имеется ряд существенных ошибок, а именно:

– игнорирование социальной природы высказывания и выведение его из внутреннего мира говорящего как выражение последнего;

– выведение идеологического наполнения слова из условий индивидуальной психики;

– почти исключительное внимание (как у представителей «абстрактного объективизма») к монологическому высказыванию (с оговоркой, что «некоторые фосслерианцы начинают подходить к проблеме диалога и, следовательно, к более правильному пониманию речевого взаимодействия»).

Подчеркивая, что именно речевое взаимодействие «является… основой реального языка», а последний «живет и исторически становится именно здесь, в конкретном речевом общении, а не в абстрактной лингвистической системе форм языка и не в индивидуальной психике говорящих», авторы книги указывают, что само изучение языка должно строиться в следующем порядке: «1) формы и типы речевого взаимодействия в связи с конкретными условиями его; 2) формы отдельных высказываний, отдельных речевых выступлений в тесной связи со взаимодействием, элементами которого они являются, т. е. определяемые речевым взаимодействием, жанры речевых выступлений в жизни и в идеологическом творчестве; 3) исходя отсюда, пересмотр форм языка в их обычной лингвистической трактовке».

Книга «Марксизм и философия языка» вызвала у большинства современных ей языковедов критическое отношение, причем ее автора (авторов) часто упрекали в «нелингвистичности» (особенно это относилось к представленному в ней анализу особенностей несобственно прямой речи). В течение последующих десятилетий об этой работе вспоминали достаточно редко, хотя после появления в 1973 г. ее английского перевода, выполненного по инициативе P.O. Якобсона, она приобрела довольно большую популярность за рубежом, где многие ее идеи оказались созвучны набиравшей в этот период популярность генеративной лингвистике. В России новый всплеск интереса к упомянутому труду наступил в 90-е гг. XX в., когда вышло несколько ее переизданий.

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 24 25 26 27 2829