Уильям Босуэлл - сэру Джону Коку

Гаага, 3 февраля 1633 г. [англ.]

[...] Два дня назад сюда возвратились пятеро представителей противной стороны. [...] Как я слышал, сэр П. Рубенс совершенно не участвует в этом деле, главным образом из-за сопротивления указанных представителей, поскольку он не является членом их собрания, а вернее, потому, что он прямой посланец их Короля и, будучи умнее и деятельнее любого из них, он тем самым вызывает их особенную зависть.

Запись о крещении сына Рубенса в антверпенской церкви Св. Иакова

12 июля 1633 г. [лат. и испан.]

Младенец: Франциск¹.

¹ (Франс Рубенс, впоследствии член Верховного Совета Брабанта, ум. в 1678 г. Позже у Рубенса и Елены Фоурмент родились дети: Изабелла Елена (крещена 3 мая 1635 г.), Петер Пауль (крещен 1 марта 1637 г., стал священником), родившаяся уже после смерти отца Констанция Альбертина (крещена 3 февраля 1641 г., стала монахиней).)

Родители: Господин Петро Пауло Рубенс, госпожа Елена Фоурмент.

Восприемники: Маркиз де Антона, граф де Оссона, виконт де Кибрера и Баас, Великий Сенешаль Королевства Арагон, член Государственного Совета Его Величества, Чрезвычайный Посол и Главнокомандующий морскими силами в здешних Провинциях; госпожа Кристина дю Парк².

² (Племянница Рубенса, одна из дочерей его сестры Бландины.)

Балтазар Морет - Филиппу Шиффле

Антверпен, 29 января 1634 г. [лат.]

[...] После того, как изображение Светлейшей Принцессы будет включено в книгу Тристана, я пошлю портрет в Брюссель, и Корнелий Галле отпечатает его по Вашему усмотрению¹. Господин Рубений хотел, чтобы над головой Ее Высочества был помещен знак зодиака, под которым она родилась; я посоветовал Тристану узнать у Вас или у Вашего столь сведущего в этих вещах брата ее гороскоп; не знаю, однако, спросил ли он об этом. Вообще говоря, обрамление портрета Рубенсу удалось превосходно. Геспер над челом Принцессы указывает па Испанию, ее отечество, цель монет - на вереницу поколений предков. Справа² - Императорский венец, лавр, скипетр и пальмовая ветвь; это означает, что Принцесса - дочь Филиппа II, внучка Карла V, что многие ее предки происходят из царствующего Австрийского Дома. Лилия с другой стороны свидетельствует о примеси царственной крови Валуа. По обеим сторонам от портрета - два гения: тот, что с перуном, изображает Войну, которую ей пришлось вести, тот, что с жезлом, - Мир, о котором она пеклась. Посередине большой алтарь Благоденствия, а перед ним змеи, как это изображалось на римских монетах. Горлица - символ вдовства - сидит на кормиле и глобусе, Сие означает, что Благоденствие Бельгии зависит от правления Принцессы. Посылаю Вашему высокочтимому брату экземпляры его книги и прибавляю к этому еще дюжину, как Вы приказывали. Будьте здоровы, глубокочтимый, достойнейший господин мой.

¹ (Типография Плантен-Морет печатала в тот момент книгу Тристана Отшельника " Портрет Светлейшей принцессы Изабеллы Клары Евгении" (на французском языке); на титульном листе была гравюра К. Галле по рисунку Рубенса - портрет инфанты в аллегорическом обрамлении. Ф. Шиффле хотел издать восхваление инфанты, умершей 1 декабря 1633 г., и Морет предлагает использовать уже готовую гравюру.)

² (Морет описывает рисунок; в гравюре изображение перевернуто справа налево. Толкование Морета безусловно передает мысль Рубенса.)

Балтазар Жербье - сэру Тоби Мэтью

Брюссель, 11 августа 1634 г. [англ.]

Сэр.

Всем известна Ваша любовь к Лорду Казначею, я не могу ставить ее под сомнение, не обижая его и Вас, и потому я уверен, что, обратившись к Вам, избрал правильный путь. Умоляю Вас, улучите подходящий момент и сообщите Милорду, что испанцы, французы и другие иностранцы, посещающие дом сэра Питера Рубенса, много болтают о великих работах, которые он исполнил для Банкетного Дворца¹ и которые остаются у него из-за отсутствия денег, необходимых для того, чтобы оплатить их и призвать в Англию его самого вместе с картинами. Речь идет о трех или четырех тысячах фунтов. Ради Бога, пусть поторопятся, пусть Милорд Казначей проявит свое рвение, и сплетники перестанут болтать. Я счел бы себя виновным, если бы из-за излишней щепетильности умолчал о деле, касающемся чести Короля. Прошу Вас, отнеситесь благожелательно к этой записке. Ваш и пр.

¹ (Девять панно, изображающих апофеоз Иакова I, были написаны Рубенсом для плафона зала во дворце Банкетинг-Хаус. В мастерской Рубенса их могли видеть многочисленные посетители.)

Б. Жербье.

Рубенс - Пейреску

Антверпен, 18 декабря 1634 г. [итал.]

Славнейший и досточтимейший Синьор.

Любезнейшее письмо Ваше от 24 ноября, переданное мне моим зятем господином Пикери, было для меня столь неожиданной милостью, что я сперва преисполнился изумления и радости, а затем и великого удовольствия, когда, читая его, убедился, что Ваша Милость продолжает с большим, чем когда бы то ни было, жаром свои изыскания, дабы проникнуть в тайны римских древностей. Вы не должны просить у меня извинения за свое молчание: я давно понял, что главная его причина - злосчастное пребывание здесь некоторых иностранцев, бежавших к нам¹, Приняв во внимание подозрительность и злобу, наполняющую опасностями наше время, а также мое немалое участие в этом деле, я полагал, что вы и не могли поступить иначе. Но, благодарение Богу, уже три года тому назад я со спокойной душой отказался от всего, что не связано с моей любимой профессией. Experti sumus invicem fortuna et ego [Судьба и я, мы испытали друг друга. - Лат.]², хотя я должен быть весьма благодарен судьбе, ибо могу сказать без всякого тщеславия, что данные мне поручения и путешествия в Испанию и Англию превосходно удались, что я успешно завершил важные переговоры и вполне удовлетворил не только моих Повелителей, но также и противную сторону.

¹ (Мария Медичи и Гастон Орлеанский.)

² (Слова императора Отона (Тацит. История, II, 47).)

Чтобы Вы были осведомлены обо всем, прибавлю, что ведение тайных переговоров касательно бегства Королевы-Матери и Герцога Орлеанского из Франции и данного им разрешения искать убежище у нас было доверено мне (и мне одному), так что я мог бы доставить историку обильные и правдивые сведения, весьма отличные от тех, которым все придают веру. Таким образом, я очутился в настоящем лабиринте, днем и ночью осажденный множеством забот, вдали от своего очага в течение девяти месяцев сряду и все время на службе Двора. Правда, я был в великой милости у Светлейшей Инфанты (да дарует ей Господь райское блаженство) и первых Министров Короля, а также завоевал расположение тех, с кем вел переговоры в чужих краях. Вот тогда-то я и решился сделать усилие, рассечь золотой узел честолюбия и вернуть себе свободу, находя, что нужно уметь удалиться во время прилива, а не во время отлива, отвернуться от Фортуны, когда она еще улыбается нам, а не дожидаться, когда она покажет нам спину. Итак, я, воспользовавшись коротким секретным путешествием в Брюссель, бросился к ногам Ее Высочества и умолил ее в награду за мои труды избавить меня от новых поручений и позволить мне отныне служить ей, не покидая моего дома. Этой милости я добился с гораздо большим трудом, чем всякой другой, когда бы то ни было дарованной мне Ее Высочеством, и мне все-таки пришлось согласиться продолжать ведение некоторых тайных государственных дел, которыми я мог заниматься без особого беспокойства. С тех пор я больше никогда не занимался делами Франции и никогда не раскаивался в том, что принял такое решение.

Теперь, слава Богу, я спокойно живу с моей женой и детьми (о чем господин Пикери, вероятно, рассказал Вашей Милости) и не стремлюсь ни к чему на свете, кроме мирной жизни. Я решил снова жениться, потому что не чувствовал себя созревшим для воздержания и безбрачия; впрочем, если справедливо ставить на первое место умерщвление плоти, fruimur licita voluptate cum gratiorum actione [мы с благодарностью пользуемся дозволенным наслаждением. - Лат.]. Я взял молодую жену, дочь честных горожан, хотя меня со всех сторон старались убедить сделать выбор при Дворе; но я испугался commune illud nobilitatis malum superbiam praesertim in illo sexu [порока знати - гордыни, особенно свойственной этому полу. - Лат.]³. Я хотел иметь жену, которая бы не краснела, видя, что я берусь за кисти, и, сказать по правде, было бы тяжко потерять драгоценное сокровище свободы в обмен на поцелуи старухи. Вот повесть моей жизни с тех пор, как прервалась наша переписка. Господин Пикери, видимо, говорил Вашей Милости, что у меня есть дети от второго брака; поэтому скажу только, что мой Альберт находится в Венеции и проведет целый год, путешествуя по Италии. На обратном пути он, Бог даст, заедет поцеловать руки Вашей Милости. Но об этом мы поговорим особо в свое время.

³ (Ср.: Саллюстий. Югурта, 68.)

Сейчас я настолько занят приготовлениями к предстоящему в конце месяца торжественному въезду в город Кардинала-Инфанта⁴, что мне некогда жить, не то что писать, и я краду несколько ночных часов у моего труда, чтобы нацарапать этот бессмысленный и беспорядочный ответ на изящнейшее и учтивейшее письмо Вашей Милости. Магистрат взвалил на мои плечи всю тяжесть подготовки этого празднества, которое, думается, понравилось бы Вам изобретательностью и разнообразием замыслов, новизной композиций и их удачной символикой. Быть может, Вы увидите их когда-нибудь изданными с восхитительными Надписями и Эпиграммами нашего друга Гевартса⁵ (который сердечно приветствует Вашу Милость). Все эти занятия заставляют меня просить снисхождения, потому что я действительно не в силах при таких обстоятельствах в полной мере исполнить свой долг по отношению к Вам и ответить на все вопросы, поставленные в Вашем письме.

⁴ (С 1634 г. наместник короля в Нидерландах его младший брат кардинал-инфант Фердинанд (1609 - 1641). Его торжественный въезд в Антверпен был назначен на январь 1635 г., но затем перенесен на апрель 1635 г. По этому случаю по эскизам и под руководством Рубенса в городе спешно возводилось несколько временных деревянных построек, украшенных живописью и скульптурой. Они представляли собой замечательный декоративный ансамбль, аллегорическая программа которого была разработана совместно Рубенсом, Гевартсом и Рококсом.)

⁵ (Такая книга действительно была издана в 1641 г. с текстом Гевартса и офортами ван Тюльдена (см. VII, 5 и 9).)

Скажу только, что еще владею древней ложкой и ковшом, который так легок и удобен, что моя жена даже пользовалась им после родов, причем вещь ничуть не пострадала от употребления. Ложка точно такая, как на Вашем рисунке, но без золота, кроме заклепки, сделанной, видимо, целиком из золота, а не позолоченной. Признаюсь, что я ошибочно принимал за огонь то, что Вы называете шляпой Меркурия, а кошелек - за яблоко, которое бросают в него как жертвоприношение; но я так и не понял, что означает изображенный там круглый сетчатый предмет, хотя один умный человек и уверял меня, что это деньги, вырученные пастухом от продажи коз и кур, и что пастух кладет их на жезл Меркурия как знак своего ремесла; кошельки же древних были сетчатые, как, впрочем, и многие современные. Шнурочки по бокам стягивали, чтобы закрывать кошелек, а округлость предмета, по мнению моего собеседника, указывает на то, что кошелек полон. Подставка не занимает меня, потому что она сливается с травой или земляным холмиком, на котором сидит пастух; это трудно разобрать из-за грубости работы.

Ручка ковша исполнена гораздо тоньше, из чего я заключаю, что она была сделана в другое время. На ней изображена только маска вакханки, увитый листвой посох с тирсами, гирлянда плодов, прикрепленная к алтарю с плодами, свирель и коза, quae rodit vitem [которая гложет лозу. - Лат.]. По обеим сторонам тянется волюта, которая оканчивается удлиненной рыбьей головой с зубами, острыми, как у рыбы-пилы или у рыбы-меча. Что же касается гипсовых отпечатков, присланных мне Вашей Милостью, то я не могу сказать ничего положительного относительно фигуры, которая находится на земле рядом с женщиной и в которой мне не удается открыть человеческих очертаний; она, скорее, напоминает сфинкса или пантеру. Последнее наиболее вероятно, но я совсем в этом не уверен. Ответы на прочие вопросы и поручения Вашей Милости я принужден отложить до более благоприятного времени.

Я прилагаю к этому письму объяснение Преподобного отца Сильвестра ди Пьетра-Санта De Symbolis Heroicis [о символах героических. - Лат.] к таинственным часам (стеклянному шару), погруженным в графин с водой, как это явствует из гравированного изображения и из описания; думается, Вы найдете этот прибор достойным Архимеда или Архита и посмеетесь над перпетуум-мобиле Дреббела, которое он так и не смог заставить правильно двигаться. Опыт этот не вызывает никаких сомнений (тайна состоит в некой великой симпатии и магнетической силе), так как я говорил со сведущими людьми, которые видели прибор, свободно приводили его в действие и весьма восхищались им.

Во время моих путешествий я никогда не упускал случая рассматривать и изучать древности общественных и частных собраний и покупал редкости на наличные деньги; я также сохранил редчайшие резные камни и прекраснейшие медали из собрания, проданного мною Герцогу Букингаму, так что я все еще располагаю отличной коллекцией, но разговор о ней требует душевного спокойствия.

Тем временем я не могу удержаться, чтобы не напомнить Вам некоторые необычные и весьма тонкие способы взвешивания, о которых я, кажется, некогда Вам рассказывал; их применял в Испании во время моего первого путешествия в Мадрид, тридцать лет тому назад, дон Херонимо де Айанса, главный пробирщик Вест-Индских копей при Королевском Совете. Первый способ был возобновлением способа Архимеда, как я узнал впоследствии из трактата " De Subsidentibus Aquae" [" Об опускании воды". - Лат.]; этим способом Архимед определил различные металлы в короне Гиерона. У дона Херонимо были маленькие серебряные весы, которые, как я определил на глаз, имели размер и глубину трети полого шара. На их внешней поверхности были начерчены концентрические круги, означенные номерами посредством крошечных цифр, для которых едва находилось место между линий. Он подвешивал весы на трех или четырех нитях к подвижному куску железа, который мог подниматься и опускаться, будучи закреплен в развилке вертикально стоящей железной палки; он клал на весы какой-нибудь груз и опускал их насколько возможно в наполненный водой таз; когда весы переставали погружаться, он замечал круг, совпадавший с уровнем воды; и, исходя из этого, он умел необычайно точно вычислить вес, так что оставались лишь неуловимые отклонения. Другой способ взвешивания показался мне также весьма примечательным. Дон Айанса пользовался медной палкой, поставленной перпендикулярно на горизонтальную плоскость, состоявшую также из меди. На верхнем конце палки находилась столь тонкая стальная игла, что ее острие было почти невидимой точкой. Дон Херонимо брал маленькую серебряную чашу весов, которую он изготовлял свыше шести месяцев (как он сказал мне), стремясь к тому, чтобы края были везде совершенно одинаковой толщины: в этом заключался весь секрет. Середина была отмечена крошечной точкой на вогнутом дне этой чаши, так что, помещенная на острие иглы, она сохраняла равновесие. Этот прибор был столь чувствителен, что когда на одну из его сторон клали малейшую частицу человеческого волоса, эта сторона заметно опускалась. Дон Херонимо имел, кроме того, великое множество миниатюрных гирь, самые легкие из них были почти невидимы, а увеличение веса от одной к другой почти неуловимо, причем на всех стояли цифры. Он клал их на одну сторону чаши, а взвешиваемый предмет - на другую, и утверждал, что его весы - самые чувствительные и точные из всех, когда бы то ни было существовавших на свете. Я не знаю, могли ли древние достигать такой тонкости при взвешивании. На этом я кончаю докучать Вашей Милости и утруждать самого себя, поскольку время мое весьма ограниченно, и, миллион раз целуя руки Вашей Милости, остаюсь Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой.

Пьетро Паоло Рубенс.

Едва я подумал, что кончил письмо, как вдруг припомнил, что у меня в Париже есть тяжба. Я вызвал в Парламентский суд одного гравера эстампов, немца по происхождению (но парижского горожанина), который, невзирая на то, что привилегия, данная мне Христианнейшим Королем, была возобновлена три года тому назад, принялся копировать мои эстампы, причиняя мне этим величайший ущерб. Сын мой Альберт добился того, что этот человек был осужден гражданским Наместником и приговор был оглашен, однако мой противник подал апелляцию в Парламент. Умоляю Вас помочь мне и препоручить мое правое дело заботам Председателя или советников из Ваших друзей. Быть может, Вам знаком докладчик, которого зовут господин Сонье, Советник Парламента во второй Палате прошений? Я надеюсь, что Ваша Милость окажет мне эту услугу, тем более что благодаря Вашему благосклонному заступничеству я некогда получил мою первую привилегию от Его Христианнейшего Величества. Признаюсь, я уязвлен и обеспокоен этим делом, так что здесь Ваша помощь гораздо ценнее для меня, нежели любое иное, более существенное одолжение. Но надо торопиться, ne veniat post bellum auxilium [чтобы помощь не пришла по окончании войны. - Лат.]⁶. Простите меня за беспокойство и т. д.

⁶ (Поговорка, ее приводит Эразм в " Адагиях" (Adagiarum Chiliades Tres. Basel, 1520, p. 635).)

Господин Рококс жив, здоров и от всего сердца приветствует Вашу Милость. У меня есть рисунок и слепок агатовой вазы⁷, которую Вы видели (я купил ее за две тысячи золотых экю), но я не знаю ее вместимости. Она была не больше обыкновенного стеклянного графина. Я вспоминаю, что мерил ее и что в нее вошла мера, которая называется на нашем языке довольно грубым словом Pot [горшок. -Флам.]. Эта драгоценность была отправлена в Ост-Индию на корабле, попавшем в руки голландцев, sed periit inter manos rapientum ni fallor [но погибла, попавши, если не ошибаюсь, в руки разбойников. - Лат.]. Я несколько раз справлялся о ней в Ост-Индской Компании в Амстердаме, но ничего не мог добиться. Iterum vale [еще раз - будьте здоровы. - Лат.].

⁷ (Теперь в Галерее Уолтерс, Балтимора, США.)

Я жажду узнать, здоров ли любезнейший брат Вашей Милости, господин де Валаве, и прошу Вас приветствовать его от меня и сказать ему, что у него нет на свете слуги, который бы так, как я, лелеял воспоминание о его милостях и стремился снова служить ему. Адресуя Ваши письма мне, соблаговолите, пожалуйста, писать вместо " дворянину из свиты" и пр. - " Секретарю Тайного Совета Его Католического Величества". Я пишу об этом не из тщеславия, но чтобы обеспечить сохранность писем в тех случаях, когда Ваша Милость не сможет воспользоваться посредничеством моего зятя господина Пикери.

Пейреск - Жаку Дюпюи

Экс, 26 декабря 1634 г. [франц].

Мсье.

У меня так мало сил, что, исполняя свой долг по отношению к одному из моих корреспондентов, я вынужден отложить письма к другим. [...] На сей раз я оставил иные занятия ради господина Рубенса, перед которым я уже давно был в долгу. По-видимому, теперь основные поводы к вражде утратили силу, и я рискнул написать ему и попросить точных сведений о его ложке и других вещах. Он более, чем кто бы то ни было, способен сообщить такие сведения, так как он чрезвычайно умен и великий знаток древних произведений. [...] Таким образом, у меня почти не осталось времени, но я уверен, что Вы не будете на меня в обиде за мою краткость, а также за просьбу передать в почтовую контору Нидерландов пакет для господина Рубенса. Я адресовал конверт одному купцу, его родственнику, от которого я получил на днях письмо, и там было сказано, что господин Рубенс выражал сожаление по поводу перерыва в нашей переписке из-за политической непогоды. Там был также совет, каким путем я мог бы писать ему, между тем я уже давно искал такой путь. Вот я и написал, тем более что, по словам купца, господин Рубенс предается обычным своим трудам прилежней, чем когда-либо. А это означает, что он отошел от тех дел, которые отдалили нас от него во время прошлых бурь, так что в будущем вряд ли возникнет повод воздерживаться от переписки с ним. Этот купец - очень порядочный человек, он много лет жил у нас в Марселе, и он с удовольствием покроет своим именем переписку своего родственника.

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒