ВАЛЕНТИН ПЕТРОВИЧ СОКОЛОВ (1927-1982)

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 18Следующая ⇒

Есть в русской литературе такая немалая часть её, как лагерная проза и поэзия. Судьба многих писателей, том числе А. И. Солженицына, В. Т. Шаламова, Л. И. Бородина и других сложилась так, что они нашли своего читателя вне зоны. Но есть и такие, чьё творчество развивалось в советских лагерях, и их читатели – такие же заключённые, как и они сами. Среди них – талантливый поэт Валентин Петрович Соколов (литературный псевдоним Валентин Зэка). Так случилось, что о нём как правозащитнике сначала заговорили на Западе, и только с начала перестройки очень робко у нас (в то время как Солженицын, Бородин давали высокую оценку его творчества).

Валентин Петрович Соколов родился 24 августа 1927 г. в городе Лихославле, в семье служащих. Образ родного города лейтмотивом проходит в его стихотворениях 1950-х гг.:

У мальчишек те же ссоры,

Тот же шум и тот же гам;

Тот же старый милый город…[337]

Отец его был из тверских (верхневолжских) карел, местом компактного проживания которых эти края являются с XVI-XVII веков. По специальности он был агрономом и служил в одном из районных учреждений. Мать работала буфетчицей на железнодорожной станции. Домик, где жила семья (отец, мать, два брата – Юрий и Валентин)[338], стоял на холме по улице Бежецкой, недалеко находилась церковь, видневшаяся золотыми куполами.

Учился Валентин в железнодорожной школе № 7. Интересно, что языки и словесность ему преподавала внучатая племянница Александра Сергеевича Пушкина – Нина Панэ, вернувшаяся в Россию в начале 1930-х гг. Возможно, именно это оказало влияние на формирование будущего поэта: «У нас в душе над Лениным и Сталиным // Стоял Тургенев, Пушкин и Толстой...» (ТНЗ, 45). Школу Соколов не раз вспоминал в своих стихотворениях:

Дни уходят в дым кадильниц,

Но в глазах навек остыл

Профиль парт, ряды чернильниц

С лоском лестничных перил.

Я любил глазами впиться

В ловкий ласточкин полёт

И надолго наклониться

В тёмный лестничный пролёт… (ТНЗ, 19)

Эта большая лестница и по сей день является «визитной карточкой» учебного заведения. В стихотворении «Жизнь краснеющим накалом…» вновь встречаемся с трепетным отношением к прошлому:

Помнишь школу? Класс шутливый.

Шаг с припрыжкой на ходу.

И желтеющие сливы

В нашем маленьком саду… (ТНЗ, 14)

Валентин Соколов очень рано проявился как личность думающая, сначала бессознательно протестующая против сложившегося миропорядка: «Всё казалось мне обманом: // Жест учителя, бред книг» (ТНЗ, 56), а потом хулигански-эпатирующая:

Не любил я жалкой позы

Пионерских прилипал

И мальчишкой галстук-розу

На рубашку не цеплял… (ТНЗ, 56)

После окончания школы ради отсрочки от армии Соколов поступил на подготовительное отделение Московского института стали. Здесь познакомился с теми, кто тоже писал стихи, и проявил интерес к свободомыслию. В вузе не давалась математика, и Соколов уходит в армию.

В 1948 г. на политзанятиях у него отобрали листок со стихами, послужившими отправной точкой ареста. Соколов был приговорён к длительному сроку заключения – 10 лет – по статье 58 УК РСФСР.

Я виноват был в очень странном смысле:

В тюрьму попал за пару дерзких слов,

За пару дерзких откровенных мыслей,

За лозунг против правящих ослов (ТНЗ, 60).

Годы, проведённые на Воркуте, выразительно запечатлены в лирике разных лет и в поэме «Гротески», созданной уже в Дубровлаге (Мордовия), где Соколов оказался среди людей, высоко ценивших его талант. Один из солагерников Соколова вспоминал: «Полутёмный барак, некрашеный щербатый стол, посередине – банка горячего чифиря, и вокруг несколько лагерников в шапках и без них, в замызганных рваных бушлатах. Валентин был как все, казался “простым”, но что-то выделяло его из среды зэков, какое-то благородство движений и интонаций глубокого глуховатого голоса… Всегда отзывался читать стихи и читал помногу, щедро»[339]. Часто Соколов свои стихи подписывал «Валентин З/К». Он очень быстро рос, как поэт, и его стихи становились изощрённее, разнообразнее и глубже. Творческое внимание В. П. Соколова привлекали не только лагерная действительность, но и, прежде всего, человеческие взаимоотношения, духовные ценности. Он, по сути дела, со школьных лет отказал советской власти в доверии, в праве вершить судьбы России. Тех, кто стоял у власти, он открыто называл «хитро правящими лисицами», «человекожеребцами», «партийными тузами», «убийцами-подлецами». Поэт знал цену «энтузиазма» и «преобразований», и ничто не могло поколебать его решимости противостоять произволу, унижению человека, осквернению исторической памяти. В стихотворении «Матери» он писал: «Я должен свой крест до конца пронести // Бродягой, рабом, гражданином» (ТНЗ, 62).

Но воркутинская «десятка» закончилась. Их будет ещё две, а всего по странному стечению обстоятельств, символичных 33 года мытарств по советским тюрьмам и психиатрическим больницам.

Освобождение в 1956 г. не принесло радости и успокоения:

Я не пойду теперь на волю вашу.

Мне ваша воля больше не нужна.

Уж если пить страданий горьких чашу,

Так пить её, не сетуя, до дна[340].

Весной-летом 1956 г. судьба привела В. П. Соколова в Калинин. Это было последнее лето свободы в тихом волжском городе недалеко от родины – станционного Лихославля:

По весне мой город моложавый

Прячется в зелёные шелка.

На бульварах зеленью кудрявой

Смотрятся берёзы в облака (ТНЗ, 29).

Сохранилось более 50 стихотворений, написанных Валентином Соколовым в эти месяцы. Далеко не все калининские стихи Соколова отличались созерцательной умиротворённостью. Современная поэту действительность вновь подвигала его к социальным обобщениям:

На наших хребтах воздвигают

Заводы, мосты, города…

Нам в лица обжорством рыгают

Советской страны господа (ТНЗ, 70).

В. П. Соколов с горечью для себя отмечает, что «…воля вся была тюрьмы придатком» (ТНЗ, 68). Свободы, как таковой, не было в пространстве социалистической страны:

Век же в молчании прячется,

В чёрном молчании сводов.

Сердцу поётся и плачется

В шахте при слове «свобода» (ОН, 26).

В одном из своих более поздних стихотворений поэт напишет: «Я в пространстве жизни, я в мечтах о свободе». Оставалась одна территория для неё – душа поэта: «Я рождён свободной птицей // С блеском глаз и ширью крыл...» (ТНЗ, 47). Лирический герой Соколова ощущает себя свободным (во всех смыслах) человеком. Отсюда столь частотны у него образы снега, метели, ветра:

И легко, хорошо

Мне живётся на свете:

Со свободной душой

Я свободен, как ветер (ТНЗ, 94).

Ведущим в его творчестве становится мотив одиночества. По законам зоны он одинок за колючей проволокой, но ещё более одиноким ощущает себя лирический герой среди людей, на воле «в этом каменном лесу»:

Мне дойти до тех истоков,

Из которых брызжет синь.

Среди многих одиноких

Я подчёркнуто один (ОН, 156).

В одном из стихотворений Валентин Соколов напишет о себе: «Лицо моё – птицы полночный вылет, // Скульптор выльет в виде звезды». Поэт видел себя звездой над мраком, которым представлялась страна, его отвергнувшая: «Над страною ночь глухая, // Ночь пришла в мою страну» (ТНЗ, 64). Ему оставалось только небо:

Я доволен тем, что видел

Правда, было много стен

Но они мне не мешали

Видеть небо (ТНЗ, 315)

В Калинине В. П. Соколов оказался в гуще социальной жизни, среди простого рабочего люда, по его поэтическому выражению, «в буднях жизни застрял». Оттого волжские стихи Соколова сильно привязаны к городскому пространству, насыщены бесконечными деталями и приметами местной жизни. Характерной особенностью, которая сразу же бросается в глаза, является последовательная включённость их в городской пейзаж:

Город выглядит пустынным:

Не шумит он, не гудит.

День рабочий – трудный, длинный –

Где-то в прошлом позади…

И цветы струят свой запах,

И в саду оркестр умолк…

Ночь на мягких, лёгких лапах

Меж домов идёт, как волк (ТНЗ, 71).

Лирический герой Валентина Соколова где-то в переулке Ломоносова наблюдает, как «девушки щебечут», потом забредает в горсад.

А здесь, у горсада, мальчишки

Мне ногу слегка отдавили,

Чтоб я не записывал в книжку

Советские грубые были (ОН, 53).

Вот он возвращается в общежитие на Серебряковской набережной, «встречая друзей по работе...» Больше нигде и никогда Соколов не оставит под своими стихотворениями подробных заметок – «написано на волжском мосту», «Дорошиха», «переулок Ломоносова», «горсад», «Серебряковская пристань», «улица Герцена 42/5»:

В толчею трамвайных линий

В городской полдневный пыл,

Майский вечер, тёплый, синий,

Незаметно, тихо вплыл... < …>

...Ах ты, ночь! – Не ночь, а чудо...

Под волшебной пеленой

Золотой и дымной грудой

Город грезит под луной

(Сентябрь 1956 г. Дорошиха; ТНЗ, 71).

В стихах этого периода множество свидетельств его попыток войти в советский мир, понять его законы, начать в нём просто жить: писать стихи, печатать их в журналах, честно работать, любить женщин.

Вот тогда-то и вошёл я

В мир, где красок не нашёл я,

В мир издёрганный, мертвящий,

В мир любви ненастоящей… (ОН, 86-87)

И продолжает летом 1956 г., стоя на новом волжском мосту:

Нет, эти годы не забыты,

Их новой жизнью не стереть.

Душе, страданьями убитой,

Теперь год от году стареть (ОН, 47).

В. П. Соколов понимает, что ничего невозможно воплотить в реальность. Именно поэтому он уже не просто отвергает действительность, но и не в состоянии осмыслить её художественно:

Я тоже поэт, только вовсе не ваш,

Не преданный вам лицемер

Свободно, размашисто мой карандаш

Описывает СССР (ТНЗ, 75).

Обращаясь к традиционной теме поэта и поэзии, Валентин Соколов пишет стихотворение «Моя муза», которая предстаёт перед читателями в совершенно непривычном для классической русской поэзии образе:

Моя бедная муза была

Не упившейся страстью вакханкой,

А склонённой под тяжестью зла,

Изнурённой, больной каторжанкой (ТНЗ, 67).

Соколов много размышляет о своём предназначении. Несмотря на то, что большую часть своей жизни провёл в заключении, он ощущает себя в первую очередь поэтом: «Я – поэт. Во мне бушуют страсти, // А покоя абсолютно нет. // Я поэт, но я поэт бродячий…»

В 1940-1950-е гг. едва ли кто писал столь актуальные и точные стихи о тоталитаризме, о его истоках и устоях: «Мир обнищал, мир переродился, // Мир жертвой стал убийцы-подлеца! » (ТНЗ, 73). Или: «Наш человек стал круглым идиотом; // Без веры в Бога, дьявольски спесив, // Он телом отдан будничным заботам, // Душою пуст, нелеп и некрасив» (ОН, 63).

Лирический герой Соколова не может равнодушно смотреть на всё происходящее. Его душа разрывается:

Русская нация, где ты?

Нет по тебе и следа.

Твёрдо ведут нас Советы,

Твёрдо ведут… в никуда (ТНЗ, 40).

Возможно, Валентин Соколов приносил свои стихи в редакции областных газет – «Смену», «Калининскую правду». Но подобная «гражданская поэзия» была неугодна.

Борис Вайль в первой и единственной прижизненной рецензии на стихи Соколова («Русская мысль», Париж, 1981, 29 октября) вспоминает, что кто-то из заключённых от его имени послал его стихи в «Литературную газету». Автор получил от редакции ответ, что рецензируемые стихотворения не могут быть опубликованы, так как они являются подражанием Бальмонту и Северянину. Впрочем, могли ли они быть напечатаны, если литературная действительность 1950-х гг. была так же неприемлема для Соколова, как и суровый и нерадужный быт этого противоречивого времени.

В 1958 г. последовало второе заключение за антисоветскую агитацию (10 лет):

Я приветствую восстанье,

Враг застоя, враг упадка,

Враг советского порядка,

Я приветствую восстанье! (ТНЗ, 45)

Освободившись в мае 1968 г., В. П. Соколов вскоре был осуждён на год, а в 1972 г. – на пять лет. По окончании срока поэт заявляет об отказе от советского гражданства и требует выезда в любую страну: «И если сердце жизнь возненавидело, // Так, значит, плохо жить в моей стране…» (ОН, 43). В ответ его этапируют в спецпсихбольницу города Черняховска. Ещё пять лет поэта держат взаперти, перевозя из Черняховска в Новошахтинск (по месту прописки) и обратно; травят лекарствами (по воспоминаниям врача А. Кудаевой, ему кололи нейролептики, парализующие деятельность нервной системы); подвергают унижениям, наказывая за малейшую «провинность», даже за кормление голубей: «Они меня так травили, // Как травят больного пса» (ОН, 320). У него отбирают тетради, карандаши, книги, но он украдкой переписывает в общую тетрадь стихи Блока, Гумилёва, Есенина (особенно много), Ахматовой, Надсона, Сологуба и др. Несмотря ни на что, он пишет всегда, везде, даже в «Черняховском склепе».

Поздние стихи В. П. Соколова составили так называемый «Евангельский цикл», что, понятно, неслучайно. Библейские образы и мотивы насквозь пронизывают его поэзию. Он называет Мадонну просто мамой, Христа – мальчишкой. Причём выглядит это естественно и непринуждённо. Необычайная выразительность, интонационное богатство отличают, вероятно, последнее стихотворение Соколова «Он землю с небом примирил…»[341], которое заканчивается словами: «Не оставляй нас, Сыне Божий…» (ОН, 342). Вера в Бога всегда была для Соколова непреходящей нравственной ценностью, которую он хранил в душе все десятилетия тяжелейших испытаний. Поэт смог, «…борясь, прийти к познанью Бога // Через тюрьмы, через мрак и смерть» (ОН, 39):

Вы сойдите, Христос, с позолоченной рамы,

Моё сердце, как голубь, взмахнуло крылом.

Будьте, милый Христос, вместо папы и мамы,

Вместо тех, что остались в далёком былом (ОН, 9).

В одном из стихотворений В. П. Соколов писал, что в тюрьме «становишься сам ты духовно иным: // И к горю, и к радости чутким» (ТНЗ, 63). На фоне общего религиозно-национального скептицизма отечественной лагерной поэзии Соколов – поэт русский и христианский: «Я верю: в каждом вздохе ветра, // В горячем золоте берёз // И в шляпе девичьей из фетра // Живёт и дышит царь Христос» (ОН, 23).

Попытки вызволить Валентина Соколова из «психушки» предпринимал его ближайший друг А. Шатровка. Однако дальше опекунства дело не продвинулось. Скончался Валентин Соколов 7 ноября 1982 г. в Новошахтинской психлечебнице.

Стихи Валентина Соколова сохранились в рукописных тетрадках, на листках лагерных писем, в памяти друзей. Первая книга – «Глоток озона» – вышла через 12 лет после его смерти.

В основе поэзии Валентина Соколова лежат метафоры: «Чёрная бабочка ночи // На чёрное пламя тоски прилетела» (ОН, 112), или «Лагерь – крест огромного распятья» (ОН, 27), или:

Там на венчиках цветов

Ночи чёрный трон

В золотых бубенчиках

Сердцем к улице пришит

Мальчик из папье-маше

Вижу: копит лунный свет

Золотой пожар души (ОН, 104)

Есть у него и традиционный описательный стих, и медитативная лирика, и натуралистический показ лагерного быта, и политическая жестокая сатира. Но в целом творчеству Соколова присущ философский настрой. Это – поэзия размышлений.

Неверно считать В. П. Соколова только гражданским (антисоветским) поэтом. Прежде всего, он поэт-лирик, страстно пишущий о любви, Боге, жизни. Его стихотворениям присущи игра слов, созвучий, лёгкая нестрогая рифма, сочетание белого стиха, верлибра и классических размеров. Нельзя не увидеть глубину и устремлённость в небо (один из самых частотных образов в лирике Соколова): «Милая – осколок неба // Как мне тихо и тепло // Ночи чёрное стекло // Брать из рук твоих» (ОН, 128).

Пожалуй, мало кто из лагерных поэтов так непринуждённо писал о любви:

Нужно очень нежным быть

Чтобы вас любить

Нужно быть большим и нежным

Чтобы вас любить

Целовать вам нежно губы

Очень нежно нужно

Потому что вы у ночи

Чистая жемчужина (ОН, 109)

Прибегая к такому поэтическому приёму, как лексический повтор, автор подчёркивает внутреннее состояние лирического героя. В лагерях В. П. Соколов не обозлился, не ожесточился, его переполняет нежность и светлая, чистая любовь:

Теперь ты ищешь у меня тепла, огня

Я дам тебе любви так много

Беги в меня – я золотая дверь

Я ночь

Я песня

Я – дорога (ОН, 123)

Валентин Соколов продолжает традиции русского романтизма. «Он был романтиком по своей природе и порывам. Но эпоха менее всего нуждалась в романтизме чистоты, честности, человечности», – справедливо отмечает А. Истогина[342].

Был я солнечно безумен,

Был сражаем не однажды,

Романтических изюмин

В днях бесцветных жадно жаждал (ОН, 84)

Поэзия Валентина Соколова, как и его судьба, это поэзия контрастов, поэзия борьбы света и тьмы, борьбы за духовную самоценность человека. Уникальный поэтический дар обернулся для Соколова не только муками творчества, но и тремя десятилетиями тяжелейших испытаний в советских лагерях и психиатрических больницах. Закончились годы забвения:

Вернулся я, долго я гнался

За тенями теми, что время

Моё осквернили и жили

Как боли во мне прилив

Оставил я поле, где пели

Метели и снегом пылили

И жаждали, чтобы согнулся

Сломался… (ОН, 256)

В. П. Соколову суждено было жить в сложное для страны и для каждого отдельного человека время. Поэт осознавал, что его жизнь «…тает как прозрачный дым // Сгоревшей давно самокрутки» (ТНЗ, 63). Но пресмыкаться и приспосабливаться он не мог и не умел: «Я же падать в житейскую грязь // Не могу, не хочу, не умею» (ОН, 46). И несмотря ни на что, а, может быть, вопреки всему, Валентин Соколов любил свою Родину: «Я родины сын // И это мой сан. // А всё остальное – сон» (ОН, 307). При всей своей обращённости к современности, тем не менее, поэзия В. П. Соколова направлена в будущее:

Я у времени привратник

Я одетый в чёрный ватник

Буду длиться, длиться, длиться

Без конца

За вас молиться

Не имеющих лица (ТНЗ, 247)

Стихи Валентина Соколова во многом близки и современному читателю. За их кажущейся простотой стоит глубокий смысл, в каждой строке – боль раненого сердца.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Соколов В.П. Тени на закате. М.: Лира, 1999.

Соколов В. Осколок неба. Сборник. М.: Издательство «Наш дом – L`age d`Homme», 1999.

Бойников А. Непокорный Валентин // Вече Твери. 2002. 27 августа. С. 4.

Вайль Б. Поэт Валентин Соколов // Тверская жизнь. 2002. 24 августа. С. 6.

Истогина А. Лик творца // Соколов В. Тени на закате. С. 3-10.

Кудаева А. Таким я его запомнила // Москва. 1990. № 11. С. 23.

Кузьмин В. Моя бедная муза // Домовой. 2001. № 11. С. 7-8.

Кузьмин В. Валентин Соколов – зэка // Тверская жизнь. 2000. 26 февраля.

Кузьмин В. Последнее лето свободы // Тверская жизнь. 2001. 27 сентября. С. 4.

Кузьмин В. Поэт без биографии // Тверская жизнь. 2002. 2 августа. С. 6.

Сосновский Б. Надпись на стекле // Тверская жизнь. 2002. 28 августа. С. 5.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 141516 17 18 Следующая ⇒