|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
|
|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
СКИТАЯСЬ ПО ПЯТОМУ ВРЕМЕНИ ГОДАСтр 1 из 9Следующая ⇒
Стихотворения
* * * Ещё коростой — вмёрзший в крыши снег…
По снегу пеплом в томности лучей
Светопадение зимы Зернистым подаяньем, снежной манной
Человек декабря
Ты выходишь из дома по следу опавшей листвы, Ты от срока до срока изнашиваешь вещество, Ты – седеющий мальчик – один в сердцевине зимы Пятое время года Лужистый студень зимы – это память дождей, Клином графитным, где вычертил твой карандаш Северней снега на сердце…и десять причин Десять по десять причин – получается сто.
На восток
И день опять – закутанный в туман А здесь… Под белым бременем лоза, Марина ЛЯЩЕНКО МОЁ ОКНО В ЭТОТ БЕСТАКТНЫЙ МИР Стихотворения * * * Я в самом ужасном месте на земле -
* * * Поэзия штука тонкая и одинокая,
* * * Заведем щенка,
* * * Мое окно в этот бестактный мир –
* * * И поговорить, казалось бы, не с кем уже,
* * * Наутро все вечерние домыслы,
* * * Музыку на всю громкость,
* * * Не принимать себя, не понимать. Андрей КОЗЫРЕВ КАК Я УБИЛ ДАНТЕСА Обыденная фантастика
…Вечер. Я сижу за своим письменным столом и уже который час пялюсь в учебник, стихотворение из которого я должен выучить к завтрашнему уроку. «Погиб Поэт – невольник чести!...» Да, стихи хорошие, но почему же они так трудно запоминаются? Первую строфу я выучил легко, но следующие испаряются из моей памяти вдвое быстрее, чем я их запоминаю. Ну же, зубри, зубри, чтобы снова «трояк» не схлопотать! Но почему же голова моя так и не может сосредоточиться на стихах? Я слышу, как где-то на кухне падают капли воды из крана. Кап… Кап… Кап… Это мешает мне учить стихи! Интересно, а писать их так же трудно? Что стоит за стихами Пушкина, Лермонтова? Хорошо бы это понять! Только я снова отвлекаюсь… Надо уставиться в книгу и повторять снова и снова: «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид…» А как я эту муку вынесу? Меня так в сон клонит! Лампа ярко горит над столом, и от отблесков её лучей на потолке возникают странные узоры, похожие на человеческие лица. Вот это похоже на Пушкина, а это – на Дантеса… А интересно, что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса, а не наоборот? Чем бы это закончилось? Вот бы это узнать… Но, впрочем, до этого ли мне… Спать так хочется…
* * * …Выстрел. Стая ворон, напуганных неожиданным звуком, взлетела с ветвей неподвижно-черных деревьев у Черной речки, пульсирующей сквозь лед, как вена на виске. Дымок от пистолета медленно поднимался в небо, и его темный оттенок словно звучал тревожной нотой среди наставшей белоснежной и ломкой тишины… Вдали я увидел, как высокая черная фигура покачнулась и начала медленно опускаться на землю… К Дантесу подбежали секунданты, и один из них резко выкрикнул короткое слово: «Убит! » Я стоял молча, не двигаясь. Мои секунданты подходили ко мне, поздравляя с победой, но я словно не слышал их слов сквозь рыхлую пелену молчания. Чему мне радоваться? Тому, что моя честь спасена? Или тому, что я как дуэлянт буду подвержен монаршему суду? Все это отошло для меня на второй план. Боль осознания того, что я убил, постепенно разрасталась во мне, как разливается пятно пролитых чернил на неоконченном черновике. Я – убийца… Убийца… Имел ли я на это право? Как я сам писал когда-то: «Гений и злодейство – две вещи несовместные…» После этого выстрела они для России станут неразделимы. Я поэт – и я убийца… Не исключено, что разные безусые юнцы после этой дуэли начнут сочинять бездарные прокламации под названием, скажем, «Смерть поэту»… Можно представить себе, что произошло бы, если бы этот Дантес все-таки убил меня. Меня отвезли бы домой в той же карете, в которой я еду сейчас, по той же самой дороге, но я мучился бы от другого – от раны, а не от угрызений совести. Впрочем, совесть, мучая человека, сама мучится гораздо больше, чем сам этот человек… Меня внесли бы в мой дом, и я долго умирал бы в присутствии друзей – Жуковского, скажем, или Даля… А на улицах вокруг собирался бы народ, желавший узнать, что происходит с их любимым поэтом… И никто из них не мог бы произнести худого слова в мой адрес. Я бы умирал, но умирал живым! А теперь мне предстоит жить мертвым, и та же самая толпа, которая в случае моего поражения плакала бы у моих дверей, будет судачить обо мне и обвинять меня в убийстве… И, черт возьми, я даже начинаю завидовать этому злосчастному Дантесу, который упал под моим выстрелом… Да, я каюсь, что убил Дантеса. Но раскаяние часто есть способ полюбоваться своим преступлением… Я до сих пор в душе смакую ту тишину, которая воцарилась над Черной речкой после моего выстрела. Она отныне воцарится в моих рукописях, в мыслях людей обо мне, в любом пространстве, где я окажусь… История России – история молчания, более того – безмолвия. И как я смог предсказать в своей же драме то безмолвие народа, которое заменит все звуки моей жизни? Но кем был Дантес? Пустым щеголем, развратником, наглецом… и человеком. А я больше не могу так называться… Но я страдаю не из-за умершего человека, а из-за умершей человечности. Если человечность, хранимая и распространяемая ушедшим от нас, остается с нами— нам нечего бояться! И только если она оказывается утеряна, мы вправе считать себя пленниками, сторожащими себя от свободы своего бытия. А Дантес, в сущности, не был плохим человеком. Плохих людей просто не существует, есть люди непонятые – либо собой, либо миром. И мне надо было пройти сквозь убийство, чтобы понять это… А поймет ли мир меня? Я считал, что, борясь со злом, олицетворением которого был для меня тогда Дантес, я служу добру, чести… Но озлобленное против зла добро добром уже не является. Красивая фраза, черт возьми! Я и сейчас остаюсь писателем, пытаюсь следить за красотой своего слога… Вот до чего может дойти моя низость! Впрочем, в конечном счете только грешник может понять, что такое добро. Святому это понятие недоступно, как рыбе не дано осознать, что такое вода, пока её не поймают… И сегодня меня поймали и вытащили из воды поэзии на удочку мести. Браво, метафорист! И позор тебе, человек… Кого я победил на этой дуэли? Дантеса? Себя? Не знаю… Несомненно для меня лишь одно: победить себя трудно, а быть побежденным собой – легко… Я живу, и этим я виноват. Я живу, и этим я убит – морально… Вина – вот что станет отныне содержанием моей жизни. Я буду пить вину, как раньше вино, полной чашей… Но в чувстве вины есть некоторая честность, которая сможет очистить меня и приподнять над суетой. Я, может быть, даже смогу написать стихи об этой вине – если вообще сохраню право и способность писать. Одно теперь для меня бесспорно: поэзия – это сознание своей вины… Не только личной, но и первородной. После меня мой грех, как Адамов, возляжет на каждого, кто возьмет перо в руки… Когда-то я считал, что жизнь – это тоже поэма, которую я пишу своими поступками… Но этот текст пишется симпатическими чернилами, а смерть делает его видимым. Стихотворение моей жизни стало зримым после убийства Дантеса, и отныне любой может прочитать ту грубейшую ошибку, что я допустил в конце… Я срифмовал «поэзию» и «смерть». И чем больше я думаю о смерти, чем чаще я подхожу к ней с разных сторон, рассматривая ее, как некое архитектурное сооружение (быть может, свою будущую гробницу), – тем явственнее я понимаю, что она – просто вымысел, иллюзия, созданная, чтобы люди могли верить в бессмертие. Она нужна нам для нашей веры в иной, более высокий мир, куда мы можем перейти… Если бы мы не умирали, то наше существование было бы плоским, как декорация в театре. Но пришла пора раздвинуть декорации, чтобы на сцену явились наконец персонажи единственно правдивой трагедии – просто Человек, просто Поэт и просто Смерть. Они встретились бы, разошлись и столкнулись снова, и в их незаметном движении сквозь мир и время постепенно бы зазвучала некая мелодия согласия жизни и небытия, того согласия, которое, в сущности, гораздо нужнее нам, чем бессмертие… И эта мелодия дала бы зрителям понять, что все три героя драмы, в сущности, – одно. Я же нарушил ход действия этой пьесы, сюжет которой придумывал сам. И пуля, которую я выпустил, прорвала бумагу, и сквозь отверстие в черновике моей жизни прорываются тьма и грязь, постепенно уничтожающие все написанное… Да, лучше быть убитым, чем убить. Блаженны все честно побежденные, ибо они сильнее победителей! Теперь я понял: главное для поэта – убить Дантеса в себе! И не важно, кто победил в дуэли у Черной речки.
* * * Звонок будильника разбудил меня: надо собираться в школу! Вчера я уснул, сидя за письменным столом и читая «Смерть Поэта». И мне приснилось, будто я – Пушкин, убивший Дантеса… Тогда, во сне, я словно жил и чувствовал на другом уровне, как будто чья-то душа вселилась в меня. Так ли это – не знаю… Но почему стихи, которые вчера я так и не смог выучить, словно звучат в моей памяти? Надо будет рассказать об этом нашей училке, она, наверно, удивится, а может, посмеется… И главное: как только уроки кончатся, я стащу в классе кусок мела и большими буквами напишу на стене своего дома: «ДАНТЕС – КОЗЕЛ»! Игорь ХОХЛОВ ПУСТЬ ПОГОДИТ ВОСХОД Стихотворения * * * Твое имя меня прошивает навылет, даже если в контексте – другая, не ты, и не вздрогнуть, не сжаться, поверь, я не в силе – это в памяти снова всплывают черты,
это – снова салют, хоть корабль мой потоплен, это – снова в атаку, плевать, что без сил!.. Усмехается кто-то: «Зачем эти вопли? » Усмехаюсь над ним я – он так не любил.
Знаю, правда, что ты не любила нисколько, не полюбишь и впредь – хоть гадай, не гадай – не поможет психолог, целитель, астролог – только рифму подскажет. Беру: «Никогда».
* * * Скупое прошлое отчаянно дробя, припоминаю я всегда тебя.
Ты – как скала, которую мой флот - как ни командуй – нет, не обогнёт.
Прокручиваю пленку я в уме: ты – как звезда, которая во тьме
всегда видна, видна, видна, видна и равно от меня удалена.
Мне остаются грезы лишь и сны, быть может, повезет? …озарены
особым светом, медленно идём по улицам заснеженным вдвоём,
и снег летит, летит, летит, летит... Но просыпаюсь я на полпути
и снова, снова прошлое дроблю от встречи и до первого «Люблю»,
от первого «Люблю» до поцелуя декабрьского... и снова тишину я
нарушу шёпотом – произнесу твоё впечатавшееся мне в сердце имя.
...По улицам заснеженным вдвоём мы в памяти моей идём и ныне... Пусть погодит восход
К нам постучатся в окна рябина и ирга, «И снова на восток нам» – решили облака.
Иди ко мне, сядь ближе и шторы занавесь. И скоро мы услышим – дождь зарядил. Бог весть,
как долго он продлится, полночи или час? Поверь, моя царица, никто не ищет нас.
Ты не царица разве? Так много важных дел… Едва струится бра свет – и нежен, и несмел.
…Подушки и перина, и сладостная дрожь, дыхание – едино, и в такт по крыше – дождь…
Никто не позвонит нам, в другом мы мире – тут. Но, знаешь, так обидно, что дождь и ночь пройдут!
…Закончив сказку, утро в реальность нас вернёт. Царица! Жду я чуда: пусть погодит восход…
* * * Тонкий месяц, словно бровь, изогнут, но до звезд не достает никак! Осень! И виднеется из окон, как летит листва с березняка.
Кажется – какое захолустье! Но давай послушаем с тобой: дождь стучит по крыше вразнобой, ты прислушаешься, улыбнусь я.
Печь затопим и заварим чаю, вместо лампы – кроткая свеча. Хорошо, обнявшись, дорогая, треск поленьев слушать – и молчать…
И как будто в мире – лишь одни мы, неподкупной нежностью хранимы… * * * Мы никуда не уедем из осени – подождём. Будем подобны детям, счастьем наполнив дом.
Ставни откроем, впустим скромный и мягкий свет. Скажем «Прощай» мы грусти, «Здравствуй» – листве, синеве.
Если б продлить мгновенья, если б заботы – с плеч... Слушая – благословенье – осени тихую речь.
* * * К чему, скажи, к чему зачеркивать всё то, что отболит само? Останутся лишь сладко-горькие воспоминания, дымок,
точнее – дымка. Что-то лёгкое и различимое едва... Но почему же сердце ёкает, готова лопнуть голова?
Все сказано и пересказано, завяжем в мыслях бечевой былое наше на два раза, но ради чего же, для чего?...
* * * Ты – в главной роли в фильме этом, я – в эпизоде промелькну и остается тишину мне слушать, в ней искать ответы…
Но что я слышу? Только ход часов стенных однообразный, хотя бы пару твоих фраз, но... И даже время отстаёт.
Наивен, видимо, сценарий: я выдумал меж нами нить, осмелившийся полюбить тебя – но в том моя вина ли?..
А зрителям-то невдомек, зачем мелькал, зачем молчал я, какой неведомой печалью окутан – странен, одинок?
Зачем пробыл минуту в кадре, и, уступая без борьбы, исчез. А вообще я – был? Отвечу – вряд ли... ПОЭЗИЯ МЕНЯ НЕ ПРЕДАВАЛА…
Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-05-29; Просмотров: 454; Нарушение авторского права страницы