Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Заведующему Мозолевской начальной школы Липовского сельсовета Рославльского района Смоленской области



 

Товарищ Давыдов,

я писала письмо пионерам о том, как они должны вести себя в школе. В ответ на это письмо, напечатанное в ряде детских газет, я получаю ряд писем от ребят. Получила письмо и от Вити Жажина, который пишет, что был шалуном и его за это исключили. Он уче­ник II класса. Пишет: «Когда я прочитал Ваше обращение в газете ко всем ученикам, то я теперь каждый день плачу, что я теперь не ученик. Я теперь все осознал и брошу баловаться, буду учиться, хорошо вести себя на уроках, а также и на переменах».

Товарищ Давыдов, мальчик - ученик II класса. У нас последнее время вошло в моду очень широкое исключение учеников, что никуда не годится. Кроме того, одно дело - ученик какого-нибудь X класса, другое — мальчонка II класса. Исключение таких ребятишек — демон­страция полной педагогической беспомощности педагогов.

Очень прошу парня в школу принять, а также к вопросам об ис­ключении относиться как можно осторожнее.

С товарищеским приветом.

Н. Крупская

Прошу сообщить мне о Вашем решении, о том, что будет Вами предпринято.

30 октября 1938 г.

Крупская Н.К. Об учителе. - М., 1960. - С. 348.

 

А.С.МАКАРЕНКО

А. С. Макаренко

Макаренко Антон Семенович (1888-1939) - советский педагог и писатель. После окончания Полтавского учительского института (1917) заведовал начальным городским училищем. В сентябре 1920 г. создал трудовую колонию для несовершеннолетних правонарушителей. С 1927 г. его деятельность

проходила в детской трудовой

коммуне им. Ф.Э.Дзержинского

(в пригороде Харькова). С июля

1935 г. он - помощник начальника

отдела трудовых колоний НКВД УССР. В 1937 г. А.С.Макаренко переехал в Москву, где в даль­нейшем и проходила его литера­турная и общественно-педагоги­ческая деятельность.

Наиболее значительное лите­ратурно-педагогическое сочине­ние А.С.Макаренко - «Педагоги­ческая поэма» - принесло автору широкую известность. Сочинения А.С.Макаренко переведены на многие языки мира. Исследователи литературного и педагогического творчества А.С.Макаренко отме­чают, что оно пронизано идеей партийности, чувством ответственно­сти за будущее молодого поколения социалистического общества.

 

О моем опыте

 

Я думаю, что едва ли в том, что я могу вам сказать, я сообщу ка­кие-нибудь ценные для вас вещи. Я думаю, что и у вас есть чему учиться, так же как и у меня и у всех других товарищей. У вас самих имеется прекрасный опыт работы, имеются прекрасные учреждения.

Я думаю, что из того, что я вам расскажу, вы можете получить пользу исключительно в порядке толчка, отталкивания, даже, может быть, отталкивания сопротивления, так как мой опыт довольно свое­образен и, пожалуй, имеет мало общего с вашим. Может быть, мне больше посчастливилось, чем вам.

Поэтому я прошу мои слова считать не рецептом, не законом, не выводами. Несмотря на то что мне пришлось 16 лет подряд прорабо­тать исключительно в детском доме, я не могу сказать, что я пришел к каким-то окончательным выводам. Я нахожусь еще в процессе ста­новления, так же, вероятно, как и вы...

Мой опыт очень узок. Я 8 лет заведовал колонией для правонару­шителей им. Горького и 8 лет трудовой коммуной им. Дзержинского. Коммуна им. Дзержинского уже не была учреждением для правона­рушителей. В первое время я получал обыкновенных беспризорных детей, а в последние 4 года я получал почти исключительно детей из семьи, большей частью из семей ответственных работников, где не­благополучие выражалось не в материальной обстановке, а исключи­тельно в обстановке педагогической, бытовой.

Кто труднее из этих трех категорий: правонарушители, беспризор­ные или дети из семьи, - сказать трудно, но я думаю, что труднее всего дети из семьи. По крайней мере, по извилистости характеров, по их яркости и сопротивляемости эти дети кажутся мне в моем опыте наи­более трудными.

Но я к этому времени был лучше вооружен техникой своего мас­терства, а самое главное - у меня был коллектив ребят, имеющий ше­стнадцатилетние традиции и шестнадцатилетнюю историю.

Только поэтому работа с детьми из семьи для меня была более лег­кой, чем работа с моими первыми воспитанниками-правонарушите­лями, с которыми я еще работать не умел.

На основании работы со всеми этими категориями я в последние го­ды своей работы пришел к следующему выводу, для меня самому важ­ному. Этот вывод даже в настоящее время звучит для меня несколько парадоксально. Он утверждает, что трудных детей совершенно нет...

За последние 5 лет, работая в коммуне им. Дзержинского, где было много ярких и трудных характеров, я не наблюдал процессов эволю­ции характера. Я наблюдал эволюцию в том обычном смысле, в ка­ком мы всегда понимаем рост, развитие: мальчик учится в III, IV классе, потом переходит в V класс. Его кругозор расширяется, знаний и навыков у него больше. Он работает на заводе, повышает свою ква­лификацию, приобретает навыки общественного характера.

Но это обыкновенный рост, а не какая-то эволюция от испорчен­ного, искривленного характера к норме.

Это вовсе не значит, что нет никакого различия между искривлен­ным характером и нормой, но это значит, что направление характера гораздо лучше производить методом, если хотите, взрыва.

Под взрывом я вовсе не понимаю такого положения, чтобы под | человека подложить динамит, поджечь и самому удирать, не дожида­ясь, пока человек взорвется.

Я имею в виду мгновенное воздействие, переворачивающее все же­лания человека, все его стремления...

Еще в 1931 г. я должен был пополнить свою коммуну, где было 150 человек, новыми 150 ребятами, многих я должен был принять в тече­ние двух недель.

У меня уже была очень хорошая организация коммунаров. Из 150 человек 90 были комсомольцами в возрасте от 14 до 18 лет, остальные были пионерами.

Все были крепко связаны, были очень дружны, обладали очень красивой, точной, бодрой дисциплиной, прекрасно умели работать, гордились своей коммуной и своей дисциплиной. Им можно было

поручать довольно ответственные задания, даже физически трудные, даже трудные психологически.

Вот какой метод я применял для того, чтобы произвести наиболее сильное впечатление на мое новое пополнение.

Конечно, этот прием был многообразен, он заключался и в самой подготовке помещения: спальни, рабочих мест, класса, в подготовке внешней обстановки, в виде цветов, зеркал. Коммуна жила очень бо­гато, потому что была на хозрасчете.

Мы так принимали детей. Мы их собирали всегда в скорых поез­дах. Это было в Харькове. Ребята, ехавшие в скорых поездах, - это был наш контингент; мы имели право на этот контингент. Скорые поезда Москва - Минеральные Воды, Москва - Сочи, Москва - Ки­словодск перевозили кандидатов в мою коммуну.

Все эти скорые поезда проходят через Харьков ночью, и мы этих ребят тоже собирали ночью.

Семь-восемь коммунаров, один из которых назначался временным командиром на одну ночь, отправлялись для того, чтобы собрать этих ребят. Этот временный командир всегда отвечал за работу отряда и всегда сдавал рапорт после окончания задания.

Временный отряд в течение 2-3 часов собирал беспризорных с крыш, из уборных, вытаскивал из-под вагонов. Они умели собирать этих «пассажиров». Я никогда не сумел бы их найти.

Сотрудники НКВД, стрелки отводили мне комнату на вокзале. В этой комнате происходил первый митинг.

Этот митинг заключался не в уговаривании ребят идти в коммуну, а носил такую форму. Наши коммунары обращались к ребятам с таки­ми словами: «Дорогие товарищи, наша коммуна испытывает сильные затруднения в рабочей силе. Мы строим новый завод, мы пришли к вам с просьбой помочь нам».

И беспризорные были уверены, что это так.

Им говорили: «Кто не хочет - может ехать дальше скорым поездом».

И дальше начинался тот метод удивления, который я хочу назвать методом взрыва.

Обычно ребята всегда соглашались помочь нам в нашем строи­тельстве. В этой комнате они оставались ночевать. А на другой день в 12 часов вся коммуна с оркестром - у нас был очень хороший боль­шой оркестр, 60 белых труб, - со знаменем, в парадных костюмах с белыми воротниками, с наивысшим шиком, с вензелями и т.д. вы­страивалась в шеренгу у вокзала, и, когда этот отряд, запахивая свои кафтаны, семеня босыми ногами, выходил на площадь, сразу раздава­лась музыка, и они видели перед собой фронт. Мы их встречали зву­ками оркестра, салютом, как наших лучших товарищей.

Потом впереди выстраивались наши комсомольцы, девочки, следом за ними шли эти беспризорные ребята, а потом еще шел взвод.

И вся эта группа шествовала очень торжественно по восемь чело­век в ряд.

Граждане плакали от умиления, но мы видели, что это только тех­ника, и ничего сентиментального.

Когда их приводили в коммуну, они отправлялись в баню и выхо­дили оттуда подстриженные, вымытые, одетые в такие же парадные костюмы с белыми воротниками.

Затем на тачке привозилась их прежняя одежда, поливалась бензи­ном и торжественно сжигалась.

Приходили двое дежурных по двору с метлами и сметали весь пе­пел в ведро.

Многим моим сотрудникам это казалось шуткой, но на самом деле это производило потрясающее материальное, если не символическое, впечатление.

Из этих беспризорных, которых я собирал с поездов, я мог бы на­звать только двух-трех человек, которые не стали на надлежащие рельсы.

Но эти ребята никогда не забудут их приема на вокзале, этого ко­стра, новые спальни, новое обращение, новую дисциплину, и навсегда у них останутся сильные впечатления.

Я привел один из примеров того метода, который я называю мето­дом взрыва.

Этот метод продолжается и развертывается дальше во всей моей системе.

Эта система прежде всего заключалась в коллективе.

К сожалению, у нас ни в каких книгах не описано, что такое кол­лектив и, особенно, что такое детский воспитательный коллектив.

Об этом надо писать и надо производить большие исследования такого коллектива.

Первым признаком коллектива является то, что это не толпа, а це­лесообразно устроенный, действующий орган, орган, способный дей­ствовать.

Организация коллектива была такой, что коллектив обращался в социальный организм; он всегда оставался коллективом, никогда не превращался в толпу.

Это, пожалуй, самое трудное дело в нашей педагогической работе, и я не видал больше таких коллективов, какой был у меня.

Я это говорю не в похвальбу себе, а просто констатирую факт.

И я не один создавал этот коллектив. Об этом говорить очень дол­го, и я едва ли все сумею сказать.

Но сама организация коллектива должна начинаться с решения вопроса о первичном коллективе. Я над этим вопросом много думал, много возникало у меня разных способов организации коллектива, и я пришел к следующим выводам.

Первичный коллектив, т.е. коллектив, который уже не должен де­литься дальше на более мелкие коллективы, образования, не может быть меньше 7 и больше 15 человек. Я не знаю, почему это так, я это­го не учитывал. Я только знаю, что, если первичный коллектив мень­ше 7 человек, он начинает обращаться в дружеский коллектив, в замк­нутую группу друзей и приятелей.

Первичный коллектив больше 15 человек всегда стремится к разде­лению на два коллектива, всегда есть линия разделения.

Я считаю идеальным первичным коллективом только такой кол­лектив, который одновременно ощущает и свое единство, спаянность, крепость и в то же время ощущает, что это не компания друзей, кото­рые договорились, а это явление социального порядка, коллектив, организация, имеющая какие-то обязанности, какой-то долг, какую-то ответственность. Все это можно изложить на бумаге. В коротких словах трудно изложить.

Особенно меня занимала фигура того лица, которое должно руко­водить этим первичным коллективом и отвечать за него.

Я все 16 лет своей работы употребил на решение этого труднейше­го вопроса и пришел к такому убеждению, что во главе первичного коллектива должен быть обязательно единоначальник, одно лицо, которое по типу своей власти как единоначальник все-таки не являет­ся диктатором, но которое в то же время является уполномоченным этого коллектива.

Для меня потом стало важным еще одно обстоятельство - длитель­ность такого первичного коллектива.

Мне удалось сохранить такой первичный коллектив без изменения в течение 7-8 лет. Десять - пятнадцать мальчиков или девочек сохра­няли качество первичного коллектива в течение 7-8 лет, причем про­изводились изменения не больше, как в размере 25%: из двенадцати человек в течение 8 лет переменились трое - трое ушли и трое пришли. Я заранее предчувствовал и видел на деле, что получается очень интересный коллектив, интересный в том смысле, что его можно было рассматривать как чудо по характеру движения, по характеру разви­тия этого коллектива, по характеру тона, тона уверенности, бодрости, тенденции к сохранению первичного коллектива. Этот коллектив имел у себя единоначальную власть командира и потом бригадира.

Сначала была тенденция выдвигать во главу такого первичного коллектива наиболее способного, наиболее «блатного», наиболее волевого мальчика или девочку, атамана, способного держать всех в руках: командовать, настаивать, нажимать.

И вот в течение 16 лет я наблюдал, как эта тенденция выбора в ка­честве командира наиболее сильной личности, способной командо­вать, постепенно изменялась и как под конец во главе такого первич­ного коллектива, отряда (у меня обычно этот коллектив назывался отрядом) становился очередной старший, ничем не отличающийся от всякого другого.

В течение этих 16 лет, почти незаметно для меня и почти независи­мо от моих целей воспитания, такое изменение произошло, когда во главе отряда становился очередной старший.

В последние годы я достиг такого педагогического счастья, что мог любого коммунара в любом коллективе назначать старшим и мог быть уверен, что он будет блестяще руководить...

Мне пришлось в 1933 г. выделить около 100 коммунаров на очень тяжелую, трудную, нервную, специальную работу по поручению пра­вительства Украины, когда мои коммунары работали в течение не­скольких месяцев в труднейших условиях вне коммуны.

Я не мог взять из коллектива самых лучших коммунаров, так как они обычно были в 1Х-Х классах, и, кроме того, это были наиболее квалифицированные мастера, а я жил на хозрасчете и был заинтересо­ван в рабочей силе. Эти квалифицированные мастера были начальни­ками цехов завода.

Я выделил середняков, выделил из них командиров, разбил людей на отряды. Я рискнул: сам с ними не поехал и никого старшего не послал, кроме одного завхоза, который их кормил.

И надо сказать, что они прекрасно справились со своей работой, и особенно вновь выделенные командиры, выделенные буквально по алфавиту. Они прекрасно поняли, до какой границы доходят их пол­номочия и до какой границы доходит их ответственность.

Для того чтобы воспитать это чувство границы, до которой дохо­дят полномочия и серьезная ответственность, требуется, конечно, дол­гое время. Я думаю, что в течение года или двух ни в каком коллекти­ве нельзя этого воспитать.

Потребуются 4-5 лет, чтобы воспитать эту интересную, нормаль­ную магистратуру в детском коллективе.

Здесь требуется большая работа, большое напряжение. В той же логической связи стоит не только организация первичных коллективов, но и организация общественных зависимостей внутри большого коллектива.

У меня первичным коллективом был отряд. Сначала я организовывал отряды по такому принципу: кто с кен учится, кто с кем работает, тех я объединяю в один отряд.

Потом я решил, что нужно младших отделять от старших. Затем пришел к выводу, что это вредно, и потом уже в каждом таком отряде были и малыши, и взрослые юноши 17-18 лет.

Я решил, что такой коллектив, наиболее напоминающий семью, будет самым выгодным в воспитательном отношении. Там создается забота о младших, уважение к старшим, самые нежные нюансы това­рищеских отношений.

Там малыши не будут замкнуты в отдельную группу, которая ва­рится в собственном соку, а старшие никогда не будут рассказывать скабрезные анекдоты, так как у них есть забота о младших.

Очень важным вопросом являлся вопрос о временных уполномочен­ных. Казалось бы, пустячный вопрос, но я на этой теме, на постоянном, неуклонном, ежедневном подборе поручений, на разбрасывании этих поручений по отдельным лицам, на строгих отчетах о коротких задани­ях подготовил очень много интересных кадров своих коммунаров.

Наконец, в порядке той же коллективной логики, для меня было особенно интересно общее самоуправление большого коллектива.

У меня всегда, все 16 лет, были выделенные командиры, которые несли ответственность за отряд. Был совет командиров.

Этот мой орган управления всегда вызывал возражение со стороны не только педагогов, профессуры, но и журналистов и писателей. Все считали, что это нечто казарменное, что это муштровка.

К сожалению, мало кто вникал в сущность этого явления.

Совет командиров как орган управления чрезвычайно выгоден вот в каком отношении.

В колонии у меня было 28 отрядов, надо было иметь 28 командиров.

Потом мы пришли к такому обычаю: совет командиров собирался только по сигналу.

Даже если совет командиров был назначен по расписанию, обяза­тельно давался сигнал сбора. Обычно мы собирали командиров без расписания.

Я был против составления плана работы совета командиров. И как на меня ни нажимали вышестоящие организации, я никогда не пред­ставил ни одного плана работы совета командиров. Совет команди­ров - это был орган управления, который должен был работать по тем задачам и темам, которые возникают каждый день, которые нель­зя пересказать в плане.

В последние 8-10 лет это было очень подвижное учреждение.

По любому вопросу, возникшему у меня, я мог собрать совет ко­мандиров в течение двух минут.

Давался трубный сигнал для сбора совета командиров, очень ко­ротких три звука. Трубный сигнал давался только один раз, запреща­лось давать его второй раз, чтобы никто из командиров не приучался волынить, чтобы немедленно шли на совет...

Был у нас один интересный закон: говорить можно было только одну минуту. Говоривший больше одной минуты считался трепачом, и его не хотели слушать.

Мы должны были иногда провести сбор в течение перемены: 5-10 минут.

Один остроумный председатель совета командиров где-то достал песочные минутные часы, причем он уверял, что, пока падает одна песчинка, ты можешь сказать одно слово, а тут 2000 песчинок, - зна­чит, ты можешь в одну минуту сказать 2000 слов. Что, тебе нужно больше 2000 слов в минуту? И этот регламент был необходим.

У нас была полная десятилетка со всеми качествами десятилетки. Кроме того, у нас был завод, где каждый работал по 4 часа в день. Надо было 4 часа поработать на заводе, 5 часов поработать в десяти­летке. Итого 9 часов.

Кроме того, мы никогда не имели уборщицы, а каждое утро нати­рали полы. У нас не могло быть пыли; бывали дни, когда к нам явля­лись 3-4 делегации. Все должно было блестеть.

При этом проходили производственные совещания, комсомольские собрания, пионерские собрания, физкультурные и др. Мы не могли тратить ни одной лишней минуты. Может быть, другие будут в луч­ших условиях и им не нужен будет такой минутный регламент.

Когда мы собирали совет командиров, то часть командиров могла быть в отсутствии или не могла бросить работу у какого-нибудь важ­ного станка. Поэтому вошло в обычай - и это стало даже законом: если нет командира, идет помощник, а если нет помощника, идет лю­бой член отряда.

Обычно в каждом отряде знали, что, если сегодня будут играть сбор, пойдет такой-то. Постепенно создалось такое положение, что, когда собирался совет командиров, мы не спрашивали, есть ли Ива­нов или Петров, а спрашивали: представлен ли 1-й отряд, 2, 3, 4-й? Важно, чтобы был представлен отряд.

Постепенно совет командиров сделался советом отрядов. Нам бы­ло не важно, кто пришел из отряда, важно было, что это был человек, имеющий звание коммунара.

Если на совете разрешался важный вопрос, мы требовали, чтобы обязательно был командир, так как сам командир выбирался у нас не отрядом, а общим собранием коммуны.

Мы пришли к такой формуле именно для того, чтобы совет коман­диров не только в коммуне, но и в каждом отряде имел вид совета уполномоченных, чтобы это были не только уполномоченные данного отряда, но и уполномоченные всей коммуны. Этот совет стоял над

отрядом.

Совет командиров помогал мне работать в течение 16 лет, и я те­перь чувствую благодарность и испытываю серьезное и большое ува­жение к этому органу, который постепенно изменялся, но всегда оста­вался только с каким-то одним тоном, одним лицом, одним движением.

Я хочу обратить ваше внимание на следующее.

Мы, взрослые, чувствуем себя страшно умными, всегда много зна­ем, всегда во всем разбираемся и все понимаем, и, когда приходим в новое учреждение, когда нам дают новое дело, мы всегда пытаемся все поломать и сделать все по-новому.

Благодаря этому наше молодое советское педагогическое дело, ко­торому мы не можем насчитать даже 20 лет, страдает быстрой текуче­стью форм, страшной изменчивостью, отсутствием традиций.

Я только к концу 16-го года своей работы понял, в чем дело. Тра­диции, т.е. опыт взрослых поколений, ушедших 4-5-6 лет назад, что-то сделавших, что-то решивших, надо настолько уважать, чтобы этот опыт предшествующих поколений не так легко можно было менять.

В конце концов, в той же коммуне было так много интересных, оригинальных, точных правил, что какому-нибудь дежурному ничего не стоило вести коммуну за собой.

Казалось бы, некоторые из этих правил даже потеряли свой смысл. И я помню, что любой педагогический реформатор, в особенности из таких «революционных» педагогов, мог сломать любую традицию.

Когда-то, когда мы были окружены в колонии им. Горького во­рами и бандитами, у нас стоял в дверях часовой с винтовкой. Он так и остался стоять в 1936 г. Это была традиция. Я не хотел ее ломать, и мне было трудно ее поломать, так как все были убеждены, что это нужно.

Когда я анализировал это явление, я пришел к выводу, что это нужно, потому что когда ночью 600 человек спят и мальчик 13-14 лет стоит с винтовкой у незапертой двери на охране своей коммуны, ему и страшновато и жутко немного, он испытывает по сути этот страх и жуть, но это заставляет его поверить в себя.

Стояли на часах и девочки. Если стояла маленькая девочка, то я сверху поглядывал на нее одним глазом, но девочка об этом не знала.

И винтовка была не простая винтовка, из которой можно было бы выстрелить, винтовка была без патронов, это была символическая винтовка. И держать ее - значило чувствовать к себе уважение, осо­бенно когда винтовка почищена.

В 1929 г. я перевел из моего кабинета денежный ящик поближе к ча­совому. Это было сделано по предложению коллектива. Говорили, что не стоит держать денежный ящик в кабинете. Лучше его поставить там, где стоит часовой. А что может сделать 13-летний мальчик с винтовкой в руках, об этом не рассуждали. Денежный ящик стоял около часового, и мы были спокойны, потому что тринадцатилетний мальчик в случае нападения принял бы все меры, чтобы отстоять этот ящик.

Здесь мы подходим к ряду тем, которые входят в тему коллектива. Только стройный, хорошо организованный коллектив может почув­ствовать свои мускулы, а плохо организованный коллектив никогда этих мускулов не почувствует.

Мастерство воспитателя не является каким-то особым искусством, требующим таланта, но это специальность, которой надо учить, как надо учить врача его мастерству, как надо учить музыканта. Каждый человек, если он не урод, может быть врачом и лечить людей, и каждый человек, если он не урод, может быть музыкантом. Один - лучше, другой - хуже. Это будет зависеть от качества инструмента, учебы и т.п. А у педагога такой учебы нет.

Что такое мастерство? Я имею склонность отделять процесс воспи­тания от процесса образования. Я знаю, что против этого возразит каждый специалист-педагог. Но я считаю, что процесс воспитания может быть логически выделен и может быть выделено мастерство воспитателя.

Можно и нужно развивать зрение, просто физическое зрение. Это необходимо для воспитателя. Нужно уметь читать на человеческом лице, на лице ребенка, и это чтение может быть даже описано в специ­альном курсе. Ничего хитрого, ничего мистического нет в том, чтобы по лицу узнавать о некоторых признаках душевных движений.

Педагогическое мастерство заключается и в постановке голоса воспитателя, и в управлении своим лицом.

Сегодня ваш уважаемый директор в моем присутствии разговаривал с одним мальчиком. Не каждый сможет так разговаривать. Я не буду льстить и говорить, что здесь большой талант, но здесь имело место мастерство. Он сердито разговаривал с мальчиком, и мальчик видел гнев, негодование, именно то, что было нужно в данном случае. А для меня это было мастерство. Я видел, что директор великолепно играет.

Педагог не может не играть. Не может быть педагога, который не умел бы играть. Нельзя же допустить, чтобы наши нервы были педа­гогическим инструментом, нельзя допустить, что мы можем воспиты­вать детей при помощи наших сердечных мучений, мучений нашей души. Ведь мы же люди. И если во всякой другой специальности мож­но обойтись без душевных страданий, то надо и у нас это сделать.

Но ученику надо иногда продемонстрировать мучение души, а для этого нужно уметь играть.

Но нельзя просто играть сценически, внешне. Есть какой-то при­водной ремень, который должен соединять с этой игрой вашу пре­красную личность. Это не мертвая игра, техника, а настоящее отраже­ние тех процессов, которые имеются в нашей душе. А для ученика эти душевные процессы передаются как гнев, негодование и т.д.

Я сделался настоящим мастером только тогда, когда научился го­ворить «иди сюда» с 15-20 оттенками, когда научился давать 20 ню­ансов в постановке лица, фигуры, голоса. И тогда я не боялся, что кто-то ко мне не пойдет или не почувствует того, что нужно.

А у воспитателя это мастерство проявляется на каждом шагу. И оно проявляется вовсе не в парном положении, когда я - воспитатель и ты - мой ученик. Парное положение не так важно, как то, что вас окружает.

Ваше воспитательское отношение имеет значение даже в том слу­чае, когда на вас никто не смотрит. И это не мистика.

Я сижу в кабинете один. Все коммунары на работе и в школе. Я на кого-то рассердился, мне что-то нужно сделать. Я принимаю определен­ное выражение лица, и это на всех отразится. Забежит один, посмотрит на меня, шепнет другому, даже между делом, и что-то станет на свое место.

Это не значит, что от настроения одного лица зависит настроение всех детей, но надо уметь управлять своим настроением.

Если вы будете в этом же кабинете плакать и рыдать, это тоже бу­дет всем известно и произведет известное впечатление.

Это сказывается во всех мелочах. Бреетесь вы каждый день или нет. Чистите вы ботинки каждый день или нет.

Воспитатель, который вытаскивает из кармана черный скомкан­ный платок, - это уже не воспитатель. Лучше пусть он пойдет в уголок и высморкается там, чтобы никто не видел.

Но это мастерство имеет значение для организации каких-то спе­циальных методических движений.

Например, я очень часто практиковал такие вещи. Я мог бы призвать к себе того, кто согрешил, и сделать ему выговор. Но я так не делал.

Я пишу ему записку с просьбой прийти обязательно вечером, обя­зательно в 11 часов. Я даже ничего особенного не буду ему говорить, но до 11 часов вечера он будет ходить в ожидании моего разговора. Он сам себе многое скажет, ему скажут товарищи, и он придет ко мне уже готовый. Мне ничего уже не нужно с ним делать. Я ему только скажу: «Хорошо, иди». И у этого мальчика или девочки будет проис­ходить обязательно какой-то внутренний процесс.

Я представляю себе, что в педагогическом учебном заведении нуж­но проделать кое-какие упражнения. Мы - студенты: вы, вы и т.д.

Мне говорят: «Вы, т. Макаренко, будете сейчас проводить практи­ку. Предположим, мальчик украл три рубля, разговаривайте с ним. Мы будем слушать, как вы будете разговаривать, а потом мы обсу­дим, как вы разговариваете: хорошо или плохо».

У нас такие упражнения не производятся, а ведь это очень трудное дело - говорить с мальчиком, который подозревается в том, что он украл, и неизвестно еще, украл он или нет. Тут, конечно, нужно мас­терство не только в постановке взгляда или голоса, а даже в поста­новке логики. А мы, воспитатели, знаем географию, историю, литера­туру, но мы не знаем, что такое детское воровство. Кто знает, что это такое: случай, преступление или необходимость?

Если бы все люди были очень искренни, то многие сказали бы, что у них в детстве был хоть один случай воровства. А они совсем не были ворами. Очевидно, нам нужно подумать, что такое детское воровство и как на него реагировать.

 

В. А. СУХОМЛИНСКИЙ

Сухомлинский Василий Александрович (1918-1970) - советский педагог, директор Павлышской средней школы, Герой Социалистиче­ского Труда. Автор более 30 книг и 500 статей по вопросам воспита­ния и школьного образования. Многие из них были переведены на языки народов СССР. Педагогические сочинения В.А.Сухомлинского издавались также в Болгарии, Венгрии, Германии, Китае, Польше, Японии и других странах мира.

 


Поделиться:



Популярное:

  1. III. О первоначальной записке недвижимого имущества в крепостную книгу
  2. Античная натурфилософия (милетская и пифагорейская школы).
  3. В Шуйской средней школе открыли памятную Доску в память о располагавшемся в здании школы в годы войны военном эвакогоспитале № 4874.
  4. Возможные последствия неуспеваемости в начальной школе
  5. Глава 9. Особенности развития редакторской школы в начале XX века (1900-1917)
  6. ГЛАВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ ШКОЛЫ
  7. ГЛАВЫ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ РАЙОНА
  8. День рождения Вахтанговской школы
  9. Диагностика уровня сформированности интегративных качеств в процессе освоения программы «От рождения до школы»
  10. Диагностика уровня сформированности интегративных качеств в процессе освоения программы «От рождения до школы»
  11. Измерение действующего значения и начальной фазы токов во всех ветвях и падений напряжений на всех элементах R, L и С – цепи


Последнее изменение этой страницы: 2016-05-29; Просмотров: 780; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.07 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь