Стивен Тулмин: эволюционно-биологическая модель науки

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 16Следующая ⇒

Стивен Тулмин (1922-1997), американский философ, представитель антипозитивистского направления в философии науки. Хотя с философскими публикациями С. Тулмин выступил еще в середине 40-х годов, первым его серьезным дебютом явилась монография 1953г. «Философия науки». Эта небольшая книжка обратила на себя внимание прежде всего содержательной критикой логического позитивизма по вопросам логики и философии науки. Объектами критики стали индуктивистские убеждения в существовании водораздела между эмпирическими и необходимыми высказываниями в науке, абсолютизация логических методов анализа языка науки, неопозитивистские представления об аналитическом и синтетическом и т. д. Но главным, пожалуй, выводом было утверждение молодого аналитика о том, что логико-позитивистская философия приводит к крайне упрощенной и искаженной картине действительного процесса научной деятельности.

В то время, критика логического позитивизма проводилась с различных позиций: У.Куайном, выступившим против «догм эмпиризма», К. Поппером и его школой с позиции фальсификационизма и антииндуктивизма, М.Полани, протестовавшим против «деперсонализации» научных явлений, и т.д. С.Тулмин критикует логический позитивизм, опираясь на идеи позднего Л. Витгенштейна, в надежде на то, что «слияние интересов анализа обыденного языка и философии науки повлечет за собой возникновение свежих, оригинальных идей». Спустя четверть века он так вспоминает об этом периоде: «Я пытался развивать витгенштейновсний анализ «языковых игр» и метод репрезентации применительно к эволюции естествознания; я хотел показать, сколько было в моих силах, что «языковые игры» имеют место и в науке и что формальный подход логиков индуктивистов, распространенный в Англии со времени Дж. С. Милля, допускает серьезные ошибки в изображении работы ученого».

В чем состоят, по мнению Тулмина, эти ошибки? Известно, что «ортодоксально-позитивистский» подход к методологии науки приводил к отождествлению рациональности научного знания с формальными алгоритмами, связывающими эмпирический базис (язык наблюдения) с теоретическими конструкциями (язык теории). Философия науки замыкалась в сфере именно так понятой рациональности, оставляя в стороне вопросы психологии и социологии науки, проблему возникновения нового знания. Наиболее ярко это выражено в известном высказыванииг. Рейхенбаха: «Философа науки не очень интересуют те процессы в мышлении, которые приводят к научным открытиям: он стремится к логическому анализу завершенной теории, включая и те связи, которые устанавливают ее реальность. Иными словами, его интересует не самый ход открытия, а то, что оправдывает его».

Отдавая предпочтение «контексту оправдания», логические позитивисты отождествляли логические законы и принципы с законами научного аргументирования. В поздних своих работах Л. Витгенштейн подверг это отождествление критике. Он отверг идею единой идеальной логики языка, просвечивающей через туман обычного рассуждения и отражающей структурные основы мира. Ее место заняли теперь у Витгенштейна различные системы правил многочисленных «языков-игр».

Распространяя эти идеи на «научные языковые игры», Тулмин рассматривает теории и законы как некоторые «правила научного рассуждения», которые создаются «контролируемым воображением» и служат главным образом для того, чтобы «объяснять» явления. Рассуждение, «доказывающее» соответствие явления некоторому «закону», – это и есть «логика науки». «Главный недостаток логики до сих пор состоял в том, что доказательство в каждой отдельной области знания стремились подчинить некоторым универсальным стандартам», тогда как следует предположить, что «сами эти стандарты зависят от конкретных областей их применения... Следует привыкнуть к сравнительной логике, как к сравнительной анатомии».

Но от других аналитиков Тулмин отличается особенным акцентом на необходимость исторического подхода к процессу изменения способов рассуждения и доказательств. Это и есть центральный момент его попытки соединить идеи Витгенштейна с философией науки. Если наука – игра по правилам, то мало знать сами эти правила, нужно еще понять, почему и как они меняются и не в этом ли изменении состоит весь смысл игры?

Начиная с книги «Применение рассуждения» (1958г.), Тулмин настойчиво пропагандирует идею о том, что эпистемология должна соединить логику и методологию науки с историей науки, причем последняя должна рассматриваться как процесс эволюции не только теоретического знания, но и способов его рациональной организации. «Рациональность науки не может зависеть исключительно от формальной значимости выводов внутри научных теорий в данный момент времени... Мы сможем найти источник объяснительной силы науки, только если поймем процесс концептуального изменения: в частности, как в ходе этого процесса приобретают авторитет новые понятия, новые теории, новые методы мышления и рассуждения.

Отождествление логического и рационального, сосредоточение внимания на тех сторонах научной деятельности, которые поддаются формализации, и сознательный отказ от рационального понимания изменения в науке, – все эти связанные между собой недостатки приводят логических позитивистов к разрыву между философией и историей науки.

Персонажами истории науки, с точки зрения позитивизма, являются «хорошие» ученые-эмпирики, которые задают природе вопросы, ставят «решающие эксперименты», приходят к «верифицируемым» ответам – и все это вопреки «плохим» влияниям метафизиков, иррациональным воздействиям со стороны теологии, психологическим и материальным толчкам со стороны социальной среды и т. д.

Дело не меняется, если одну, скажем, индуктивистскую и верификационистскую, схему заменить другой, скажем, фальсификационизмом или его «утонченными» модификациями в духе. И.Лакатоса. Все равно, философско-методологическая реконструкция далека от реальной истории.

Оторванная от реального контекста науки и занятая исключительно изучением ее логической структуры, философия науки оказывается игрой по придумыванию более или менее правдоподобных схем. Но дело не только в «пустоте» подобной философии науки (И. Лакатос). Оказывается, что именно из-за своего неэволюционного характера она не справляется даже с задачей структурного анализа научных систем.

«Наведение мостов» между философией и историей науки началось, как считает Тулмин, с середины 60-х годов. Размывание барьеров между историей, социологией, психологией и философией науки приводит к пониманию необходимости комплексного, междисциплинарного подхода к научным феноменам. Связать воедино, восстановить утраченное позитивистами родство «контекстов открытия» и «контекстов оправдания» – вот задача, которая теперь больше всего занимает и философов, и историков.

Энтузиасты новых направлений выдвигают на первый план те или иные факторы, влияющие на движение науки от социально-экономических (экстерналисты) до психологических объяснений работы и результатов ученых.

Огромное разнообразие исторических обстоятельств, интеллектуальных традиций, психологических тонкостей, политических, мифологических, религиозных, художественных связей и мотивов – все это трудно обозримое море «факторов» буквально хлынуло в философию, историю и методологию науки. Абволютизация позитивистских критериев рациональности приводила к тому, что вместо реальной науки философы предпочитали иметь дело с ее столь же рафинированным, сколь и безжизненным, образом. Обратной стороной медали явился релятивизованный образ науки, где «все дозволено» (П. Фейерабенд).

Итак, «поворот к истории» и необходим, и опасен: философия науки, ориентирующаяся на некритически воспринимаемую историю, рискует погрузиться в безысходность иррационализма и релятивизма. Поэтому в истории нужно отыскать прежде всего ответ на вопрос, что такое рациональность? Само понятие рациональности должно быть выведено из истории науки, а не априорно предшествовать ей – нужен исторический образ рациональности.

Эта идея получает наиболее четкое выражение в курсе лекций по философии науки, который был прочитан Тулмином в Индианском университете и положен в основу книги «Предвидение и понимание». В этой работе, появившейся почти одновременно со «Структурой научных революций» Т. Куна, он формулирует свой взгляд на эпистемологию как теорию, основной целью которой является изучение истории формирования и функционирования «идеалов естественного порядка» – исторически обусловленных «стандартов рациональности, составляющих основу научных теорий».

Понятие «идеала естественного порядка» перекликается с куновской «парадигмой». Кун и Тулмин критикуют индуктивистские и кумулятивистские положения позитивизма с общей платформы: всякое научное исследование предполагает наличие теоретических предпосылок; «фактуальностъ» зависит от теории и меняется с изменением «рабочей рамы», теоретической концептуальной схемы. Но при более близком рассмотрении становятся ясными серьезные различия в их взглядах.

Что такое «идеал естественного порядка»? Работа ученого, говорит Тулмин, начинается с убеждения в том, что существуют некоторые стабильные законы, механизмы, шаблоны, с помощью которых могут быть объяснены все события, явления, процессы. Благодаря этому убеждению ученый считает «понятными» те события, явления, которые оправдывают его предварительные ожидания. Последние же «направляются определенными рациональными идеями или концепциями о регулярном порядке природы» – это и есть «идеалы естественного порядка». Примерами могут служить аристотелевское «уравнение» движения («расстояние, которое проходит тело в данный отрезок времени, изменяется обратно пропорционально силе сопротивления движению»), законы Галилея, Ньютона и т.п. То, что не укладывается в «матрицу понимания», считается «аномалией», «непонятным». Устранение аномалий – «улучшение понимания» – это важнейший стимул научной эволюции.

Таким образом, рациональность научного знания – это его соответствие принятым стандартам понимания. Отсюда немедленно следует, что нет и не может быть единых или единственных стандартов рациональности – они меняются вместе с изменением «идеалов естественного порядка». Исследуя развитие научных идей, мы всегда должны отыскивать те идеалы и парадигмы, полагаясь на которые, человек делает природу понятной. Две опасности подстерегают на пути «рациональной реконструкции» истории науки – «абсолютизм» и «релятивизм».

Релятивистская методология неспособна объяснить изменение или «рост» знания; «интеллектуальное многообразие», несомненное для исторически мыслящего методолога, грозит превратиться в источник скептицизма. Именно в этом отношении неудовлетворительна схематика эволюции науки Куна. Абсолютизируя различие между «нормальной» и «революционной» фазами научной истории и настаивая на полном «непонимании» между научными сообществами, принимающими различные парадигмы, Кун приходит к «окарикатуренному» изображению действительной истории. Тулмин резко протестует против отрицания преемственности в науке.

В основе противоположности «абсолютизма» и «релятивизма», по мнению Тулмина, лежит общий для этих крайних позиций культ «систематики», т.е. рассмотрение содержания естественных наук как согласованной логической системы. Различие между ними лишь в том, что «абсолютисты» выделяют какую-либо одну идеализированную абстрактную систему, к которой должно быть сведено содержание научного знания, в то время как «релятивисты» допускают последовательность сменяющих друг друга систем, но отрицают возможность их сопоставления. В обоих случаях ответ на главный вопрос – как происходит эволюция научного знания – получается ложным: ни кумуляция, ни дискретность не адекватны реальной истории.

Поэтому, считает Тулмин, нужно отказаться от взгляда на науку как согласованную «пропозициональную систему» и заменить его понятием «концептуальной популяции». При этом содержание естественнонаучных теорий рассматривается как некоторый «агрегат понятий», внутри которого – самое большее – имеются «локализованные пакеты логической систематичности». Понятия внутри популяции в отличие от предложений внутри системы высказываний обладают большей автономией и могут относительно независимо от других понятий входить в данную популяцию или выходить из нее.

Два важных момента отличают этот подход: во-первых, понятия не истинны и не ложны, а имеют (или не имеют) смысл – это ослабляет напряженность вопроса о логических значениях истинности научных высказываний внутри теорий; во-вторых, главный акцент переносится на вопрос, «при каких условиях, с какой степенью точности данная теория может потребляться... при описании соответствующих событий, процессов и феноменов». Это «изменение от ориентировки на форму к ориентировке на применение» Тулмин считает существеннейшей чертой своего подхода к науке и ее истории.

Популяционный подход обладает тем преимуществом, что позволяет, считает Тулмин, «сорвать покров мистики с концептуального изменения». Используя аналогию с биологической эволюцией, он пытается строить теорию изменения научного знания как теорию эволюции «концептуальных популяций». С этой целью используется теория Дарвина как наиболее разработанный образец объяснения эволюции через процессы «инновации» и «селекции».

Основные черты эволюции науки, позволяющие увидеть в ней аналог схемы биологической эволюции, суть следующие: 1) содержание концептуальных популяций (аналог биологических популяций) подвержено изменению, что влечет изменение методов и целей научной деятельности; вместе с тем они всегда могут быть идентифицированы; 2) постоянное возникновение интеллектуальных новшеств регулируется постоянным процессом критического отбора (аналог биологической мутации и селекции); 3) этот двойственный процесс приводит к заметному изменению лишь при определенных условиях (аналог экологических ситуаций, в которых происходит выживание либо вымирание видов в борьбе за существование); 4) выживают те концептуальные варианты, которые лучше других адаптировались к требованиям интеллектуального окружения.

Таким образом, считает Тулмин, куновский вопрос «как происходят революции в науке? » следует заменить двумя вопросами: «Какие факторы определяют количество и природу теоретических вариантов, выдвигаемых в данной дисциплине в данный период времени? » (аналог проблемы происхождения мутантных форм в биологии) и «Какие факторы определяют признание, закрепление того или иного интеллектуального варианта, призванного стать исходным пунктом для следующего круга вариаций? » (аналог биологической проблемы отбора).

Отвечая на эти вопросы, Тулмин надеется, во-первых, объяснить в терминах одной теории как прерывность, так и непрерывность изменений в науке, которые должны быть поняты как альтернативные результаты действия одних и тех же факторов; во-вторых, он хочет соединить логику науки с ее социологией и психологией, т.е. преодолеть альтернативу экстернализма и интернализма.

Итак, ключ к эволюционным механизмам науки содержится в анализе взаимодействия «концептуальных популяций» со всей совокупностью «внутренних» и «внешних» факторов. Здесь отчетливо проявляется феноменалистический уровень концепции Тулмина. Подобно Куну и другим западноевропейским и американским философам науки, он далек от того, чтобы за внешними проявлениями филиации и конкуренции идей, за взаимодействиями науки с социальными институтами и т. д. видеть процесс поиска научной истины, закономерный и исторически обусловленный переход от одних ступеней отражения действительности к другим, более высоким. Вместо этого речь идет об условиях «адаптации» научных идей к их «среде обитания». Таким образом, Тулмин, как и Кун, фактически снимает вопрос об истинности знания. С точки зрения Тулмина возникновение новых идей – это «ответ» данной «концептуальной популяции» на изменившиеся требования «среды». Характер этого процесса может быть самым различным: от терминологических и процедурных новшеств до ассимиляции понятий из других областей науки и даже из вненаучных источников. Возникающие концептуальные варианты обязаны доказать свои преимущества, благодаря которым они способны пройти через фильтр отбора. При этом здесь нет абсолютных критериев превосходства, т.е. нет унифицированных критериев отбора инноваций: приобретение одних достоинств у них часто сопровождается утратой других (например, объясняющие преимущества боровской модели атома достигались утратой когерентности и даже непротиворечивости). Решающее условие для выживания инновации – это значительность ее вклада в установление соответствия между объяснением данного феномена и «принятым идеалом естественного порядка».

Когда же наступают периоды «стратегической неопределенности», т.е. выдвигаются различные парадигмы объяснения и понимания, то выбор парадигмы подвержен воздействию различных «факторов», прежде всего «субъективного» плана: авторитет ученых или «референтных групп», ценностные ориентации и т. д. Наряду с ними в игру вступают факторы «объективные», например влияние научной политики государства или инвестирующих корпораций, которое, в свою очередь, подвержено влиянию экономических и политических факторов. Особое место занимают факторы «интеллектуального плана», от которых зависит, насколько предложенные «идеалы» и «стратегии» расширяют и улучшают сферу «понимания, т.е. тот максимум явлений, которые удается объяснить и понять с их помощью.

Поскольку у Тулмина, как и у большинства современных западных методологов науки, выпала проблема истины и все подчинено прагматическому принципу использования, у него, естественно, нет и единых критериев отбора научных идей и идеалов понимания. История науки, считает он, должна заниматься исследованием каждого конкретного случая концептуальной и стратегической переориентации ученых. Отсюда вытекает необходимость соединения истории идей и истории людей, производящих эти идеи. История науки как бы распадается на два параллельных (но исторически нераздельных! ) процесса: эволюцию идей (история научных дисциплин) и эволюцию научных сообществ (история профессиональной деятельности ученых). Это членение Тулмин пытается использовать для преодоления альтернативы «интернализм – экстернализм», которую не без основания считает ложной. В свойственной ему манере компромисса он объявляет обе истории комплементарными: каждая из них взаимо-дополняет другую, по-разному испытывая и преломляя в себе воздействие всего спектра «факторов» – от концептуальных соображений до социокультурных стимулов (или тормозов) изменения знания.

Однако эти идеи остались нереализованными. Ему не удалось объединить «внешнюю» и «внутреннюю» истории науки в единой теории; вместо этого механизмы эволюции науки сводятся к «игре факторов», не имеющей объективной логики. Пытаясь преодолеть антиномию «абсолютизма» и «релятивизма», он приходит к эклектическому сочетанию обеих крайностей: абсолютизируется биологическая аналогия как схема описания научных процессов и релятивизируется образ науки, распадающийся на историю выживания и вымирания концептуальных популяций, адаптирующихся к тем или иным исторически данным «экологическим требованиям».

Выводы. При всем различии позиций Т.Куна, И.Лакатоса, П.Фейерабенда и др. можно, однако, выделить некое общее, присущее им всем понимание научного знания. Такой инвариант будем условно называть историко-методологической моделью науки, основные принципы которой сводятся к следующему:

1. Теоретическое понимание науки возможно лишь при условии построения динамической структуры научного знания.

2. Научное знание является целостным по своей природе; его нельзя разбить на независимые друг от друга уровень наблюдения и уровень теории; любое утверждение наблюдения обусловлено соответствующей теорией – является «теоретически нагруженным».

3. Философские (онтологические, метафизические) концепции тесно взаимосвязаны с собственно научным (конкретно-научным) знанием: философия не только оказывает стимулирующее воздействие (позитивное или негативное) на науку, но философские утверждения органически входят в «тело» науки.

4. Динамика научного знания не представляет собой строго кумулятивного процесса; научные теории независимы друг от друга, и, как правило, они несопоставимы и несоизмеримы (этот пункт провозглашается Т. Куном и П.Фейерабендом, но отвергается И.Лакатосом).

5. Целью изменения научного знания является не достижение объективной истины, а реализация одной (или нескольких) из следующих задач: получение лучшего понимания определенных феноменов, решение большего числа научных проблем, построение более простых и компактных теорий и т. д.

6. В качестве метода разработки историко-методологической модели науки выступает совокупность различных подходов к анализу науки: историко-научного, методологического, науковедческого, психологического, социологического, логического и т, д., причем логическому описанию научного знания отводится сугубо подчиненное место, а в некоторых случаях вообще отрицается его какое-либо значение для понимания науки.

Даже по этому крайне общему и абстрактному изложению существенных особенностей историко-методологической модели науки хорошо видно, что эта модель действительно «схватывает» некоторые существенные стороны научного знания. К числу положительных сторон этой модели относятся идеи историзма, целостности знания, признание взаимосвязи философского и научного познания, отказ от наивно-кумулятивистского представления о развитии науки. Переход от антиисторизма логического эмпиризма к историзму Куна, Лакатоса, Фейерабенда и других – событие, несомненно, прогрессивное, реальный смысл которого состоит, в частности, в том, что сторонники историко-методологической модели научного знания не просто провозгласили историзм своим лозунгом, но и предприняли попытки реально осуществить этот принцип. При этом, хотя в ходе реализации этих попыток удалось глубже понять некоторые стороны науки и ее исторического развития, философские установки лидеров постпозитивизма – прежде всего феноменализм, конвенционализм и методологический релятивизм – воздвигли перед ними непреодолимые преграды.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 11 121314 15 16 Следующая ⇒