ОПЫТ ИЗУЧЕНИЯ ПОПРОШАЙНИЧЕСТВА В ПЕТЕРБУРГЕ И БЕРЛИНЕ ПО КНИГЕ «УЙТИ, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ: СОЦИОЛОГ В ПОЛЕ».

Статья Марии Кудрявцевой «Вы когда-нибудь попрошайничали? Да, однажды»

Исследование сосвременных форм попрошайничества в Берлине и Петербурге.

Мне кажется, я никогда не буду искренне принимать участие в повседневной жизни моих информантов и поэтому никогда не стану для них настолько «родной и близкой», чтобы они с безоглядной радостью делились со мной своими сокровенными тайнами и так называемыми «техниками манипуляции попрошайничества».

Использовался метод включенного наблюдения. Я расскажу о человеческих ощущениях, возникающих у исследователя в поле.

В 1993-1994 годах в петербургской и московской прессе начали появляться заметки о нищенской мафии, об уровне доходов городских попрошаек, об «университетах» для нищих, где старшие коллеги за справедливую плату обучают новичков искусству попрошайничества. Люди, просящие милостыню на улице не слой «самый бедный», а символическая группа, организующая посредством своих телесных практик особое смысловое пространство, при создании которого очевидно оперирование значимыми социальным категориями (ценностями): здоровье, работа, семья, дом.

Работа на микроуровне, изучение тактик поведения, «насыщенное описание». Исследование заключается в том, чтобы искать общий язык с респондентами, а не заставлять их говорить на языке социолога.

Методы исследования: наблюдение и беседы (без жестких правил структурированного интервью, т.к. это еще больше увеличит существующую социальную дистанцию). В методе включенного наблюдения необходимы способность к сильной концентрации, умение держать ситуацию под контролем и справляться с внутренним напряжением, талант к перевоплощению. Социолог должен занять позицию осознанной рефлексии к своему исследованию как к интеракционному процессу, опутанному сетью разнообразных взаимодействий, которые он наблюдает, анализирует и о которых пишет.

Я работала то методом скрытого, то открытого наблюдения.

Свой первый этап полевой работы я называю фазой «простого наблюдения»или «неструктурированного не участвующего наблюдения», когда я не пыталась познакомиться с интересующими меня людьми. (страх)

Я начала свое исследование с минимальным представлением о том, на что смотреть и за чем наблюдать. Я наблюдала за нищими со стороны и фиксировала увиденное в полевом дневнике: записывала тексты с табличек нищих и их устные обращения, услышанные в транспорте, старалась внимательно рассмотреть их действия, мимику, жесты, одежду. Также я заносила в дневник всяческие истории о нищих, которые рассказывали мои знакомые. Первый респондент-женщина из перехода, собиравшая деньги при помощи маленькой собачки (промежуточная позиция между попрошайкой и уличной актрисой). Затем знакомые вывели меня на продавщицу в свечном киоске, а та- на группу церковных нищих. Методика постепенного знакомства- подходила к интересующему меня человеку, представлялась студенткой университета, которая пишет работу о «бедности, милосердии и сострадании», и спрашивала разрешения постоять и понаблюдать, говорила, что мне интересно узнать, кто чаще подает — мужчины или женщины, в какое время суток и проч. Так я приходила каждый день, всегда подавала милостыню, становилась невдалеке от информанта с клочком бумаги и наблюдала, как он работает. Постепенно ко мне привыкали и, поскольку целый день «стоять» в одиночестве довольно скучно, мы начинали разговаривать. Я довольно много рассказывала о себе.

Следующую фазу уже можно обозначить как «открытое участвующее наблюдение»: я брала на себя какую-то роль, обещания, обязательства, обсуждала с моими информантами происходящее, могла задавать вопросы. Мои информанты могли попросить меня посторожить их вещи, купить для них кофе или обращались за поддержкой, если возникало недоразумение с прохожими. Я пытаюсь отслеживать, как мое присутствие влияет на наблюдаемую ситуацию, какие формы моей презентации приводят к определенным результатам. Я открыла для себя, что «эти люди» — люди, которые стоят и попрошайничают на церковной паперти или на Невском проспекте — обычные, не чужие и понятные. Чувство страха сменилось удивлением. Однажды меня пригласили в гости. По пути зашли в магазин, они покупали более менее хорошие продукты, дорогую водку. Хозяйка извинилась за беспорядок в комнате: «Может быть, Вам тут покажется очень страшно» (они снимали две комнаты в полупустом дома на Сенной). Я испытала неловкость, не знала, куда себя деть, вызвалась помыть посуду для ужина. Отмывание посуды от старой затвердевшей грязи под ледяной водой без какого-либо хозяйственного средства осталось одним из незабываемых ощущений вечера. Хозяин рассадил нас за столом, сказал, что «у них все просто». Говорили много обо всем, но мало о попрошайничестве. Запись в дневнике: «Впечатление — как от нормальной семьи».

Эксперимент- переоделась в попрошайку (акционистское наблюдение). Одета в коричневое пальто бабашкиных времен, шерстяной шарф и шапку. На табличке: «Люди добрые, помогите». За 35 минут я собрала 568 рублей. Было очень неловко, вела себя непрофессионально, прятала глаза, хотя визуальный контакт очень важен. Досчитала до 100, чтобы резко не срываться с места после последней подачки, и ушла. Даже если каждый пропопшайка получает по 15-20 рублей в 30 минут, это 40 рублей в час, 200 рублей в день, 1000 в неделю (при пятидневке), 4000 в месяц, что превышает прожиточный минимум. Люди, просящие милостыню на Невском, рассчитывают так же и на иностранцев (500 рублей мне дал именно он). Эксперимент позволил выяснить, что молодая, здоровая женщина также может успешно попрошайничать.

Опыт в Берлине.

В Берлине поиск эффективной презентации самой себя занял очень много времени и сил. Я полагала, что в Берлине мне поможет положение аутсайдера, иностранки, и я смогу легко познакомиться с интересующими меня людьми. моя питерская стратегия знакомства на улице с «чистосердечным признанием» потерпела неудачу. Внезапность предложения, странная просьба, иностранный акцент сильно настораживали моих собеседников, и я получала отказ в сотрудничестве: человек просто уходил со своего места, если замечал, что я продолжаю за ним наблюдать издалека. Моя попытка представить себя журналисткой также провалилась. Одна женщина громко и матерно обругала меня на каком-то из славянских языков, что звучало весьма однозначно и примерно так же, как и на русском. Я решила подойти к моему «полю» иначе: поработать волонтером в одной из ночлежек Берлина, полагая, что там мне будет легче завязать знакомства с интересующими меня людьми, и уже оттуда они сами «пригласят» меня в «поле». Мне поручили присматривать в столовой: помочь донести тарелку супа, если ее хозяин уже не в состоянии сделать это сам, беседовать с клиентами ночлежки, чтобы они не чувствовали себя одинокими, а также наблюдать за общественным порядком в помещении. Страха не было, было смущение и чужой язык. Со временем я познакомилась с несколькими людьми, стала чувствовать себя увереннее, просила рассказать, как обстоит ситуация с нищими в Берлине. Некоторые в открытую говорили, что попрошайничают, «стреляют». Одним из сложных моментов явилась необязательность респондентов: вечером обещали, что утром возьмут с собой, утром ускользали до моего прихода.

Легитимное оправдание респондентов: пытаются представить всю свою предшествующую жизнь для объяснения и оправдания своего нынешнего положения (несчастная любовь, трагическая гибель всей семьи-берлин, мизерная пенсия, соц.несправедливость-питер).

Я на личном опыте ощутила сильное внутреннее противоречие: мне было сложно рассматривать своих информантов в качестве равноправных партнеров, поскольку они сами не доверяли мне, использовали меня, не приходили на встречи, вытягивали деньги.

Сравнение нищих: Питер и Берлин.

Безусловно, эмоциональный опыт, полученный при работе в Петербурге и в Берлине, различен. В Германии я должна была справиться с двойным, а то и тройным отчуждением: преодолеть не только социальный барьер, но также культурный и языковой. Если можно говорить о каких-то измеряемых долях чувств, кажется, что страха и неуверенности я испытала больше в Берлине, поскольку непонимание, «нечувствительность» к повседневности ситуаций рождает страх и отторжение непонятного. И все же я предполагаю, что петербургские нищие (попрошайки) являются менее исключенной социальной группой, нежели их коллеги в Берлине. В Петербурге мне удалось самостоятельно и достаточно быстро установить контакт с людьми, которые просят на улице милостыню. Мои петербургские знакомые хотели произвести на меня «хорошее» впечатление. Отсюда я сделала вывод, что мое мнение им не безразлично. Другим критерием определенного отношения ко мне стала подаваемая мной милостыня: с течением времени петербургские информанты перестали принимать от меня деньги, а пару раз даже приглашали в кафе, не разрешая мне платить за них. Берлинские информанты не чувствовали по отношению ко мне никаких моральных обязательств, поскольку обязательства и доверие возможны среди своих. Совесть существует только для своих, а я воспринималась как совсем чужая.

Мое исследование имеет две истории: эмоциональную и профессиональную. Эмоциональная история отразилась в чередовании фаз личного отношения к людям, с которыми я работала: сначала «страх и недоверие», затем «удивление», «понимание», отсюда «чрезмерное доверие»', даже «обида» (как на равноценного партнера)², и, наконец, «установление профессиональных границ», т. е. попытка сведения к минимуму личных отношений в нашем общении³. Профессиональный рост выразился в накоплении знаний как эмпирического, так и теоретического характера. Через рефлексию и анализ эмоциональная история может также стать частью профессиональной истории. Личным результатом исследования стало то, что сейчас я вижу в нищем Человека.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒