И. ХЕЙЗИНГА ОБ ИГРЕ В КУЛЬТУРЕ

Труды нидерландского ученого, всемирно известного историка Йоха-на Хейзинги (1872-1945) пришли в Россию с большим опозданием, но сразу получили признание среди специалистов разных отраслей знания. В 1988 г. было издано в русском переводе фундаментальное исследование «Осень Средневековья», а в 1992 г. Homo Ludens («Человек играющий») и «В тени завтрашнего дня». Это только часть теоретического наследия, опубликованного в Европе в 9 томах. Популярность Хейзинги, интерес к его творчеству были подготовлены уже в 1960-е гг., когда к анализу его научных трудов обратились отечественные исследователи: С. С. Аверинцев, Т. А. Кривко-Апи-нян, Л. С. Баткин, А. В. Михайлов, Н. А. Колодий, И. И. Розовская, Г. М. Тавризян. В их статьях и книгах точно и доброжелательно представлена оригинальная концепция истории мировой культуры Хейзинги. В культурологической концепции Хейзинги можно выделить три аспекта.

1. Во-первых, историографический анализ эпохи позднего Средневековья в Нидерландах, европейской культуры XV в.

2. Во-вторых, роль игры в возникновении и развитии культуры всех времен и народов.

3. В-третьих, анализ духовного кризиса западной культуры, духовной трагедии человечества, связанной с фашизмом и тоталитаризмом.

Его гуманистические идеи разделяли известные философы культурологи, писатели, такие как Г. Гессе, X. Ортега-и-Гассет, Т. Манн, работавшие в «черные годы Европы» — в годы наступления фашистских режимов.

Жизненный путь и судьба теоретического наследия Хейзинги были полны драматическими событиями. Обратимся к некоторым фактам его биографии.

Драма жизни и творчества

Йохан Хеизинга родился 7 декабря 1872 г. в голландском городе Гронингене, в семье, ведущей свою родословную с XVI в. В семье строго соблюдались религиозные традиции меннонитов, проповедовавших нравственную жизнь, пацифизм и этику ненасилия, воздержание от светских удовольствий, браки внутри общины. Его отец вначале продолжил семейную традицию, поступив в духовную семинарию, но затем увлекся естествознанием и математикой, оставив духовное поприще.

В гимназии Йохан проявил способности в изучении языков, что послужило началом для овладения в будущем восемью иностранными языками. Он увлекался геральдикой и нумизматикой, и это, очевидно, пробудило его интерес к истории.

После окончания гимназии Хеизинга поступил в Гронингенский университет, специализировался в голландской филологии, а спустя несколько лет защитил диссертацию «О видушаке (шуте) в индийской драме», прочитав на санскрите ряд классических индийских драм.

Затем Хеизинга становится учителем истории в школе. Он избирает своеобразный метод обучения истории — по картинкам. Уже в эти годы он предпочитает «связный образ истории», который впоследствии широко использует в своих исторических трудах.

В 1903 г. Хеизинга становится приват-доцентом истории древнеиндийской литературы в университете в Амстердаме, читает курс «Ведийско-брахманской религии», именно в этот момент он ощущает перемену в своих научных интересах.

Его увлекает позднее Средневековье западной культуры. Он переходит на кафедру истории Гронингенского университета, где и работает профессором с 1904 по 1915 г. Уже в эти годы возникает замысел книги «Осень Средневековья», которая издается в Голландии в 1919 г. и приносит автору всемирную славу и известность. Она переводится в различных странах, а в 1988 г. впервые публикуется на русском языке.

В 1915 г. Хеизинга переходит в Лейденский университет, возглавляет кафедру истории, затем становится ректором. В Лейдене он проработал вплоть до 1942 г., когда во время фашистской оккупации университет был закрыт.

Несмотря на то что в своих трудах по истории мировой культуры он погружен в отдаленные эпохи, в них постоянно ощущается пульс современных проблем. Размышления о судьбах культуры, взаимоотношениях культуры и власти, кризисе духовности в формах повседневной жизни, об умонастроениях и ценностях обращены к новой реальности середины XX в.

Такова его работа «В тени завтрашнего дня. Диагноз культурного недуга нашего времени»¹, опубликованная в 1935 г., переведенная на многие европейские языки, но запрещенная в годы фашизма, а также книга «Истерзанный мир», изданная в 1945 г., после окончания Второй мировой войны.

Йохан Хейзинга становится видным общественным деятелем, он избирается президентом Академии наук в Амстердаме, а в 1938 г. — председателем Международного комитета по культурному сотрудничеству Лиги Наций.

Гуманистические идеи были изложены в книгах «Эразмус» (1942), посвященной биографии Эразма Роттердамского, а также в работе «Голландская культура XVII века» (1933).

Необычайную популярность приобрела работа Homo Ludens (1938), отличающаяся новым подходом в освещении сущности, происхождения и эволюции культуры, энциклопедической эрудицией автора, блеском литературного стиля. В ней изложена культурологическая концепция Хейзинги. В предисловии он писал, что человеческая культура возникает и развертывается в игре. Это убеждение зародилось у Хейзинги еще в 1903 г., а в 1933 г. он посвятил этой проблеме вступительную речь при избрании ректором Лейденского университета, назвав ее «О границах игры и серьезного в культуре». Затем эти идеи он излагал в Цюрихе, Вене, Лондоне в докладах «Игровой элемент культуры».

В этой работе наиболее полно воплотился гуманистический, жизнелюбивый, нравственно светлый, творческий мир Йохана Хейзинги.

Он прожил удивительно насыщенную событиями жизнь, полную драматических переживаний, в которой были взлеты популярности и авторитета, преследования, аресты, заключение в концлагерь. Благодаря усилиям международного сообщества ученых 70-летний Хейзинга был освобожден и выслан в деревушку Де Стег близ города Арнем в Голландии. Но и там он продолжал свою деятельность, не имея книг, используя многие источники по памяти. Умер Хейзинга

См.: Хейзинга Й. Homo Ludens. М„ 1992.

в ссылке от истощения 1 февраля 1945 г., так и не дожив до окончательной победы над фашизмом.

Осень Средневековья: история повседневности

Воссоздание истории мировой культуры — одна из дискуссионных проблем науки. Существует немало противоречивых точек зрения на исторический процесс развития культуры. Одни считают неправомерным вообще отделять историю культуры от гражданской истории, считая, что все культурные явления органично вплетены в события эпохи, зависят от них и потому нераздельны. Никакой истории культуры нет, есть одна история — таков вывод. Это приводит к фактографии, сопутствующей изложению истории различных эпох.

< Но такой подход постепенно изживает себя как устаревший и не соответствующий научному познанию сложных процессов культурного развития.

Другие отождествляют историю культуры с историей создания произведений и распространением стилей в искусстве; историей науки и техники; историей философии различных периодов.

Хейзинга предлагает свое видение истории культуры. Аля него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным. Он хочет представить «живое прошлое», по крупицам восстановить Дом истории..

Задача весьма заманчивая, но необычайно трудная. Ведь нередко бывало так, что прошлое изображалось как «плохо развитое настоящее», полное невежества и суеверий. Тогда история заслуживала лишь снисхождения. Хейзинга принципиально придерживается иной точки зрения. Для него важен диалог с прошлым, понимание умонастроений, потому в подзаголовке его труда «Осень Средневековья» следуют очень важные уточнения — «Исследования форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах».

Хейзинга в исследовании мировой культуры ставит задачу особой сложности: увидеть средневековую культуру на последней жизненной фазе и представить новые побеги, постепенно набирающие силу. «Закат и Восход» — вот общий контур данной концепции истории культуры. Это две картины мира, существующие в целостной системе культуры. Они вступают в диалог между собой. Обращаясь

ко времени, которое на пять веков моложе нашего, мы хотим знать как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска¹.

Изучение прошлого вселяет в нас надежду рассмотреть в нем «скрытое обещание» того, что исполнится в будущем.

** Для Хейзинги интересна «драматургия форм человеческого существования»: страдание и радость, злосчастие и удача, церковные таинства и блестящие мистерии; церемонии и ритуалы, сопровождавшие рождение, брак, смерть; деловое и дружеское обшение; перезвон колоколов, возвещавших о пожарах и казнях, нашествиях и праздниках..

В повседневной жизни различия в мехах и цвете одежды, в фасоне шляп, чепцов, колпаков выявляли строгий распорядок сословий и титулов, передавали состояние радости и горя, подчеркивали нежные чувства между друзьями и влюбленными.

Обращение к исследованию повседневной жизни делает книгу Хейзинги особенно интересной и увлекательной. Все стороны жизни в период Средневековья выставлялись напоказ кичливо и грубо. Картина средневековых городов возникает как на экране. Повседневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города.

Непроглядная темень, одинокий огонек, далекий крик, неприступные крепостные стены, грозные башни дополняли эту картину. Знатность и богатство противостояли вопиющей нищете и отверженности, болезнь и здоровье отличались особенно резко. Свершение правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны возвещались громогласно. Жестокое возбуждение, вызываемое зрелищем эшафота, нарядом палача и страданиями жертвы, было частью духовной пищи народа. Все события обставлялись живописной символикой, музыкой, плясками, церемониями. Это относилось и к народным праздникам, и религиозным мистериям, и великолепию королевских процессий.

«Необходимо вдуматься в эту душевную восприимчивость, в эту впечатлительность и изменчивость, в эту вспыльчивость и внутреннюю готовность к слезам — свидетельство душевного перелома, чтобы понять, какими красками и какой остротой отличалась жизнь

Хейзинга Й. Осень Средневековья. М, 1988. С. 5.

этого времени»¹, — так начинает Хеизинга главу «Яркость и острота жизни».

Повседневность как предмет исторического исследования привлечет впоследствии французского культуролога Ф. Броделя, основателей школы «Анналов» М. Блока, Ж. Ле Гоффа, Л. Февра. В отечественной науке данный подход характерен для творчества М. М. Бахтина, А. Я. Гуревича, А. М. Панченко. Но в годы, когда писал Хеизинга, изображение повседневности считалось «беллетризацией» истории.

Однако трудно было представить, как можно иначе передать психологическую атмосферу эпохи, создать образ века рыцарской любви и роскоши, великих доблестей и мерзких пороков, надежд и утопий, благочестия и жестокости. Как отмечает Хеизинга, жизнь была столь-неистова и контрастна, что распространяла смешанный запах «крови и роз». Люди той эпохи — гиганты с головами детей, мечутся между страхом и наивными радостями, между жестокостью и нежностью. Таковы черты состояния духа и мироощущения времени.

«Осень Средневековья» насыщена историческими фактами, событиями, именами, географическими названиями, делающими повествование обоснованным и реальным. И есть еще одна особенность — это книга о родной культуре Хейзинги: Бургундии XV в., Фландрии, Нидерландских графствах. Это своеобразная культурная археология, извлекающая из-под древних пластов и наслоений «обломки» прежней жизни, чтобы сделать ее понятной для современников, когда далекое становится близким, чужое — своим, безразличное — дорогим, объединяясь в единый ствол культуры.

Средневековое общество и все его церемониалы отражали строгую иерархию сословий, которая по смыслу и значению воспринималась как «богоустановленная действительность». Социальная структура общества была стабильна, закреплена профессиональными занятиями, положением в системе господства и подчинения, наследовалась от поколения к поколению, имела четкие нормы и предписания в одежде и поведении.

Духовенство, аристократия и третье сословие составляли незыблемую основу общества.

Аристократии надлежало осуществлять высшие задачи управления, заботу о благе; духовенству — вершить дело веры; бюргерам — возделывать землю, заниматься ремеслом и торговлей. Однако третье

Хеизинга Й. Осень Средневековья. С. 8.

сословие еще только набирало силу, поэтому ему и не отводится значительного места в культуре.

i Общественным мнением Средневековья владеет «рыцарская идея». С ней связывают предназначение аристократии, добродетели и героические подвиги, романтическую любовь к Прекрасной Ааме, далекие походы и турниры, доспехи и воинские доблести, риск для жизни, верность и самоотверженность..

Конечно, в рыцарском идеале было немало далекого от реальности, изобилующей примерами жестокости, высокомерия, вероломства, корыстолюбия. Но это был эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий, освобожденный от своих греховных истоков. Именно рыцарскому идеалу средневековое мышление отводит почетное место, он запечатлен в хрониках, романах, поэзии и житиях.

Рыцарский идеал соединялся с ценностями религиозного сознания — состраданием и милосердием, справедливостью и верностью долгу, защитой веры и аскетизмом. Странствующий рыцарь свободен, беден, не располагает ничем, кроме собственной жизни. Но есть еще одна черта, необычайно важная для понимания рыцарства как стиля жизни.

Это — романтическая Любовь. Рыцарь и его дама сердца, благородные подвиги во имя Любви, преодоление страданий и препятствий, демонстрация силы и преданности, способность переносить боль в состязании и поединке, когда наградой был платок возлюбленной, — все эти сюжеты отмечены в литературе того времени. «Эротический характер турнира требовал кровавой неистовости»¹, — писал Хейзинга. Это был апофеоз мужской силы и мужественности, женской слабости и гордости, и таким он прошел через века. Изысканная вежливость, преклонение перед женщиной, не претендующее на плотские наслаждения, делает мужчину чистым и добродетельным. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, как отмечает Хейзинга.

«Любовь стала нолем, на котором можно взращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства», — пишет он в главе «Стилизация любви»².

Благородная, возвышенная любовь получила название «куртуазной», в ней сочетались все христианские добродетели.

¹ Там же. С. 89.

² Там же. С. 112.

Но облагороженная эротика не была единственной формой любви. Наряду с ней в жизни и литературе существовал и иной стиль, который Хейзинга называет «эниталамическим». Он обладал более древними корнями и не меньшей жизненной силой. Для него были характерны страстная безудержность на грани бесстыдства, двусмысленность и непристойность, фаллическая символика и насмешки над любовными отношениями, скабрезные аллегории, доходящие до грубости. Этот эротический натурализм отразился в комическом жанре повествований, песенок, фарса, баллад и сказаний. Искусство любви, соединявшее чувственность и символику, определялось целой системой установленных норм, ритуалов и церемоний.

Особое значение придавалось символике костюма, оттенкам цветов и украшений. Это был язык любви, который лишь комментировался различными высказываниями.

. В противовес Любви, воплощающей жизненную силу, в средневековой культуре возникает образ Смерти. Три темы объединяются в острое переживание страха Смерти: во-первых, вопрос о том, где все те, кто ранее наполнял мир великолепием; во-вторых, картины тления того, что было некогда человеческой красотой; в-третьих, мотив Пляски Смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий. Возникает представление о Зеркале Смерти в религиозных трактатах, поэмах, скульптуре и живописи. На надгробиях появляются изображения тел в смертных муках: иссохших, с зияющим ртом и разверстыми внутренностями. Смерть внушает страх и отвращение, мысли о бренности всего земного, когда от красоты остаются лишь воспоминания. Смерть как персонаж была запечатлена в пластических искусствах и литературе

в виде апокалипсического всадника, проносившегося над грудой разбросанных по земле тел; в виде низвергающейся с высот эринии с крылами летучей мыши; в виде скелета с косой или луком и стрелами; пешего, восседающего на запряженных волами дрогах или передвигающегося верхом на быке или на корове¹.

Возникает и персонифицированный образ Пляски Смерти с идеей всеобщего равенства. Смерть изображается в виде обезьяны, передвигающейся неверными шажками и увлекающей за собой императора, рыцаря, поденщика, монаха, малое дитя, шута, а за ними все прочие сословия. Человеку надлежало помнить о смертном часе и избегать искушений дьявола. Среди смертных грехов значились не-

¹ Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 156.

твердость и сомнение в вере; уныние из-за гнетущих душу грехов; приверженность к земным благам; отчаяние вследствие испытываемых страданий; гордыня по причине собственных добродетелей.

Смерть как неизбежный конец всего живого воспринимается с той же неумолимостью, как свет обращается во тьму. Средневековая культура насыщена религиозными представлениями, а христианская вера почитается как главная духовная ценность.

«Нет ни одной вещи, ни одного суждения, которые не приводились бы постоянно в связь с Христом, с христианской верой», — пишет Хейзинга¹.

Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. Возникают монашеские и рыцарские духовные ордена, которые впоследствии вырастут в громадные политические и экономические комплексы и финансовые державы. В них создается свой уклад жизни, принимаются обеты послушания, устанавливаются ритуалы и церемонии посвящения.

Хейзинга сравнивает деятельность этих сообществ с мужскими союзами, существовавшими в более древние времена, в эпоху родового строя. Подобные союзы имели военные и военно-магические задачи, их деятельность тщательно скрывалась от женщин, они имели свои места собраний, обряды и традиции. Религиозные ордена имели строгую иерархию чинов и званий, предусматривали торжественные обеты, обязательное посещение богослужений и праздничных ритуалов.

«Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным», — отмечает Хейзинга².

В праздничной символике был обязательным религиозный элемент, светские мелодии часто использовались для церковных песнопений. Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологии для обозначения предметов и явлений, для выражения почтения к государственной власти. Сюжеты на библейские темы заполнили искусство и литературу, возведение храмов было главным событием в градостроительстве, богословские трактаты и споры заполняли духовную жизнь.

Вместе с тем религиозная избыточность неизбежно растворялась в повседневности, сочетаясь с богохульством, профанацией веры. Церковные праздники проходили в атмосфере необузданного весе-

¹ Там же. С. 165.

² Там же. С. 170.

лья, сочетались с игрой в карты, бранью и сквернословием. Участники религиозных процессий болтали, смеялись, горланили песни, приплясывали. Посещение церкви было предлогом для показа нарядов, назначения свиданий. Ироничное отношение к духовенству — весьма распространенный мотив в средневековой литературе. Такова была оборотная сторона благочестия. Для постижения духа Средневековья большое значение имеют основные формы проявления житейской мудрости в обычной повседневной деятельности. Среди них Хейзинга рассматривает обычай давать имена событиям и неодушевленным предметам. Войны, коронации, а также военные доспехи, драгоценности, темницы, дома и — обязательно — колокола получают свои имена и названия. Были распространены сентенции, изречения, девизы, пословицы и поговорки. В них кристаллизовалась мудрость, отлитая в нравственный образец. В повседневном обиходе их •сотни, все они точны и содержательны, ироничны и добродушны. Их используют как наставления и способ разрешения споров.

Эмблемы, гербы, пристрастие к генеалогии можно сопоставить со значением тотема. Львы, лилии, розы, кресты становятся охранительными символами, запечатлевая фамильную гордость и личные надежды.

Средневековое сознание охотно обобщало отдельные эпизоды жизни, придавая им прочность и повторяемость. Особые опасения вызывала у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок.

Демономания, ведовство, чародейство, заговоры, колдовство охватывают Средневековье как эпидемии. Несмотря на преследования и казни, они сохранялись длительное время. Черная магия, дьявольские наваждения, суеверия, предзнаменования, амулеты и заклинания широко представлены в средневековом фольклоре и литературе.

Франко-бургундская культура позднего Средневековья отразилась в различных видах и жанрах искусства. Больше всего она известна последующим поколениям по изобразительному искусству. Однако Хейзинга считает, что живопись и скульптура дают несколько иллюзорную и потому одностороннюю картину, ибо из них улетучиваются горечь и боль эпохи.

Наиболее полно все беспокойства и страдания, радости и надежды запечатлены в словесном, литературном творчестве. Но письменные свидетельства не исчерпываются литературой. К ним добавляются хроники, официальные документы, фольклор, проповеди. Особую художественную ценность имеют алтари в храмах, церков-

ная утварь и облачения, вымпелы и корабельные украшения, воинские доспехи, костюмы придворной знати, ремесленников и крестьян. Вышивка, инкрустация, кожаные изделия, посуда, гобелены и ковроткачество, карнавальные маски, гербы и знаки, амулеты и портретная миниатюра — все это отличалось высоким художественным мастерством.

Музыка приобретала особое значение, ибо включалась в богослужения, побуждала к созерцательности и набожности. Звучание органа усиливало молитвенное состояние человека, вызывало эстетическое наслаждение.

Таковы некоторые черты эпохи Осени Средневековья.

Но важно помнить, что Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи:

Зарастание живого ядра мысли рассудочными и одеревенелыми формами, высыхание и отвердение богатой культуры — вот чему посвящены эти страницы¹.

Интересно исследовать смену культур, приход новых форм. Этому автор посвящает последнюю главу. Старым жизненным взглядам и отношениям начинают сопутствовать новые формы классицизма. Они пробиваются среди «густых зарослей старых посадок» далеко не сразу и приходят как некая внешняя форма. Новые идеи и первые гуманисты, каким бы духом обновления ни веяло от их деятельности, были погружены в гущу культуры своего времени. Новые тенденции проявлялись в непринужденности, простоте духа и формы, в обращении к античности, признании языческой веры и мифологических образов.

Идеи грядущего времени до поры до времени еще облачены в средневековое платье, новый дух и новые формы не совпадают друг с другом.

«Литературный классицизм, — подчеркивает Хейзинга, — это младенец, родившийся уже состарившимся»².

Иначе обстояло дело с изобразительным искусством и научной мыслью. Здесь античная чистота изображения и выражения, античная разносторонность интересов, античное умение выбрать направление своей жизни, античная точка зрения на человека означали нечто большее, нежели «трость, на которую можно было всегда one-

¹ Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 5.

² Там же. С. 367.

реться». Преодоление чрезмерности, преувеличений, искажений, гримас и вычурности стиля «пламенеющей готики» стало именно заслугой античности. Ренессанс придет лишь тогда, когда изменится «тон жизни», когда прилив губительного отрицания жизни утратит всю свою силу и начнется движение вспять; когда повеет освежающий ветер; когда созреет сознание того, что все великолепие античного мира, в который так долго вглядывались, как в зеркало, может быть полностью отвоевано.

Этими надеждами Хеизинга заканчивает свою книгу.

«Осень Средневековья» принесла автору европейскую известность, но и вызвала неоднозначные оценки среди коллег-историков. Достаточно вспомнить критику книги О. Шпенглера «Закат Европы», чтобы сопоставить умонастроения, распространенные в исторической науке. А ведь обе эти работы были изданы почти в одно и то i же время.

Хеизинга прежде всего «историк рассказывающий», а не теоретизирующий, он сторонник живого видения истории. Такой подход многих не удовлетворял, его упрекали в недостатке методологии, в отсутствии серьезных обобщений. Некоторых не устраивало стремление Хейзинги представить историю в фактах повседневной жизни, описать эмоциональные переживания, свойственные людям Средневековья. Он включался в полемику с историками, отстаивал свой подход, продолжал его развивать и в последующих сочинениях.

Можно с уверенностью утверждать, что Хеизинга как историк опередил время, ибо его идеи были восприняты и поддержаны в научных исследованиях школы «Анналов».

Несомненной заслугой Хейзинги является изучение кризисных, переходных эпох, в которых одновременно сосуществуют прежние и новые тенденции. Их трагическое сцепление беспокоит и наших современников. Драматические сценарии, «богатый театр лиц и событий», исследованный в Средневековье, дает нам ключ к пониманию последующих исторических эпох.

** Он расширил диапазон исторической науки, включив в описание анализ форм мышления и уклад жизни, произведения искусства, костюм, этикет, идеалы и ценности. Это и дало ему возможность представить наиболее выразительные черты эпохи, воспроизвести жизнь общества в ее повседневном бытии.

Религиозные доктрины, философские учения, быт различных сословий, ритуалы и церемонии, любовь и смерть, символика цветов

и звуков, утопии как «гиперболические идеи жизни» дали ориентир в исследовании истории мировой культуры.

Культура как игра

Оригинальная концепция культуры как игры развернута в труде Йохана Хейзинги Homo Ludens (1938), что в переводе означает «Человек играющий». Родовая, или всеобщая, характеристика человека выражена в таких суждениях: Homo sapiens — человек разумный; Homo faber — человек создающий. Такие определения распространены в науке.

Хейзинга, не отвергая их, избирает иной аспект, считая, что «человеческая культура возникает и развертывается в игре, как игра»¹. Книга имеет подзаголовок «Опыт определения игрового элемента культуры». Здесь важно каждое слово. Опыт предполагает обращение к огромному историческому материалу, а игра как явление культуры «анализируется средствами культурологического мышления»². Необходимо упомянуть, что специфика культурологического метода исследования — одна из дискуссионных тем современной науки, и Хейзинга дает возможность определить отличие его от других подходов.

Книга состоит из 12 глав, каждая из которых заслуживает самостоятельного анализа. Например: «I. Природа и значение игры как явления культуры», «П. Концепция и выражение понятия игры в языке», «III. Игра и состязание как функция формирования культуры». В этих главах определяется теоретическая концепция игры, исследуются ее генезис, основные признаки и культурная ценность игры в жизни народов различных исторических эпох.

Затем Хейзинга переходит к анализу игры в различных сферах культуры: «IV. Игра и правосудие», «V. Игра и война», «VI. Игра и мудрость», «VII. Игра и поэзия», «VIII. Функция образного воплощения», «IX. Игровые формы философии», «X. Игровые формы искусства». В главе «XI. Культуры и эпохи sub specie ludh рассматриваются игровые элементы в стилях различных культурных эпох — в Римской империи и Средневековье, Ренессансе, барокко и рококо, романтизме и сентиментализме.

В заключительной главе «XII. Игровой элемент современной культуры» автор обращается к западной культуре XX в., исследуя

¹ Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 7.

² Там же. С. 8.

спортивные игры и коммерцию, игровое содержание искусства и науки, игровые обычаи парламента, политических партий, международной политики. В современной культуре он обнаруживает приметы угрожающего разложения и утраты игровых форм, распространение фальши и обмана, нарушения этических правил. Но к этому мы еще вернемся.

Необходимо вначале определить основные контуры культурологической концепции игры.

Исходный тезис заключается в том, что «игра старше культуры», ибо животные вовсе не «ждали» человека, чтобы он научил их играть, — утверждает Хеизинга. Все основные черты игры можно наблюдать у животных. Всякая игра имеет определенные правила, выполняет определенные функции, приносит удовольствие и радость.

Человеческий мир значительно увеличивает функции игры, рас-¹ ширяет диапазон проявлений. Игра как разрядка жизненной энергии, как вид отдыха, как тренировка перед серьезнмм делом, как упражнение в принятии решений, как реализация стремлений к состязанию и соперничеству и поддержание инициативы — таковы лишь некоторые аспекты объяснения необходимости игры в жизнедеятельности человека.

Однако эти подходы еще не дают ответа на вопросы: как игра становится элементом культуры? Как она закрепляется культурой? Какие виды и формы игры характерны для культуры?

Для ответа на эти вопросы Хеизинга анализирует главные признаки игры.

1. Всякая игра есть прежде всего свободная деятельность. Игра по принуждению, по приказу становится навязанной, лишается главного смысла и назначения. Для игры необходимо свободное время, она не диктуется обязанностью, а определяется желанием, личным настроением. Можно вступить в игру, но можно и не делать этого, отложить ее на неопределенный срок.

В повседневной жизни игра возникает как временный перерыв. Она вклинивается в жизнь как занятие для отдыха, создавая настроение радости.

2. Цели игры прямо не связаны с пользой, выгодой, материальным интересом. Она обретает смысл и значение благодаря собственной ценности. Человек дорожит этим состоянием, вспоминая наслаждение, которое он пережил во время игры, желает вновь испытать те же чувства.

3. Игра обособляется от обыденной жизни местом действия и продолжительностью. Она разыгрывается в определенных рамках пространства.

4. Игра не может длиться бесконечно, у нее есть свои рамки начала и конца. Она имеет замкнутый цикл, внутри которого происходят подъем и спад, завязка и финиш. Поэтому в игру вступают, но ее и заканчивают.

5. Устойчивость и повторяемость игровых форм определяют их место в культуре: «Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое духовное творение или ценность, передается далее как традиция и может быть повторена в любое время»¹.

6. Любая игра протекает внутри определенного пространства, которое должно быть обозначено. Арена цирка, игральный стол, волшебный круг, храм, сцена, экран, судное место — все это особые территории, «отчужденные» земли, предназначенные для совершения игрового действа. Внутри игрового пространства царит собственный безусловный порядок. Это очень важный признак игры. Он имеет непреложный характер, запрещающий нарушать правила игры.

7. Всякое отклонение от установленного порядка в игре воспринимается игроками как вероломство, обман. Правила игры обязательны для всех без исключения, они не подлежат сомнению, пересмотру или оценке. Если их нарушают, игра становится невозможной. Нарушители правил изгоняются из игры с позором и наказанием. Игра — это святое, и играть надо «честно и порядочно» — таковы ее внутренние законы.

8. Игра всегда требует сообщества, партнерства. Группировки, корпорации, ассоциации обладают способностью к самосохранению и консервации, обособляясь от прочего мира, используя игровые формы для укрепления своей сплоченности: «Клуб идет игре, как голове шляпа»².

9. Чтобы усилить принадлежность к игре, используются ритуалы и церемонии, тайные знаки, маскировка, эстетическое оформление в виде особого костюма, символики. Участие в игре имеет свой сценарий, драматическое действие; оно разыгрывается как спектакль, с завязкой, кульминацией и развязкой.

¹ Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 20.

² Там же. С. 23.

Как писал В. Шекспир, «весь мир — театр, и люди в нем — актеры».

Категория игры может рассматриваться как одна из фундаментальных в исследовании духовной жизни.

Хеизинга предлагает следующее определение игры как феномена культуры:

Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием «иного бытия», нежели «обыденная жизнь¹.

В этом определении объединены все основные признаки игры. Культура возникает в форме игры, первоначально она разыгрывается и тем самым закрепляется в жизни общества, передается от поко-'ления к поколению. Так было во всех архаических, традиционных обществах. Но по мере развития культуры игровой элемент может вытесняться на задний план, растворяться в сакральной сфере, кристаллизоваться в науке, поэзии, праве, политике. Возможно и изменение места игры в культуре: она может вновь проявиться в полную силу, вовлекая в свой круг и опьяняющий вихрь огромные массы: Священный ритуал и праздничное состязание — вот две постоянно и повсюду возобновляющиеся формы, внутри которых культура вырастает как игра и в игре².

10. Игра всегда ориентирована на удачу, выигрыш, победу, радость и восхищение. В этом проявляется ее состязательный характер. В игре наслаждаются одержанным превосходством, торжеством, триумфом. Результатом выигрыша может быть приз, почет, престиж. Ставкой в игре становится золотой кубок, драгоценность, а также Прекрасная Дама, королевская дочь. Люди соперничают в игре, состязаясь в ловкости, искусности, но при этом соблюдая определенные правила.

Хеизинга описывает судебный процесс как состязание, словесный поединок, азартную игру, спор о вине и невиновности, оканчивающийся чаще победой суда, нежели поражением. Правосудие всегда совершается в особо отведенном месте; оно отгорожено от повседневной жизни, как бы выключено из нее.

¹ Хеизинга Й. Homo Ludens. С. 41.

² Там же. С. 63.

Это настоящий магический круг, игровое пространство, в котором временно упраздняется привычное социальное подразделение людей¹.

Судьи на время становятся выше критики, они неприкосновенны, облачены в мантии, надевают парик. Тем самым подчеркивается их причастность к особой функции правосудия. Судебный процесс опирается на жесткие правила, нормы кодекса, согласно которым отмеряется наказание. Богиня правосудия всегда изображалась с весами, на которых взвешивалась вина подсудимого. В архаических обществах суд совершался по жребию, как проявление божественного решения.

Состязание может принимать форму пари, обета, загадки. Но во всех вариантах оно остается игрой, в основе которой лежит уговор действовать согласно установленным правилам.

Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая