Глава двадцать первая. СПАРТАК СРЕДИ ЛУКАНЦЕВ. - СЕТИ, В КОТОРЫЕ ПОПАЛ САМ ПТИЦЕЛОВ

- Мирца, ты должна мне рассказать, ты должна открыть мне этуприскорбную тайну, которую так упорно скрываешь от меня вот уже два года; ты должна поделиться со мной своим тайным горем - оно одинаково измучило итебя и меня. О Мирца!.. Если в душе твоей есть хоть капля милосердия...Если ты так же благородна и великодушна, как и божественно прекрасна, тыоткроешь мне сегодня свою тайну, которая отдаляет от тебя мою любовь ипреданность, похищает у тебя мои горячие поцелуи, ведь я люблю тебя, Мирца, всей силой души моей, пламенно и нежно! Так говорил Арторикс двадцать дней спустя после похорон Крикса; онстоял у входа в палатку Спартака, повернувшись к преторию спиной ипросунув голову в палатку, чтобы преградить путь Мирце. Лагерь гладиаторов был перенесен из Турий в окрестности Грумента вЛукании. В лагерь пришло множество рабов, и теперь каждый легионнасчитывал в своем составе по шесть тысяч человек. Таким образом пехотагладиаторов выросла до семидесяти двух тысяч воинов. Спартак выехал из лагеря во главе двух тысяч конников, чтобы разведатьдорогу до горы Вултур, откуда, по слухам, шел Красс с семьюдесятьютысячами римлян. Арторикс в течение двух лет пытался подавить в себе любовь, но онастановилась все сильнее и сильнее; чтобы узнать тайну Мирцы, он много разтщетно убеждал ее открыться. Мирца так же, как и он, была печальна, задумчива, держалась одиноко в стороне. В это утро Арторикс, видимо, решилво что бы то ни стало добиться объяснения с девушкой: поведение Мирцыогорчало его и тревожило. С того дня, как Мирца подружилась с Эвтибидой, она стала обучатьсяискусству владеть оружием; верховой езде ее обучил сам Спартак в первые жедни восстания гладиаторов, чтобы бедной девушке не нужно было идти пешкомс толпой солдат, так как нередко приходилось совершать трудныемногодневные переходы. Когда войско восставших стояло лагерем под Равенной, Мирца получила отсвоего брата доспехи, специально для нее сделанные искусным мастером вРавенне; они были точно такие же, как у Эвтибиды; надев доспехи, девушка сэтого дня больше никогда не снимала их, так как понимала, что опасности, угрожавшие ее брату, увеличились и стали гораздо серьезнее. Поэтому онарешила всегда быть рядом с ним, даже в дни сражений, чтобы помогать ему, насколько это было в ее силах, а в худшем случае разделить с ним егоучасть. В тот момент, когда Арторикс преградил девушке дорогу у входа в палаткуСпартака, на Мирце был суживавшийся в талии и спускавшийся почти до коленпанцирь; он состоял из целого ряда правильных петель или треугольников изполированной стали, которая блестела, как серебро; на ногах у девушки былижелезные набедренники, правая рука была защищена железным наручником, влевой она держала легкий, изящно сделанный круглый бронзовый щит; у левогобедра на красивой перевязи висел маленький легкий меч, а голову прикрывалсеребряный шлем тонкой работы с нашлемником. В этом одеянии более четко вырисовывался стройный и гибкий стандевушки, а ее бледное личико, обрамленное белокурыми кудрями, под шлемомхранило выражение кроткой печали. В этих доспехах Мирца была прекрасна, еефигура выглядела гораздо энергичнее, чем в женском платье, украшавшем ееобаятельный облик. - Что все это значит, Арторикс? - спросила сестра Спартака у юноши, и вголосе ее прозвучало не то удивление, не то упрек. - Ведь я уже говорил тебе, - мягко ответил галл, любовно глядя надевушку. - Ты не можешь сказать, что я неприятен тебе, что ты ненавидишьменя или гнушаешься мною; ты не только отрицала это словами, но ипоступками, взглядами, а они часто выдают движения души. Ты ведь говориласама, что Спартак любит меня, как брата, что он был бы рад, если бы тыстала моей женой. Ты никого другого не любишь, в этом ты клялась мне нераз; почему, почему же ты так упорно отказываешься от моей горячей, сильной, непреодолимой любви? - А ты, - взволнованно ответила девушка, устремив ясные голубые глазана юношу, и в них, помимо ее воли, так ясно видна была любовь к нему, - аты почему приходишь искушать меня? Зачем подвергаешь ты меня этой пытке? Зачем обрекаешь на такую муку? Разве я не говорила тебе это? Я не могу, немогу быть твоей и никогда не буду... - Но я хочу знать причину, - ответил Арторикс. Он побледнел большепрежнего, и его голубые глаза налились слезами, которые он с трудомсдерживал. - Я хочу знать причину, вот о чем я покорно, смиренно прошутебя; я хочу знать причину... и ни о чем больше я не прошу тебя. Ведьимеет же право человек, который мог бы стать самым счастливым на свете, новынужден жить, как самый обездоленный среди смертных, имеет же право этотчеловек, клянусь мечом всемогущего Геза, имеет же он, по крайней мере, право знать, почему с вершины счастья ему суждено быть низвергнутым вбездну отчаяния? Слова Арторикса шли от самого сердца, в них был отблеск силы, рождаемойтолько страстью, и Мирца чувствовала себя побежденной, покоренной, очарованной. Любовь засияла в ее глазах... Она глядела на юношу с такойглубокой, всепокоряющей любовью, что Арторикс почти ощущал жар этих токов, которые струились и обволакивали его, и ему казалось, что они проникают вовсе клетки его тела и души, рождая тонкие струйки огня. Оба они были охвачены дрожью, оба они, устремив взгляд друг на друга, казалось, находились во власти одного и того же очарованья. Так онипростояли несколько минут молча, неподвижно, пока наконец Арторикс первыйне прервал молчание. Дрожащим, слабым, прерывающимся голосом, в то времякак слезы, навернувшиеся на глаза его, медленно, медленно катились побледным щекам, он произнес: - Выслушай меня, Мирца! Я не труслив... не малодушен... Ты этознаешь... В бою я всегда среди первых, а при отступлении средипоследних... Дух мой непоколебим, и мне не свойственны низменные, подлыечувства. В минуты опасности я не дорожу жизнью... смерти я не боюсь, матьнаучила меня видеть в смерти настоящую жизнь душ наших, и это правда...Все это ты знаешь... и все же, видишь, сейчас я плачу, как ребенок... Мирца сделала движение к Арториксу, как бы желая что-то сказать ему. - Не прерывай меня, моя обожаемая, моя божественная Мирца, выслушайменя; да, я плачу... и слезы эти дороги мне, они изливаются из моегосердца, от моей любви к тебе... верь мне, эти слезы благостны для меня...я так счастлив... здесь, с тобой... я всматриваюсь в твои печальныеголубые глаза - точное зеркало твоей возвышенной души, они глядят на меняс любовью и лаской... Мирца почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и они сразу сталипурпурными; она опустила глаза. - Нет, заклинаю тебя, Мирца, - взволнованно продолжал Арторикс, сложивруки перед девушкой, словно в молитве, - если живо в тебе чувство жалости, не лишай меня божественного сияния, что исходит из глаз твоих! Смотри, смотри на меня так, как смотрела только что!.. Этот твой нежный, любящийвзгляд покоряет меня, влечет к тебе, очаровывает, отрешает от всего насвете... дарит мне чистое, невыразимое наслаждение... восторг любви, которого я не в силах передать тебе словами, но душа моя полна такойбеспредельной нежности, что в это мгновение я молю и призываю смерть, ибоя чувствую, что умереть сейчас было бы божественным, упоительнымсчастьем!.. Он замолчал и, словно в каком-то исступлении, смотрел на девушку. Онаже, охваченная нервной дрожью, произнесла несколько прерывистых слов: - Почему ты... говоришь... о смерти?.. Ты должен жить... ты молодой...храбрый... жить... и стараться быть счастливым... и... - Как же я могу быть счастлив? - в отчаянии воскликнул гладиатор. -Как... как я стану жить без твоей любви?.. Минуту длилось молчание. Сестра Спартака, снова опустив глаза, стояламолча в явном смущении; юноша схватил ее за руку и, привлекая к себе нагрудь, прерывающимся от волнения голосом произнес: - Обожаемая, любимая, не лишай меня этой сладкой иллюзии... скажи мне, что ты любишь меня... позволь верить, что ты любишь меня... ласкай менясвоим божественным взглядом... пусть отныне сияет перед моими глазами этотлуч счастья... чтобы я мог думать, что мне дано мечтать о такомблаженстве... И, произнося эти слова, Арторикс поднес руку Мирцы к пылающим губам истал страстно ее целовать, а девушка дрожала, словно листок; онапрерывисто шептала: - О, перестань... перестань, Арторикс... оставь меня... уходи... еслибы ты только знал, какую боль... причиняют мне твои слова... если бы тызнал, какая это мука... - Но, может быть, это только мечта... может быть, твои нежные взглядыбыли обманчивы... Если это так... скажи мне... будь искренной... будьсильной... скажи: " Напрасной была твоя надежда, Арторикс, я люблюдругого..." - Нет... я не люблю, никогда не любила, - горячо произнесла девушка, -и никогда не полюблю никого, кроме тебя! - О! - воскликнул в невыразимом порыве радости Арторикс. - Быть любимымтобой... любимым тобой!.. О, моя обожаемая!.. Разве дано всемогущим богамиспытывать радость, равную моей? - О, боги! - произнесла она, освобождаясь от объятий юноши, обвившегоее своими руками. - О, боги не только познают любовь, они упиваютсярадостью, а мы обречены любить молча, не имея возможности излить вовзаимных поцелуях непреоборимый пыл нашей любви, не... - Но кто же? Кто нам запрещает? - спросил Арторикс, глаза которогосияли радостью. - Не пытайся узнать, кто наложил запрет, - печально ответила девушка. -Не желай узнать... Такова судьба наша. Мы не можем принадлежать другдругу... Тяжкая... жестокая... непреодолимая судьба... Оставь меня...уходи... не спрашивай больше, - и, горько рыдая, она добавила: - Тывидишь, как я страдаю? Понимаешь ли ты, как я страдаю?.. О, знаешь ли ты, как бы гордилась я твоей любовью! Знаешь ли ты, что я считала бы себясамой счастливой из людей!.. Но... это невозможно. Я не могу бытьсчастливой... мне это запрещено навсегда... Уходи же, не надо бередитьрасспросами мою рану... Ступай, оставь меня одну с моим горем. И, бросив в угол свой щит, она закрыла лицо руками и зарыдала. Когда испуганный Арторикс подбежал к ней и стал целовать ее руки, онаснова оттолкнула его, мягко, но в то же время настойчиво говоря ему: - Беги от меня, Арторикс, если ты честный человек и искренно любишьменя, уйди, беги возможно дальше отсюда. Подняв глаза, она увидела через вход в палатку Цетуль, которая в этуминуту проходила по преторской площадке. Рабыня-нумидийка Цетуль двадцатьдней назад прибежала в лагерь гладиаторов из Таранта, потому что еегоспожа, жена патриция из Япигии, велела ей отрезать язык за излишнююболтливость. Мирца окликнула ее: - Цетуль! Цетуль! - И, повернувшись к Арториксу, добавила: - Она идетсюда... Надеюсь, Арторикс, теперь ты уйдешь! Галл взял ее руку и, запечатлев на ней горячий поцелуй, сказал: - Все же ты должна мне открыть свою тайну! - Не надейся, этого никогда не будет!.. В эту минуту к палатке Спартака подошла Цетуль. Арторикс, радостновозбужденный и в то же время опечаленный, медленно шагая, удалился. Душаего была полна сладостными воспоминаниями, а в голове роились печальныемысли. - Пойдем, Цетуль, принесем в жертву эту овечку статуе Марса Луканского, - сказала Мирца, указывая на белую овечку, привязанную к колу в одном изуглов палатки, и стараясь скрыть от рабыни волновавшие ее чувства. Несчастная рабыня, лишенная языка своей бесчеловечной госпожой, кивкомголовы выразила свое согласие. - Я как раз надевала доспехи, собираясь идти в храм бога войны, иискала тебя, - пояснила молодая женщина, подымая с пола брошенный недавнощит и надевая его на руку. Мирца направилась в угол, где стояла овечка, стараясь скрыть отнумидийки румянец, заливавший ее лицо от этой лжи. Она отвязала веревку и конец ее подала Цетуль, вышедшей из палатки; рабыня вела за собой животное, рядом с ней шла Мирца. Вскоре обе женщины вышли из лагеря через декуманские ворота, выходившиек реке Акри, так как преторские ворота были обращены в сторону Грумента. Отойдя примерно на милю от лагеря, Мирца и Цетуль поднялись нанебольшой холм, возвышавшийся неподалеку от реки; там был воздвигнутсвященный храм Марсу Луканскому. Здесь, следуя греческому, а не латинскомуобряду, Мирца принесла в жертву богу войны овечку, чтобы он ниспослалмилость войску гладиаторов и их верховному вождю. В это время Спартак со своими конниками возвратился из разведки, кудаон отправился утром; он встретил вражеских разведчиков, напал на них иобратил в бегство, взяв семерых в плен. От них он узнал, что Красс со всемсвоим войском направляется в Грумент. Спартак подготовил все для сраженияс Крассом, который через два дня пополудни появился со своим войском, расположив его в боевом порядке против гладиаторов. После сигналов как с той, так и с другой стороны начался рукопашныйбой, перешедший вскоре в общую ужасающую резню. Сражение длилось четыречаса. Обе стороны бились с равной напористостью и доблестью, но к закатусолнца левое крыло войска гладиаторов, находившееся под командойАрторикса, дрогнуло; солдаты-новички, находившиеся в гладиаторскихлегионах, были недостаточно обучены и не обладали опытом; они не моглипротивостоять натиску римлян, тем более что после децимации римскиелегионеры стали отважными и смелыми до дерзости. Беспорядок и суматохавозрастали с каждой минутой, вскоре дрогнул самый центр; несмотря начудеса храбрости, проявленные Арториксом, - спешившись, он боролся противнаступавшего врага, уже раненный в грудь и в голову, шлем его был разбит, кровь обагрила лицо, но он не выпускал из рук оружия, - его легионы все жепродолжали отступать все в большем и большем беспорядке. В это времяпоявился разгневанный Спартак. Громовым голосом, упрекая солдат, онкрикнул: - Клянусь вашими богами, поражения, которые до сей поры вы наносилиримлянам, превратили их в мощных львов, а вас в жалких кроликов! Остановитесь, во имя Марса Гиперборейского, и следуйте за мной, сражатьсябудем вместе, мы обратим их в бегство, как это уже бывало не раз. Еслитолько вы будете биться, как подобает храбрым, мы и теперь их осилим. И, бросив свой щит в нападающих врагов, он выхватил меч у раненогогладиатора и устремился на римлян с двумя мечами, как обыкновенносражались в школах гладиаторов. Он так быстро описывал ими круги, наносилудары с такой силой и быстротой, что вскоре великое множество легионеровбыло повергнуто на землю: одни были убиты, другие корчились от ужасныхран. Римляне принуждены были отступить; перед могучей силой этих ударов немогли устоять ни щит, ни панцирь; все разлеталось, разбитое вдребезги; обаего меча сеяли вокруг гибель и смерть. При виде этого гладиаторы воспрянули духом и с новыми силами бесстрашнобросились в бой, а Спартак, проходя через ряды ближайшего легиона, творилтакие же чудеса, приближая победу. Но центр войска гладиаторов, на который были направлены все силыКрасса, лично командовавшего своим любимым шестым легионом, состоявшим изветеранов Мария и Суллы, не мог более противостоять страшному натискуветеранов, заколебался и начал отступать. Спартак был на левом крыле, когда его глазам представилось печальноезрелище бегства гладиаторов в центре. Он бросился к коннице, стоявшей врезерве как раз за центром, вскочил на своего коня, которого держал подуздцы нумидиец на том месте, где находился Мамилий, велел трубить приказкавалерии построиться в двенадцать рядов, с тем чтобы создать вторуюбоевую линию; легионы, обращенные в бегство, теперь могли через промежуткимежду боевыми рядами конницы пройти, чтобы укрыться в лагере; фанфарыпротрубили им сбор. Но все эти меры не могли спасти легионы центра и левого крыла: ониотступали в большом беспорядке, неся огромные потери. Только правое крыло, которым командовал Граник, отходило, соблюдая порядок. Чтобы сдержатьстремительный натиск римлян и спасти войско от полного поражения, двенадцать отрядов конницы под началом Спартака обрушились на римскиекогорты, ряды которых были смяты, и легионеры принуждены были спешноотступить, построиться в круги, квадраты и треугольники, чтобы не бытьуничтоженными конницей гладиаторов, которая теперь рубила застигнутыхврасплох одиночек. Красс хотел ввести в бой свою кавалерию, но не рискнул это сделать, потому что наступала ночь, все предметы сливались в одну темную, неяснуюмассу. Обе воюющие стороны протрубили сбор, и войска возвратились в своилагери. Сражение прекратилось. Римляне потеряли пять тысяч человек, а гладиаторы восемь тысяч убитыми; тысяча двести восставших были пленены врагом. Вернувшись в лагерь, Спартак с помощью полководцев, трибунов ицентурионов принялся приводить в порядок свои легионы и позаботился олечении Арторикса, раны которого были признаны врачом неопасными. Вождьприказал зажечь в лагере обычные огни. До наступления полуночи, соблюдаятишину, Спартак со своим войском оставил Грумент и направился в Неруль.Гладиаторы пришли туда около полудня, пробыли там всего четыре часа и ушлив Лавиний, где оставались до глубокой ночи, а на рассвете следующего дняушли в Пандосию; оттуда фракиец намеревался отправиться в землю бруттиев ипройти в Косенцию. В Пандосии к нему явился гонец от Красса. Отказавшись в свое времяобменять сто римских пленных, которым Спартак сохранил жизнь, на Эвтибиду, которая после измены и поражения при горе Гарган жила в лагере претора, Красс теперь через своего гонца предлагал обменять тысячу двестигладиаторов, взятых в плен при Грументе, на сто римских патрициев, которыебыли в плену у фракийца. Спартак, посоветовавшись об этом с Граником и тремя другиминачальниками легионов, принял предложение Красса. Он условился с гонцом, что передача пленных произойдет через три дня в Росциане. Когда гонец Красса уехал, Спартак подумал, и не без основания, чторимский полководец сделал это предложение в надежде приостановитьпродвижение гладиаторов и выиграть упущенное им время; поэтому он решилпослать в Росциан тысячу двести гладиаторов с двумя тысячами четырьмястамилошадьми и сто римских пленных, дав Мамилию, которому был поручен обмен, точный приказ не передавать римских пленных до тех пор, пока он не получиттысячу двести гладиаторов; как только они будут переданы ему, посадить ихтотчас же на коней, которых он приведет с собой, и тут же галопом скакатьв Темесу, от которой Спартак с войском будет находиться на расстояниичетырех дней пути; там он расположится лагерем и пробудет несколько дней; если Мамилий увидит, что римляне пытаются обмануть его, он долженуничтожить пленных римских патрициев и бежать к Спартаку, оставив тысячудвести гладиаторов на волю судьбы. Во время перехода из Пандосии в Темесу Спартак натолкнулся навооруженный отряд, который разведчики фракийца приняли за римлян. Но тобыли пять тысяч рабов Гая Канниция, собранных и организованных им в отряд.Осознав свою неправоту перед Спартаком и раскаявшись в своем проступке, Канниций вел теперь свой отряд в лагерь восставших, поклявшисьбеспрекословно подчиняться и повиноваться Спартаку и строго соблюдатьдисциплину. Фракиец по-братски принял самнита и его солдат, которых тотчас жеприказал наилучшим образом вооружить, подразделил и пополнил ими своидвенадцать легионов, один из которых отдал под начало Гая Канниция. Через пять дней после этого возвратился Мамилий с тысячью двумястамипленных, к которым Спартак в присутствии всего войска обратился с краткой, но полной укоров речью, дав им понять, что не всегда найдутся в лагере стопленных римских патрициев, которые спасли бы жизнь гладиаторов, сдавшихсяживыми врагу. Не будь такой счастливой случайности, гладиаторы, все тысячадвести человек, висели бы теперь на деревьях по дороге, ведущей изГрумента в Росциан, и стали бы пищей ворон и ястребов апеннинских лесов; лучше пасть на поле брани, чем отдаться живым в руки врага и быть потомпозорно повешенным. Красс явился в Темесу с опозданием более чем на Двадцать дней; в этовремя он слал письма муниципиям Лукании, Апулии, Калабрии и Япигии, требуясолдат; первым двум провинциям он напоминал об ущербе, причиненном имгладиаторами Спартака, доказывал всю пользу уничтожения в корне мятежаэтих разбойников, а двум последним провинциям, преувеличивая свои заслуги, намекал, что без его, Красса, помощи они, по всей вероятности, понесутнемалый ущерб от этого бича рода человеческого. В результате принятых им мер со всех сторон к нему шли подкрепления, иза пятнадцать дней он собрал свыше четырех легионов. Когда же Крассвыступил в поход против Спартака, армия его насчитывала около ста тысяччеловек. Фракиец между тем повел переговоры с некоторыми пиратами из Килнкии, которые плавали вдоль берегов Тирренского моря; он хотел, чтобы ониперебросили его войска в Сицилию, обещая им за эту услугу уплатитьтридцать талантов. Эта сумма составляла всю казну, которой располагалигладиаторы, хотя им приписывали невиданные грабежи. Но пираты, согласившись на предложение Спазртака и даже пюлучив отГраника, ведшего с ними переговоры, десять талантов в задаток, в ночьперед посадкой войска Спартака на суда тайком ушли из Темесы, обманувтаким образом фракийца. Возможно также, что они побоялись мести римлян запомощь их врагу. В то время как вожди гладиаторов смотрели из своего лагеря на парусапиратских кораблей, которые по мере удаления от берега все уменьшались инаконец исчезли совсем, манипул разведчиков, примчавшимся и лагерь, известил о приближении Марка Красса. Гладиаторы взялись за оружие и, выстроившись в боевую линию, ожидалиприближавшегося врага; но еще до того, как вражеские легионы приготовилиськ бою, первая линия войск Спартака, состоявшая из шести первых легионов, сожесточением напала на римлян, внеся в их ряды большое смятение. Во второй линии у фракийца было четыре легиона, а на правим и левомкрылах он расположил четыре тысячи кавалеристов. Два легиона Спартак задержал в Темесе, куда, в случае неудачи, предполагал укрыться со всем войском, с тем чтобы выждать тамблагоприятный случаи для отмщения. Может быть, он уже обдумывал план, который в случае необходимости помог бы вышти из затруднительногоположения. Перед тем как повести войска в бой, Спартак приказал начальникам шестилегионов, из которых состояла первая линия, на случай отступления трубитьв букцины и словесно приказать через трибунов, центурионов и деканов своимсолдатам отходить за вторую линию через ее ряды. Сражение длилось уже несколько часов с переменным успехом; оба войскабились одинаково храбро и ожесточенно, но в час пополудни Красс бросил вбой свежие силы и растянул свою боевую линию;; тогда Граник, командовавшийгладиаторами в этом сражении, чтобы избежать окружения, решил отступить; благодаря усердию воинов отход, осуществлявшийся через ряды второй линии, был совершен быстро и довольно организованно. Поэтому, когда римскиелегионеры занесли мечи, решив покончить с бегущим войском, онинатолкнулись на новую линию гладиаторов, которые мощным стремительнымударом обратили римлян в бегство, нанося им значительный урон. Марк Красс был поэтому вынужден трубить сбор, чтобы ввести в бой ещевосемь легионов и начать новое, еще более опасное сражение. Два другихлегиона он разместил на правом и левом крылах своих боевых порядков внадежде охватить гладиаторов с флангов, но конники Спартака растянули свойфронт вправо и влево, и план римского полководца постигла неудача. Тем временем Граник привел в боевую готовность шесть первых легионов; он выстроил их на склоне холмов, шедших вокруг стен Темесы, и когда Крассрешил ввести в бой кавалерию, Спартак отступил за боевые порядки первойлинии, которой командовал Граник и которая снова была готова к сражению сримскими войсками. Таким образом, сочетая атаки с отходными маневрами, гладиаторы к вечеруподошли к стенам Темесы, и численное превосходство войск Красса непринесло ему желанного результата. Он приказал прекратить сражение и, стояу подножия холмов, окружавших Темесу, сказал своему квестору Скрофе: - Презренный гладиатор, низкий, если угодно... но, надо признаться, чтоэтот проклятый Спартак обладает многими качествами выдающегося полководца. - Скажи прямо, - с горечью заметил Скрофа, понизив голос, - что Спартакбесстрашный, прозорливый, блестящий полководец. Так закончилась эта битва, которая длилась более семи. часов; гладиаторы потеряли шесть тысяч убитыми, а римляне семь. Это, однако, не помешало Крассу, когда Спартак удалился в Темесу иукрылся там, объявить себя победителем и написать сенату, что он надеетсязакончить войну через двадцать или тридцать дней; гладиатор заперт и уж, конечно, не вырвется из его рук. Спартак успел за это время окружить стены города широкими рвами, былвсе время начеку, заботился об обороне и молча обдумывал план маневра, который помог бы ему выйти из затруднительного положения. Фракиец категорически запретил жителям отлучаться из города под какимбы то ни было предлогом; ночью и днем городские ворота и стены охранялисьгладиаторами. Наложенный Спартаком запрет испугал жителей Темесы; они решили, что этамера повлечет за собой все опасности и беды длительной осады и блокады, которые Красс не замедлит применить; они уже предвидели все ужасы голода. Спартак воспользовался этим страхом, и, когда представители городскихвластей пришли просить его вывести войска из города, предлагая за этооружие, съестные припасы и большое количество денег, фракиец ответил, чтоесть единственный способ избавиться от ужасов осады и голода: они должнысобрать все имеющиеся в городе рыболовные лодки, челноки, небольшие суда идоставить их возможно скорее на берег, где стояли его кавалерия и трилегиона; прислать к нему всех, сколько есть в городе, искусных мастеровдля постройки лодок и судов; передать ему весь строительный материал, которым располагает город, чтобы он мог построить флотилию для перевозкивойск на сицилийский берег. Только это может спасти население отдлительной осады и ужасов войны. Городские власти, патриции Темесы и все население города согласились наэто, и вскоре на берегу моря много сотен мастеров, при содействии тысячгладиаторов, принялись за постройку флота - небольших, но многочисленныхсудов. А в это время Красс, чтобы запереть врага, занял самые важные позиции, послал гонцов в Турий, Метапонт, Гераклею, Тарант и Брундизий стребованием немедленно в большом количестве прислать ему осадные оружия, катапульты и баллисты, так как он понимал, что без них война моглазатянуться надолго. В то время как один полководец готовил свое войско к жестокой осадеТемесы, а другой собирался переплыть в Сицилию и там поднять войну, ещеболее грозную, чем была нынешняя, разгневанная и охваченная нетерпениемЭвтибида, тая в душе месть, одиноко бродила по римскому лагерю; с присущейее натуре отвагой и дерзостью она задумала посетить окрестности города иподойти возможно ближе к аванпостам врага, чтобы выбрать пологий инаименее трудный доступ к стенам и попытаться неожиданно проникнуть вгород. По ее приказанию, две рабыни, привезенные ею из Таранта, приготовили мазь коричневого цвета, которой она в течение нескольких днейкрасила руки, лицо, шею; Эвтибида теперь стала неузнаваемой и в точностипоходила на эфиопку. Переодевшись в одежду рабыни, она подобрала своирыжие косы, обвязав их широкой повязкой, наполовину закрывавшей уши. Водин прекрасный день, до рассвета, гречанка вышла из лагеря с глинянойамфорой в руках; она походила на рабыню, идущую за водой. Эвтибиданаправилась к холму, на вершине которого возвышалась стена Темесы; окрестные землепашцы сказали ей, что источник находится на середине холма. Мнимая эфиопка, осторожно пробираясь в предрассветном сумраке, вскореочутилась близ указанного ей источника; вдруг она услышала приглушенныйшепот и лязг мечей о щиты; она догадалась, что, по всей вероятности, этотисточник охраняет когорта гладиаторов. Тогда она тихо свернула налево и пошла вдоль холма, чтобы обследоватьместность. Пройдя примерно с полмили, Эвтибида очутилась в том месте, где холм, вокруг которого она бродила, образовывал небольшое расширение и соединялсяс другим, более высоким холмом. Оттуда, налево от гречанки, виднелосьморе. Молодая женщина остановилась и при слабом свете зари сталаосматриваться; ей показалось, что перед ней среди темной массы деревьеввозвышается какое-то здание. Она стала всматриваться пристальнее иубедилась, что это был храм. Минуту она постояла в раздумье, затем, сделав энергичный жест, говоривший о принятом решении, она быстро направилась к храму, отстоявшемуочень далеко от стен города; в этом месте стены шли по изгибу подъемахолма, который, как ей показалось, был занят гладиаторами. Через несколько минут Эвтибида дошла до здания; оно было небольшое, ноочень красивое и изящное, построенное из мрамора в дорическом стиле.Гречанка быстро сообразила, что это священный храм Геркулеса Оливария.Гладиаторы его не охраняли; их аванпосты доходили только до небольшогодворца, находившегося на расстоянии двух полетов стрелы от названногохрама; она решила войти туда. Храм был пуст, и, обойдя все кругом, Эвтибида собиралась уже уходить, как вдруг заметила старика; судя поодеянию, то был жрец. Погруженный в свои мысли, он стоял, опершись наколонну храма, близ жертвенника, перед которым возвышалась чудеснаямраморная статуя Геркулеса с оливковой палицей; отсюда и было его имя -Геркулес Оливарий. Гречанка вернулась назад и, подойдя к жрецу, рассказала ему на ломанойлатыни, что она хотела наполнить свою амфору водой из источника при храме, что она - рабыня одного из местных землепашцев; ее господин, узнав оприближении войск, бежал и укрылся в развалинах храма Януса, в глубинедолины, а там совсем нет питьевой воды. Жрец, принадлежавший к роду потитиев, провожая рабыню к источнику, гдеона должна была набрать воды в амфору, разговорился с Эвтибидой опечальных временах и дурных последствиях войны, тем более пагубных, что, по словам жреца, заброшена религия, единственный источник людскогоблагополучия. Эвтибида соглашалась с ним и хитрыми вопросами ивосклицаниями, с виду простыми и незатейливыми, поощряла говорливогопотития, утверждавшего, что древние италийцы искони отличалисьблагоговейным отношением к великим богам и почитали их, а поэтому Сатурн, Юпитер, Марс, Юнона, Церера, Геркулес, Янус и другие боги щедро дарили имсвои милости и пеклись о них; теперь же скептицизм и эпикуреизм все большеи больше проникают в души, культ великих богов заброшен, а жрецов предаютосмеянию; боги, оскорбленные такой нечестивостью, ниспосылают справедливыекары. Для добрейшего потития таким образом все войны, резня, мятежи, которые в течение тридцати - сорока лет омрачали Италию, были не чем иным, как явным проявлением гнева небесного. Старец жаловался еще и на то, что вынужден был вместе с другими двумяжрецами после занятия Темесы гладиаторами Спартака укрыться в этом храме; он оплакивал печальные последствия осады; из-за нее Спартак запретилжителям Темесы выходить из города, и теперь уже больше никто, даже и те, кто горит желанием, не может посетить храм, не может приносить богу жертвыи дары. Это более всего огорчало добрейшего старца, ибо каждоежертвоприношение Геркулесу всегда заканчивалось пиром, а жертвы и дарыдоставались жрецам. Как видно, священнослужители тех времен, так же как и в наше время и вовсе эпохи, всех религий и народов, являлись служителями лицемерия исуеверия; о религиозном усердии людей, забитых, грубых и обманутых, онисудили по количеству и качеству принесенных в храм даров - ведь эти дарытому или иному божеству питали ненасытное чрево жрецов культа. - Вот уже двадцать дней, как никто не посещает храм Геркулеса Оливария, которого так почитали в этих обширных краях Лукании и Бруттии... -произнес, вздыхая, потитий. - Скажу своему господину, что если он желает, чтобы его дом и владенияостались не разграбленными, пусть приходит сюда сам или присылает дарывеликому Геркулесу Оливарию, - сказала с видом покорного и в то же времяглубочайшего убеждения Эвтибида, коверкая латинскую речь. - Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, - ответил потитий. И, помолчав немного, он добавил: - Да, это так... благочестия надо искать у женщин, чаще всего онообитает в женском сердце. Я тебе только что сказал, что вот уже двадцатьдней, как из наших краев никто не приходил и не приносил жертв нашемубогу... Это не совсем так; два раза здесь была и приносила жертвы девушка, кажется гречанка, из лагеря гладиаторов... такая набожная, преданная богуи очень красивая! Глаза Эвтибиды сверкнули от радости; дрожь пробежала по всему ее телу, и кровь сразу бросилась в лицо; к счастью, темная краска, покрывавшая еелицо, помешала жрецу заметить румянец, совершенно изменивший ее облик, иузнать, что это была другая женщина, а не та, за кого она себя выдавала. - Ax, - произнесла она, стараясь овладеть собой и подавить своеволнение, - ты говоришь, что какая-то молодая женщина приходила сюда извражеского лагеря? - Да, да, она была в военной одежде, на перевязи висел меч, и оба разаее сопровождала черная женщина, вот как ты... бедняжка - немая, по приказуее госпожи у нее отрезали язык. Эвтибида сделала жест, выражавший ужас, затем сказала с напускнойпростотой и добродушием: - Из вражеского лагеря... мой господин говорит, что они наши враги...даже враги и те поклоняются великим богам... Завтра же я приду сюда... дорассвета... я так боюсь гладиаторов... и если я не смогу уговорить моегогосподина присылать дары славному Геркулесу Оливарию, тогда я сама принесуему свой скромный дар. Потитий похвалил ее и, поощряя ее благочестие, обещал ейпокровительство Геркулеса, а на прощание указал ей тропинку, которая шлаот храма к лощинке между двумя холмами: по ней было легче спускаться иподыматься незамеченной. Трудно описать, с какой радостью возвращалась в лагерь коварнаягречанка. Сердце ее готово было вырваться из груди; она нашла такогосоюзника, о каком не могла даже мечтать: продажность и жадность жрецабросались в глаза, подкупить его не составляло труда, и, может быть, приего посредстве удастся найти какой-нибудь скрытый, потайной доступ кстенам; во всяком случае - вот отчего трепетало ее сердце - если никакимдругим способом ей не удастся пронзить грудь Спартака, то все равно, убивего сестру, она нанесет ему смертельный удар. Жрец и храм помогут ей вэтом. Вернувшись в лагерь, она вошла в свою палатку и не выходила оттуда весьдень. Ночью она приблизилась к палатке претора; ее тотчас же пропустили кКрассу; она сообщила ему о своем открытии и о том, что в будущем онанадеется достичь большего. Гречанка сказала, что ей нужны деньги, и вождьримлян предоставил в ее распоряжение казну квестора. Но Эвтибида ответила, что ей нужны всего лишь пять талантов. Скрофа выдал ей эту сумму. В час пополуночи Эвтибида снова вышла из лагеря. Она вела ягненка, двухмолочных поросят и несла четырех белоснежных голубей; она поднялась потропинке, указанной ей потитием, до храма Геркулеса и пришла туда за двачаса до рассвета. Больше часа ждала она, пока потитий открыл ей дверихрама. Вместе с двумя служителями он принял дары бедной рабыни, и все троевесьма одобрили их. Разговаривая с потитием, которого она видела накануне, - имя его былоАй Стендий, - Эвтибида сказала ему, что завтра собирается посетить храм еегосподин с богатыми жертвоприношениями богу, если только не побоится выйтииз-под развалин храма, где он спрятался. Если же он не пойдет сам, то онауговорит его это лестное поручение доверить ей. На следующий день она действительно привела с собой рабочего вола, нагруженного вином и зерном; все это от имени своего господина онаприносила в жертву богу. Эвтибида в течение пяти или шести дней посещала храм Геркулеса; онаискусно разузнавала характер Айя Стендия и подготовляла его к темщекотливым предложениям, которые намеревалась ему сделать. Гречанкаоткрыла жрецу, что она не та, какой она ему вначале представлялась.Эвтибида предлагала ему быть с римлянами и за римлян; Красс готов широковознаградить его и других жрецов, если они укажут место в стене, черезкоторое можно было бы неожиданно ворваться в город. Жрец был уже подготовлен к такого рода беседе, все же он счел нужнымпритворно удивиться и сказал: - Значит, ты... И все же ты была так похожа... Значит, ты нерабыня-эфиопка?.. Гречанка ты... предана римлянам?.. Как же ловко тыпритворялась?.. - Мое притворство было военной уловкой. - Я не виню тебя. Великие боги справедливо покровительствуютримлянам... Они славятся своим благочестием. Жрецы Геркулеса на сторонеримлян, которые всегда чтили нашего бога и воздвигли в его честь шестьвеликолепных храмов в своих городах. - Будешь ли ты способствовать планам Красса? - спросила гречанка, глазакоторой сияли от радости. - Буду стараться... Насколько смогу... что см

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: