ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СРЕДНЕВЕКОВАЯ ФИЛОСОФИЯ

Когда над Римской империей пронеслось разрушительным ураганом переселение народов и у нее не оказалось политической силы отстоять свое существование от напора северных варваров, научной культуре угрожала опасность полного уничтожения, ибо тщательно разработанная философская система понятий находила у племен, к которым перешла теперь власть, еще менее интереса и понимания, чем светлые образы греческого искусства. При этом античная цивилизация претерпевала такой внутренний разлад и настолько утратила свою жизненную силу, что она оказалась не в состоянии подчинить себе суровых победителей.

Результаты деятельности греческого духа погибли бы безвозвратно, если бы при крушении старого мира не возникла новая духовная сила, перед которой преклонились сыны Севера и которая твердой рукой сумела спасти для будущего культурные завоевания античного мира. Этой силой была христианская церковь. Чего не могло сделать ни государство, ни наука, то сделала религия. Недоступные для утонченных впечатлений эстетического творчества и научной деятельности германцы были потрясены до глубины души проповедью Евангелия, действовавшего на них со всей силой своей величественной простоты.

Только посредством религиозного воздействия и мог поэтому начаться процесс усвоения античной науки народами современной Европы; только при помощи церкви и мог новый мир ознакомиться со старым. Естественным следствием этого факта было то, что из духовного содержания античной культуры осталось первоначально только то, что было воспринято учением христианской церкви; все остальное, и в особенности

все ей противное, учащая церковь оставила без всякого внимания. Этим устранялось, конечно, всякое смущение в юношеской душе народов, которые еще не были в состоянии понимать многого, Но вместе с тем исчезли целые миры духовной жизни, которые только гораздо позднее с трудом были извлечены из-под развалин.

Великую задачу сделаться воспитательницей европейских народов церковь могла принять на себя потому, что из скромного религиозного сообщества она с неудержимой силой развилась в объединенную организацию, которая среди хаотического состояния политической жизни представляла единую прочную и уверенную в самой себе силу. И так как эта организация исходила из той идеи, что церковь призвана принести благодать искупления всему человечеству, то религиозное воспитание варваров явилось для нее предписанной ее основными целями задачей. Тем легче она могла приняться за эту задачу, когда она, с уверенностью разбираясь между неизведанными путями, выработала объединенное законченное учение. К этому присоединилось еще то благоприятное обстоятельство, что на пороге новой эры вся совокупность ее убеждений была представлена в виде последовательной научной системы таким первоклассным умом, как Августин.

Августин был истинным учителем Средних веков. В его философии не только соединяются нити христианского и неоплатонического мышления, идеи Оригена и Плотина, но он с творческой энергией концентрировал в своей системе также все идеи своего времени о необходимости спасения и осуществлении его в церковном сообществе; его учение представляет философию христианской церкви. Августин дал в нем в строгой последовательности систему, которая легла в основание всего научного образования европейских народов; через ее посредство романские и германские народы переняли наследие греков.

Потому-то средневековая эпоха прошла тот путь, который был совершен греками в их внутреннем отношении к науке, в обратном направлении. В древности наука возникла из чистого эстетического стремления к самому познанию и только с течением времени стала служить для практических потребностей, для разрешения этических задач, для удовлетворения религиозного влечения. Средние века начинают с сознательного подчинения познания великим целям веры; они видят в науке первоначально лишь работу интеллекта, при помощи которой он уясняет и логически выражает то, что он находит достоверным и неопровержимым в своем чувстве и убеждении; но среди этой деятельности, сначала робко и неуверенно, потом все сильнее и самоувереннее, снова пробуждается стремление к самому познанию; оно проявляется первоначально в тех областях, которые всего более удалены от неприкосновенных принципов веры, но в конце концов оно неудержимо прорывается во все сферы; наука начинает обособляться от веры, философия - от богословия.

Воспитание европейских народов, которое составляет содержание истории философии Средних веков, имеет своей исходной точкой учение церкви, а результатом его является развитие научного духа; интеллектуальная культура древности сообщается новейшим народам в ее религиозной заключительной форме и доставляет им мало-помалу зрелость к самостоятельной научной деятельности.

При таких условиях понятно, что история этого воспитания обладает значительным психологическим и культурно-историческим интересом, но не в состоянии представить новые и самостоятельные результаты философского исследования. Конечно, при усвоении чужого материала там и сям обнаруживаются индивидуальные особенности ученика; конечно, проблемы и понятия древней философии и при этом усвоении новыми народами иногда испытывают немало любопытных превращений, а в разработке новой латинской терминологии в Средние века с педантичностью и безвкусием соперничают остроумие и глубокомыслие. Но в основных философских идеях средневековая философия не только по отношению к проблемам, но и в их решениях не выходит из круга понятий греческой и эллинско-римской философии. Как бы ни была высока ценность этих работ для интеллектуального воспитания европейских народов, лучшие произведения этого периода остаются в конце концов лишь блестящими школьными упражнениями, в которых даже при самом тщательном наблюдении глазу представляются лишь зарождающиеся основы нового мышления, и которые в целом представляют собой лишь воспроизведение идейного мира позднейшей древности. Средневековая философия по всему своему духу является продолжением эллинско-римской, и различие между обеими заключается главным образом в том, что то, что еще только вырабатывалось в первых столетиях нашей эры, в Средние века представляется законченным и завершенным.

Это время подготовки новейшего мировоззрения продолжалось целое тысячелетие. И как будто по заранее намеченному плану воспитание разрастается, благодаря непрерывному притоку античного образовательного материала, в науку. Из противоположностей, которые обнаруживаются при ознакомлении с ним, вырастают философские проблемы, и из разработки воспринятых понятий формируются научные мировоззрения Средних веков.

В этом материале между разработанным Августином учением церкви и неоплатонизмом с самого начала существовал разлад, - разлад, который, правда, не везде был одинаково силен, так как Августин в некоторых весьма существенных пунктах оставался под влиянием неоплатонизма, но который обусловливал противоположное воззрение по фундаментальному вопросу об отношении философии к вере. Августинизм концентрируется вокруг понятия церкви; по его учению задача церкви заключается главным образом в том, чтобы обосновать и разработать учение церкви в виде научной системы. Поскольку средневековая философия ставит себе эту задачу, она

представляется церковно-школьной наукой, схоластикой. Неоплатоническая же тенденция направлена, наоборот, к тому, чтобы при помощи познания привести индивидуум к блаженному соединению с Божеством, и поскольку средневековая наука задается этой целью, она является мистикой.

Схоластика и мистика, таким образом, дополняют, а не исключают друг друга: подобно тому, как схоластика может сделать своим догматом мистическое созерцание, так же и мистические учения могут опираться на схоластическую систему. Поэтому, хотя в течение Средних веков мистика обнаруживает большую наклонность к уклонению от ортодоксальности, чем схоластика, было бы ошибочно видеть в этом их существенное различие. Схоластика, во всяком случае, в общем вполне правоверна; тем не менее ее представители радикально расходятся друг с другом; не только по отношению к вновь возникающим догматам, но и в научном анализе установившихся учений многие из них пришли к совершенно особым взглядам, принятие которых имело своим результатом возникновение более или менее тяжелых внутренних конфликтов. Что же касается мистики, то хотя неоплатоническая традиция и служила часто теоретической подкладкой тайной или открытой оппозиции церковному монополизированию религиозной жизни, но, вместе с тем, мы встречаем пламенных мистиков, которые чувствуют себя призванными защитить истинную веру от крайностей схоластической науки.

Таким образом, представляется малоцелесообразным обозначать средневековую философию общим именем схоластики; более того, при внимательном рассматривании оказывается, что в медленном приспособлении и преобразовании получивших впоследствии значение философских учений, по меньшей мере, столь же значительная доля принадлежит мистике и что, с другой стороны, резкое разграничение обоих учений по отношению к большому количеству выдающихся представителей философии неприменимо.

К этому, наконец, присоединяется еще то, что схоластикой и мистикой еще ни в каком случае не исчерпывается характеристика средневековой философии. Тогда как сущность этих обоих течений определяется их отношением к религиозным основам мышления: в схоластике - к утвердившемуся церковному учению, в мистике - к личному благочестию, - рядом с ними идет, особенно в позднейшие столетия Средних веков, так сказать, светское течение, все более обогащающее устанавливающуюся науку данными греческого и римского мирового опыта. При этом вначале преобладает еще стремление органически включить также и этот материал знаний и господствующие над ним понятия в систему схоластики. Но чем более разрастается эта сторона научного кругозора, тем сильнее видоизменяются все очертания философского мировоззрения, и по мере того, как посредничество религиозного чувства все более ослабевает, философское познание снова обращается к чисто теоретическому исследованию.

Этим разнообразием нередко спутанных между собой нитей античной традиции объясняется та яркость и живость, которая характеризует философию этого тысячелетия; различные элементы ее, то сталкиваясь, то объединяясь друг с другом, группируются, по мере расширяющегося восприятия античных учений, все в новые и новые комбинации; в слиянии этих элементов обнаруживается поразительная тонкость оттенков и переходов Вместе с тем перед нами открывается целый мир умственного труда., воплощающийся в значительном количестве интересных личностей, в изумляющей своими размерами литературной деятельности и в страстном обсуждении спорных вопросов знания.

Литературно-историческое исследование далеко еще не охватило весь этот разнообразный материал¹. Но для истории философских принципов, которая, несмотря на это, по вышеизложенным основаниям, довольно скудна, основные черты развития уже выяснены, хотя и нужно остерегаться сводить этот сложный процесс к чересчур простым формулам, забывая

0 всем разнообразии положительных и отрицательных соотношений, которые возникли в течение столетий между различными, проникавшими в средневековое мышление элементами.

В общем развитие науки совершалось у средневековых народов Европы следующим образом:

Глубокомысленное учение Августина первоначально имело влияние не вследствие своего философского значения, а как авторитетное изложение учения церкви. Рядом с ним сохранилась неоплатоническая мистика; научное образование было принуждено довольствоваться незначительными учебниками и отрывками аристотелевской логики, Несмотря на это, разработка последней возбудила логическо-метафизическую проблему весьма крупного значения, и вокруг нее началось живое идейное движение, которое, правда, за недостатком научного материала грозило выродиться в бесплодный формализм, В противоположность к этому и стала развивать мало-помалу свое могучее влияние августиновс-кая психология. Но одновременно сказались и первые результаты

¹ Причины этого заключаются отчасти в мало-помалу исчезающем предрассудке, который долгое время служил препятствием справедливого отношения к Средним векам, но в значительной степени обусловливаются и характером средневековой литерагуры. Многоречивая, но бесплодная пространность исследований, схематическое однообразие метода, постоянное повторение одних и тех же терминов и, наконец, расточение остроумия на разрешение искусственных, а часто и прямо глупых вопросов, натянутые школьные остроты - все это черты, хотя и неизбежно связанные со всемирно-историческим процессом ознакомления и усвоения, который мы видим в истории средневековой философии, но в то же время чрезвычайно затрудняющие ознакомление с литературным материалом, совершенно несоответствующим его значению. Так объясняется, что именно те исследователи, которые с трудолюбием и энергией погружались в изучение средневековой философии, нередко в резких выражениях изливают свое недовольство.

соприкосновения с арабской наукой, от которой Запад получил сначала, по крайней мере, известный толчок к занятию реальными предметами, и которая потом вызвала расширение всего кругозора западноевропейских народов. Главное значение имело при этом, приобретенное таким окольным путем, ознакомление со всей системой Аристотеля, ближайшим следствием которого было то, что с помощью метафизических понятии церковное учение получило величественную законченность и было заботливо разработано в деталях. Между тем аристотелизм был воспринят от арабов (и евреев) не только в их латинском переводе, но и с их комментариями и в их освещении, носившем сильную неоплатоническую окраску, и тогда как вследствие этого неоплатонические элементы прежней традиции (даже в августиновской форме) во многих отношениях были усилены, специфические моменты августиновской метафизики получили вследствие естественной реакции более резкую и энергичную формулировку, и вместе с тем при общей зависимости от Аристотеля в научном мышлении возникла двойственность, нашедшая свое выражение в отделении теологии и философии. Пропасть между ними увеличилась еще более вследствие нового, не менее существенного, осложнения, рука об руку с аристотелизмом с Востока проник эмпирический метод исследования в медицине и естествознании, распространившийся и среди европейских народов. Не без содействия августиновского направления метод этот завоевал точно так же область психологии и благоприятствовал развитию аристотелевской логики в направлении, которое решительно отстраняло церковно-аристотелевскую метафизику. И тогда как спутанные нити традиции разбегались, таким образом, по всем направлениям, на месте старых учений появлялись уже новые побеги.

В столь разнообразных взаимных соотношениях, то поддерживая, то отстраняя друг друга и претерпевая многочисленные изменения, идеи древней философии сохраняют господствующую роль в течение всего средневекового периода; но важнейшим и решительнейшим событием представляется, несомненно, усвоение, реиепция аристотелизма, совершившаяся около 1200 г. Она разделяет всю историю средневековой науки на два отдела, которые по своему философскому содержанию относятся друг к другу таким образом, что интересы, проблемы и противоположности движения первого периода в расширенной и вместе с тем углубленной форме повторяются во втором периоде. Отношение этих двух эпох не может быть поэтому охарактеризовано какими-либо различиями по существу

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: