Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Военные дневники (конец января 2015)



 

·

Иногда кажется, что сил уже нет, что всё внутри тебя выгорело, и любая мысль, любое воспоминание о только что пережитом уже никогда не будет сказано словом, потому, что слов таких нет, остались слёзы. В такие минуты из глубины души поднимаются слова: «Господи, помилуй нас, грешных». Минута, другая, молитвы, в глубине души начинает мерцать свет. И приходят силы.

Опять двё чёрные недели нашей жизни. Война, война в полном разгаре, с ежедневными обстрелами и томительным ожиданием у телефонов, когда те, кто остался с другой стороны, не берут трубку. Нас, видать, Ангел - Хранитель усиленно бережёт. Вот опять успели отвезти лекарства и продукты на Родину и вернуться, вырваться из пламени войны целыми. Уже ехали и понимали, что хрупкое перемирие заканчивается, когда навстречу нам по Днепропетровской трассе шли колонны военных машин, бензовозов и тягачей со страшными танками, укрытыми маскировочной сеткой. Едешь и сжимаешься в комок - эти машины завтра, может быть, выстрелят по твоим родным и близким в Енакиево, Ясиноватой, Донецке.

И без передышки, буквально через день - телефон разрывается от звонков - лекарства нужны, лекарства. Опять кровеостанавливающие, обезболивающие. Опять забиты больницы и Донецка, и Днепропетровска страдающими людьми, изорванными, изуродованными бездушным железом. И опять вечной тоской вина перед теми, кого не успел вывезти. Вот должны же были ехать всего через четыре дня, а на войне четыре дня, оказывается, целая жизнь. И уже не проехать мне, вернули с блокпоста, даже не стал слушать угрюмый бородатый дядька моих слов о том, что там Светочка, с малышом двухлетним, а второй на подходе, через полтора месяца рожать. Заматерился, дал очередь по земле, и всё, не поспоришь. Война.

Бессонной ночью, после того, как вернулась: « Господи, вот если бы так, как видела в картине настенной росписи в Почаевской Лавре - помолился узник в Константинополе Божьей Матери, а утром он из узилища прямо в Лавру перенесён. Наревелась и уснула. А на следующий день к вечеру звонок по телефону:

- Светлану примите? Мы её вывезли. Кто вывез, как - не важно. Прорвались мужики, на войне долго не выясняешь, кто да как - одно имя, одна фраза для понимания. И вот уже звонит в мою дверь незнакомая молоденькая совсем женщина с двумя птенцами под рукой, и с таким трогательным на войне, бережно прикрытым рукой животиком. Заметила, все беременные женщины, с которыми довелось встретиться в это военное время, обязательно интуитивно прикрывают живот руками. Мамочки стараются уберечь самое ценное - деток.

Подхватываем её малышей и дорожную сумку и в квартиру. Уже внутри знакомимся, обсматриваемся. Тут главное без церемоний. Сколько уже беженцев стали нам родными.

- Светочка, - говорю, - оба твои? - показываю на приморенных парней где-то двух и шести лет.

- Нет, - говорит устало. Сашка, двухлетний, мой, а Серёга соседский, меня подруга упросила взять, всунула прямо в машину. Молчу, глотая комок - представляю, как это - оторвать от себя своё дитя, оторвать из-за страха, что здесь могут убить.

- Давай, звони быстро матери, говори, что доехали, - командую ей. Бери мою мобилку, деньги на счету есть, я малышей раздену. И пока смущённая Света топчется на кухне, увожу парней в комнату. Старая привычка срабатывает: если все растеряны и стесняются, надо покомандовать, словно всё так и надо, всё идёт по плану. Главное, не давать передышки, чтобы не было времени на раздумья и ненужную застенчивость. Коты мои всегда к месту - вот уж воистину помощники и мягкие дипломаты. Один к малышу подошёл, уже трётся у ног, тот так и присел - кисю мягкую гладить, другая ко второму малышу трётся.

Всё, есть контакт - дают себя раздеть, что-то лопочут, начинают обсматриваться потихоньку. Видно, дети чувствуют: раз есть коты, не обидят.

Вот и Света пришла из кухни, стала робко на пороге. Давай, - говорю, - сбрасывай вещи, будем купаться. Она тихо плачет:

- Я не знаю, есть у меня во что Серегу переодеть или нет… Мы ведь его вещи даже не успели взять.

- Ничего, говорю, у меня как раз в стирке были вещи наших ясиноватцев, они уже в общежитии, а машинки стиральной там ведь нет, вот и стираю у себя - Кирюшины подойдут, он, хоть и пять лет на носу, крупненький, Серёге впору будут. А ты давай лезь в холодильник, пока я купать буду, смотри, что там есть, ужин сооруди, тебе над ванной наклоняться да детей тягать уже нельзя. И первым тащу в ванную, в ласковое тепло горячей воды Сашика, младшего. Доверчиво тянет руки, без стеснения дает снять свои вещички. Света всё конфузится:

- Мы же грязные, из подвала.

- Ой, золотая моя, - кричу ей из ванной, то не та грязь. Грязь это то, что в душах у некоторых, да на языке, а у тебя одни самородки. Сашка вымыт, такой славный - голову дал намылить и смыть без слёз. Только когда вытаскивала из воды, похныкал.

- Ещё завтра будет, - говорю ему. Сейчас давай кашу есть. Передаю с рук на руки матери, она уже молочную рисовую подогрела на кухне. Слышу, едят там вместе с нашей Басей - кися ротик открывает и Саша.

Серёга топчется, ему без мамы вообще трудно, одни чужие вокруг. Говорю:

- Боец, давай сюда, а то Сашку уже спать пора класть, а ты ещё не купан и не ел. Ты же уже мужик взрослый, так я тебя в трусишках в ванну суну, только спину и голову помогу, можно? Важно кивает - раз мужиком назвали, можно. Ещё десять минут, и Серёга укутан в полотенце, одет в Кирюшины спортивки и свитер и отправлен на кухню. Накормлен, уже засыпает почти в тарелке.

- Всё, Света, - говорю новой подруге, - давай мне мальцов, а сама в ванную, я их уложу пока.

И уже потом, когда двое сопят под боком, потому что лучше любой сказки для усталых детей - это просто лампадка в уголке и полежать с ними рядом, и кошка в ногах, я думаю:

- Вот оно, чудо, о котором вчера думала: у меня опять под боком двое малышей, дивным образом из войны перенесённых незнакомыми людьми в незнакомое для них ранее место, и уже ставшими такими родными и дорогими. А потом сидим со Светой на кухне, и тихо рассказывает она мне свою историю, и извечное женское: какой срок, и кого ждём, и о том, что папа хочет девочку, а она хочет, чтобы папа жив остался, он в ДНР, воюет. Если бы не рожать, то и в подвале бы осталась. И уже смеёмся тихо, глядя на спящих в обнимку с котами малышей, а я ей о своих приёмышах, и что двое - не предел, и вдруг обнимаемся ни с того ни с сего, потому что накрыло - вот оно, прочувствованное обращение батюшки ко всем нам - братья и сёстры. Сёстры по войне и по беде.

Вот так и живём - от одной судьбы человеческой до другой. И переплетаются судьбы, и простота приходит - не до реверансов. Это раньше от гордыни неловко было просить, да нужду какую выставлять напоказ. Теперь всё не так. Надо - и бежишь, и стучишь во все двери. А уж если помогли, радуешься вместе с помогающими, да так, что всё вокруг светиться начинает. Гордость раньше держала за шею крепко, вот и шея не гнулась, и радости не было. А тут стали все сгибаться, да кланяться друг другу, да просить и благодарить искренне - вот и радость среди беды. Уже через день пристроили Светочку с детьми в хороший дом, а то у нас ведь две комнаты всего, а людей много. И перевозили их, и обнимались на пороге прихожан наших уже все вместе - вот ещё семья прибавилась. И все мы теперь в ответе друг за друга. А Серега тихонько мне на ушко:

- А ты мне маму привезёшь?

И я ему:

- Постараюсь. Очень постараюсь. Или дядь добрых попрошу. И эта детская ладошка на моей шее важнее всех наград.

И опять слёзы, мои чернила. Сегодня позвонили парни из Ясиноватой, приказали поминать в молитвах новопреставленную Александру, а по-нашему, по- сестринскому, по-простому - бабу Шуру. Вот и закончилась для бабы Шуры её вторая война. В первую, Отечественную, была ещё девчонкой, а в эту уже старушкой. И словно кусочек души погас. С бабой Шурой познакомились во время одной из вылазок наших в Ясиноватую с лекарствами и продуктами. Помню, подошла ко мне возле подъезда, у которого на костре варили жители кулеш. Кулеш - нечто среднее между супом и кашей, варили на весь подъезд, потому что газ в квартирах под обстрелами отключили. Потом по мисочкам в подвале разливали и трапезничали. Маленькая сухонькая старушка затеребила за рукав:

- Девонька, ты доктор?

- Немножко, - отвечаю ей. А что, бабушка?

- Да вот подругу надо посмотреть, а то с сердцем что-то, давление. Только она у нас в подвале, не выходит почти, потому что грузная. Пойдёшь?

-Чего не пойти, - говорю. А звать-то как?

- Меня или её? - улыбается бабка. Меня - баба Шура, а её - баба Саша.

- Обе, значит, Александры? - спрашиваю.

- Нет, - отвечает. Я баба Шура - десантура, а она просто Саша.

- Это почему же, - говорю, - разница такая?

А мужики у костра смеются:

- Это потому, что баба Шура быстрая, как десантник. Когда перый раз вдарили по нас, она с четвёртого этажа в подвал на крыльях слетела, да ещё умудрилась ноги в тапках в кроссовки впихнуть. Сидит в подвале и жалуется:

- Ой, родненькие, что-то ноги так жмёт. Мы как увидели, что она на тапки кроссовки с перепугу обула, ржали полчаса. На улице обстрел, а мы ржём, остановиться не можем. И вообще, баба Шура больная-больная, а забег по лестнице с четвёртого этажа в подвал под обстрелом первая одолевает, как спринтер.

А когда в другой раз по подъезду попало и лестница с четвёртого на третий ушла, пролёт рухнул, баба Саша, как кошка, в пролёт сиганула - за помощью побежала. Они ведь на одной площадке живут, обе-то Александры, так она за мужиками метнулась, чтобы бабу Сашу в подвал спустить.

- Чистая белка, - ржали мужики. И пока мы вторую на кресле да с верёвками с этажа через пустой пролёт спускали, баба Шура всё по перилам лазала, руки той подавала. А в мирное время всё, бывало, собачились, - усмехнулся мужик. Вот теперь она у нас баба Шура – десантура. Баба Саша все из подвала не выходит, прихварывает. Мы их так и кличем - бабы Саши, домовята наши. И потом, когда уже в подвале я меряла давление рыхлой доброй женщине, бабе Саше, баба Шура всё суетилась рядом и частила:

«Вот, Александра, я тебе доктора привела, она поможет». И когда приезжала я в другие разы, привозила бабе Саше лекарства, баба Шура всё говорила: «А мне не надо. Это я до войны болела, а сейчас некогда. Ты мне только чиколадку, я давно чиколадок не ела». Везла ей шоколадки. Срезал бабу Шуру осколок три дня назад, когда бежала она на блокпост проведать внука Ивана. И пламенеет кусочек моей души, в котором жила светлая баба Шура-десантура. Царствие Небесное, родная.

Воешь порой в ночной темноте, воешь до самого рассвета, после того, как приснятся тебе друзья - светлые такие, улыбчивые, и вроде идёте вы по степи к ставкам, и всё хорошо и светло в том сне, а проснёшься - нет их, не встретимся в этом мире. Забрала война, стали они холмиками земли, а ты ещё здесь.

- Господи, и меня потом к ним, туда же, только не разлучи. И Голос в душе тихо говорит, успокаивает: «Прислушайся - живы они. Они в твоей памяти, в делах своих. Да просто живы! Вот и баба Шура тёплой слезинкой сбегает по щеке. И мужики, и женщины - все, все у Меня живут. И ты живи так, чтобы стать живой. Ибо Я есть не Бог мёртвых, но Бог живых».

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2017-03-15; Просмотров: 475; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.026 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь