Военные дневники. Январь 2015

 

 

Дороги, дороги... Быстро летит время. Вот уже более месяца прошло с тех пор, как в последний раз ездила в Донбасс, ранение мужа крепко привязало к дому, надо было спасать ногу его, а вот благ Господь - уже прыгает мой Вовчик, не удержать, уже опять мы с ним в пути.

Правда, за рулём я, как ни стараюсь я каждый раз увильнуть от этого дела. Но Волга машина добротная, да и штурман мой спокойный, надёжный. Вот и полетели. Надо. Надо потому, что должно в этом хаосе военном каждому делать своё дело, пусть маленькое, но всё-таки нужное. Потом поразмышляем на досуге об исторической необходимости и трагизме момента. Пока же: делай, что должно, и будь, что будет. А должно нам привезти инсулин. Пусть немного, пяти - шести человекам, но ведь им без него не жить. Надо привезти продукты - всё, что удалось собрать стараниями добрых людей здесь. Поэтому нам опять в дорогу. Ждут нас. Здесь, в тревогах больничных да сборах дни для нас летели быстрее, чем для тех, кто там, в голоде и с болезнями.

Накануне поездок много было раздумий и слёз, так что пока лимит по плачу исчерпан. Пока в Днепре бегала по больницам и старым друзьям-товарищам медикам, главным моим помощникам в сборе лекарств для Донбасса, насмотрелась в больницах на боль людскую. Всё перед глазами мама Таня из Авдеевки стоит. И дети её. Неисповедимы пути Господни, вот в очередной раз совесть моя постучалась ко мне в душу рукой маленькой девочки, десятилетней Ирочки, дочери Татьяны. Занятая своей бедой - раной мужа, да суетой повседневной, да сборами, и не заметила я, как опять скатилась в черствость и самость. Господь устроил мне встречу и прозрение. Пока сидела в кабинете знакомого хирурга и рассказывала ему о своих бедах-горестях, об усталости и красовалась мнимой смелостью, в дверь кто-то тихо постучал и детский голосок за дверью прозвенел: «Дядя Саша, можно? » И вот уже просунулась в дверь русая головка в косах. На пороге застыла девчушка, худенький солнечный зайчик.

«Дядя Саша, мама опять плачет, - просто сказала она, - пусть сестричка ей укол сделает». Сан Саныч, мой старый друг, отличный хирург - ортопед и просто славный парень, как-то моментально осунулся и засуетился. «Сейчас, Ирочка, сейчас, - проговорил быстро, срываясь с места. - Ты посиди, а я сейчас с сестричкой к ней подойду». И мне кивнул, мол, пусть ребёнок с тобой посидит, не надо ей лишний раз истерики слушать. Остались мы с девчушкой в кабинете.

- Ну, говорю, тёзка, расскажи, что за беда у тебя, - обратилась к девчушке.

- А тёзка, это что? - вдруг удивлённо спросила меня она.

-Тёзка, это когда имена одинаковые, - отвечаю ей. Меня тоже Ирой зовут.

Улыбнулась. Говорит: «Ира большая и Ира маленькая».

-Да уж, - отвечаю ей, да вот - кто из нас какая, не разобрать. Я ещё в куклы играю. Не веришь, вот смотри. В порыве разговорить и улыбнуть ребёнка, достаю куколку - Ангела.

- Это мне одна очень добрая и светлая женщина из Англии вчера передала, вместе с деньгами для закупки лекарств. Видишь, какая красота - Ангел, сшитый из ткани, правда диво, как хорош - мягкий, с доброй улыбкой и светлыми кудряшками из-под платочка. Девочка - Ангел, с маленьким колокольчиком в руке.

- Это твой? - тихо спрашивает Ирочка.

Ещё не знаю, - отвечаю ей. Это его Света из Англии прислала, к тому, кому будет нужно. Света вообще дивная мастерица. Не оставляют её поделки никого безучастными. Вот Кирюшу только её Матерью с маленьким-маленьким младенчиком кукольным на руках и успокаивали вначале, после того, как вывезли из-под обстрелов. Он сразу спать не мог, всё в подвал или в ванную просился, боялся, что и у нас стрелять будут. А мы ему говорили: «Смотри, как Младенчик на руках у Матери спит тихо, ничего не боится. Эта Мама та же, что и на иконке в углу, вот зажжём лампадку, и все страхи улетят. Кирюша укладывал возле подушки Светину куклу и засыпал потихоньку. Так и стала она его. Нашла своего мальчика.

Хочешь, это твой будет Ангел, - спрашиваю Ирочку. Стесняется, молчит. И пока пьём чай - Саня что-то надолго задерживается - ребёнок начинает мне потихоньку рассказывать свою историю. Сижу тихо, вопросы не задаю, чтобы невольно не ранить девчушку. Пусть рассказывает, что сама решит. А Ирочка, теребя Ангела в руках - потянулась всё-таки - тихонько рассказывает, что с мамой они в больнице уже долго, что и братик её тут, а ещё трое - две сестрички и братик, совсем маленькие, тоже где-то в другой больнице. Что вывезли их после обстрела, когда маму поранило, и брата Вову, сильно. Остальным повезло - их только штукатуркой и кирпичами засыпало.

- Но это не страшно, - говорит Ирочка и показывает шрам на лбу. - Крови у меня почти не было. Только мама кричала страшно, и Вовка плакал. Мама всё твердила: «Бегите в ванную, там стены толще». И крови было много.

Ирочка вспоминала без слёз, как мама упала на двоих младших, закрыв их собой, а они даже не пищали, а сама убежала на лестницу и в подвал - искала соседей, а потом на улицу. Там дяди в военной форме на неё кричали, и, схватив на руки, бежали с ней в укрытие. А она просила:

- Там мама и братики с сестричками. Я ведь взрослая, - говорит она. Меня даже тут с мамой оставили, чтобы помогала ей и Вовке. А то ведь у Вовки ноги в гипсе, а у мамы одной теперь совсем нет.

Тут Ирочка умолкает. И потом, словно вдруг став старше на много-много лет, говорит:

- А я все сама могу. Только вот кормить маму трудно, она есть не хочет. И когда она плачет, трудно. Я вот ей говорю, что теперь всё-всё буду сама по дому делать - и готовить, и стирать, а Вовка будет по-мужски всё делать, он ведь уже тоже большой - восемь лет. А мама плачет.

- Потом я медсестрой стану, а Вовка поваром, чтобы готовить.

И, увидев, что я тоже плачу, вдруг начинает моргать глазами.

- Ничего, Ирочка, ты на меня не смотри, - сердито на саму себя говорю ей. Взрослые, когда плачут, мягче становятся. И в туалет буду меньше бегать, - уж совсем невесть что леплю. Тут в кабинет входит Саня.

- Ну вот, здравствуйте, пожалуйста, - с порога говорит он. - Развела сырость... Девушки, я же не разорвусь. Вот одна Иришка - боец. Давай, топай, малеча, к сестричкам, они там тебя кормить сейчас будут, а мама спит уже, мы ей укольчик сделали.

- А Вовка, - сразу же спрашивает Ирочка - его тоже кормить будут?

- Будут, будут, - отвечает Саня. Иди, проследи, а то без тебя за ним не уследишь, он и в гипсе умудряется начудить. Представляешь, - это уже ко мне, - вчера из подушки перьев надёргал и украсился - чистый птенец. Мужики в палате ржут - мы ведь его со взрослыми положили, чтобы и к матери поближе, и присмотр был, а он им цирки всё время показывает.

Я, увидав, что Ирочка мнётся, вложила ей в руки Ангела: «Забирай, тёзка - это точно твой или Вовкин. Уж этот за ним присмотрит».

А ты к маме придёшь? - вдруг тихо спросила девочка.

- Обязательно - ответила ей я.

И мы действительно пришли. Нас было восемь человек: отец Анатолий, матушка Мария, их дети - четверо парней от пяти до четырнадцати и трёхлетняя Ева, все батюшкины дети. В руках у детей была Рождественская звезда. Все, включая отца и матушку, пели колядки. И ещё в этот день к маме Тане привезли из другой больницы малышей, которые были уже почти здоровые. А потом матушка долго сидела на Таниной постели и о чём-то шушукалась с ней - матерям пяти детей есть о чем поговорить между собой. Отец Анатолий ушёл с Сан Санычем к тем, кто узнав, что в отделении священник, захотел с ним поговорить. Я возилась в детском водовороте на полу, выполняла все указания Ирочки, которая, не смущаясь матушкиных детей, раздавала мне на правах подруги - подтянуть штанишки, сменить памперс маленьким, не давать им много конфет, не слушать Вовку, и чувствовала, что мы всё переживём. С Божьей помощью. И Светин Ангел переходил из детских рук в руки и звенел в колокольчик.

…В дорогах думается хорошо. И молится. Вот сколько уже писала об этом, а каждый раз вновь понимаю. Нас ведь, человеков, пока не прижмёшь хорошенько, ничего не будет. Сытость и подлость будут, а молитвы благодарственной, видения красоты, нам просто так дарованной - не будет. И порядка в нас не будет. Вот и жмёт Господь нас по любви. Вот сколько раз себе говорила: воздыхания слёзные - это благодать, это не моё, а мне данное по любви Божьей, чтобы сердце облегчить. А где Правило? Где порядок, чтобы читать и утреннее, и вечернее. И не бу-бу-бу с привываниями, а сердцем? Нет во мне. Так вот же тебе дорога январская, Ира. Одна колея, шаг вправо, шаг влево - расстрел. Не в смысле пуля, хотя и на это можно наскочить, а в смысле - беда для водителя. Вот тут уж помолишься, так помолишься. И прочитаешь все молитвы, готовясь заранее, и споёшь все псалмы. Муж улыбается рядом тихо: вот оно, научение. Порядку дороги ой, как учат. Вот сколько раз себе говорили: «Волга что танк, а в танке и лопата должна быть саперная, и кувалда. Как не захочет она по снежной каше ехать - а ведь не захочет, это не Нива, привода на все колёса нет, тут и откапывайся».

Этот раз не обминуло наукой. Ехали в ночь, так довелось, пока на трассу выехали по просёлкам, чтобы в объезд блокпоста - чего лишний раз искушать, всё же продукты везём, да лекарства, вдруг кто решит на посту, что можно «прихватизировать», с этим сейчас просто. Два раза с колеи сошла, забуксовала. Вова мой, хоть нога ещё побаливает, выскочил, за лопату взялся и давай отгребать до асфальта, чтобы колесами уцепиться. Думаю: «Ай, молодец мужик, всё-таки лопату в машину приобрёл, а я вот чём думала». А у него, оказывается, и песок припасён, подсыпал - вырулила.

Сел в машину, улыбается:

- Ну, - говорит, - девяностый псалом хорошо идёт, матушка.

- Хорошо, Вова, хорошо!

Вот и трасса. Ночью легче ехать сейчас нам: и машин меньше, не швырнёт по льду, да и на блокпостах тоже люди, спать хотят, одного оставят, а остальные за амбразурами с песком - кто спит, кто греется. Вот и едем. Война всегда беда, для всех и для всего. И для солдатиков и ополченцев, что по степям мёрзнут, и для мирных жителей, и для водителей. Дороги ещё летом убили тяжёлой техникой, а теперь вообще беда. Если не лёд, то ямы. Снег сошёл с дорог вместе с асфальтом. Ну, это понятно: мы же теперь по этим дорогам в Европу идём, так что мне, как водителю, ясно, что путь будет долгим. Редко-редко в зеркале заднего обзора покажутся фары, мало кто едет ночью в Донецком направлении. Зато навстречу - колонна за колонной дальномеры прут. По пять-шесть машин. Проносятся в темноте с воем и в огнях. У дальнобойщиков есть такая тема: огнями машину расцветить, но это и хорошо, видно издалека, и габариты выделяются. Там, где дорога ещё разделена, «встречки» нет, вернее, есть, но через разделительный газон. Там, где со «встречкой», да ещё без съездов, да с наледью и сугробами по обочинам, там только держись. Цепляюсь в руль, пригибаюсь с одной мыслью:

- Господи, помилуй.

Проносятся мимо. Сейчас с Донбасса, с тех мест, где укровоенные, вывозят всё. Кому война, а кому мать родна. Вот только плакалась соседка в мамином городке, что пришли ребята с автоматами и вынули металлопластиковые окна прямо с пеной задувочной из стен. И металлошифер сняли с забора. Вот тебе, бабка, война:

- Мамка, млеко, яйка, курка давай, - так моя бабушка рассказывала, когда фашисты по дворам ходили. Мародёрство. И на территориях, что под ополченцами, тоже этого хватает. Вот и получается, что всё от совести каждого. Кто под пули за друга лезет, чтобы раненого вынести, независимо, «укроп» или «сепар», а кто соседский огород грабить. С огромным удовольствием грабят сейчас «господа олигархи» друг друга. Ну, а нам, простым людям, надо совесть помнить.

Вообще, чтобы в этом бедламе устоять, нет иного, как за ризу Господа уцепиться и по заповедям Его жить стараться. Иначе свихнёшься. А с Господом всё просто. Вот едешь в сторону Донбасса, тиранят тебя на блокпостах вопросами: «Зачем едешь, почему? » Отвечаю:

- Домой еду. На Родину. Там не сепары, там мама, и дед Борис, и дед Лёня, между прочим, чемпион мира в своём возрасте по поднятию тяжестей. Украину прославлял. И Ирочка - с диабетом. И инвалиды из городского дома инвалидов. И Лера, Валерия - сирота, голодная. И можно перечислять до бесконечности. И назад еду, уже в другой территории, те же вопросы раньше были:

- Почему возвращаешься, не тошно ли враньё слушать, да под олигархами ходить, да среди бандеровцев.

И тут разговариваем. Говорим, что всё же, как ни крути, а деньги пока только тут могу достать, и лекарства. А насчёт бандеровцев - не всякий одураченный - враг.

А если по Господу - возлюби ближнего - то и получается, что мой ближний, тот, кого Господь послал на пути. Он же не говорил мне:

- Ближнего с донецкой пропиской, или ближнего свидомого украинца.

Вот так подумаешь, мозги на месте. Всё просто - не убий, не суди. И нигде никаких сносок - не суди соседа Васю, а бабу Маню можешь, потому что она майданутая. Вот с политикой пристают порой. Я женщина, сердцем живу. Ума мало, чтобы им жить. А сердце ещё с Майдана бесовского, с того момента, когда БЕРКУТов жгли, оно не с бунтовщиками. Не потерпели малость, возгордились, вот вам и каша. А ведь сказано: «Дом, разделившийся сам в себе, падёт». Может, кому не ясно, а мне понятно очень, что Украину ждёт. Или вот начинают теребить, почему московского патриархата, а не киевского. Так и об этом сказано - придут многие, и назовутся Моим именем. Не верьте им. А верный в малом и во многом будет верен.

Всё-таки не уследила я за дорогой, видно, усталость сказалась ночная. Вроде бы всего-то и тормознула сильно перед ямой, а понесло Волгу в кювет. Вроде бы и слетела немного, по мягкому, а назад уже не выбраться, под уклон. И ночь на дворе, и война - кто остановится помочь, ведь не знаешь, что тебя ждёт. Сели с Вовкой на обочине, на запаску. Что делать, ума не преложим. Одно ясно, ждать утра. Может, кто сжалится, дёрнет из кювета. Степь вокруг, звёзды. А ехали как раз на Серафима Саровского. Пошла молитва в душе: «Отче Серафиме, моли Бога о мне, грешной». И вдруг фары в нашем направлении, фура, и замедляется, останавливается. Позорно, не знаешь, чего ждать. Она нас фарами осветила, когда мужик вылезает, шофёр:

- Эй, кричит, чего там у вас?

Вовчик мой отвечает:

- Улетели с трассы.

Подошёл водитель, говорит:

- Как же вы удосужились?!

А я тихонько: «Не уследила».

А он удивляется: «Ещё и баба за рулём была! » Объяснил ему Вовка, что к чему. Сурен, так водителя звали, подобрел. Говорит:

- Давай, женщина, лезь ко мне в кабину, у меня там тепло, чаю налил. Тут и вторая машина подошла - возят они с товарищем товары для АТБ в Красноармейск. Пока я в кабине грелась, мужики что-то там зацепили, подладили, и уже стоит наша Волга на дороге. Не знала, как и благодарить. А они, видно, пока там машину вытягивали, переговорили с мужем, уже знали, куда мы и зачем. Выносит Сурен из машины ящик со стиральным порошком и говорит:

- Держи, сестричка. Доедете до Ясиноватой, отдай людям, кому сможешь.

И улыбается:

- Не бойся, я у хозяина не украл. Нам усушка-утруска положена, а если что, деньги положу. Людям там пригодится. И даже телефонами не обменялись. Разъехались. А муж говорит:

- Вот я дурень, даже не спросил, Сурен - это полное имя или нет.

Спрашиваю:

- Зачем тебе?

А он и отвечает:

- Вот впишу в помянник и буду дома молиться за него. Даже если он мусульманин.

Управил Господь. Довезли всё. Долго не задерживались, постреливают. Отдали продукты, лекарства, моющее. Знакомая нас там встречала, так быстро всё получилось. И сразу назад. У мамы не были больше месяца, а не предупреждали, что ехать будем. Зачем? Изведётся вся, да и мы не знаем, как проедем, каждый раз новые вводные. Погромыхивает в районе Ясиноватой, ой, как погромыхивает. Город тёмный стоит, людей мало. Тяжело, работы нет почти, молодёжь разъехалась, кто с детьми. А выжить и выстоять надо. Въехали в родной наш город в полной тишине и предрассветной темноте. Постучали маме в окошко. Не спала, метнулась к двери. Говорю мужу:

- Ну, мамка, ничего не боится, не стала долго расспрашивать, кто и что, не глядя - к двери. А он смеётся:

- Подожди, сейчас увидишь, как она встречает.

А встретила хорошо, со слезами. Много не расспрашивает, сразу чай на стол, греть с дороги. Уже потом, после обеда стали сходиться и съезжаться наши старички, соседи. И - радость, какая радость - сосед Женька жив. Не было от него вестей три месяца, ещё летом пропал. Вот он, худой, но живой. И тоже хромает на ногу, как и Вова. Ну, с Женькой мужики отдельно разговаривали, без бабья, то есть без нас, потому что городок наш под украинским гарнизоном, а Женька с другой стороны вернулся. А нам и не надо никаких подробностей. У всех женщин сейчас одна мысль: чтобы живы. Нет для нас среди детей и мужей врагов. Как вообще могут быть враги среди людей одной веры и говорящих на одном языке. Нам, бабам, не ссорить мужиков надо и масло в огонь подливать, а мирить их. Чтобы жили, чтобы деток рожали, сады сажали. Уже стравили достаточно олигархи. А днём поехали на рыночек. Пока на колёсах, надо всем соседям заказы выполнить, старикам трудно самим выбираться, да и денег нет. Нам прислали добрые люди немного, вот мы со списком и отправились, в разговорах всплыло, у кого и в чем острая нужда. Вижу, стоит у стены туалета рыночного парнишка. В краповом берете, одной ноги нет по пах. Стоит на культе второй и на костыле. Выбритый, чистенький, не пьяный. И стаканчик рядом стоит. Тут плакать начала не я, а мой Вовка. Господи, как это страшно, когда мужики плачут. Поклонился парню в ноги и ушёл к машине. Это сделал мой муж, шахтёр. Плакала и я. Сунула парню в стаканчик денег. И вдруг вспомнила - последний Светин Ангел у меня в машине, маленький такой, на пальчик одевается. Вовку отвела в машину, Ангела схватила, и к парню. Надела ему на пальчик и поклонилась. А стоявшая рядом с ним монахиня с кружкой для подаяний и колокольчиком, улыбнулась. И парень улыбнулся.

Разлетелись Светины Ангелы по многострадальной украинской земле, по Днепропетровску, по Донбассу, по «сепарам», по «укропам», зазвонили они в свои колокольчики и напомнили нам, что мы люди.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: