Правитель ( ван ) совершает древний обряд «первой борозды» .

конца не понимая, поэтому и пускал­ся в пространные рассуждения о том, что такое Дао — небытие или «сокро­венное начало».

ЗАРОЖДЕНИЕ УЧЕНИЯ КОНФУЦИЯ

В конце III тысячелетия до н. э. на тер­ритории центральных равнин Китая начинало складываться протогосудар­ство, которое в то время представляло собой по сути племенной союз, объе­динённый удачливым и умным вождём. Этот период приня­то называть эпохой Шан-Инь — по имени клана, главенствовавшего в те времена. После очередной между­усобицы в Китае наступила эпоха ди­настии Чжоу (XI— III вв. до н. э.) — один из самых ин­тересных периодов в истории страны. Именно тогда были заложены основы практически всех фи­лософских школ и ми­стических учений.

Издревле китайская социальная система чётко разделялась на уровни. Каждому из них предписывались свои строжайшие нормы поведения, при­чём эти предписания порой касались даже мелочей. Например, точно указы­валось, в каких одеждах кому ходить, какую пищу есть, какие обряды совер­шать. Высшая аристократия так и на­зывалась — «те, кто ест мясную пищу», в то время как на столе простолюди­нов мясо не появлялось, и не потому, что его не хватало на всех, — причи­на заключалась в ритуальных предпи­саниях.

Вся Земля принадлежала верхов­ному правителю — вану. Немного ниже вана стояли несколько власти­тельных князей, которые иногда управ­ляли областями. Ван долгое время со­четал в себе функции племенного вождя и жреца, т. е. управлял людьми и общался с Небом. О его священной функции говорил даже сам иероглиф «ван», который представляет собой три горизонтальные черты, пересе­чённые одной вертикальной. Это сим­волически обозначало, что дух прави­теля способен соединить в себе три начала — великую вселенскую триаду: Небо, Землю и Человека.

По верованиям древних китай­цев, верховный правитель обладал огромной духовной мощью — дэ, да-

 

 

рованной ему Небом; её он мог пере­давать своим подданным. Эту мощь называли священной силой, благо­стью, благодатью или просто добро­детелью. Представление о ней сложи­лось ещё в глубокой древности, когда мир понимался как место встречи людей с духами и поэтому был пропи­тан особой священной силой. Имен­но благодать вана стала позже одним из ключевых моментов учения Кон­фуция о государстве и роли в нём правителя. Безраздельная власть тре­бовала особой нравственной чистоты, добродетели, личного духовного со­вершенства вана, к чему и призывал Конфуций.

Существовал принцип: «кто зна­тен — тот богат». Незнатный не мог быть не только богатым, но даже зажи­точным.

На первый взгляд такая социаль­ная система кажется несправедливой и даже бесчеловечной. Но не стоит оце­нивать древность с точки зрения сов­ременных представлений о свободе, равенстве возможностей, демократиче­ских правах. Факт остаётся фактом: в течение многих веков именно такая система социального разделения с её жёсткими предписаниями поддержи­вала стабильность в обществе и доста­точно ровные отношения между вла­стями и народом.

В китайской истории период правления Чжоуской династии счита­ется едва ли не идеальным временем в жизни людей и государства, когда все жили в достатке и каждый «знал своё место». Как сказал бы Конфуций, «пра­витель был правителем, а поддан­ный — подданным».

Основателем дома Чжоу призна­ли Чжоу-гун, мужественного и доб­родетельного человека. Он выгодно отличался от своего неудачливого предшественника, последнего правите­ля династии Инь, погрязшего в развра­те. Именно Чжоу-гуну история припи­сывает лозунг: «Уважать добродетель и оберегать народ». Многие мудрецы, в том числе и Конфуций, считали его образцом лучших нравственных ка­честв, подтверждённых временем. Учи­тель ставил Чжоу-гуна выше всех пра­вителей древности, указывая на то, что он «полностью овладел культур-

ным началом», а значит, и ритуальны­ми нормами поведения, в которых Конфуций видел основу вселенской гармонии.

Однако такому благоденствию не суждено было длиться долго. Силь­нейшие социальные и духовные кри­зисы потрясли Китай. Появившееся в обиходе железо нарушило гармонию общественных отношений, позволив людям, не обладающим знатностью, богатеть за счёт обработки новых зе­мель. В результате возникли так назы­ваемые сильные дома, т. е. богатые и влиятельные. Казалось, золотой век китайской государственности остался позади, в страну пришли смута и хаос. Нет уже великих мудрецов древно­сти — Яо, Шуня, Хуанди, Чжоу-гуна, способных возвратить Китай в лоно вселенской гармонии. И разве найдёт­ся сегодня тот, кто передаст правление не по наследству, а по заслугам — са­мому достойному, как великий прави­тель древности Яо, передавший трон Шуню? Нет, нравы измельчали, все власть предержащие заботятся лишь о собственном достатке и страдают не­умеренными амбициями. Китай раско­лолся на множество мелких царств, не­престанно враждовавших между собой. Не случайно этот период (V—III вв. до н. э.) стали называть Чжаньго, что в переводе означает «борющиеся царст­ва» или «воюющие государства».

Храм , возведённый на том месте , где Конфуций начал восхождение на гору Тайшань — священную вершину Китая . Надпись на переднем плане слева : «Первейшая гора» . Провинция Цзянси .

Каменная фигура Конфуция в кумирне на горе Тайшань, где Великий Учитель «слушал волю Неба».

Страна, раздробленная на проти­воборствующие владения, вела дол­гие, изнурительные и бесполезные войны. В начале этой эпохи на терри­тории центральных равнин существо­вало около 140 мелких и крупных царств. Не проходило и года, чтобы между ними не возникали стычки. В это время образовалась особая группа бродячих мудрецов. Переходя из одно­го государства в другое, они пытались уладить конфликты между правителя­ми. К таким людям принадлежал из­вестный философ Мо-цзы.

В результате кровопролитных междуусобиц выделилось «семь силь­нейших» царств: Чу (где, по преданию, родился Лао-цзы), Ци, Чжао, Хань, Вэй, Ян и Цинь. Многие государства были поглощены более сильными соседями. Так, царство Лу, где родился Конфуций, попало под власть царства Чу.

Что-то разладилось в Поднебес­ной... Разрушился стержень взаимоот­ношений между людьми. Неужели ве­ликую страну ожидают хаос и смута?

Именно в этот момент многие мудрецы, философы и мистики, стра­шась «великой смуты в Поднебесной», размышляли над тем, как привести страну к покою и процветанию. На

этой волне сложилось множество ду­ховных, философских и политических учений. Некоторые из них угасли за не­сколько столетий или даже десятиле­тий; другие (конфуцианство, даосизм, легизм) настолько внедрились в куль­туру Китая, что китайская цивилизация сегодня просто немыслима без них.

И все же появление мощных ду­ховных учений Китая в VI—V вв. до н. э. было обусловлено не только социаль­ной и политической ситуацией.

Духи и божества, которым по­клонялся Китай, казалось, были не спо­собны привести страну к гармонии. На­ступил кризис архаического сознания.

Единственное известное крупное мистическое произведение архаиче­ской традиции -- знаменитая книга «И цзин», что в переводе означает «Кни­га перемен». Частично она была запи­сана в конце II тысячелетия до н. э., хотя сама тема возникла значительно рань­ше. «И цзин» служила гадательной кни­гой: по ней предсказывали разливы рек и исходы сражений, судьбу челове­ка и великие события. Считается, что Конфуций составил комментарии к её основному разделу, которые называют­ся «Двенадцать крыльев».

В «И цзин» мир представляется чередой вечных изменений, он дан человеку как вечное непостоянство, как переход двух противоположных и взаимодополняющих начал —ян и инь. Окружающий мир в равной сте­пени и реален, и иллюзорен, за види­мой действительностью скрывается более глубокая, истинная сущность, рассказать о которой невозможно. Однако имеется способ выражения этой внутренней реальности — гра­фические символы, сочетание сплош­ных и прерывистых линий.

В «Книге перемен», непостижи­мым образом повлиявшей на раз­витие всей китайской философии, видимо, содержалось некое древнее мистическое знание, суть которого выходила далеко за рамки гадатель­ной практики и общения с духами. Скорее всего во времена Конфуция её истинного, изначального смысла уже никто не понимал. Мистическое све­лось на уровень магических приёмов, обрядов вызывания и изгнания духов, Возникала явственная необходимость

по-новому оценить место человека в этом мире, как бы заново осмыслить себя в пространстве уже иной духов­ной реальности.

ВЕЛИКИЙ С ДЕТСТВА

На Востоке история рождения велико­го мудреца всегда обставлена весьма необычно, и сегодня трудно в тонких хитросплетениях древних историй от­личить нить мифов от истины.

Шулян Хэ, будущий отец Конфу­ция, имел за плечами славную биогра­фию мужественного воина. Многие его друзья помнили, как один из знат­ных вельмож, личный друг правителя царства Лу, попал в окружение. Никто не мог из него выбраться, лишь храб­рый Шулян Хэ и его 300 воинов вне­запным и дерзким ударом пробили кольцо врагов.

Но, увы, мужество и преданность старого воина не получили достойно­го воздаяния от правителя: ни наград, ни высоких званий, ни земельных по­жалований он не имел. Оставалась единственная надежда на продолжение рода, однако и здесь его ждало разоча­рование: жена рожала только дочерей, Да разве может столь достойный муж уйти из жизни, не оставив наследника, разве может терпеть тайные перешёп­тывания соседей за спиной, посмеива­ющихся над его бессилием дать жизнь именно сыну?!

А может быть, дело совсем не в нём, а в жене, у которой рождались только девочки? В Древнем Китае до­черей часто рассматривали как обузу: ведь их надо выдать замуж, обеспечить немалым приданым, да и помощи от них в семье меньше, чем от сына.

И вот старый Шулян Хэ в возрас­те 63 лет решил взять наложницу, ко­торая наконец родила ему сына. Но и здесь неудача — сын оказался хромым. Шулян Хэ в отчаянии начал искать но­вую спутницу жизни, и внезапно юная девушка из знатного рода Янь, согла­силась связать свою жизнь со старым воином. Эта женщина и подарила ми­ру 27 августа 551 г. до н. э. великого мудреца — Конфуция. При рождении он получил имя Чжун Ни.

Правда, и здесь не обошлось без слу­хов. Одни говорили, что Шулян Хэ и Янь Чжи не состояли в официальном браке; другие обвиняли их в том, что при бракосочетании не были соблю­дены все необходимые обряды, треть­их возмущала большая, почти в 40 лет, разница в возрасте «молодых». В лю­бом случае этот брак называли «вар­варским, нарушающим правила» и даже «противозаконным и разврат­ным». Могли ли сплетни не отразить­ся на юном Конфуции? Сын благород­ных родителей, знавший славную историю рода и ратные подвиги отца, он вряд ли мог забыть об обстоятель­ствах своего появления на свет. И веч­но приходилось ему собственным при­мером доказывать, что свойства людей одинаковы, независимо от их рожде­ния; важно другое: способна ли душа человека следовать древним канонам, может ли он неустанно воспитывать себя, изгоняя неискренность и злобу, пестуя в сердце человеколюбие?

Достаточно было посмотреть на форму головки маленького Конфуция, чтобы понять: ему предначертана необычная судьба. На его голове было несколько бугорков, а посредине -

Великий Учитель Кун . Гравюра . XIX в .

Путешествующий книжник даже в дороге думает о благостном . Рисунок из древней рукописи .

вмятина. И вот знаменательное совпа­дение — именно такая форма головы, по легендам, была у знаменитого муд­реца и правителя древности Фуси, ко­торый создал первые иероглифы, на­учил людей читать и писать, объяснил им правила счёта, показал, как ловить рыбу и ставить силки на зверей, как го­товить пищу на огне. Именно Фуси якобы подарил людям первые медицин­ские рецепты и метод иглоукалыва­ния. Одним словом, он принёс в мир то, что называется культурой, Не означало ли это сходство, что Конфуцию сужде­но дать людям какое-то новое осмысле­ние культуры и человека в ней?

История показала, что так и слу­чилось: Конфуций заложил фундамент культуры не только Китая, но и всего Дальнего Востока. Он не только учил людей наслаждаться ароматами древ­ней традиции, но и наполнял восточ­ный мир свежим дыханием.

С юности жизнь учила Конфуция мужеству. Ему ещё не исполнилось и 17-ти лет, как умерла его мать. По­скольку его род, хотя и благородного происхождения, был из числа «малых домов», т. е. бедных и маловлиятель­ных, Конфуция не приглашали на пи­ры, устраиваемые знатными родами в царстве Лу. Не раз ему приходилось испытывать и публичные унижения, и презрительные взгляды богатых вель­мож... Не тогда ли он понял, что «бла­городный муж может быть огорчён лишь тем, что не обладает способно­стями, но не беспокоится о том, что люди не знают его»? Невзгоды не оже­сточили молодое сердце — наоборот, он увидел в них средство самовоспи­тания, обнаружил в своей душе ту уди­вительную любовь к людям, которой впоследствии учил других.

СЛУЖИВЫЕ МУЖИ

В то время по дорогам Китая бродило немало гадателей, врачевателей и ма­гов. Они пытались обрести мистиче­ское прозрение, во многом опираясь на традицию «Книги перемен». Но на­стоящую революцию в метафизиче­ском сознании произвели совсем дру­гие люди, которых называли гаи.

Кто же такие ши? Слово это пере­водят по-разному: «служивые мужи», «учёные служивые люди»; китайцы просто считают его синонимом слова «интеллигенция». В любом случае ши представляли собой наиболее образо­ванную часть общества. Обычно они были хранителями архивов или ам­баров, администраторами нижнего уровня. Встречались среди них про­фессиональные воины и советники правителей областей.

К ши относились большинство китайских философов и духовных просветителей. Например, легендар­ный основатель даосизма Лао-цзы был классическим ши: служил храни­телем архивов и вёл записи историче­ских событий в царстве Чжоу, но покинул службу, став бродячим фило­софом. К служивым мужам принадле­жал и Конфуций, сочетавший в себе все идеалы, все сомнения и мироощу­щение ши. Сначала Конфуций был хранителем амбаров, точнее, мелким служащим при зерновых амбарах, за­тем стал чиновником, следящим за скотом.

Ши отличала одна весьма сущест­венная черта — чрезвычайно развитое чувство социальной ответственности. Для них не существовало вопроса, кто виноват в тех или иных общественных бедах или нерадивости жестокого пра­вителя. Во всём виноваты они, ши, именно они отвечают за всё. Порукой тому их искренность и вера — синь — в силу Неба и духов, в честность пра­вителя и даже в собственные духовные способности. Эта вера подобна рели­гиозному переживанию, когда человек не может словами объяснить, почему он верит в то или иное начало, но лишь чувствует, что без этого убеж­дения лишится самого главного — полноты своего духовного мира. Ши ощущали тесную связь со всем проис­ходящим и даже с будущим.

Служивые мужи обладали пре­красным литературным даром, умели писать не только изящно, с соблюде­нием всех канонов, но и «объёмно". Они научились показывать не трёх­мерную реальность, а куда более слож­ное пространство мистического опы­та, что выходит за рамки всякого логического осмысления мира.

как это понят? Каждый человек сталкивался с невозможностью объяс­нить какое-нибудь ощущение или яв­ление — слов не хватает, чувствуется их ограниченность... Как, например, передать вкус апельсина или аромат цветущего весеннего сада? А ведь это вещи вполне обыденные, едва ли не повседневные. Так что же рассуж­дать о людях, пытающихся толковать глубоко личный мистический опыт, который многим, может быть, не дано пережить никогда. Здесь нужно или особое мастерство, или, как говорили китайцы, «неприукрашенные слова», когда только за определением или оборотом речи открывается глубина духовного мира.

Умел это делать и Конфуций, причём самым неожиданным обра­зом. Он как бы «болтал ни о чём», рас­суждая то об одном, то о другом, не следуя какой-то постоянной теме, и одновременно создавал целое зда­ние философии. Таким даром облада­ли многие ши того времени: кто гово­рил афоризмами, кто объяснял всё через притчи и древние легенды, а иные, как Конфуций, ухватившись всего лишь за одно понятие, напри­мер «долг» или «ритуал», выстраивали целостное мировоззрение.

Нередко правители приглашали этих людей служить при дворе (хоро­шим тоном считались многократные отказы ши). Со стороны властей это был скорее знак уважения к возвышен­ной мудрости, нежели желание вос­пользоваться советом ши: по существу их служба мало влияла на политику. А вот в период Борющихся царств со­циальный престиж ши резко возраста­ет. Нет, они не становятся главенству­ющим классом в обществе, не правят делами в государстве — они концентри­руют в себе мудрость, знание о сокро­венном, внутреннем, им приписывают тайное правление Поднебесной. Этим людям известны способы управления государством и воспитания человека. И одним из первых в их ряду стоял Муд­рец Кун — Конфуций.

Конфуций предложил людям не столько политическое или духовное учение, сколько чисто этическую сис­тему. Важно сначала исправить людей, очистить их, вернуть к нормам пове-

 

дения, а всё остальное (и государство в том числе) постепенно само придёт в равновесие. Надо больше интересо­ваться не политикой или экономикой, а состоянием души человека. Время по­казало, что это наиболее удачная жиз­ненная философия: с одной стороны,

она признавала мир духов, общение с Небом, с другой — призывала больше внимания обращать на соблюдение простейших этических норм в повсе­дневной жизни. Правда, сами по себе эти нормы, особые правила поведения (Ритуал) имели исключительно свя­щенный, надчеловеческий характер. Однако осуществить в реально­сти простейшие нормы поведения

КОНФУЦИЙ ПУТЕШЕСТВУЕТ

 

Однажды во время путешествия по царст­ву Чэнь у Конфуция кончились все съест­ные припасы. Его спутники слегли от го­лода, и вскоре ни один уже не мог подняться. Ученик Конфуция Цзы-лу, по­дойдя к Учителю, с горечью произнёс:

— Выходит, и благородному мужу
случается бедствовать?

— Благородный муж, — ответил
Конфуций, — переносит бедствия с твёр­
достью. А вот мелкий человек, попав в
беду, распускается.

Благородные мужи

со счетами

и тушницей.

Из рукописи XV в.

Ученик Конфуция

Цзы-лу.

Работа современного

художника.

Статуя Конфуция.

Конфуций. С картины

Средневекового

Художника .

не так легко, как кажется на первый взгляд. Даже если очень подробно и доступно объяснить человеку, как должно себя вести, то вряд ли стоит ожидать, что он тотчас изменится. Здесь нужен особый подход к душе человека, и Конфуций находит его.

ЛЕГЕНДАРНЫЕ ПРЕДКИ

Культ предков в Китае такой же древ­ний, как и сама китайская цивилизация. Жив он и до сих пор; даже в городских семьях можно встретить домашние ал­тари, на которых стоят таблички с именами усопших родителей.

После смерти предки восприни­мались как связующее звено между духами и людьми. Они же защищали и от злых духов. Без советов с душами ушедших предков не начиналось ни одно серьёзное дело: не сеяли, не со­бирали урожай. Особенно обстоятель­но с ними советовались перед тем, на­пример, как выдать дочь замуж.

Конфуций не изобрёл ничего но­вого, он лишь воспользовался обыча­ем почитания усопших, углубив его смысл. Ведь предки воплощали в себе

«высокую древность", некий золотой век, когда все жили по правилам и со­блюдали этические нормы поведения. А если довести эту мысль до логиче­ского завершения, то следует покло­няться не столько реальным и прямым предкам, например родителям, сколь­ко первомудрецам, основателям Под­небесной, родоначальникам всего человечества. Конфуций и его после­дователь Мэн-цзы видели свой идеал в первых правителях Китая: Фуси, по ле­гендам, принёс людям письменность, искусство приготовления пищи, навы­ки охоты и рыболовства; Шэньнун научил людей обрабатывать землю; Хуанди, Яо и Шунь передали трон не по наследству как раньше, а по та­ланту — наиболее достойному. Неко­торые исследователи предполагают, что многие из них были реальными лицами, вероятно, племенными вождя­ми III тысячелетия до н. э.

Пример этих людей, их светлые и одновременно окутанные мифами об­разы стали для конфуцианцев более значимыми, чем поклонение далёкому и абстрактному Небу. Само по себе Небо в доконфуцианской архаиче­ской традиции имело конкретное во­площение, даже иероглиф «тянь» -«небо» — первоначально изображался в виде человека с большой головой (символ могущества и животворной силы). Постепенно понятие «Небо» те­ряло личностные черты, всё больше приобретая значение только источни­ка сакральной (священной) мощи. Именно Небо рождало всё сущее и по­велевало судьбами людей. При этом оно оказывалось то синонимом Пути (Дао), то местом пребывания духов и бессмертных. Иногда Небо рассматри­валось как некое начало, обладающее волей и воздействующее на жизнь лю­дей. Но в любом случае оно оставалось далёким от сознания обыкновенного человека, его волю можно было узнать лишь по гаданиям и предсказаниям.

Поэтому в Китае образцами для подражания, мерилом человеческих поступков являются легендарные пред­ки. Они же превращаются и в символ всей китайской нации. Таким симво­лом позже стал и сам Конфуций.

Но Конфуций не был бы по-на­стоящему мудрым, если бы только

призывал к подражанию легендарным героям, Советуя «учиться у древно­сти», «измерять себя делами прошло­го», он вводит новую этику поведения. Конфуций расстаётся с архаической традицией «прислушивания» к Небу, а вместо этого старается объяснить, что существуют некие универсальные нор­мы жизни, которые он называет ли, — «ритуал», «церемониал», «правила пове­дения». Они основываются на доволь­но сложных взаимосвязях человека и Неба, человека и человека, личности и государства. Например, человек дол­жен с одинаковой искренностью и преданностью относиться и к Небу, и к правителю, и к своей семье. Это и есть единая система взаимосвязей на осно­ве закона — Ритуала.

РИТУАЛ

Не следует понимать Ритуал как некие правила, придуманные людьми, он лишь осмыслен ими, переведён на уровень слов и жестов; по сути Ритуал существует абсолютно независимо от человека, он дан от природы, как вся­кий естественный закон. Следование этим нормам поведения должно при­вести и государство, и отдельного че­ловека к процветанию, а игнорирова­ние Ритуала лишь ускорит их гибель.

Понятие «Ритуал» весьма сложно и многогранно, и Конфуций призна­вал, что «нелегко следовать Ритуалу, древние — и те не все следовали». Но тем не менее есть определённые нор­мы поведения, которых способен при­держиваться каждый человек. Это человеколюбие, долг, преданность, ис­кренность, сыновняя почтительность, забота о младших, честность. Вот на этих качествах и основывалось этиче­ское учение Конфуция, ставшее мощ­ной социальной и политической док­триной.

Нормы поведения в семье Кон­фуций переносил на правила поведе­ния в государстве, утверждая, что «вся Поднебесная — одна семья». Здесь так же, как в семье, должны царить сы­новняя почтительность и предан­ность по отношению к правителю, а тот в свою очередь обязан проявлять

«ИСПРАВЛЕНИЕ ИМЕН»

Отчего возникает смута в государстве? Отчего более могучие цар­ства подавляют более слабые вместо того, чтобы помогать им? Почему народ изматывают изнурительными войнами и непроду­манными реформами? Конфуций понял это так: многое в Подне­бесной перепутано и находится не на своих местах. Неправиль­но трактуются многие заветы древности, чиновники находятся на должностях, которые не соответствуют их способностям, фило­софы и даже правители неверно используют многие понятия. Да и сам Ритуал превратился лишь в выполнение каких-то обязатель­ных движений, лишился внутренней глубины и переживания. А по­скольку всё перепутано, лишено своей правильности, то выход из этой ситуации очевиден — надо всё расставить по своим местам.

Эту важнейшую часть своего учения Конфуций так и назы­вает — «исправление имён». «Если имена неправильны, — гово­рит Учитель, — то и речь противоречива. Коли речь противоречи­ва — дела не завершаются успехом, не проповедуются ритуалы и музыка; когда не процветают ритуалы и музыка, то все наказания и штрафы налагаются несправедливо. В этой ситуации простому народу некуда поставить ноги и положить руки». Значит, государ­ству надо делать всё, чтобы привести людей, в том числе и чинов­ников, в соответствие с их функциями и способностями.

Что может служить символом высшей упорядоченности? Ко­нечно же, музыка. Разве она не является набором упорядоченных звуков? Отдельный звук, пусть даже повторённый много раз, не смо­жет усладить слух, а вот сведённые в сложную систему, вместе они дают мелодию. Конфуцианцы считали, что музыка имеет огромное воспитательное значение, «умиротворяет нравы и облагоражива­ет души».

Сам Конфуций был очень восприимчив к музыке, прекрасно разбирался в древних мелодиях и даже мог давать наставления му­зыкантам. Однажды, находясь в царстве Ци, он услышал мелодию, которая так его поразила, что в течение трёх месяцев Конфуций не чувствовал вкуса мяса, которое ел. «Я никогда и не представ­лял, что наслаждение от музыки может достичь таких вершин», — признавался он.

Однако музыка может влиять на людей по-разному. Конеч­но, она — символ упорядоченности и вселенской гармонии, но в этом и опасность. Например, музыка боевого танца, во время ко­торого разыгрывались сцены древних сражений, показалась Кон­фуцию «прекрасной, но недостаточно добродетельной», ибо воз­буждала души, поселяя в них военное начало. Но была и другая мелодия — гражданская; под неё исполнялись удивительные по сво­ему изяществу танцы с павлиньими перьями. Она была «и прекрас­на, и добродетельна», поскольку выявляла в человеке глубину куль­турного начала, которое так ценил Великий Учитель.

Именно конфуцианская культура породила в Китае любовь к музыкальным представлениям. Будь то сложный придворный цере­мониал, народное праздничное шествие, представления деревенских театральных трупп, боевые упражнения ушу — ни одно из действ не обходилось без музыки. И это не просто «музыкальное оформ­ление», чтобы публика не скучала, а часть сложнейшего конфуци­анского Ритуала по «упорядочению Поднебесной», по «исправле­нию имён», т. е. по внесению человеческого и культурного начала в дикость природы. Это — власть культуры нал природой.

конфуций и мо-цзы

Предложения Конфуция о том, как установить гармонию в Под­небесной, были далеко не бесспорны.

Практически одновременно с конфуцианством окрепла мощ­ная школа моистов. Её создателем являлся философ Мо Ди, или Мо-цзы (около 479 — около 438 до н. э.), — прекрасный полемист, неплохой стратег, который чаше направлял своё умение на урегу­лирование конфликтов, нежели на помощь какому-то конкретно­му правителю. Он исповедовал принцип ненападения и мог на сло­вах разобрать будущее сражение, как это делает мудрый полководец по карте, доказать, что военная операция обречена на провал, по­этому лучше её не начинать. А другому правителю он объяснял, что, поскольку тот всё равно победит, стоит ли жертвовать людьми на­прасно, если можно просто договориться. По сути это было про­должением основного тезиса учения философа о всеобщей люб­ви — цзянь ай . Мо-цзы считал, что необходимо в равной степени любить всех людей, как самого себя, независимо от их поступков. Прообразом этой идеи выступало Небо; именно так оно относит­ся к людям, не выделяя никого из них.

Моисты призывали вести предельно скромный образ жизни, «обитать в соломенных хижинах и носить накидки из травы», что в определённой степени звучало вызовом аристократической чо­порности и ритуальной строгости конфуцианцев. Конфуцианский муж должен быть «обликом строг, в делах серьёзен, с людьми ис­кренен. Конфуций учил, что жизнь благородного мужа есть посто­янное и неизменное выполнение священного Ритуала, а значит, в ней всё надо делать по правилам, не теряя достоинства. В частно­сти, он давал такие наставления: «Выходя из ворот, держи себя так, будто встречаешь дорогих гостей. Обходись с людьми так, будто совершаешь с ними великий Ритуал».

Мо-цзы считал, что всеобщая любовь, которая в свою очередь порождает человеколюбие, и долг (понятия, очень ценимые конфу­цианцами) приносят конкретную пользу. Полезность, выгода для него важнее всего. В то время как Конфуций избегал говорить об этом, Мо-цзы, наоборот, стремился объяснить, что всеобщая лю­бовь не просто абстрактное чувство, оно способно приносить аб­солютно конкретную пользу, например удовлетворять материаль­ные потребности народа. Мудрый человек, по мнению Мо-цзы, отличается тем, что его намерения — чжи — совпадают с резуль­татами деяний — гун . Человеколюбие же заключается в «стремле­нии развивать в Поднебесной то, что приносит выгоду».

Конфуций думал о другом. Например, он считал, что чело­веколюбие отнюдь не всеобще, но выборочно. Нельзя любить ко­го-то без оглядки, это лишь испортит нравы, избалует людей, бу­дет уступкой страстям мелких людишек. Поэтому он говорил: «Лишь тот, кто обладает истинным человеколюбием, может и любить лю­дей, и ненавидеть их».

Сколь похоже знаменитое высказывание Конфуция на важ­нейший христианский принцип; «Будь великодушен. Не делай дру­гим того, чего не желаешь себе»! И разве это не то же самое, что и принцип Мо-цзы: «Любить других, как самого себя»? Оказыва­ется, нет. Для Конфуция всегда существует высшая справедливость, заключённая в воздаянии по делам. Когда однажды Конфуция спро­сили, нужно ли отвечать на зло добром, Учитель сказал: «А чем же тогда отвечать на само добро? На зло следует отвечать справед­ливостью, а на добро — добром».

Итак, Конфуций предоставляет совсем иной тип взаимоотно­шений между людьми: не слепая «всеобщая любовь», а справедли­вость, не абстрактное «ненападение», а осознание «ритуальной» миссии, которая в этом мире есть у каждого человека.

отеческую заботу, справедливость, вы­ражать благодарность и милость к своим «сыновьям». Главным же стерж­нем взаимоотношений Конфуций считал человеколюбие.

Каждому следует находиться на предназначенном ему месте — в этом залог гармонии отношений в стране. Конфуций называл это да лунь — ос­новными принципами взаимоотно­шений между людьми, некоей универ­сальной этикой жизни. Он призывал «исправить имена» — чжэн мин, т. е. привести все явления в соответствие с их функциями. Этим принципам обя­заны были в равной степени подчи­няться государь и чиновники, муж и жена. «Правитель должен быть пра­вителем, подданный — подданным, отец — отцом, сын — сыном», — настав­лял Конфуций. Каждый способен вы­полнять свой долг, «быть таким, каким следует быть», лишь на основе всё тех же моральных категорий сыновней почтительности, человеколюбия и дру­гих подобных качеств.

ЗАЧЕМ ВГЛЯДЫВАТЬСЯ В ЗЕРКАЛО ДРЕВНОСТИ

Конфуция не интересовало ни про­исхождение Вселенной, ни проис­хождение человека. Он не задавался во­просом, как устроен мир, откуда произошли вещи, окружающие нас Древнегреческая философия восходит именно к рассуждениям о том, что яв­ляется первоосновой бытия (огонь, вода, эфир или нечто другое) и из чего возникли материальные тела. Платон размышлял, как соотносятся между со­бой вещи на Земле и их идеальные прообразы из метафизической реаль­ности, которые он называл идеями. Конфуций же намеренно далёк от по­добных рассуждений. Существуют ве­щи, непостижимые для нашего разума. Размышления, например, о космогонии и познаваемости мира лишь отдаляют от более насущных проблем. И Учитель говорил о другом: не о том, откуда про­изошли люди, а о том, какими они должны быть, об их моральных и эти­ческих качествах. Он думал не о про­исхождении Неба и Земли, а о том, как

 

человек может постичь их «волю» и не противоречить ей. Учение Конфу­ция — это прежде всего знания о чело­веческом в каждой личности, и в этом смысле Вселенная для него антропо­центрична, т. е. человек в ней — центр и высшая цель мироздания.

Но должен быть и некий образец истинного человека. Конфуций называ­ет его благородным мужем, воплотив­шим в себе все благодатные свойства — мужество и гуманность, искренность и человеколюбие, умеренность в желани­ях и преданность, чувство долга и спра­ведливость.

Конфуций и его последователи не часто могли встретить благородных мужей среди современников, да и се­бя они таковыми не считали. Их иде­ал находился в далёком прошлом, ко­торое мудрецы неизменно называли не иначе, как «высокой древностью». В качестве благородных мужей высту­пали многие правители и князья Древ­него Китая.

Как ни странно, подлинные био­графии древних мудрецов никого в Китае не интересовали. Ведь полнотой истины не обладает никто, поэтому бессмысленно обсуждать, реальны ли все рассказы о «совершенномудрых» древности. Значительно важнее те иде­альные черты, которые им приписыва­лись. Это не просто пример для подра­жания и не весёлые побасёнки из жизни Древнего Китая. Ведь все эти люди — Хуанди, Фуси, Чжоу-гун, Вэнь-ван — являются предками каждого ки­тайца. То, что было присуще предкам, должно быть свойственно и их потом­кам, а значит, обращаясь к предкам, люди постигают собственные изна­чальные качества, «себя в утробе».

Например, Чжоу-гун воплощал идеал благородного мужа, который, прежде чем что-то сделать, всё тща­тельно обдумывал; он не решался при­ступать к делу сразу — ведь сначала на­до проникнуть в суть вещей, в глубину событий. Конфуцианец Мэн-цзы назы­вает Чжоу-гуна образцом именно такой добродетели: «Если вдруг встречалось то, что он не мог полностью понять, он склонял свою голову и погружался в раздумья. Если было необходимо, он мог думать дни и ночи напролёт. И ес­ли ему наконец удавалось найти ответ,

ХОРОШИЙ И ПЛОХОЙ

Ученик Конфуция Цзы-гун спросил:

— Что можно сказать о человеке, если
вся деревня его любит?

— Это никчёмный человек, — ответил
Конфуций.

— А что можно сказать о человеке, ко­
торого вся деревня ненавидит?

— И это никчёмный человек, — ска­
зал Конфуций. — Было бы намного луч­
ше, если бы хорошие люди из этой дерев­
ни его любили, а дурные — ненавидели.

он спокойно садился ждать рассвета». Одновременно это могло звучать и как упрёк правителям — современни­кам Мэн-цзы, которые, долго не раз­мышляя, пускались в военные авантю­ры, разоряя своё царство.

Идеалу благородного мужа чуждо слепое и подчас жестокое реформа­торство. Наоборот, он врастает в древ­ность, черпает из неё мудрость, а по­тому терпелив и снисходителен по отношению к другим. Один из совре­менников Конфуция — Цзы Ся — ут­верждал, что человек должен общать­ся лишь с равными себе и сторониться людей более низкого происхождения. И в этом не было ничего удивительно­го, ибо именно так предписывали нра­вы того времени. Но истинный мудрец не боится оказаться униженным друж­бой с «неравным ему». Напротив, он своим присутствием облагораживает всё вокруг. Да и вообще, легко ли «со­вершенномудрому» найти человека, подобного себе? И поэтому один из учеников Конфуция возражал Цзы Ся, повторяя мысли своего учителя: «Я слышал обратное. Я слышал, что благородный муж ценит мудрецов и спокойно относится к большинству, и, будучи преисполнен восхищения к свершающим добро, он жалеет тех, кто не способен на это. Если я являюсь ве­ликим мудрецом, так почему же я дол­жен быть нетерпим к людям? Если же я не являюсь мудрецом и люди отвер­гают меня, то как же я сам могу отвер­гать людей?».

Благородный муж не должен вмешиваться в людские дела; он лишь способствует им, помогает, ибо «бла­городный муж содействует людям в

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: